Константин Николаевич Леонтьев
Письмо провинциала к г. Тургеневу
Обыкновенно такие произведения с первого раза все наружу и лишены той способности к вечному обновлению, которою одарены создания более туманные. Уже и в «Рудине» было видно подобное стремление собрать нескольких представителей и поставить их всех в более или менее враждебное столкновение с человеком, Гамлетом в частной жизни и Дон Кихотом в общественной, с человеком, у которого все сознательное неудачно и безсознательное великолепно… Все эти люди, если стараться применить к ним ваши два вечные типа – или Дон Кихоты в частной жизни, но об общих вопросах забыли и думать Волынцев, Наталья, даже Лежнев, или Гамлеты везде, если не умом, то эгоизмом (Ласунская, Пигасов, Пандалевский). Но в этой повести отвлеченное духовное начало, олицетворяемое отдельными лицами, являлось едва реющим за их движениями, речью, крупными поступками, за всей физиономией их; богатство отвлеченного содержания входило только элементом, усиливающим красоту целого. И к тому же самая идея этой повести так симпатична для лучшего русского меньшинства, что если б она и была хуже, то ее любили бы современники.
Второй недостаток романа, имеющий более общий характер, это те механические приемы, которые вы употребили для объяснения читателю, что Инсаров человек дела не сухого, а поэтического… Я не стану говорить, как г. Дараган, что худощавый болгар не мог бросить в воду пьяного и огромного немца: такие придирки недостойны честного обращения с искусством. Читатель и критик не обязаны ходить с динамометром, чтобы определять с точностью степень физической силы действующих пред ним лиц. Я жалуюсь только на безжизненность всего этого, на отсутствие откровения изящного и в сцене спасения дам, и в сцене встречи у часовни, и в других местах… Чтоб уяснить себе немного все это необъяснимое, я вспоминаю только некоторые черты из ваших прежних творений: вспоминаю я то место, когда Рудин ждал Наталью на возвышении, а горничная упрекала его за то, «что они стоят на юру». Как они хороши оба в эту минуту, и горничная, и Рудин!.. Вот истинное откровение! Какое наслаждение для читающего! Он наивно жаждет соединения навеки энергической, свежей и богатой девушки с глубокомысленным и шатким странником; он готов верить в счастье для Рудина и для нее, в укрепление его и в ее просветление… Этот высохший пруд, около которого совершено было когда-то ужасное преступление, эта девка, которая практичнее героя с львиной гривой… какая бездна образов, теней, воспоминаний, отвлечений проносится перед читателем в одно мгновение! Подобных мест много в ваших повестях; я кстати вспоминаю, как Лаврецкий ночью в саду отыскал губы Лизы, как он смотрел на ленты ее шляпы, висевшей на ветке; вопрос Лизы: «желтый фиоль?» когда нянька рассказывала ей о мучениках христианства, страстную сцену между Веретьевым и малороссиянкой (а ведь они, как нравственные типы, несравненно ниже Инсарова и Елены!) и т. д. И мало ли таких картин, полных глубины и прелести, я отыскал бы, не выходя из круга ваших повестей. Ничего подобного не чувствуешь при всех самых страстных, самых драматических сценах «Накануне»; все они как будто сделаны с усиленным стремлением к простоте и вечным, коренным красотам страсти; но вместо всего этого вышло что-то избитое и механическое.
