Александр Керенский
Гатчина
Поздней ночью мы выехали в Остров. На рассвете были там. Данный по корпусу приказ об отмене похода в свою очередь был отменён. Поход на СПб. – об'явлен. Мы не знали тогда, что Правительство, на помощь которому мы спешили, уже во власти большевиков, а сами министры сидят в Петропавловской крепости. Но мы воочию наблюдали, с какой стремительной быстротой Петербургские события отзывались на фронте, разрушая дисциплину, и едва налаженный после Корнилова порядок. Не успели мы в'ехать в Остров, как стали уже кругом поговаривать о том, что местный гарнизон решил прибегнуть к силе, дабы не выпустить казаков из города. Действительно, присутствуя утром, по просьбе ген. Краснова на собрании гарнизонных и казачьих делегатов, я сам мог убедиться, что каждый лишний час промедления в городе делал самое выступление корпуса из Острова всё более гадательным. Постепенно, вокруг самого здания штаба 3-го корпуса скапливалась, всё разрастаясь солдатская толпа, возбуждённая и частью вооружённая.
Наконец, около десяти часов утра с вокзала сообщили, что воинские поезда готовы к нагрузке. Наши автомобили пошли к станции, конвоируемые казаками, напутствуемые рёвом и угрозами разнузданной солдатчины. На вокзале новые серьёзнейшие затруднения. Псков под разными предлогами, чтобы парализовать наше начинание, не давал пути нашим поездам. Только моё личное присутствие среди войск, в конце концов помогло устранить препятствие. С большим опозданием поезда, гружёные эшелонами 3-го конного корпуса, двинулись в путь. Вся «боевая мощь» корпуса сводилась к 500—600 казаков и к нескольким пушкам. С этими «силами» мы решились, однако, во что бы то ни стало пробить себе дорогу к СПб., не ожидая никаких подкреплений и нигде не останавливаясь. Теперь я думаю, что это была ошибка непоправимая. Если бы в то утро, 26-го октября, я уже знал о захвате большевиками Вр. Правительства, я наверное, не остановился бы на этом слишком рискованном плане. Основной его недостаток заключался в том, что, пробивая себе с казаками путь через все препятствия, мы оставляли за собой все опасные пункты в руках враждебных Правительству сил и теряли всякую связь с тылом, откуда нужно было подтягивать подкрепления. Только к вечеру этого дня в поезде под Лугой, мы получили первое известие о захвате Зимнего Дворца. Специальный курьер привёз мне эту новость от ген. Барановского, который в свою очередь получил сообщение по прямому с телеграфной станции Зимнего Дворца от одного из офицеров военного кабинета. Казалось бы, известие о катастрофе пришло из безукоризненного источника… Но, как это в жизни часто встречается, самое достоверное показалось невероятным, а сам гонец из Пскова – подозрительным.
Ведь у нас в поезде офицер, покинувший Петербург утром 26-го октября. По его словам в это время Правительство ещё оборонялось в дворце, а в городе силы сопротивления против большевиков увеличивались. Сопоставляя это показание «очевидца» с содержанием привезённой из Пскова телеграммы, невольно напрашивалась мысль, что трагическое известие было сфабриковано большевистским агентом для того, чтобы вызвать смятение и деморализацию в рядах правительственных сил. И как бы не было трудно, почти безнадёжно положение СПб., ещё утром 25-го, в час нашего от'езда, нам всё-таки представлялось невероятным, что большевики к двум часам утра на 26-е могли уже сделаться хозяевами Дворца и Штаба.
27-го на рассвете наш отряд приблизился к Гатчине, которая к этому времени была уже официально во власти большевиков; во власти местного военно-революционного комитета. Город был переполнен различными большевистскими войсками: местной пехотой, артиллерией, матросами из Кронштадта, блиндированными автомобилями из Петербурга и т. д. Несмотря на подавляющее численное превосходство «врага» было решено город занять немедленно. Войска были выгружены, и военные операции начались. Эти операции быстро и блестяще закончились. Почти без выстрела и, насколько помню, без всяких жертв, Гатчина была занята правительственными «войсками». «Революционные» же войска удирали во все стороны или сдавались со всеми своими ружьями, пулемётами, ручными гранатами и т. п. При поспешном отступлении даже один блиндированный автомобиль оказался просто брошенным своей командой… Около 4 часов дня я снова вместе со всеми своими спутниками входил в квартиру коменданта, которую менее двух суток тому назад так во время и так счастливо покинул.
Приготовляя дальнейшие военные операции я, конечно, не взял на себя военно-технического руководства и назначил ген. Краснова командующим всеми вооружёнными силами СПб района. В этой области, полагал я, на мне будет лежать обязанность всемерно поддерживать ген. Краснова, особенно в тех случаях, где его личного авторитета будет не достаточно. Первым непременным условием дальнейшего успеха нашего отряда было срочное появление с фронта подкреплений, в частности пехоты. С первой минуты появления в Гатчине я стал посылать во все стороны телеграмму за телеграммой с требованием высылки войска. Отовсюду отвечали, что войска уже высланы или высылаются. По нашим расчётам, основанным на официальных данных, первый эшелон пехоты во всяком случае должен был быть в Гатчине к вечеру 27-го. Особенно настоятельная потребность в пехоте была у нас не только потому, что было весьма затруднительно развивать операции с одной только кавалерией и артиллерией. Строевые казаки 3-го корпуса, вспоминая горький опыт Корниловского похода, настойчиво добивались, чтобы рядом с ними сражались не только чужие офицеры, но и солдаты. Дело в том, что наше появление в Гатчине привлекло сюда значительное количество офицеров. Это придавало нашему лагерю довольно своеобразный вид и весьма настораживало казачью массу; настораживало тем более, что им приходилось слышать в этой офицерской толпе разговоры и выражения, действительно, достаточно «старорежимные». Я думаю, что именно это выявлявшееся нервное и недоверчивое к офицерству настроение линейных казаков и заставило Краснова с его штабом вести себя с побеждёнными с гораздо большей снисходительностью, чем, по правде сказать, это следовало. Впрочем, ген. Краснов и в Гатчине и позже в Царском Селе, предпочитал, как правило, прибегать не к силе оружия, а к переговорам, речам и увещаниям. Кроме того не принималось никаких мер к очищению занятых городов от большевистских элементов. Пользуясь этим, большевистские агенты всюду проникали, всюду путали, мешали, саботировали; постоянно распускали панические слухи, наконец, проникли в казачьи ряды, где вели ловкую пропаганду против офицерства, выставляя и меня «реакционером», «вторым Корниловым» и т. д. За всё это положение вещей, конечно, ответственен я сам, но у меня было правило: не вмешиваться в распоряжение лиц, которым я поручил исполнение той или иной задачи.
