Кирилл Ликов
Я проснулся
Выход напрашивался один. Единственны и незаменимый. Открыть глаза. Это конечно страшно, но другого пути для понимания сложившейся ситуации я представить не могу. Лучше все же самое плохое развитие событий, но лучше знать правду и понимать, что происходит вокруг, чем лежать безымянным полутрупом себя непомнящим …
Я открыл глаза.
– Он проснулся!!! – сразу же резануло по ушам.
Я не видел ничего. Свет. Только свет и звуки. Звуки ничего хорошего не предвещали, так как по ним легко было понять, что моего просыпания, тут явно ждали. А вот к добру это или худу я понять не мог, так как ничего не видел.
– Милый брат! Ты ожил! Хвала богам, ты опять снами! – раздался мелодичный женский голос.
– Сын мой, я уже потеряла все надежды! Хвала богам! Ты сильный мальчик, ты достоин фамилии Гросс.
Заботливые и нежные женские руки помогли мне сесть в кровати и принялись меня умывать. Тепло исходившее от этих рук приносило в душу успокоение и покой. Все мысли по поводу этого мира улетучивались пропорционально касаниям.
– Тебе не больно Алмерт? – голос принадлежал той женщине , что назвала меня сыном. Маме.
– Как ты себя чувствуешь, милый брат?
– Нормально. В приделах допустимого, – первые слова давались с трудом, застревали в горле и обжигали небо.
Я словно учился говорить заново, но подсознание глаголило мне, что я умел это делать и раньше.
Стоп!
Только сейчас я осознал, что голоса моих родных находятся слишком далеко, чтоб эти заботливые руки принадлежали им. Я повертел рукой и сопоставил ее длину с примерным расстоянием до говоривших. Получалось ни как не меньше трех или четырех длин моей руки.
Я урод и руки у большинства существ моего вида больше чем у меня? Говорившие не являются моими физиологическими родителям? Мысли лились потоком, пока зрение по не многу не начало ко мне возвращаться. Руки по-прежнему занимались со мной утренним моционом, а голоса что-то радостно бубнили в стороне, но что именно я уже не старался понять, ибо был занят своими мыслями.
Зрение возвратилось не быстро. Сначала я увидел очертания людей и еле различимые краски.
Их было трое. Три женщины. Две стояли в стороне от меня, а третей, находившейся у моей постели как раз и прилежали нежные руки. Руки у всех были одинаковые. Примерно равные по длине моим, что не могло не радовать. Во-первых, от осознания, что я все же не урод, во-вторых, от понимания, что родные все же, скорее всего мои физиологические родственники. Только назревал вопрос: Почему они не подходят сами ко мне и не спешат помочь?
Я Болен? Я заразен?
Мать и сестра вышли из комнаты, так и не прикоснувшись ко мне.
Но девушка, что сидит вблизи, не одета в какой-то защитный костюм. Ее не жалко?
– Я заразен? – Спросил я вслух.
– Нет, господин, что вы, – милая барышня вспрыснула в возмущении.
– Тогда почему мать моя и сестра не обняли меня? Почему держались так холодно и на расстоянии?
– Как почему? – всплеснула руками собеседница. – Все согласно условиям этикета.
– И в чем же заключается этот этикет? Что родной матери нельзя подойти и поцеловать свое чадо? Помочь ему разлепить глаза?
– Ну, вы скажите господин… Зачем матери помогать вам? На это есть рабы, такие как я. Ваша матушка и так проявила немыслимую любовь к вам, засвидетельствовать свое почтение тем, что пришла. Могла бы и просто кого-нибудь кликнуть, да послать осведомиться о ваших делах.
Вот тебе здрасти. Проснулся, стало быть. Тут оказывается, матери не бегут к своим детям вприпрыжку, норовя облизать их с ног до головы, даже если это чадо уже имеет почти взрослых детей, а посылают узнать рабов. Ну да делать нечего, не мы выбираем мир и родителей, так что придется привыкать. А самое главное, нужно как можно меньше показывать, что я ни только не помню про этикеты, но и не представляю, даже как меня зовут.
– Прости, пожалуйста, что-то у меня с памятью такое… Тут помню, а тут не помню…
– Что вы господин! – глаза у бедной девушки расширились так, словно с моих губ слетели не слова, а шипящие и плюющиеся ядом аспиды. – Не надо извинений! Не дай Великий Мерс, кто-нибудь услышит! Господин никогда не должен просить прощения или оправдания у своих, да и у чужих рабов. Это основы миропорядка и морали! – она с усердием ткнула пальчиком вверх.
– Вот видишь, – попытался я загладить происшедшее, – не помню я ничего…
– Оно и не мудрено. Вы же, три дня тому назад с прогулки возвращаясь, оступились и вниз головой в овраг лететь изволили. Прямиком головой о громадный камень ударились. Вот, наверное, от этого у вас и память отшибло.
– Наверное, – кивнул я, радуясь, что теперь есть возможность оправдать свое беспамятство, – а я что, все эти три дня так и валялся беспамятно, не приходя в себя?
– Да, только бредить изволили.
– И что я изволил бредить? – уточнил я, надеясь, что хоть бред навеет что-то для меня знакомое.
– Автомат какой-то просили, кричали кому-то, чтоб они отходили. Про цитадель какую-то твердили, про блок-пост, про клан-зону. В общем, у всех сложилось впечатление, что вы книжек комедийных и фантастических начитались.
– Да уж… – протянул я.
Ничего из перечисленного бреда за душу не цепляло. Это были вроде как знакомые слова, но вот смысл их я объяснить не мог. Представить мог, а вот рассказать для чего это нужно не получалось, даже себе. Автомат это такая штука с ручкой, из которой можно выпускать маленькие камешки. Но вот зачем это делать и для чего, оставалось ля меня загадкой. Цитадель, блок-пост это два вида зданий, но почему это не просто дома, мозг вспомнить отказывался. Клан-зона в моем представлении вообще походила на кусок территории окруженной какой-то колючей проволокой, частично забором. Кому и зачем может понадобиться ограждать такой огромный участок земли забором? Бред. Бред больного человека, потерявшего память при падении вниз головой.
– Господин Алмерт, давайте оденемся, а то скоро уже обед, и ваша маменька будет сильно ругаться, если вы его пропустите или придете не при параде.
– Не помню, но могу себе представить, – сказал я и резко встал с кровати, – где моя одежда? Я полон сил и здоровья в отличие от моей памяти, и чувствую, что сильно проголодался.
– Господин… – у бедняжки слезы навернулись на глаза. – Зачем вы это сделали?
– Что я опять напортачил?
– Вы встали с кровати.
– А что не нужно было?
– Естественно нет.
– А как же тогда одеваться? Я думаю лежа, да даже сидя облачаться будет затруднительно.
– Это не ваша забота господин. Я бы подняла вас из кровати, это моя святая обязанность. А вам вредно резкие движения после сна.
– Это потому, что я болен?
– Это потому, что вы господин.
– Понятно, – промямлил я.
Хорошее объяснение. Извиняться не надо, вставать с постели не надо, одеваться самому не надо. И все только потому, что я господин. Интересно, а кормить тут тоже будут с ложечки или все-таки дозволят эту трудную и грязную работу мне самому?
– А на обеде жевать тоже ты за меня будешь? – пошутил я.
– А надо? – глаза ее были полны искреннего желания угодить.
Шутка не удалась.
Я хмуро представил свое изнеженное тело в руки очаровательной рабыни, для облачения в обеденный туалет.
Хорошо, что тут было зеркало! Когда я увидел, во что меня нарядили, мои волосы ожили, причем не только на голове, и зажили отдельной жизнью. Убранство было аховым. Зеленые штаны клеш, синяя блузка с кружевными воротничком и манжетами, тяжелые черные ботинки с металлическими вставками, тоненький украшенный витиеватыми прослойками пояс. И весь этот комплект сверху покрывали черный фрак и вязаная шапочка с бубоном.
– Ты издеваешься? – опешил я перед зеркалом. – Как я в таком шутовском наряде к столу то выйду?
Рабыня вспыхнула и погасла в туже миллисекунду, плотно сложив ручки на переднике и опустив голову.
– Лучшего в гардеробе нет. Вы же лежали без сознания, а без вас я побоялась покупать обновки.
– Да черт бы с этими обновками. Я как-то и в старом похожу. Но нельзя что ли подобрать одежду, которая сочеталась бы? Или я работаю шутом и балаганным деятелем?
– Нет, конечно! – испугалась девочка. – Но это самое лучшее, что можно найти. Самое дорогое!
– А у нас приличный вид человека определяется по стоимости надетых тряпок, а не по их гармоничности?
– Конечно. Чем дороже вещь, тем она смориться лучше. Это нам, рабам и беднякам, проще покупать вещи комплектами, это дешевле выходит. А вы можете себе позволить надеть любую вещь.
– И ты хочешь сказать, что за обедом все будут выглядеть так же как я?
– Хуже господин, намного хуже. Вы же признанный щеголь, и в дороговизне вещей за вами не может угнаться не один человек.
И что я теряю? Ну, выйду в зал в таком виде. Ну, если что, гости поржут, да успокоятся, а я как-нибудь вывернусь. Сошлюсь, например, на отсутствие памяти.
– Ладно, уговорила. Веди своего господина обедать.
Девушка поклонилась и подала жестом знак, который можно было трактовать, как "следуйте за мной".
Коридор, по которому меня вели, был странен и удивителен. Если бы меня спросили вслух мое мнение о нем, то я бы ответил, что вижу склад редчайших и ценнейших вещей. Именно склад. Коллекцией это назвать было бы затруднительно, ибо коллекция подразумевает под собой собирательство и экспонирование вещей схожих по каким-то качествам. По автору, по принадлежности к виду искусств и так далее. А экспонирование еще подразумевает красивое и удобоваримое выставление вещей входящих в коллекцию. Тут же коллекционированием и не пахло. Собирательством воняло? Это да, причем воняло на всю катушку. Тут было собранно все, что блестело и стоило приличных денег. Розовощекая огромная кукла в платье из атласа и парчи сидела, а точнее небрежно валялась на золотом самоваре, который в свою очередь был прислонен к какой-то новаторски-технической штуковине "аля вечный двигатель всуе". В общем, коллекция была богатой, но скупо выглядела в данной ситуации.
Милое создание остановилось перед дверью, давая понять, что мне дальше, а ей придется остаться тут. Видать рабам не везде были рады в этом доме, или просто она не входила в круг допущенных невольников.
Я мысленно пожелал себе удачи, плюнул через левое плечо и, открыв золотые створки, шагнул в яркий свет гостиной.
В закромах души все же думалось, что меня хотели разыграть, одев в такие наряды, и жестоко ошибся. Публика, которую я увидел в зале, была одета примерно так же как я. И как сказала юная невольница, намного хуже. Мужики были смесью расписных петухов и психбольных. Все как я в шапочках с бубоном, и в сборе из различных цветом вещей. Женщины… Это было что-то с чем-то. Строгие юбки до колен были в обтяжку натянуты на шаровары или брюки, обуты в золотистые шлепанцы… Груди поддерживали корсеты и обернуты в разноцветные топы с огромными декольте. О прическах и головных уборах не то, что говорить, думать и то было неприятно. В общем, если судить о компании по одежке, психиатрическая больница нас ждала с превеликим желанием, каждодневно отмечая прогулы.
– Доброе утро всем! – сказал я, не став уточнять присутствующих по именам и званиям.
Все равно же не помню.
– Утро… Ну, кому утро Алмерт, а кому и почти ночь, – буркнул мужчина с пышными усами, выкрашенными в золотистый цвет и укрывший голову чепцом со стразами.
– Простите меня господа, но как только что оказалось, я ничего не помню. Это недавнишнее падение привело к полной амнезии и полностью стерло всю информацию из моего мозга. Так что уважаемая публика, простите меня, если я буду делать что-то аморальное с точки зрения общественности, но будьте любезны понять, что это я делаю не по собственной наглости, а по причине моей психической травмы. Так что заведомо прошу прощения, но я даже имен присутствующих не помню.
Зал зашелся перешептываниями. Обеденная комната представляла из себя огромный холл с большущим круглым столом. Как и в коридоре, все тут говорило о богатстве и пафосе, но как-то сумбурно и скомкано. Стулья были не только не однотипны со столом, но и сами различались по структуре и орнаменту. Картины, что висели на раззолоченных и натертых до неприятного блеска стенах никак не способствовали улучшению пищеварения. Ну, как могут навеять аппетит эротические и порнографические сюжеты? После их просмотра хочется, но уж точно не есть.
– Милый брат, неужели все так плохо, что вы не помните даже имя нашей матушки? Может быть, вы ее и не узнаете?
– Да милая сестра, я не помню даже имя нашей матушки, и даже ваше имя. А если сказать точнее, я и свое то имя узнал у рабыни при пробуждении. Но матушку и вас я сейчас узнать в состоянии, но только потому, что вы соблаговолили почтить меня своим посещением недавно.
– Бедненький…
– Случиться же такое…
– Вот до чего пьянка то доводит, я же тебе говорила…
Раздались перешептывания за столом. И моему уху показалось, что в них было больше лести и лжи, чем сочувствия. Но тишина воцарилась в зале, когда фигура матушки заколыхалась и начала вставать. Это была стройная, но немного сухая женщина в годах, с властными чертами лица, выгнутым в призрении ртом и костлявыми длинными пальцами. Смотря на нее, я никак не испытывал сыновних чувств и даже тень осознания того, что эта женщина меня рожала, не затуманила и блеклую часть моего мозга. Этой женщине нужно подчиняться или на худой конец делать вид, что подчиняешься. Ибо такие дамы считают себя, как минимум венцом мироздания. А всех окружающих делят на тех от кого им что-то надо, и тех, кто хочет что-то от них. Обычно вторых намного больше, чем первых и чем старше леди становится, тем более злее она начинает относиться к просящим и употребительнее к дающим.
– Мы очень расстроены тем, – голос мамочки прозвучал как раскаты грома перед жестокой грозой, – что наш сын, – не мой, а именно "наш", – потерял память. Это большое горе, – о горе в голосе ничего явно не говорило, – для нашей семьи, но мы наймем лучших лекарей и решим этот вопрос.
И тут начался гвалт. Все наперебой стали предлагать своих знакомых докторов, советовать лучших, кричать о ценах на лечение. От этого крика у меня закружилась голова, и все поплыло перед глазами. Я только успел заметить, как приближается пол, и сразу же темнота накрыла меня.
