К. В. Лукашевич
Сиротская доля
Поденно
Остановившись у парадной двери в пятом этаже большого каменного дома, Наташа еще раз прочла объявление: «Нужна портниха поденно хорошо шить и кроить по журналу».
Наташа робко позвонила. Ей открыла дверь деревенская девушка. В прихожей уже стояло несколько девушек, наверно, тоже пришедших по объявлению, как и Наташа. Все они недружелюбно посматривали на вновь вошедшую.
Из комнаты выглянуло двое мальчиков. Они расхохотались и крикнули: «Еще одна такая же пришла. Смешные! Стоят в прихожей, точно солдаты на часах».
Рядом в комнате слышались голоса. Туда поочередно входили и выходили девушки. Казалось, это был какой-то докторский прием. А в прихожей раздавались звонки и приходили все новые и новые личности: старые и молодые, нарядные и простые.
Дошла очередь и до Наташи. Она вошла в гостиную. У стола сидела полная дама в капоте. Двое мальчиков кувыркались по мебели и хохотали. Дама поднялась и хотела их шлепнуть, но они увернулись.
– Ох, уж как мне надоели эти портнихи! Ходят, ходят, а толку мало, – проговорила полная дама. – Ну что ж, вы шили где-нибудь? – спросила она Наташу.
Мальчики шептались, хихикали и указывали на Наташу пальцами. Ей было неловко.
– Вы, голубушка, шить-то умеете? – снова спросила барыня.
– Умею, я училась.
– Мне нужно без претензий и без фокусов. Работать, так работать. Я ведь деньги, а не щепки плачу… Обедать будете на кухне; булочек у меня не полагается… ну остальное, как и везде. С 8 часов утра и до 9 вечера, 60 копеек в день.
Наташа хотела сказать, что везде полагается с 8 часов утра и до 8, но не решалась и промолчала, подумав, что не беда, если она проработает лишний час.
– Вы мне понравились… У вас скромный вид… Завтра и приходите, – сказала барыня. – А все-таки и с другими поговорю.
– Может, вы кого-нибудь наймете, тогда я останусь без работы, – сказала Наташа.
– Нет, нет… Эти портнихи зазнались и Бог знает чего требуют… А вы, кажется без претензий.
Барыня не сказала, что ни одна портниха не согласилась работать с 8 до 9 вечера, обедать на кухне и не получать утром и вечером булки. Наташа была в этом деле еще новичок.
Когда Наташа, проходила мимо сотоварок, ожидавших, как и она, работы, у нее шевельнулось чувство жалости: она уже пристроена. Но что же могла сделать она – такая же голодающая, как и эти.
На другой день, в 8 часов утра, Наташа уже сидела на новом месте и стучала машинкой. Барыня ей надавала всякой работы: для себя платье, капот, две кофточки, детям – костюмчики, белье, даже мужу халат.
Наташа принялась усердно за работу. Поместили ее в столовой у окна. Комната была проходная, и это ее смущало. Только что она расположилась кроить, как мимо нее юркнули два мальчика, толкнули ее, что-то утащили со стола и, как ураган, пронеслись со смехом мимо.
Наташа смутилась и не знала, что делать. Через несколько минут Наташу стало что-то щекотать за ухом; она сначала отмахивалась, а потом поймала назойливый предмет рукой. Оказалось, к аршину привязали перо и шалуны мальчики забавлялись из-за двери и хихикали.
– Оставьте меня в покое!.. Вы мне мешаете работать. Я вашей мамаше скажу, – серьезно заметила наконец Наташа.
– Фискалка! Фискалка! – послышалось из-за двери.
Девушка почувствовала, что эти мальчишки отравят ей тут существование.
В 12 часов хозяйка послала новую портниху завтракать в кухню. Когда она туда вошла, кухарка ей сказала: «Я, милая моя, живу тут недавно… Уж очень плохо насчет харчей… Все усчитывают, урезывают… Ребят своих барыня откармливает на убой, а людям все вареное мясо да вареное мясо… Верите ли, смотреть на него не могу».
Наташа молча села за стол, и, действительно, ей дали вареного мяса. Завтрак был скудный и несытный.
Хозяйка вышла в кухню, посмотрела пытливым взглядом и заметила кухарке:
– Опять ты рано затопила печку! Конечно, тебе не жаль хозяйских дров… Отчего у тебя хлеб тут валяется?
– Вы, милая, не рассиживайтесь здесь подолгу. Не теряйте даром времени, – обратилась она к портнихе.
Наташа, окончив торопливо завтрак, пошла в столовую. Здесь через некоторое время в нее стали лететь бумажки. Из-за двери слышалось хихиканье.
За обедом был жидкий суп, вареная говядина и каша. Всего мало, все невкусно; хозяйка опять вышла на кухню и отдала наказ: не терять много времени за едой.
После обеда снова шалости мальчиков, которые то кидали в девушку бумажками, то пускали заводных зверей, то поддразнивали.
Наташа шила не разгибая спины, молчала, терпела, но от всего пережитого у нее подымалась в душе какая-то обида, горечь, гнетущее чувство. Работой Наташи хозяйка осталась очень довольна, и это несколько ободрило портниху и дало ей некоторое удовлетворение.
На другой день мальчики так шалили, что довели портниху до слез. Они уносили из столовой вещи, хватали работу, дергали девушку за платье, бросали в нее всякую всячину. Наташа потеряла терпение и пожаловалась матери. Та осталась недовольна:
– Ну, голубушка, уж вы и неженка! Что могут сделать дети? Дети везде одинаковы. И мальчики всегда шалуны, – она вс-етаки прикрикнула на сынков.
Эта матушка была баловница своих сорванцов и всю любовь выражала тем, что кормила их на убой. Дети, позанимавшись час с учительницей, остальное время были без призору, ничего не делали, не были заняты, а потому придумывали глупости и надоедали всем в доме. У отца их была какая-то лавка, и его никогда не было дома.
Хозяйка, Матрена Никитишна, была просто жадна. Над портнихой она сидела, как аргус, и не давала ей дохнуть, разогнуться от работы. «Не теряйте времени, я ведь не щепки плачу», – твердила она постоянно.
Если иногда Наташа на минутку выходила в кухню, то за ней тотчас следили зоркие детские глаза и который-нибудь из мальчиков жаловался матери: «Мама, а портниха-то в кухне прохлаждается… Ты за дверь, а она шмыг в кухню, с Анной там и болтает».
Хозяйка рассерженная вылетала на кухню:
– Чего вы тут, Наташа, прохлаждаетесь и время теряете?! Я ведь вам не щепки плачу!!!
– Я только что вышла… Мне надо швы разгладить, – возражала Наташа.
– Знаю я, знаю! Уж вы мне не говорите… Сама вижу. Все портнихи одинаковы.
Наташе была обидна эта явная несправедливость. Но болыпе всего ее изводили своими шалостями мальчики. Это были ее враги, она ничего не могла с ними сделать: они доводили ее до раздражения и до бессильных слез. Они просто отравляли ей жизнь. Мать же слушать не хотела. Она зорко следила за тем, чтобы Наташа не прогуляла минутки и чтобы прислуга не съела лишнего. Работой и усердием девушки Матрена Никитишна была очень довольна и хвалила свою портниху.
Так проходила трудовая жизнь Наташи. По вечерам, особенно под праздники, девушка всегда со страхом возвращалась домой.
В одну из суббот Наташа вбежала в свою комнату в слезах, расстроенная. Хозяйка потребовала, чтобы она кончила какую-то кофточку, и девушка долго засиделась за работой. Со страхом бежала она ночью домой по темных улицам. Там по окраине, где она жила, народ под праздники гулял, бывали буйства и драки… В тот вечер Наташа попала в разгульную толпу: там дрались пьяные, и один камень попал ей в ногу, а пьяная толпа со смехом погналась за беззащитной девушкой.
– Господи, что за жизнь! – воскликнула Наташа, со слезами вбегая в свою комнатку. Комнатка эта, за которую она платила трудовые деньги, давно уже стала не ее. Тетка приходила каждый день, бесцеремонно располагалась и гадала дочери на картах. Эти две женщины ничего не делали, жили бесцельно, откуда-то доставали какие-то подачки, пособия и интересовались лишь своей будущностью, о которой узнавали по картам. Липа так располнела, что ей трудно было даже спуститься по лестнице.
В сетовании Наташи тетка и Липа не принимали никакого участия. Только тетка вяло проговорила: «Ну что ж за беда! Эти пьяные уж всегда такие».
Воскресенья тоже не радовали Наташу. Она теперь часто брала в праздники лишнюю работу и сидела, не разгибая спины.
Однажды за работой девушка запела вполголоса песню.
– Ах, да не ной ты, Наташа. Просто в ушах звенит… Голова трещит, – проговорила гнусливым голосом ее двоюродная сестра. Наташа замолчала и больше не пела.
В другой раз тетка сказала:
– Ты бы пошла, Наташа, погулять. Душно в комнате. Липочка приляжет отдохнуть.
Наташе хотелось сказать, что пойти гулять должны они, что она устала, имеет право отдохнуть, но, конечно, она не решилась так сказать, а встала покорно и ушла из своей комнаты.
Николай Васильевич приходил теперь редко. Они сидели с Наташей в углу на сундуке и тихо разговаривали. Не по себе им было тут, слова замирали на губах, говорить не хотелось.
Однажды по уходе старика Липа вдруг сказала:
– Ну что это, право, Наташа, шляется сюда этот полупомешанный дядюшка… Только мешает нам всем.
Наташа вдруг встала, вся вспыхнула, как зарево, глаза ее сверкнули гневом, и она заговорила таким голосом, которого даже не подозревала в ней двоюродная сестра:
– Нет, Липочка, этого никогда не будет! Дядю Колю я не выгоню! Он для меня первый друг. И вы мне это не говорите!!! Этого не будет, чтобы я его выгнала. Лучше я отсюда уйду навсегда!
Липочка взглянула испуганно на Наташу и больше об этом разговоров не заводила, но дулась на Наташу и подолгу шепталась с матерью. В их разговорах полушепотом прорывались такие слова: «От родственников житья нет… Благодарности никто не помнит… В счастье все дружки-приятели…»
Наташа слушала, терпела и молчала.
От усидчивой работы, от плохого питания Наташа побледнела и похудела, как щепка; у нее начались постоянные головные боли. Она страдала молча, стараясь скрыть все тяжелое от всех. Да и кому было до нее дело? Кто мог ей помочь?
Только одни внимательные, любящие глаза следили за ней и все замечали… С ней вместе страдал и ее друг.
– Наташечка, отчего ты такая бледненькая стала? – спрашивал Николай Васильевич.
– С чего мне розоветь, дядя Коля. Голова вечно болит, – ответила уныло Наташа.
Она за последнее время стала даже раздражительной.
– Наташечка, я же вижу, как тебе трудно.
– Конечно, трудно. Света Божьего не вижу. Еда плохая. Да и дома не отдохну… Что заработаешь, надо за комнату отдать или сапоги купить… Иногда последнюю копейку тетя или Липочка выпросят.
– Тяжело, знаю, Наташечка. Потерпи, может, лучше будет. Никто своей судьбы не знает.
– Терплю, дядя Коля, терплю… Все выношу. Еще хватает сил. Жду…
Наташа проговорила эти слова раздраженно-насмешливо, а Николай Васильевич смотрел на нее со страхом. Он никогда не слышал от нее такого тона и таких слов.
Однажды Николай Васильевич застал свою племянницу заплаканной и такой огорченной, что у него душа перевернулась.
– Сил моих нет. Измучилась я с ними! – воскликнула девушка, здороваясь с дядей.
– Что случилось еще?
– Ужасный случай… Там, где я работаю, я ушла на минутку на кухню. А мальчики прибежали в столовую. Они такие шалуны, удержу нет. Стали вертеть машинку; один подсунул палец, и другой повернул и проколол брату палец. Не могу забыть этот ужасный крик! Я так испугалась, мне даже дурно сделалось. А хозяйка меня же бранила, кричала, срамила, что я не досмотрела… разве я виновата?!
Вспоминая прожитый день, Наташа горько плакала.
– Наташечка, ты бы уж не мучила себя так! Ушла бы… Бог с ними!
– Ну куда я уйду? Буду ходить да искать работы… Наверное, еще хуже будет… Здесь хоть работой моей довольны…
– Куда ей идти? В другом месте, наверно, хуже будет. Не такие еще хозяйки есть, – возразила тетка.
– Уж вы ее не учите! Сама не маленькая. Чем она жить-то будет? – сказала сердито Липочка.
Николай Васильевич посмотрел на них недоброжелательно.
Наташа снова стала ходить поденно в тот же дом. Шалуны мальчики на другой день уже забыли про свое горе и придумывали новые затеи и шалости.
В один из морозных вечеров Николай Васильевич поджидал Наташу около того дома, где она работала. Он был в волнении и не обращал внимания на сильный мороз. Едва вышла девушка, как старик бросился к ней и заговорил торопливо, растерянно: «Я думал о тебе, Наташечка, все искал… Нашел… Хвалят очень…»
Наташа удивилась, встретив дядю, и спросила:
– Отчего вы, дядя Коля, тут? Что случилось?
– Место тебе нашел.
– Что вы беспокоитесь, дядя Коля… Я не пойду… Все равно. Везде одинаково.
– Нет, Наташечка… Ну как же! Иные люди хорошие. Хвалят. Завтра же сходи.
– Нет, не пойду! Все равно. Здесь я уже привыкла.
– Нет, пойди. Я нарочно шел издалека. Замерз… Искал долго. Люди не даром хвалят.
Девушка не соглашалась уходить с места. Николай Васильевич настаивал и упрашивал.
– Хвалят их. Дама-то докторша. У них портниха долго жила. Замуж вышла. Я-то давно искал тебе место… Измучился, глядя на тебя… Очень все одобряют.
– А вдруг верное потеряешь?! Трудно здесь, плохо. Мальчики ужасные… Что же делать…
– Иди, Наташечка, завтра же. Вот и адрес.
– Добрый вы, дядя Коля… Для вас пойду, чтоб вы не даром хлопотали.
– Иди, иди. Тете и Липочке не говори. Я-то ведь давно бегаю, Наташечка… Не могу смотреть на тебя.
Девушка поняла заботы и тревоги своего друга, пожалела хлопоты старика и согласилась пойти на новое место.
Солнечный луч
День был морозный, ясный. Снег, выпавший накануне, блестел и переливался разноцветными огоньками; воздух был холодный, бодрящий. Такие дни в нашей туманной столице зимой редки.
Наташа вошла в большой кабинет. Золотистый луч солнца проглянул через окно и косыми столбами скользнул по полу, по мебели, по стене. Этот светлый луч, впервые блеснувший за всю мрачную зиму, показался вошедшей девушке добрым предзнаменованием.
Большая комната была докторский кабинет. Около стен стояли шкафы с книгами, с инструментами, по стенам висели портреты; на столе лежала масса книг, газет. И диваны, и столы, и обои – все здесь было темное, серьезное. Посреди комнаты стоял большой письменный стол. Из-за стола поднялась женщина средних лет с докторским значком на груди. У нее были тонкие черты лица, несколько строгие; гладкая прическа дополняла строгий туалет. Серьезный взгляд умных темных глаз остановился со вниманием на Наташе. Эти внимательные прищурившиеся глаза, наверно, привыкли заглядывать в человеческую душу.
– Сядьте, дитя мое, – сказала женщина-врач. – И потолкуем о наших важных делах. – Она приветливо улыбнулась.
– Благодарю вас… Я постою… – тихо ответила Наташа.
– Садитесь, садитесь, моя хорошая, нечего стоять.
Хозяйка села сама, посадила против себя Наташу и посмотрела на нее снова пристально, прищурившись.
– Значит вы, голубчик мой, хотите у нас шить? Наверное, сумеете и купить что нужно и скроить?
– Да умею… Только не знаю, угожу ли? Я работаю нескоро… Потому пошла бы дешевле, – смущенно говорила девушка.
Хозяйка положила руку на плечо Наташи и сказала ласково:
– На нас угодить не трудно. Мы все люди занятые. Наряды носим простые, скромные. Надо для дома пошить всякую всячину: и платья, и белье…
– Я могу, я постараюсь, – ответила Наташа.
– У меня тут в доме был один милый и хороший человечек – портниха Сашенька. Она нас и обшивала и любила. Но теперь вышла замуж и уехала далеко. И мы без нее обносились.
– Когда прикажете придти? – живо спросила Наташа, и у нее почему-то радостно забилось сердце.
Оставайтесь хоть сейчас. Очень буду рада. Мы с дочерью теперь же все и покажем.
В это время в кабинет постучали.
– Войдите, – сказала хозяйка.
В комнату, как ураган, ворвались две молодые жизни: девушка и студент-медик.
– Мама, не была ли я права, когда говорила, что профессор Измайлов – знаток своего дела… Какую сегодня он прочел интересную лекцию о Пушкине… Как он прекрасно разобрал и осветил его произведения!
– Мама, хочу поговорить с тобой о вчерашней операции.
– Подождите, друзья мои… Видите, я должна покончить очень важный обмундировочный вопрос с этой милой девушкой. Как вас зовут, деточка, я и не спросила?
– Наташа.
– А по батюшке?
– Сергеевна.
– Ну, Наташа Сергеевна… Уж вы не взыщите. Я попросту буду вас называть Наташей… Пойдемте устраивать вам амбулаторный пункт… Это в Лидочкиной комнате, – хозяйка говорила мягко, спокойно и ласково улыбалась.
– Идите за мной, Наталья Сергеевна, – крикнула девушка и побежала вперед. Она и ее брат-медик, как две капли воды, походили на мать: те же немного строгие красивые черты лица и тот же умный взгляд темных глаз.
Молодая девушка вошла в комнату рядом со столовой. Это был и кабинет, заваленный книгами, и спальня, так как за ширмой стояла кровать.
– Здесь у окна будете работать, Наташа. Здесь вам будет спокойно, и светло, и не скучно. Лидочки целые дни дома не бывает, а по вечерам вас не будет – обеим удобно, – сказала хозяйка.
– Наталья Сергеевна, милочка, сшейте вы мне поскорее кофточку, совсем простенькую. А то я так обтрепалась, что даже на курсы не в чем ходить. Смотрите… Эта отказывается: локти, как решето, – попросила Лидочка, ласково взглядывая в лицо портнихи и, как мать, щуря глаза.
– А мне, деточка, сшейте что-нибудь теплое, для дома. Я по утрам занимаюсь и мерзну в кабинете, – сказала хозяйка.
– Сошью, с удовольствием… все, что прикажете, ответила Наташа с готовностью. О, как хотелось ей угодить этим людям. Что-то человечное, хорошее, светлое, как тот яркий луч, приветствовавший девушку при входе, ворвалось в усталую, измученную душу поденщицы, что-то новое, отличное от всего, что видела портниха до сих пор, чудилось ей в этом доме, в этих лицах; главное, с ней обращались по-человечески, в ней признавали живую душу… Это она поняла сразу, и сердце ее переполнилось благодарностью.
Наташа торопливо сняла мерку с хозяйки и с Лидочки.
Ей надавали массу материи. Мать и дочь не переставали шутить над своими туалетами.
Торопливо стала портниха кроить. Она была вся одно внимание, одно желание – угодить им, заслужить их доверие; она будет стараться, торопиться, она не прогуляет ни одной минутки, чтобы только они остались довольны. Так хотелось ей здесь ужиться: работать и на приветливую даму, и на эту веселую ласковую девушку.
К обеду из гимназии пришел мальчик-гимназист Володя, очень скромный и тихий, тоже похожий на мать. Наташу позвали обедать в столовую.
– Идите, деточка, садитесь с нами… Вот здесь, – сказала ей хозяйка, указывая место.
– Позвольте мне на кухне обедать, – сказала Наташа и вспыхнула, как зарево.
– Пустяки. Точно на кухне лучше… Не стесняйтесь. Мы в своей семье… А то вы без нас еще мало есть станете: вон вы какая худенькая и бледная, вероятно, малокровная. Надо вас подкормить.
За обедом все делились с матерью новостями дня, и она входила в каждую мелочь жизни детей, обо всем расспрашивала, все обсуждала и толковала, как с друзьями. Молчаливее других был сын-медик. Он много ел, мало говорил и краснел, очевидно стесняясь новой личности. Лидочка называла его «букой».
Наташа работала весь день, как говорится, не покладая рук, и очень торопилась. После обеда вся семья опять разошлась. Днем никого не было дома. Вечером в комнату, в которой работала портниха, торопливо вошла хозяйка и испуганно воскликнула:
– Меня и то Степа упрекнул. А я не знала. Вы еще шьете, Наташа? Ну, не стыдно ли вам? Сказано до 8 часов, а теперь уже десятый… Воображаю, как вы устали, бедняжка.
– Я торопилась… Ничего, не беспокойтесь. Я ведь привыкла.
– От дурных привычек надо отвыкать, моя деточка. Я этого не могу позволить. Посмотрите, на что вы похожи. Бледная, худенькая. Ну, складывайте скорее работу и марш! Пейте молоко и по домам… И чтобы вперед этого не было!
– Я барышне кофточку хотела примерить. Они просили поскорее. Я бы им завтра рано кончила…
– Неужели уже готова? Да вы волшебница, моя деточка… Только, как доктор, я не позволю работать через силу. И Степа мой забунтует.
– Ничего. Я привыкла, – отвечала Наташа и благодарными глазами взглянула на хозяйку.
Девушка не шла домой, а, казалось, летела на крыльях. Ей бы хотелось сейчас встретить и рассказать дяде Коле, поделиться с ним впечатлениями этого дня. Это его рекомендация, его заботы, его хлопоты. Новые чувства и мысли пережила Наташа в этот первый день. Незнакомы ей были на прежних местах, где она жила, ни сердечное отношение, ни заботливость… Что она этим людям? Значит, помимо родственных связей, бывают друг к другу какие-то другие отношения, которых она не предполагала. Можно жалеть и неродных, даже незнакомую портниху. «Не сон ли это, не сказка ли, не обман ли?» – думала Наташа.
После недели своего пребывания у Ольги Петровны Печаткиной бедная портниха поняла и открыла новые истины: она сознала, почувствовала, что она не только неудачница, сирота-портниха, но и человек.. Что горничная-эстонка Ида создана не специально, чтобы убирать комнаты, чистить платье, подавать, и кухарка Паша – вечно стряпать и мыть кухонную посуду, но что они здесь прежде всего люди. Что в этом доме уважают их человеческое достоинство, входят в интересы их жизни. В горе кухарки Паши, у которой в деревне у брата умерли от дифтерита два сына, приняла участие вся семья. Все жалели Пашу, расспрашивали, утешали, помогали. И ей было легче от этого участия… Когда горничная Ида несколько дней ходила скучная и бледная – ее уложили в постель, лечили и сама барыня подавала ей лекарство и делала компрессы.
В воскресенье Николай Васильевич пришел в бедный угол своей племянницы. Наташа встретила его в каком-то необыкновенно восторженном состоянии. У нее было новое выражение лица: счастливая улыбка блуждала на нем, глаза сияли.
– Наташечка, ты выглядишь прекрасно и порозовела, и глазки у тебя веселенькие…
– Ах, милый дядя Коля, какие есть люди на свете! Знаете, так хорошо мне!.. – девушка начала торопливо рассказывать.
– Барыня сама заботится обо мне, чтобы и ела я вовремя, и сидела прямо, и гуляла днем… Ну что я им? Работу на два часа сократили, говорят, 12 часов не может девушка сидеть согнувшись. А везде работают так портнихи, ведь я не барышня какая-нибудь, чтобы обо мне так заботиться. И Володя и Лидия Григорьевна такие хорошие… Только вот барин, Степан Григорьевич, немного горды.
– Говорил я тебе, Наташечка, что ты встретишь хороших людей… Свет ведь велик, – возражал Николай Васильевич и радостно улыбался и тоже оживился.
– И всему причина вы, дядя Коля… все лучшее в моей жизни от вас… Вы нашли, устроили, просили…
Тетка и Липа никогда не принимали участия в этих разговорах и жили особняком.
– А вы выглядите плохо, дядя Коля… Отчего так похудели? – вдруг встревожилась Наташа и сжала руки дяди…
– Прихварываю все… Ничего, Наташечка. Это от старости. Старики все хворают. Вот я теперь спокоен, что тебе хорошо… Поправлюсь.
– Лечитесь, дядя Коля, миленький… Возьмите, у меня есть немного денег. Пожалуйста, лечитесь, – просила Наташа.
Наташе казалось, что ее жизнь началась снова. В чужую, незнакомую семью она рвалась, как на праздник… Она боялась пропустить хоть день. Жизнь чужих людей становилась ей с каждым днем интереснее и ближе.
Ольга Петровна работала для других, Лидочка и Володя учились, но и их тоже захватывали общественные интересы. Лидочка писала какие-то лекции, а Володя издавал в гимназии журнал «Аэролит». После того, как Наташа шила ему белье, он перестал ее дичиться и приходя из гимназии, заходил в комнату портнихи и Рассказывал ей гимназические новости. Наташа живо всем интересовалась и скоро знала по фамилиям всех учеников и учителей мальчика. Иногда мальчик читал девушке свои стихи, которые он готовил в «Аэролит», и она находила их превосходными, а автор был очень рад, найдя такую внимательную слушательницу.
Степан Григорьевич изо всей семьи был угрюмее и молчаливее других. Он очень много занимался. Но, когда он начинал по вечерам говорить с матерью, с сестрой или иногда начинал спорить с товарищами, то Наташа рядом в комнате слушала, затаив дыхание… Он говорил так горячо, убежденно о том, что все должны быть равны, что люди должны помогать друг другу, что в любимом труде – огромное наслаждение, и многое другое, что девушка понимала смутно, но что ей казалось справедливым, прекрасным.
Портниха, рядом в комнате сидя, склонившись над работой, постукивая машинкой, жила сердцем и мыслями со всеми членами семьи. Большие наблюдательные глаза Наташи следили за всеми; умная головка, привыкшая думать, – все запомнила. Обо всем хотела бы расспросить Наташа, и она желала ответов… Но говорить она не смела, не решалась.
Степан Григорьевич никогда не разговаривал с Наташей и при встречах как-то быстро кланялся и краснел. Наташа тоже вспыхивала, как зарево. «Изо всей семьи он один такой, гордый, – думала девушка. – С барышнями своего круга он разговаривает, а ко мне относится с презрением». И это отношение огорчало девушку.
Однажды за обедом Лидочка, которая часто шутила и смеялась, сказала матери: «Мама, мы со Степой сегодня спорили, какую картину можно нарисовать с Наталии Сергеевны. Сидит она, вечно склонившись над работой, молча и задумавшись… Глаза такие грустные…Степа говорит, что „Покорность судьбе“, а я говорю „Пенелопу“. Как ты думаешь, мамочка?»
– Охота тебе пустяки болтать, – остановил брат сестру и покраснел.
– Нет, вы ошибаетесь, друзья мои… Под этой кажущейся покорностью судьбе бьется горячее сердце и склоненная головка полна беспокойных запросов. Не правда ли, Наташа? – спросила Ольга Петровна.
Наташа вспыхнула, растерялась и ответила робко: «Я не знаю». Но она была поражена, как прозорлива ее хозяйка и как знает она человеческую душу.
В другой раз, под вечер, вся семья собралась в столовой. Степан Григорьевич принес книгу и предложил новую повесть.
– Володя, открой дверь в комнату к Наталье Сергеевне, пусть и она послушает, – сказал он тихо брату.
Наташа слышала эти слова, они так тронули, так поразили ее, что она даже заплакала. «Нет, он не гордый… Подумал даже обо мне… Господи, какие есть хорошие люди на свете», – мелькнуло в уме портнихи.
Через несколько времени Наташа услышала, что студент укорял сестру: «Никогда ты мне ничего не зашьешь, а еще сестра. Неужели тебе не стыдно, что твой брат вечно из кармана вещи теряет!»
– Ну, право же, Степа, нет времени. Сорок страниц лекций надо составить, – оправдывалась девушка.
Наташа вошла в столовую и, опустив голову, сказала:
– Позвольте, Степан Григорьевич, я вам зашью карманы.
Студент ответил, улыбаясь:
– Будьте для меня добрым гением… А не то моя сестрица занята высшими делами, а о брате забывает.
– Если что нужно… Я всегда с удовольствием зашью. Только прикажите.
– Какая вы, право… – начал было студент, но не договорил и ушел.
Прошло несколько дней. Наташа пришла на работу особенно грустная: слезы то и дело навертывались на ее глаза, и она не могла подавить глубоких вздохов. Она не заметила, как к ней тихо подошла Лидочка и обняла ее за шею.
– Наташа, милая, вечно у вас грустные глаза, вечно вы молчите, о чем-то думаете и шьете… Правду говорит Степа, что ваши грустные глаза смущают его душу.
– Вот уж я не думала, что Степан Григорьевич обращает внимание на мои глаза, – ответила девушка печально.
– Мы все так любим ваши славные глаза… Отчего вы сегодня такая печальная, Наташа, отчего?
Ласковое обращение вызвало отклик долго сдерживаемого горя, душевной борьбы, скрываемой девушкой. Наташа припала головой на стол и зарыдала.
– Что с вами, Наташа, милая? О чем вы плачете? испуганно спрашивала Лида. Может, вам у нас не хорошо? Что с вами?
– У меня дядя очень болен… Он у меня один… Все не свете – и отец, и друг, и брат… Всю жизнь он обо мне заботился.
Лида присела около портнихи и, задавая осторожно заботливые вопросы, узнала всю жизнь Наташи. Портниха помимо своей воли вылила всю свою душу. Лида в заключение крепко обняла и поцеловала портниху: «Ну, не грустите, Наташа! Теперь вы не одиноки. Мы ваши друзья… Даже наш „бука“ и тот говорил мне, что вы славная, симпатичная».
Портниха вскинула удивленные глаза на барышню и посмотрела на нее вопросительно. А та рассмеялась и ушла.
С тех пор Наташу окружила какая-то особая неуловимая атмосфера внимания в семье Печаткиных… Даже Володя говорил с ней особенно сердечно, старался ее развлечь. Ольга Петровна и Лида постоянно спрашивали о здоровье дядя Коли, отпускали Наташу к нему в больницу и посылали гостинцев.
