Константин Иванович Кизявка
Розовый завод
Глава одиннадцатая. Друзья Сократа
Я увидел оранжевый потолок.
Нестерпимый свет.
И голос мамы:
– Лудик, вставай. На работу опоздаешь!
Последняя картинка – я поднимаю гранёный стакан с водкой, потому что коллеги заявили, раз не пьёшь, значит не гражданин России. Я гражданин! Только голова болит. Мозг кипит и булькает.
– Тебя вчера привезли. Как мебель. Пуфик. Положили на диван. Ты же никогда не пил, Лудислав?
Я сел, удивлённый собственным стоном.
– Плохо? Иди, умойся холодной водой. Чайник закипел. Я тебе кофе налила. Попей горяченького.
Кофе вернуло привычные контуры мирозданию.
Когда брёл на работу мимо просыпающегося, красного в свежих лучах восходящего солнца речного порта, вспомнил, что состою в Совете заводских делегатов, то есть, буквально сегодня же начну изменять историю. Мы начнём. Все делегаты. Вместе изменим, и будущие машины покажут враждебному Западу и не столь враждебному Востоку, что Россия – великая страна.
– Чего такой потерянный? – в проходе из зала продаж во двор завода меня тормознул за рукав Игнат Павлович.
– Вчера заседание было.
– А… Суворовский причал? Ясно. А ты думал как… в делегатах? Никто не приставал?
– Что? А! Нет, все поддерживают. Ребята из цеха за меня голосовали. И в Совете нормальные мужики.
– Все?
– В смысле?
– Забей. Слушай, я ж твой первый учитель. Да?
– Да.
– Вот. Ты на заседании, будь добр, как порядочный ученик, поставь вопрос об увеличении отпусков у продажников, а то вон у цеховых тридцать дней, а у нас двадцать восемь.
– Я спрошу.
– Спроси. Не забудь. И ставь ребром. Ну как в домино. Ладно, вижу, башка у тебя того… Иди с богом.
Между торговым залом и заводским КПП я посмотрел вверх. Как бы на заводе, а вот – на тебе! В упругой синеве неба парила птица семейства соколиных – кобчик. Такого не остановишь стенами и колючими проволоками.
На турникете вспыхнули зелёные лампочки. Уже знают в лицо. Пропускают так. Ну что ж, в чём-то я тоже кобчик…
По инерции вошёл в цех.
– Какого линга? – осклабился куривший в окошко проходной Дмитрий Фёдорович Черномазов. – Не иначе, снова к нам?
– Делегаты! – вспомнил я и тут же развернулся. Всё-таки инерция – страшная сила!
Охрана проверила делегатское удостоверение. Кивнули. Проходи.
Нашел своё пятое место в восьмом ряду.
В кресле справа не спеша кушал бутерброд с сёмгой длинноусый делегат Савойский.
Я сел и включил экран голосования.
– А чо ты включил? – бесцветно поинтересовался Савойский. – Ещё ж рано.
– Да так, – пожал я плечами.
– А… А то я подумал, чо пора, – Савойский сунул остаток бутерброда под рыжий ус. Ус деловито задёргался.
Через двадцать минут за столом на сцене расселся президиум с Валиком во главе. Нет. Ваалом Вааловичем. Всё-таки директор. Так правильнее.
Председательствующий толстячок вскинул колокольчик, оповещая о начале заседания.
– Дорогие делегаты! – сказал он в микрофон. – На повестке дня второй день заседаний совета. Первый пункт. Голосование об открытии. Второй пункт. Голосование о продолжении заседания. Третий пункт. Продолжение заседания. Четвёртый пункт. Голосование о закрытии. Пятый пункт. Закрытие. Кто за оглашённую повестку дня, прошу голосовать. Против? Воздержался? Повестка дня принята единогласно. Против ноль. Воздержавшихся ноль. Предлагаю перейти к голосованию по поводу первого пункта – открытия дня заседания…
Я посмотрел вверх. Там на cферическом потолке мчался по голубой реке, брызжа во все стороны холодной пеной, огромный красный конь. Верхом на коне летел в неоднозначное будущее голый мальчик с задумчивым взглядом. Интересно, почему коммунисты украшали официальные помещения романтическими изображениями? То мальчик на коне, то девочка с веслом… Может, таким нехитрым способом маскировали антинародную сущность кровавой власти? Против ребёнка же не возразишь.
– Жми!
Как широко могут раскрываться глаза длинноусого!
Я нажал «за».
– Единогласно! – объявил председательствующий. – Заседание прошу считать открытым. Ставлю на голосование вопрос о продолжении заседания.
Я вспомнил, как Зина рассказывала историю из жизни Сократа. Так звали одного древнего философа. Он неплохо воевал в очередной из вечных дохристианских войн. Дрались тогда на мечах и копьях. Враги окружили сослуживца из его отряда. Коллеги просто стояли и смотрели, когда окружённый сотрудник погибнет, а Сократ бросился на помощь. Прорубил дорогу, калеча врагов, и спас друга. Вот это подвиг! Геройский. Настоящий. Но Зина почему-то сосредоточилась не на этом ярком событии, а на другой истории, о том, как через несколько лет спасённый друг на суде выступил против Сократа и того приговорили к смертной казни. Яд какой-то выписали, что ли. Что у них тогда там выписывали в аптеках? Зина вечно на ерунде концентрируется, а не на подвигах.
– Кто «за»?
Я надавил.
– Единогласно. Заседание прошу считать продолжившимся. На трибуну приглашается первый докладчик дня, бригадир второй бригады десятого цеха Нориев Рудольф Селиванович.
Я прямо встрепенулся! Вторая бригада! Такая близкая к производству «десюликов». Почти первая! С виду человек как человек. Высокий, смуглый, кучерявый. Нос прямой, глаза серьёзные. Стал за трибуной уверенно.
– Господа! Мне оказана высокая честь продолжить заседание совета заводских делегатов. Есть немало важных вопросов, которые хотелось бы обсудить, но самый главный из них, как вы понимаете, наращивание мощностей завода, повышение производительности труда и улучшение качества выпускаемой продукции.
Я мысленно очень согласился. Качество – важнейший момент! Это правильно заметил этот мудрый человек. Да, я употребил два похожих указательных местоимения «это» и «этот», но, как мне кажется, только выиграл стилистически. Никакое не избыточное уточнение получилось, а настоящая авторская находка, привлекающая внимание читателя, заставляющая его споткнуться, выпадая из усыпляющего ритма повествования. Именно такими фишечками спустя несколько лет восторгаются критики, отыскивая их в книгах уже признанных мастеров художественного слова.
– В связи с вышесказанным, – продолжил Нориев, – не могу не отметить очень слабую полиграфию вкладышей в заводские аптечки, коими комплектуются выпускаемые нами автомобили в пакете «премиум». Бумага, понимаете ли, будто из макулатуры. Жёлтая, ей-богу! И печать чёрно-белая. Никаких тебе цветных, я уж не говорю про «три дэ», иллюстраций. Вы видели, господа, книжицы в «Мерседесах». Всем книжицам книжицы! Аспирин на таких картинках легко отличить от какого-нибудь там димедрола. Вот на чём я призываю нас всех сосредоточить усилия. И понятное дело, нам, стоящим, так сказать, на самом острие борьбы за будущее российского автопрома, необходимо тщательно спланировать, в каких, понимаете ли, именно цветах и оттенках будут выполнены аптечные вкладыши. А это, должен со всей ответственностью заявить, работа, связанная с дизайном, что потребует не только напряжения наших творческих сил, но и времени, а значит, необходимости повысить оплату нашего и без того нелёгкого труда.
Зал одобрительно загудел.
– Что вы предлагаете, Рудольф Селиванович? – поинтересовался председательствующий.
– Предлагаю повысить месячный оклад делегатов на двадцать тысяч рублей.
– Хорошо. Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы в связи с возросшей сверхурочной нагрузкой на делегатов заводского совета поднять оплату труда на двадцать тысяч рублей, прошу голосовать. Против? Воздержался?
На большом экране высветился один воздержавшийся.
Зал удивленно замолк, все с интересом оглядывались.
– Может быть, воздержавшийся хочет высказаться, по какой причине он так проголосовал? – вопросил заинтригованный председатель.
Я встал в полной тишине.
– Господин… – замялся ведущий.
– Горохов, – подсказал директор.
– С удовольствием выслушаем вас, господин Горохов, – улыбнулся председательствующий Имран Зулейханович и жестом пригласил к трибуне.
Я пошёл. В зале радовались все. Я чувствовал эту сильнейшую поддержку друзей, единомышленников. Их взгляды говорили – молодец, правильно, скажи, почему воздержался.
Я стал к микрофону. Волнения не было. Момент, когда всё можно изменить, настал.
– Господа! – начал я. – Коллеги! Почему я воздержался?! Дизайн – это, конечно, здорово, но есть вещи поважнее. Двигатель, например! Цилиндры, видели, как криво делаются! А трубы! Система охлаждения! О тормозах вообще молчу. Давайте начнём с двигателя и ходовой. Потом подумаем об охлаждении, тормозах, рулевой тяге. Потом разберёмся с электроникой и противотуманными фарами. А к салонам и аптечкам придём, когда главные вопросы будут решены.
Коллеги всё так же улыбались и с трудно скрываемым восхищением перешёптывались.
– Неплохо! – поддержал председательствующий. – Чувствуется заинтересованность судьбой отрасли и желание развиваться. Может, кто-нибудь хочет поддержать выступление господина Горохова? О! Вижу! Гетеродин Борисович! Прошу. Присаживайтесь, господин Горохов!
Я добрёл до кресла как в тумане. Коллеги сказали «неплохо». Как, оказывается, приятно, когда тебя понимают! Это тебе не Зина с её вечным нытьём.
О чём-то трубил с трибуны начальник столовой Гетеродин Ненашев. Смысла речи я уловить не мог, слишком переволновался. Слова падали, как камни на грядку, без заботы прорасти и дать урожай.
– Спасибо Лудиславу Святозаровичу, – вещал Ненашев, – благодаря его свежему, незамыленному взгляду нам открылись перспективы производства. Мы наконец-то поняли, что нам нужно делать! Прекрасное чувство! Но давайте проведём параллельную прямую. Вспомните, как в компьютерной игре, когда не знаешь, какая стратегия ведёт к выигрышу и пользуешься, казалось бы, очевидными мерами, но на деле только уводишь свою виртуальную империю всё дальше и дальше от победы. Вроде бы прокачиваешь экономику, а тебя небольшой, но хорошо вооружённый отряд дикарей выносит на свалку истории. Я никогда не скрывал, что я крайне правый мицелист. И, казалось бы, выигрышная стратегия любого мицелиста – уйти от базидальных перспектив. Мир – огромная грибница. Между всеми разумными существами тонкие, невидимые связи, именуемые гифами. Мы все грибы, господа. Но проблема в том, что можно перепутать базидиомициты с обычными грибами. У базидиомецитов половые органы не образуются. Они не служат развитию общего мицелия. Может ли это значить, что базидальная сторона дела не имеет права на существование? Очевидно нет. Поэтому, казалось бы, правильные мысли и даже логичные действия в любой компьютерной игре совсем не точно ведут к победе. Нам нужна победа автопрома. Это ясно. Мы работаем над этим много лет. Я солидарен с господином Гороховым, но это не глубинная, на базе ризоктоний, мысль. Это просто дружеская симпатия. А что касается стратегии компании, то безусловна необходимость в течение ближайшего года работы над дизайном брошюры, которая покажет наше лицо потребителю и повысит продажи. Однако двадцать тысяч прибавки, конечно, не сделают эту брошюру воистину значительной. Я требую прибавки в пятьдесят!
Зал аплодировал стоя.
К вечеру общим голосованием к зарплате делегатов было решено прибавить пятьдесят восемь тысяч дизайнерских рублей ежемесячно в течение ближайшего года. На этом совет закончил заседание.
Перед сном я попытался восстановить течение сегодняшнего обсуждения, и смутные подозрения вышли на митинг в моей голове.
– Ты ничего не добился, Лудислав! – визжало сомнение с рыжей кучерявой шевелюрой.
– Они не хотят улучшать ходовую! – тонко голосило сомнение в розовой юбке, тыкая в мою сторону плакатиком «Лудик-Лузер!»
– Бесполезные делегаты! С ними ничего не решишь! – внушало сомнение в очках.
Я не поддавался панике. Коллеги хвалили меня, говорили, что я молодец. Значит, они понимают, что я прав. Просто есть отработанные годами стратегии. Иначе завод уже давно просто закрылся бы, как сотни тысяч производств в стране, выбравшие неправильные пути развития.
– Они не будут спасать тебя, Лудислав, – торжественно объявило сомнение в древнегреческой тоге. – Когда попадёшь в окружение, они предадут тебя!
Я попытался возразить, но провалился в глубокий сон без сновидений.
Глава двенадцатая. Отпустите!
Заседание третьего дня коллеги посвятили обсуждению правильного написания слова, означающего добавление дня отпуска к шестидесятидневному делегатскому.
Один из выступавших предложил «прЕдать рабочий день отпуску», а его оппонент возразил, что правильно написать «прИдать к отпуску один выходной день».
Я выслушал сторонников и того, и другого вариантов, но так и не понял, кого поддержать. Не поняли этого и другие делегаты, в связи с чем было принято решение закончить плодотворный день работы и продолжить обсуждение завтра.
За ужином я лихо поддел макаронину, залитую куриным соусом, и уж было поднёс ко рту, но вилка выкувыркнулась из руки, звякнула о тарелку и метнула порцию серовато-коричневой жидкости в сторону газовой плиты.
Прямо перед глазами на стене желтел сердцевинами ромашек большой природолюбивый календарь. По июню медленно ползла в сторону пола мутная капля подливы. День закончился. Скоро закончится месяц. А для приближения торжества российского автопрома не сделано ровным счётом ничего.
Почему-то кажется, заводской совет – не место, где прорываются к сияющим вершинам технологий! Я упёрся рогами в невидимую, но очень прочную стену. Нужен другой путь. Нужно возвращаться в цех. Любым способом.
Посреди очередного дня заседаний, между обсуждением формы поставок кофе в делегатскую столовую (в пакетиках, растворимый или молотый) и разбором этичности выступления делегата Соловьёва, заявившего, что на работу надо приезжать в автомобилях местного автопрома, я попросил слова.
Валик что-то шепнул председательствующему, и мне разрешили выйти на трибуну.
– Господа! – сказал я. – У меня одна просьба к Совету. Отпустите меня. Я хочу работать. Хочу в цех. Хочу делать машины. Вот этими вот руками! Быть делегатом – не моё. Я не чувствую здесь, что автопром меняется к лучшему. Это меня расстраивает. Я так больше не могу. Дайте возможность вернуться на производство!
– Поступило одно предложение, – пробормотал председательствующий, провожая меня взглядом до кресла номер пять в восьмом ряду. – Перевести делегата Горохова из Совета заводских делегатов обратно в цех. Кто хочет высказаться по этому поводу, прошу поднять руку.
Я поразился. Руку подняли все.
– В таком случае, – сказал председательствующий, – предлагаю выступить всем делегатам и выделяю на эти цели ближайшие три дня, включая сегодняшний. Первым прошу выйти на трибуну делегата от второго цеха Теофило Гранда.
Высокий, с седыми висками и крупным носом делегат оглядел собрание печальными глазами, вздохнул и сказал:
– «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить». Эти слова великого русского писателя Антона Павловича Чехова прекрасно выпячивают наблюдаемое нами явление. Молодой человек по фамилии Горохов только что, по велению родного коллектива, ставший делегатом, уже живёт цеховым прошлым. Разве вы не видите момента, Лудислав Святозарович? Торжественного, величавого момента Вечности, творящегося здесь и сейчас? Разве обязательно возвращаться в прошлое, чтобы быть счастливым? Разве нельзя быть счастливым теперь? Подумайте над этим. Не обстоятельства определяют счастье, а наше внутреннее состояние. Вот представьте, муравей. Он трудится на общее благо и счастлив. Бежит по тропинке с бревном и улыбается. А дозвольте ему размышлять о будущем муравейника, или, например, о своём муравейском младенчестве, что произойдёт? Всё! Стал муравей. Один, второй, восемьдесят второй. И какое после этого будущее у муравейника? Только разруха, развал и стагнация. Перестройтесь, Горохов! Ещё не поздно. И работайте там, куда направила вас воля народа. У меня всё. Предлагаю оставить господина Горохова в моменте… то есть в составе Совета.
Аплодисменты показали, что половина зала поддерживает выступившего.
Вторым на трибуну взошёл представитель службы безопасности Модест Сергеевич Исаев.
– Господа! Я призываю к простоте. За сложными формулировками кроется непонимание вопроса. Господин Горохов отключил, как мне кажется, здравый смысл. Ведь если рассуждать логически… Средняя заработная плата рабочего цеха – двадцать тысяч рублей. Средняя заработная плата делегата Совета – сто тысяч рублей. А после вчерашнего заседания и вовсе на пятьдесят восемь тысяч больше. А если, допустим, Лудислав Святозарович попадёт в делегаты съезда (тут безопасник почему-то посмотрел на директора), то и все пятьсот! Простые цифры, господа. С ними не поспоришь. Вот спросите любого здравомыслящего индивида, какая зарплата лучше: двадцать тысяч рублей или пятьсот тысяч? Любой здравомыслящий индивид ответит: «пятьсот». А Лудислав Святозарович говорит: «двадцать». Что такое? Когнитивная деформация? Эмоции? Мне кажется, делегат просто устал. Работа делегата, знаете ли, выматывает. А у человека это первый раз в жизни. Предлагаю понять изложенные мной простые вещи и оставить господина Горохова в составе Совета.
После Исаева выступили ещё пять делегатов. Все они очень переживали за меня и просили оставить в составе Совета. Рабочий день завершился.
Председательствующий вздохнул и поставил на голосование закрытие прений.
Зина читала журнал «Наука и жизнь».
– Представляешь! – воскликнула она, когда я вошёл. – Пишут: «спор номинализма и реализма, начатый Платоном и Аристотелем, до сих пор не завершён»! Что за бездари! Почему никто теперь не читает Канта?!
– Привет, – я устало опустился на диван. Зина в своём репертуаре. Рассуждает о какой-то ерунде, когда решается моя судьба. Ещё два дня бессмысленных речей в Совете и ближайшие годы придётся провести в кресле бесполезного делегата. Чему, конечно же, будут безмерно рады западные враги страны и либерально-толерастическая часть электората.
– Ты чем-то озабочен! – заметила Зина. – Давай, выкладывай! Ну! Не молчи, Лудик, расскажи уже. Я же вижу, что ты не в себе.
– Понимаешь, – как бы пробиться через панцирь скопившихся в её голове философий? – Меня выбрали делегатом заводского Совета. Это такой руководящий орган завода. Он принимает всякие инструкции, по которым живёт организация.
– Ну, допустим.
Поняла? Возможно.
– Так вот, меня выбрали делегатом, и я участвую в заседаниях. Но заседания не делают производство эффективнее. Понимаешь?! Они принимают решения по самым бесполезным поводам, а про качество машин забывают.
– Ты смотри, какой необыкновенный феномен! – усмехнулась Зинаида. Похоже, точно не понимает. Ну, а на что я рассчитывал.
– И я решил вернуться на производство, – терпеливо продолжил я. – Да, согласен, там заработная плата в десять раз меньше. Да, там надо работать руками. Но работа в цеху сможет поднять российский автопром, хоть как-то, а Совет не сможет. Понимаешь?
– Ты романтик, Лудислав!
– При чём тут романтика, Зин! Машины нужно делать красивые, качественные, надёжные, а не день себе к отпуску прибавлять!
– Ты будто не в России родился!
– Ну, Зина! Что за пропагандистские шаблоны! Зачем ты цитируешь либерасню?! Конечно, я россиянин, а не какой-нибудь там европеец или, не дай бог, пиндос. Поэтому и переживаю за будущее страны. Понимаешь?!
Зина пожала плечами:
– Давай чаю попьём. Я блинчики пожарила. Сметаны купила.
Всё, что она может понять: чай и блинчики.
– Ну хорошо. Пойдем, попьём.
Глава тринадцатая. Поворот
– И именно поэтому я настоятельно рекомендую Лудиславу Горохову всерьёз подумать о том, чтобы остаться в Совете! – какой-то бригадир из «Десюликов» церемонно поклонился собранию и гордо двинулся к своему месту.
Неожиданно поднялся Ваал Ваалович.
– Господа! – произнёс он тихим, даже, пожалуй, нежным голосом. – Мы все говорим о том, что Лудиславу надо продолжать работу в Совете. Не скрою, мне было бы приятно сотрудничать с ним здесь, а особенно потом, на Съезде. Это было бы… на мой взгляд… великолепно.
Ваал поправил галстук, словно неожиданно ему стало душно и жарко. Продолжил:
– Но разве свобода – это не то, за что человечество боролось тысячелетиями? Разве воля самого Лудислава Святозаровича уже ничего не значит? Ведь он – личность! Прекрасная, должен вам заметить, самодостаточная личность. Мужчина, коих поискать в наше жестокое время. Поэтому предлагаю пойти навстречу замечательному человечку, мастеру своего дела, искреннему труженику Лудиславу Горохову и отпустить его в цех. Как бы это ни было печально для меня и для всех девятнадцати выступивших по этому поводу делегатов.
Председательствующий озадаченно крякнул, но, тем не менее, сразу поставил предложение на голосование.
Я изумился. Непоколебимые скалы, осудившие моё решение, дрогнули и потекли после тёплой речи Валика. Сумел директор достучаться до этих суровых сердец. Все проголосовали «за». Я так понимаю, сыграло свою роль наречие «печально». Давно уже предполагаю, что самые сильные слова в русском языке – это наречия. Они как бы вроде бы не нужны, но когда используются, эффект получается феерический.
– Ну что ж, – подвёл итог председательствующий, – единогласно. Решением Совета заводских делегатов Горохов Лудислав Святозарович немедленно отправляется назад на своё рабочее место в третью бригаду пятого цеха.
Ребята не могли поверить.
– Отказался от делегатства, путана твою медь? – в четвёртый раз уточнял Дмитрий Черномазов и, услышав очередное «да», блаженно жмурился, будто во рту таяла конфета фабрики «Красный Октябрь».
– И всё заради российского автопрома! – причитал Алёша Черномазов. – Это же надо, какая духовная сила! Какой, извольте видеть, порыв!
Иван Черномазов держался чуть в стороне, но и он общую радость, похоже, разделял. Даже донеслось от него пару раз нечто торжественное, типа: «Пролетариат, он могёт!» и «Гегемонию никто не отменял!».
Бригадир Фёдор Павлович сдерживал чувства, помалкивал, но уже раза три приобнимал меня за плечи, как старого друга, вернувшегося из эмиграции.
– А что там, в Совете? – спросил взъерошенный Василий Добромыслов. – Правду говорят, что зарплаты ого-го? И отпуски етыть какие ух ты?!
Я сказал, что зарплата около ста тысяч, а отпуск шестьдесят дней, на что Василий сильно почесал затылок и протянул:
– Ёшки-матрёшки!
После получаса восторгов Фёдор Павлович приосанился и скомандовал:
– Хорош сухохастить! Работа не волк, в гуду не тантрит. Полингамили клибарить! Кого увижу шлангующим, конфеты «Полёт» заставлю сосать!
Все разошлись по рабочим местам.
Я снова взялся за тормоза.
Из трёх машин, пришедших в цех от второй бригады, у двух не нашли тормозных колодок. Зато у одной аж четыре пары. Какой умник сунул такое количество в один аппарат? Впрочем, пригодятся. Я отрезал лишнее и положил на полку к запчастям.
Под вечер, уставший, я подошёл к бригадиру и поинтересовался:
– Фёдор Павлович! А почему они так невнимательно во второй бригаде детали ставят? Вон сегодня по три лишних колодки на каждое колесо.
Черномазов изумился:
– Так вторая бригада, тантрить её туда-сюда, только красит. Это первая, швана, мутки мутит.
Я вспомнил, как в узкий просвет ворот наблюдал покрасочные работы во втором цеху. Значит они все там только красят!
– Так это что же? Первая бригада? Они, что ли, полностью машину собирают?
– Ясен лингам! Только они, дорогуша, тантрить какие секретные. Это ж допуск нужен формы «А», чтоб туда попасть. Гуда полная, я тебе излагаю! Даже чтобы в безопасность РАЗ-а поступить, нужна форма «Б». А у них допуск формы «А». Не халям-балям! У них, ну ещё у директора с начальником безопасности.
Уже засыпая, я думал об уходящем дне. Как неожиданно всё поменялось. Как хорошо! И пусть я пока не меняю технологические карты и не проектирую ходовую, но уже ставлю тормозные колодки и натягиваю тросики. Это по-всякому лучше нудных речей в Совете о льготах и прибавках.
