Константин Николаевич Леонтьев
Письмо провинциала к г. Тургеневу

Замечательно, что нравственное начало Елены сознано вами как бы самобытнее и яснее начала всех прочих ваших героинь (за исключением разве пленительной Лизы в «Гнезде»); а все живое чуждо этому холодному образу, к которому вы сами, быть может, равнодушны именно за тот выбор, который одобряет ваш рассудок в припадке русского самоуничижения. Елена – бесцветный фон, на котором препираются более выпуклые фигуры Инсарова, Курнатовского, Берсенева и Шубина. Художественное самоотрицание убийственно для поэзии. Я позволю себе выражение немного грубое, быть может: если писателю невесело, не по себе с его лицами, едва ли уважение спасет их от холодности… Надо их любить, а не уважать; вы не любили Инсарова, вы любили Рудина, и он все озарил вокруг себя, и сама Наталья, которой нравственный принцип туманнее принципа Елены, вышла мила. Мы любим и уважаем ее не за силу, не за то, что она обуздала самолюбие Рудина у засохшего пруда, а за то, что она способна была полюбить его, еще не уразумев хорошо, в чем дело. Вы любили Шубина (он нам всем знаком); вы любили автора писем в «Фаусте», Горского («Где тонко, там и рвется»), и не знаю, зачем вы казните в «Накануне» это изящное, колеблющееся начало. Не подобное ли начало долго было живительным в России? Не оно ли заплатило долгими страданиями за свои ошибки? Где польза? Сегодня одно, а завтра другое полезно. И разве только степень окончательной производительности важна? Разве менее важно отдаление от производительности, если ее направление противно? Разве изящество и многообразие натуры не есть сила сама по себе?..