Кирилл Борисович Килунин
История моего моря
С часу до двух дня – в обед, я разводил свой Доширак, как истинный гурман, добавляя к китайской лапше разрезанное на две половинки вареное яйцо и майонез. После того как к девяти вечера все расходились по домам, опечатав замки и совершив дежурный обход, ближе к десяти вечера я садился ужинать – заваривая пюрешку и открывая баночку кукурузы. Начиналось душевное время: вечерние прогулки, когда мир старого парка проглотившего больничный городок дышит зеленой прохладой, закатное чаепитие на крылечке дежурки с заныканными печенюхами, можно было поспать, поставив будильник на час.
Когда совсем темнело, и больничный городок закрывала своими крыльями бархатная тьма. И вместо пения птиц ночь пронзали крики безумных больных или тех нарков, которых мучила ломка, я подходил к чуланчику, где на полу дремала Дуся. После того, как я стал ее вынужденным кормильцем, собака перестала на меня рычать и кажется вовсе не обращала внимания. Но стоило мне скомандовать зычно: вставай! Она вставала. – К ноге! – командовал я. И она становилась рядом. Пойдем…, – уже мягче командовал я. И эта монстрилла лениво топала следом. С Дусей не было страшно. Сопровождая меня, она уже несколько раз бросалась к забору и завывала там как последняя из рода псов Баскервилей, нежелательные гости матюкнувшись тут – же пропадали из виду, как утренние лондонские туманы. А гости у нас бывали… Сбежавшие сумасшедшие, наркоманы в вечном поиске дозы. Дед рассказывал, что в его смену трижды выбивали окно и два раза пытались взломать внешние двери, ведшие в лаборатории. Так что, не смотря на: дубинку, баллончик и газовый пистолет, мне было чего опасаться. Один раз, по-моему, на седьмом дежурстве, пришлось применить свой арсенал, тогда вредная Дуся отказалась топать в дозор, и на обход я отправился в гордом одиночестве. Человек в черном, попытался перелезть через ворота. С испугу, встав на торчащую из ворот с мой стороны скобу, я звезданул нарушителя резиновой дубинкой. Он подозрительно затих, выронив дубинку я добавил струю из газового баллончика, вовремя закрыв глаза, но не рот, поэтом закашлявшись, рухнул вниз, больно ударившись копчиком о бетон. Нарушитель ретировался молча. Конечно, согласно инструкции следовало сообщить о происшедшем на центральную вахту. Но, во-первых, как новичку мне не хотелось поднимать лишний шухер, во-вторых, через пять минут я уже решил, что вся эта история мне только привиделась. Но остаток ночи не выпускал газовый пистолет из рук, прислушивался к каждому шороху и обходы территории производил только в сопровождении Дуси, которой для порядка – пришлось легонько пнуть, под мохнатую попу раза – два, и поделиться с ней последним овсяным печеньем.
* * *
Если на первой смене я знакомился с «новым» и время меня щадило, оно текло плавно и незамысловато, то заступив на вторую смену, через пару суток, дождавшись ночи, я откровенно заскучал, пока не сделал свое открытие, в буквальном и переносном смысле слова. Сняв со столика в дежурке до предела уделанную остатками пищи и прожженную в сотнях мест кухонную скатерть, я открыл, что это вовсе не столик, а тумбочка и за его дверкой прячется большая стопа «Уральского следопыта» за 1978–1985 годы. Листая эти пожелтевшие страницы, я погружался в малоизвестные истории древнего Аркаима и Белоглазой чуди, узнал о тайных кладах и выкованных из стальных кружев христианских соборах, позднее пущенных большевиками на переплавку, забытых замысловатых изобретениях, об отважных купцах – путешественниках и первооткрывателях Урала. А еще, в этих пыльных журналах водилась отменная фантастика, до селе неизвестных мне советских авторов, в которой было что-то необъяснимо волшебное от чего хотелось одновременно: летать, плакать и верить, в что-то действительно великое и светлое…
* * *
Когда после долгой ночи, наконец-то светало. И уже не пахло канализацией. А наркоманы, умалишенные и дежурные сестры, спали младенческим сном. В шесть утра, когда заканчивалась моя смена. Мне нравилось прогуляться по главной алее нашего больничного городка. Аллее, пронзающей эти серые земли насквозь. Солнце золотило кроны больших деревьев, в них путался утренний ветер. Стершиеся гранитные плиты и растрескавшийся асфальт под ногами, здесь все дышало столетней историей, и стены окружающих зданий могли бы рассказать много интересного и тайного, если бы только умели говорить, а не дали клятву молчания. Я думаю, чтобы не случилось в вашей жизни, все было не зря…
* * *
Не зря, в детстве я часто мечтал о море, еще, не будучи знаком с его солеными ветрами, безмерными водами, солнечными лучами, пронзающими аквамариновую глубину, отражающимися в рыбьей чешуе. Море на протяжении всей моей жизни являлось в моих снах, баюкало, качая на невидимых теплых волнах как большую белую птицу. Море шуршало страницами книг, о дальних странах и отважных путешественниках, пиратах и героях.
Я грезил морем до первой нашей встречи и уже потом, после нее, когда скучал по морю, разглядывая серые небеса и кутаясь в плед, дождливыми осенними вечерами. Я знал, что там далеко, море тоже волнуется без меня. Я и сейчас об этом знаю…
* * *
Когда во второй половине ноября за окном мечутся белые мухи и тени черных деревьев танцуют фокстрот, я чаще обычного вспоминаю свое море, чтобы не застыть, оно навсегда там – в голове ассоциируется с вечным летом или библейским Эдемом, а еще с моим босоногим детством.
Все детство я постоянно где-то бегал, сразу после школы, и до того как в потемках меня с другими дворовыми бегунами загоняли домой на ужин и делать уроки. А за окнами с переплетом в форме буквы Т светили холодные уральские звезды.
И вот тридцать лет спустя, я снова побежал, просто так, меж белых мух, под ледяным дождем, не боясь испачкать грязью новое пальто, держась подальше от редких фонарей, чтобы не напугать случайных прохожих, я бежал домой.
Зачем? – спросишь, ты.
Наверное, чтобы испытать – что-то забытое и очень важное, когда-то.
И вот, что я тебе скажу – от бега по лужам в ледяных потемках – ощущения детства… Я давно не позволяю сии приятные милые глупости, видимо зря, такое полное ощущение жизни от этого бега, а жизнь, это то, как мы ее ощущаем. И все же, кажется, я понял, самое главное, после всего, что мне удалось пройти:
Жизнь, это – МОРЕ. Мы – когда-то вышли из него, в него и вернемся. Оно там, плещется ВЕЧНОСТЬЮ по ту сторону твоих зрачков.
