Константин Николаевич Леонтьев
Письмо провинциала к г. Тургеневу
План романа, сказал я, прост. Я выразился не совсем удачно: лучше было бы назвать его слишком выразительным, ясным, резким; от него не веет волшебной изменчивостью, смутою жизни. Возьмите все лица: как ясно, что они собрались для олицетворения общественных начал! Автор говорит нам: «Вот скромный, добрый, робкий ученый, настойчивый, но не боец; вот умный, капризный и слабый художник, теряющий не раз чувство собственного достоинства, быстро переходящий от самоуверенности к самоуничижению; вот человек энергический и настойчивый, вовсе не поэт, а сухой и железный делец (Курнатовский)». Вот лучшие представители русской молодежи! Где же идеалист настойчивый? Где человек, употребляющий энергию, практичность, упрямство не на сухое или личное дело, как Курнатовский или Штольц, а на дело теплое, вскормленное самими привычками в душе, даже не слишком умной на дело, способное внушить любовь и уважение и скромному ученому, и подвижному артисту, и девушке с высокой душою? Где наш Дон Кихот, без избытка комизма, с верой почти безсознательной, чистый, честный и покорно деятельный? Как справедлив этот выбор с исторической точки зрения! Поразительно в самом деле то, что энергические и настойчивые люди у нас, по большей части, нехороши направлением, непривлекательны, а люди с душой и мыслью редко энергичны и никогда почти небогаты упрямством. Быть может, это оттого, что ранний успех в делах и раннее успокоение души, которые достаются на долю русским практикам, с одной стороны, лишают их той печати страданий, сомнений и идеализма, которые нам так драгоценны в нашем прошедшем, а с другой – ставят их в такую общественную колею, от которой отвращается ум, зараженный уже лучшими социальными идеалами. Это так; но, к несчастию, немногим удавалось оживить такое стеснение резких, ясных начал дыханием поэзии. Стоит только вспомнить «Лелию», «Un compagnon d'un Tour de France» и т. п., чтобы видеть, как скоро стареются произведения, в которых отвлечение везде пробивается наружу, несмотря на яркость образов, на обилие и глубину издержанных мыслей, как скоро такие произведения становятся только годными для истории влияния литературы на общественную нравственность и для истории обратного влияния, вроде обзоров Шлоссера.
