Катерина Траум
Твой любимый фамильяр
– Наступит день, когда ты умрёшь, – без малейшей угрозы произнёс он, глядя в чёрные глаза отца – точную копию собственных. – И предстанешь перед духами. День, когда ты ответишь за каждую сломанную тобой жизнь и за каждый крик. Я в тот день стану новым правителем, хочешь ты того или нет. И я не стану оплакивать тебя ни одной секунды, – резко развернувшись, он помчал прочь из кабинета, чувствуя лишь жгучее отвращение к тому, кого называл отцом.
– Идиот, – тихо вздохнул ему вслед Альбар, даже не пытаясь остановить.
Часть 12. Крылья
Аннабель ощутила возвращение Элая ещё до того, как по дому зажглись огоньки, рассеивая сумеречный полумрак. Вздохнув, она поднялась со стула, приставленного к кровати в своей комнате, поправила на худых плечах Пятой наложенные примочки. Та даже не шелохнулась, что и немудрено после всех выпитых обезболивающих и успокоительных трав. Сон эйфири был крепкий и беспробудный, зато обложенная компрессами из мазей кожа стремительно подживала. Анни всё ещё не могла отойти от того, что Пятая успела ей рассказать через тихие стоны боли. Про жизнь в подвале без солнца и про магов, которые покупали её тело ночь за ночью, про Торна, который несколько месяцев назад выкупил её насовсем и оставил жить в шкатулке в тумбе, пользуясь при удобном случае втайне от жены своей игрушкой. Ужас от услышанного до сих пор морозил вены, но как только вновь ощутила присутствие Элая и его эмоции, Анни поспешила выйти из спальни и отправиться в его кабинет.
Это было определённо новое сочетание вкусов. Не злость, хоть и горчило. Отвращение, похожее на тухлятину. Тухлятину с привкусом крови – крепнущей в его сознании ненависти. Анни поморщилась и ускорила шаг, на ходу непроизвольно убирая, быстро сглатывая всё это. Подташнивало. В кабинет она залетела без стука, и вполне ожидаемо увидела Элая за столом. В руке у него уже был бокал с настоем огнецвета, рукава чёрной рубашки закатаны по локоть, а небрежно расстёгнутый ворот съехал набок, словно пуговица была оторвана резким рывком.
– Не надо было, – как-то безумно грустно улыбнулся он на запыхавшийся и такой же растрёпанный вид Анни. – Но спасибо. Так гораздо лучше…
Рассеянно моргнув, он залпом влил в себя содержимое бокала и с раздражением отставил его на стол, глухо брякнув стеклом. Стало чуть легче дышать – с её появлением в кабинете вкусы медленно начали сменяться кисловато-сладким ягодным соком.
– Ты уже знаешь, – кивнула Анни, быстро осознавая, что могло довести Элая до таких эмоций. – Про бордель для министров.
– Я знаю гораздо больше, малышка. Например, то, что мой отец всё это покрывает, и что он начал войну с магами воды ради того, чтобы я «проявил себя», – Элай передёрнулся от отвращения, и Анни непроизвольно шагнула к нему, чувствуя, насколько он сейчас в ней нуждался.
Это тянущая крюками за рёбра потребность, которую невозможно игнорировать. Она подчинила каждый последующий вдох. Анни поймала взгляд Элая, непроглядно чёрный, потерянный. И без раздумий подошла к нему вплотную, чтобы затем подпрыгнуть и присесть на стол перед ним, загораживая собой бутыль с настойкой. Он чуть расслабил плечи и собственнически опустил ладонь ей на бедро, инстинктивно подбираясь пальцами под подол платья. А потом вдруг пододвинулся вперёд вместе с креслом и положил голову ей на колени – так устало и доверчиво, обняв её уже двумя руками, крепко и с какой-то безнадёжностью. Словно держался на плаву из последних сил, и давала их только она. Горло сжалось от нежности к нему, глаза запекло.
– Альбар – в первую очередь правитель, – тихо заметила Анни, опустив руку на голову Элая и поглаживая по жёстким взъерошенным волосам успокаивающим жестом. – Ему не нужна твоя душа. Он не понимает, что ни ты, ни я не сможем закрыть глаза и жить дальше, зная, что творится в академии на самом деле. Забавно: всегда думала, что нумерация эйфири в выводке идёт не по порядку, а оказывается, просто не все новорождённые жили при солнечном свете…
– Они нужны ему только как куски мяса на раздачу своим псам, – глухо отозвался Элай, и Анни ощутила новую волну его горечи. – А я ему нужен только как оружие, которое стоит всегда держать заточенным. Он подарил мне фамильяра не для того, чтобы я лучше себя контролировал. А чтобы я сам докопался до этой грязи и вошёл в доверенный круг. Круг таких же мразей, которые пользуются эйфири и выбрасывают их в канаву. Только он не учёл, что я отдам тебе свою душу в ответ. И ни за что не причиню боль своему любимому фамильяру, – голос притих до полушёпота, а терпкая вишня сменила привкусы его ненависти к отцу на что-то куда более знакомое и приятное. Тёплые руки на её бёдрах сжались сильней, и Анни улыбнулась, запутывая пальцы в торчащих чёрных прядках.
Она почувствовала, что прозвучало что-то важное, только не знала, как ответить. Мир, в котором она росла, не знал слов о любви, не знакомил с этим понятием. Если не больно – значит, уже хорошо. Всё приятное и по-настоящему счастливое пришло в её жизнь только с Элаем, человеком, показавшим ей свободу. Свободу отдать себя кому-то добровольно. Анни разрывало от благодарности и нежности к нему, от удовольствия касаться его и быть собой, и она знала, что если прямо сейчас пришлось бы умереть ради него, то её бы вели именно эти чувства, а не долг фамильяра. Она готова была защищать его даже от него самого – возможно, именно это люди назвали бы любовью?
– А я ни за что не позволю, чтобы кто-то причинил боль тебе, – решительно прозвенела Анни чуть сжавшимся от прилива чувств горлом: – Спасибо тебе, Элай. И спасибо Леону, что ты именно такой, какой есть. Ты первый, кто увидел во мне меня. И научил меня саму это видеть. И пожалуйста, не надо говорить сейчас, чтобы я не благодарила. Потому что я хочу это сказать.
Элай не ответил, только поднял голову, встречаясь с ней взглядом, и наконец-то слабо улыбнулся уголком губ. В обсидиановой черноте сверкало мутное стекло, разбитые осколки – они впивались и причиняли ему боль, и Анни это чувствовала. Его желания теперь равны её, его боль тянула и её грудь. Единственная потребность – вытащить это из них обоих и сжечь немедленно, оставив пепел на столе.
Анни обняла ладонями его шею и смело подтянула повыше к себе, на что он поддался моментально, привстав с кресла. Говорить не нужно, не нужно даже думать, потому что и мысли одни на двоих. Горечь быстро растворялась, теперь Элай снова купал её рецепторы в вишнёвом меду, а огоньки под потолком кабинета весело заиграли, затрещав воспрянувшим пламенем. Это не пугало – ни решительность чёрных глаз, ни стремительно обрушившиеся на неё чуть хмельные губы. Он не обожжёт, потому что принадлежность душ обоюдна.
Их кровь так явно отзывалась на присутствие друг друга, что куда-то разом испарялись тревоги, сомнения и усталость. В глубоком, неспешном и распаляющем поцелуе Элая искрило нечто отчаянное. Он стиснул Анни в руках так крепко, что перехватило дыхание. Будто держаться больше не за что, и только быть ближе к ней – его шанс на спасение из чёрной ямы. Как прекрасно хотя бы несколько минут не думать о том, что мир вокруг вот-вот скатится в пропасть.
Даже слишком хорошо, и слишком тянуло зародившейся на ритуале необходимостью, чтобы прекращать. Анни сама не осознала, когда протиснула руки под его рубашку, скользя пальцами по линии пресса. Чувство шоколадной потребности Элая будоражило её трепещущее тело так же, как и смелые касания к смуглой горячей коже. Он шумно выдохнул, уходя короткими жалящими поцелуями к её шее, и из них так и не уходило отчаяние. Только нарастало гулом в затылке и душным жаром в кабинете. Анни втянула резко уплывающий елово-хмельной воздух и безумным, смелым рывком рванула пуговицы, распахивая его рубашку.
Пир на пепелище. Пляски на костях. Иногда только это и остаётся сделать, чтобы выплеснуть накопленную сразу в двух сердцах злость.
– Ты нужна мне, – хрипло выдохнул Элай и мягко прикусил стучащую слишком быстро для эйфири вену на её шее. – Здесь. Сейчас. Вся.
В доказательство он запустил горячие ладони под подол, задирая его повыше и сжимая поблёскивающую кожу бёдер. Анни откинула голову набок, позволяя его губам целовать себя всё жарче и быстрей. Согласно провела ногтями от самой его груди до пояса брюк, вызвав ответную дрожь и мурашки. И победно улыбнулась, сознавая, какой силой обладали её руки.
– Покажи мне… всего себя, – едва слышно попросила она, от волнения сглатывая тугую слюну с медовым привкусом. – Я знаю, что ты хотел… хотел бы не сдерживаться. Не пытайся быть нежным со мной, сейчас тебе нужно не это, – она сама не знала, откуда эта уверенность и сбивчивые слова, которые дополнила демонстрацией своей решимости, раздвинув ноги и призывно обняв Элая бёдрами. Подтянувшись к его уху, прикрыла желтеющие глаза и выдохнула: – Хочу, чтобы ты взял меня так, как мечтал, когда я встала на колени.
От её слов по его венам побежала горячая лава: Анни ощущала нарастающий жар смуглой кожи и видела эти жёлто-оранжевые нитки, идущие вдоль шеи и к груди. Не сдержавшись, лизнула и попробовала вкус самой яркой, быстро стучащей, и прикрыла глаза в удовольствии. Соль и шоколад. Терпкий, но манящий. Элай вздрогнул, будто сомневаясь, а затем слова смял её губы решительным натиском. Жар и трепет перед его силой смешались в удивительно гармоничное сочетание.
Что-то горячее пронеслось от груди до самого подола, с безжалостным треском оставив чёрную обугленную полосу. Огненная змейка разделила платье на две половины, помогая открыть тело для жадных рук. Они моментально накрыли грудь, и от пальцев Элая на тонкой майке остались выжженные следы ладоней, а на фарфоровой коже – чёрная копоть. На пол полетели обрывки обугленной ткани, в воздухе пахнуло гарью. Он сжал её соски между пальцев, и Анни глухо простонала в поцелуй, сильней стискивая ноги на его бёдрах.
Он хотел в ней забыться, а она – вовсе никогда не возвращаться в реальность. Тело звенело и пульсировало в его руках, таких восхитительно горячих и требовательных. Вздрагивая от восторга каждого касания, Анни прошлась ногтями вдоль линии его пресса, наслаждаясь твёрдостью мышц. Плохо гнущиеся пальцы едва сумели справиться с пряжкой его ремня. Тихий звон звучал как через подушку.
Элай скинул с хрупких плеч остатки испорченного платья, а затем перестал терзать её распухшие губы, на короткое мгновение ловя затуманенный взгляд. В его глазах так чётко плясал огонь, что Анни судорожно сглотнула, но отступать и не собиралась. Он никогда не сделает ей больно. Отвечая на немой вопрос, повисший в давящем воздухе, она облизнулась и сама потянулась к нему навстречу, чтобы оставить влажные короткие поцелуи от шеи к груди. Не горячий – раскалённый до паутинки лавы под кожей. Самая непредсказуемая стихия.
– Зря ты меня об этом попросила, – его голос звучал как у простуженного, сипло, и оттого вкрадчиво, проникая глубоко под рёбра. – Очень зря.
Разобраться в дебрях его горяще-шоколадных чувств было совершенно невозможно, когда Элай вдруг чуть отстранился, схватил её за бёдра и стащил со стола. Анни всхлипнула, лишь чувствуя, как от такого напора ещё сильней давит напряжением внизу живота. Её маленькое тело легко подчинялось сильным рукам, которые уверенно поставили её на дрожащие ноги, а затем завалили на стол грудью – так, что от соприкосновения сосков с прохладной дубовой столешницей и контраста ощущений намокли шорты. Упала бутыль с настойкой и укатилась на пол, разливая хмельную пузырящуюся лужу на ковре.
От белья избавиться оказалось вовсе пустяком: ладони Элая вновь раскалились, прошлись по поблёскивающей коже бесстыдно выставленных бёдер и спалили лёгкую ткань. Анни закусила губу в предвкушении и затаила дыхание. Ей уже так хотелось чувствовать его в себе, что от нетерпения она впилась ногтями в столешницу. А горячие руки не спешили покидать тела, они жадно сминали ягодицы, затем прошлись вверх до талии. Во рту – клубника в шоколаде. Он оттягивал удовольствие, которое убьёт обоих.
– Ну же, – хныкнула Анни, не выдержав такой неспешности.
– Как же моя малышка хочет член, – довольно протянул Элай и намотал её косы на правый кулак несколькими уверенными оборотами. Идеально, чтобы контролировать каждый миг, идеально, чтобы Анни моментально выгнулась в исчерченной выпуклыми узорами крыльев спине, откинув голову. Она тихо ахнула. Вторая рука Элая подобралась выше и смяла грудь, отправив волну истомы вдоль позвоночника и до пяток.
Он настойчиво вжал бёдра в её ягодицы. Анни не помнила, успела ли стянуть его брюки до конца, но теперь они точно свалились вниз и не мешали ощутить желанную горячую твёрдость. Совсем рядом, но не в ней, и какое же это издевательство. Умелые пальцы продолжали играть с её грудью, и она тонко проскулила, когда ей почудилась капля его смазки, размазанная по её ягодице. Он не мог не чувствовать, как нужен ей. Сейчас же. Уже было открыла рот, чтобы попросить снова, но слова застряли в горле, а перед давно пожелтевшими без контроля глазами вспыхнули искры их общего огня. Он ворвался в неё под обречённый хрип, натягивая лавандовые косы, будто канат.
Анни вскрикнула и громко прочертила ногтями по столу, пытаясь удержаться. Потрясённая резким вторжением, она не могла дышать, не могла открыть глаз. Так много. Всё ей. Глубоко внутри, растягивая и заставляя пульсировать каждую мышцу хрупкого тела, поблёскивающего теперь уже от проступившей испарины. От жара и восторга ощущать Элая в себе на щеках откуда-то взялись тонкие влажные тропинки слёз.
– Да… да, – сдавленно проскулила она на первый отчаянный толчок и выгнулась ещё сильней, подчиняясь натяжению кос.
Казалось, её слабое тело не выдержит такого натиска и разлетится в пыль. Ответом ей был хриплый гортанный стон, и Элай начал набирать темп, вышибая из Анни звонкие вскрики. Клубника в шоколаде, граничащее с болезненным удовольствие и страсть, слепящая всполохами в венах. Всё – общее и на двоих, единая потребность. Запах дыма. Гармония их сумасшествия. И восхитительно плотно, жарко скользящий внутри член, каменно-твёрдый, до гула в ушах необходимый.
Элай не пытался быть нежным, не пытался сбавить обороты. Он всё ужесточал темп, пока его рука с её груди подбиралась к горлу. Ещё чуть выше, и Анни сомкнула зубы на его пальцах, чтобы заглушить очередной стон, пекущий лёгкие. Привкус укушенного металла от фамильного перстня с саламандрой и прикрытые в экстазе глаза. Кусать. И снова толчок, а держаться почти не за что: её держала за косы на весу его рука, выгнув в спине так, что можно сломать. Остервенелые рывки, рассыпающие клубы дыма по кабинету.
Это больная, извращённая потребность не отрываться, продиктованная самой кровью, стихией, связью душ. Но только сейчас они оба полноценны, отчаянно забываясь в своём соединении.
– Анни… Блять! – прошипел Элай, врываясь особенно глубоко, и плен пульсирующих мышц больше не собирался его отпускать.
Она вскрикнула, глотая судорожные всхлипы вместе с брызнувшими из глаз слезами, и тело задрожало, крепко сжимая Элая внутри. Он не смог сопротивляться её взорвавшимся желаниям, и два рефлекторных последних толчка глубже проталкивали сперму, пока стены кабинета звенели от их смешавшихся стонов.
Контроля больше нет. Нет границ и правил, только этот момент тишины. Элай осторожно подтянул Анни на себя и отпустил волосы. Она ещё вздрагивала, но от контакта спины с его торсом стало спокойней. Горячие губы собрали с её шеи капли испарины. Он тяжело дышал, всё крепче обвивая Анни и прижимая к себе.
– Ты восхитительна, – прошептал Элай, и она наконец-то почувствовала, что он снова спокоен и собран. – Ты… волшебная.
– Забавно слышать это от мага, – улыбнулась она, нежась в крепких руках. Равновесие было восстановлено, вкусы – вишня, медовая сладость. Всё, как должно быть. И от этого хотелось взлететь так сильно, что чесались лопатки.
Элай скользнул рукой вдоль её предплечья, переплёл их пальцы. Жест доверия, настолько приятный, что защемило внутри. Анни откинула голову на его грудь, потираясь щекой о тёплую кожу и прикрыв глаза. Теперь он мог думать. Думать и решать.
– Я собираюсь сегодня же ночью разнести эту грёбанную академию по кускам. Освободить всех эйфири, найти Рами. И мне плевать, какую шестерёнку я при этом сломаю. Ты со мной, малышка?
– Всегда.
***
Густая, душная темнота опустилась на Фартаун и погрузила улицы в тишину. В окнах домов светились редкие огни от ламп и от шаров пламени, но и они понемногу уступали тьме. Остались лишь фонари, в которых слабо теплился свет, озаряя высокие ворота в академию для фамильяров.
С тихим треском перед ними появился боевой отряд – лучшие из новобранцев в алых гимнастёрках, десяток бойцов с командующим Виндом впереди. Бывалый воин хмуро пыхтел в рыжие усы, с недоверием поглядывая на развернувшегося к отряду Элая и его маленькую спутницу. Анни чувствовала, сколько сомнений было в направленных на них взглядах вырванных из постелей солдат, и страх неизвестности колол ладони. Из первого ряда бойцов ей подмигнул Калеб, выглядящий несколько взбудораженным, но удивительно радостным.
Хоть кого-то забавляет то, что они собрались сделать.
– Мы пришли не калечить, – негромко обозначил Элай, разрушая тишину ночи. Голос звучал непривычно твёрдо, в очевидно приказном тоне: – А освободить. Всех магов в этих стенах арестовываем для допроса, и не более. Силу применяем только при сопротивлении. Что касается эйфири – не трогать и пальцем, если мы всё сделаем верно, они спокойно переживут ночь в своих садах. И постарайтесь не пугать их. Группа альфа руководит арестами, группа бета спускается в подвалы с Калебом и выводит оттуда всех. У вас вопрос, командующий? – жёстко сверкнул глазами Элай, когда Винд прервал его тихим возмущённым сопением в усы:
– Всего один, куратор… Есть ли у нас достаточные полномочия для арестов магов, для применения силы? Есть ли распоряжение господина Альбара…
– Вам не нужно никаких дополнительных распоряжений. Я – куратор армии, и подчиняться солдаты обязаны мне. И я даю вам все полномочия, какие нужны, чтобы к утру никто больше не стоял над эйфири с плетью. Я понятно объясняю? – из приказного тон Элая стал ледяным, казалось, сам бордовый китель сверкнул в темноте.
Анни нервно сглотнула. Его решимость пропитывала её до горячего комка в животе, и она в который раз за последние часы попыталась вдолбить в голову, что всё это – самое верное решение. Хорошо, что нашла смелость идти сегодня с ним: девочки, особенно младшие, вполне могут запаниковать. Но себе подобной они доверять смогут.
Больше Элаю никто не смел возражать, а Калеб так и вовсе едва не подпрыгивал от нетерпения и незаметно разминал стальной кулак. На этот раз ворота академии не спешили распахиваться, а на стук кольца никто не отреагировал. Анни понимала, что это не из-за позднего часа. Привратник наверняка успел заметить, как много сегодня визитёров. Элай недобро усмехнулся и намеренно громко произнёс:
– Открывай. Или я спалю эти ворота и тебя вместе с ними.
Кто-то испуганно пискнул, и раздался шум отодвигаемого засова. Со скрипом, нехотя пропустила академия Элая и его отряд во внутренний двор, слабо подсвеченный фонарями по периметру. Мужичок из охранной будки поспешил ретироваться, только мелькнула в полумраке немытая испуганная рожа.
– Мы должны предложить им сдаться, – тихо заметила Анни. Сколько бы боли ни принесла ей академия, она всё равно не хотела, чтобы это место сравнялось с землёй вместе со всеми обитателями: – Уверена, что про подвальную часть знают не все профессора, и они ни в чём не виновны.
Элай коротко кивнул. Подняв правую руку, он заставил огоньки в фонарях затрещать и засиять ярче, меняя питающий их центр магии. В его эмоциях Анни не могла ощутить ничего – лишь ледяное спокойствие, сосредоточенность. У него была цель, и он к ней шёл. Затрещало стекло, и фонари начали взрываться по одному, не выдержав давления разошедшегося огня. Под звон стекла с верхних этажей выглянули несколько взволнованных лиц, и среди них Анни с потрясённым вздохом увидела эйфири, а не только преподавателей.
С каких пор девочки летом спят не в саду, не в родных цветах, а в человеческих комнатах самой академии? Но предаваться недобрым предчувствиям было некогда: Элаю вполне удалось шумом привлечь к себе внимание, и он громко обозначил, задирая голову вверх:
– Я прошу всех сохранять спокойствие. Преподавательский состав и все маги приглашаются для добровольного допроса об обстоятельствах дела по статье шестьдесят девять кодекса магических ассоциаций. Если вам нечего скрывать, вы не пострадаете. Эйфири могут оставаться на местах, вам ничего не угрожает, – он развернулся и кивнул отряду, тут же расколовшемуся на две половины.
Пять бойцов во главе с Калебом унеслись к торцу здания: ещё в прошлый раз неплохо ознакомившемуся с местными достопримечательностями ушлому магу было несложно найти путь к подвалам. От задних ворот и с отдельным входом. Теперь и Анни гораздо лучше понимала все странности. Зачем столько защиты для старых каменных стен.
Внезапно двери на высоком крыльце распахнулись, и в зияющем темнотой проёме показалась всего одна сгорбленная фигура. Мадам Вальтц вышла защищать свою обитель с так гордо поднятой головой, что Анни непроизвольно сжалась в комок. Она ничего не могла поделать со своей реакцией на неё, рефлексом. Мурашками и стыдом: духи стихий, отчего же так стыдно стоять перед наставницей теперь, когда она уже вправе не подчиняться ей?!
Но в следующий миг, пока стучала по ступеням дубовая трость, а старуха с едва слышным пыхтением спускалась с крыльца, по венам Анни прошло такое нужное тепло. Она с удивлением перевела взгляд на Элая, и тот улыбнулся ей краешком губ, почти незаметно. Его стихия в её крови, и она грела, она расползалась по позвоночнику и не давала сгибать плечи. Обоюдное равновесие, ощутив которое, Анни сама вышла навстречу своим страхам и подняла голову, смотря на наставницу в упор.
– Доброй ночи, мадам Вальтц, – прозвенела она под уничтожающим взглядом старухи: – Вам не причинят вреда, если вы сдадитесь солдатам добровольно. Прошу, давайте всё пройдёт мирно и без жертв. Подайте другим пример.
– Добровольно?! – сквозь стиснутые зубы прошипела Вальтц, и сухие сморщенные руки скрипнули по трости: – Ты, маленькое ничтожество, смеешь приказывать мне самой шагнуть на эшафот?! Да тебе вообще не положено говорить, пока я не позволила!
– Зато мне положено принести моему виду свободу. Не мешайте, и возможно, вам ещё разрешат тихо умереть в приюте для умалишённых, а не в тюрьме.
– Дрянь! Змея! – плюясь слюной, заорала Вальтц, потрясая тростью. Словно забыв о больных коленях, она неслась вперёд, и в тёмных зелёных глазах тлела последними углями силы ненависть: – Это ты! Это всё ты! Сдохни, тварь!
Этот крик бешенства наставницы всё же сделал своё чёрное дело: парализовал конечности. Анни не могла пошевелиться, и опомнилась только тогда, когда отлетела в сторону трость, а длинные костлявые пальцы сомкнулись на шее. Как бы жалко не выглядела Вальтц, прыти и ярости на этот порыв ей хватило. Анни было обхватила сжавшие её шею руки, панически царапая ногтями и уже пытаясь нащупать нитку к эмоциям Вальтц, но свою силу применять не пришлось.
Большой, ярко озаривший двор шар огня ударил старуху вбок и сбил с ног. Анни непроизвольно отскочила в сторону, прокашливаясь от короткого отсутствия воздуха и чувствуя на шее мокрую кровь: жёлтые когти старухи успели оцарапать кожу.
– Ты сделала выбор, старая мразь, – голос Элая был холоден и невозмутим, ни одной эмоции на кончиках их связи. Только обречённая неизбежность, когда шар огня начал растекаться по телу Вальтц подобно расправляющемуся одеялу из пламени.
Она истошно закричала, не в силах сбросить с себя этот огонь. А тот всё разрастался, охватил её платье, затем и кожу. Задымило, и чёрный столб взметнулся в ночное небо. В духоте отвратительно пахнуло жареным мясом, и Анни согнулась пополам от приступа тошноты. Не вырвало только чудом. В затылке будто тикало, а перед глазами серая брусчатка и муть. Треск охваченных пламенем костей. Последний крик мадам Вальтц внезапно отозвался новым, душераздирающим воплем, идущим от распахнутых дверей академии:
– Не-е-ет! Мама, нет!
Вскинув гудящую голову, Анни увидела застывшую в ужасе Алесту, медленно оседающую на колени. Её отчаянный вой разлился по двору эхом из боли, и не ощутить отголоски этих чувств было невозможно. Лёд, копоть и кровь во рту, затмившие даже эмоции Элая. Собственная природа рвала Анни на куски, и отстраниться от неё было невозможно. Алеста смотрела на дымящую догорающую кучу костей, в которую за миг превратилась её мать, и казалось, что миловидное личико, залитое слезами, никогда уже не озарится улыбкой.
– Алеста, мне жаль, но ты всё сама понимаешь, – видимо, даже Элай почувствовал, как перешёл незримую черту, его голос на секунду дрогнул, а в эмоциях проступил слабый хмель вины: – Поднимайся. Ты арестована…
Она перевела на него отсутствующий взгляд, долгий, потерянный. Сапфировые глаза были уже не здесь, они утонули в черноте её боли. Анни едва преодолела соблазн забрать себе хоть немного, чуть-чуть отрезвить, но тут Алеста запрокинула голову, тряхнув светлыми кудрями, и звонко, напрочь безумно, расхохоталась.
– Ха… ха-ха-ха…
Лучше бы выла. Лучше бы кричала, проклинала и рыдала. Но её смех даже среди оставшихся во дворе солдат вызвал ропот непонимания. Алеста медленно поднялась с колен, продолжая посмеиваться. Нисколько не изменив своей походке от бедра, изящно спустилась с крыльца и замерла на последней ступени, в десяти шагах от тлеющих углей. А затем вскинула руки вверх, и на кончиках аристократичных пальцев заплясал огонь.
– Ты! Ты, тупой ублюдок, хотел их! Их всех! Забирай! Забирай, бери всё, подавись! – голубые глаза вспыхнули яростью, копна кудрей казалась взвившимся огнём. И одним коротким, невероятно мощным взмахом рук Алеста отправила в обе стороны от себя шквалы гудящего от силы пламени.
Подчиняясь её воле, оно моментально захватило верхние этажи корпусов академии, и в небо повалил клубами чёрный дым. Раздавшиеся в ответ визги с третьего этажа вышибли из Анни весь воздух: они там, все, все девочки не в садах, а именно там – заложники, которые больше не нужны. Она с писком прикрыла голову руками, когда под новым шквалом огня из окон вылетело стекло и блестящими опасными кусками полетело во двор.
– Успокойся! – орал Элай, но было поздно. Снова безумно хохотнув, Алеста без сил шатнулась, чуть не упав, но победно сверкая глазами:
– Все тебе. Каждая. То, что от них останется через пару минут.
Спасаясь от пламени, с топотом десятков пар ног и криками начали за её спиной выбегать из здания другие маги, сдаваясь на волю с готовностью связывающих им руки блокирующими магию верёвками солдат. Элай поднял голову вверх и в ужасе застыл, потому как из оконных проёмов третьего этажа выглянули несколько крохотных мордашек с разноцветными косами – насмерть перепуганных, заплаканных и пищащих.
– Помогите! – взвизгнула одна из них, и Анни больше не могла стоять на месте и размышлять. Счёт на секунды.
– Стой! – только и успел крикнуть ей в спину Элай, но она уже понеслась внутрь академии, едва не взлетев по ступеням. – Блять… эй, вы, трое – с ней! Освободите эйфири! – приказал он ближайшим не занятым арестами бойцам, и Анни услышала, как за ней побежали несколько солдат. Он не мог покинуть это поле боя, не мог оставить бойцов без командования, особенно когда во двор в панике повалили люди, но сейчас Анни не нужна была его помощь.
«Я справлюсь. Я не сгорю», – убедила она себя, ступая в стены ненавистного ей здания.
Жарко. Невозможно жарко, только пламя уже не сможет причинить ей такого вреда, как раньше. Стихия Элая сильней. По холлу в академии разносился дым, где-то наверху истошно кричали запертые девчонки, горящие заживо. Удобные брюки позволили двигаться максимально быстро, перепрыгивая через две ступени. Дышать Анни старалась как можно реже и мельче, но с подъёмом на второй этаж пришлось приложить к носу рукав блузки, чтобы не сбиться с ритма. Где-то совсем рядом трещало и звенело, а мимо пронеслись старый преподаватель истории магии и одна из садовниц в зелёной форме: они спасали свои шкуры, и никому не пришло в голову отпереть маленьких воспитанниц, дать им шанс.
– Леди! Подождите! – кричали ей в спину запыхавшиеся от быстрого подъёма по ступеням солдаты, но Анни уже добралась до третьего этажа и неслась по хитросплетениям коридоров. Она помнила, где находились запасные спальни, в которых девочек селили на время зимы, когда умирал сад.
– Налево… прямо. Ещё раз налево, – бездумно бормотала она себе под нос, пока наконец не столкнулась с тяжёлой дубовой дверью, за которой и раздавался плач брошенных умирать эйфири. – Я сейчас! – крикнула она им, неуверенная, что её слышно за нарастающим треском гуляющего по стенам пламени. Обугливались и сжигались портреты, лопались вазы и тлели ковры, подбираясь к самым пяткам.
Анни отодвинула тяжеленный засов с дверей, даже не ощутив его веса. В коридор высыпали зарёванные девчонки в белых, местами подкопчённых платьях. Обезумевшие от жара и ведомые инстинктом выживания, эйфири рвались к спасению, едва не затоптав саму Анни. Она смогла заглянуть в стремительно пустеющие комнаты с рядом одинаковых двухэтажных кроватей, только когда мимо проковыляла последняя пара спасённых: две девочки сильно кашляли и опирались друг на друга. К дверям подбежали запоздавшие солдаты.
– За мной, – кивнула им Анни, уверенная, что среди быстро захватывающего всё вокруг огня ещё могли остаться те, кому можно помочь.
И не ошиблась. У единственного окна с вылетевшим стеклом лежала без сознания одна из девочек, отравленная дымом. Глаза пекло, они больно слезились, приглядеться было сложно. Метнувшись к ней, Анни упала на колени и приложила пальцы к тонкой шее: стучит. Жива.
– Помогите мне! – крикнула она солдатам, и один из парней в алой гимнастёрке спешно подхватил девочку на руки. Безвольно повисли вниз её обугленные синие косы. – Смотрите, есть ли ещё выжившие!
– Нет, леди! – отозвался второй солдат, которого разглядеть через стены огня не получилось. – Тут только тела! Уходим, живо!
«Тела… тела», – эхом отозвалось в затылке, и Анни тихо всхлипнула. Горько, больно.
Заслуженно? Справедливо?
Лёгкие болели без воздуха, огонь лизнул спину – она чувствовала жар, но не чувствовала ожога. Тело само подалось ближе к окну за живительным вдохом без гари, и, вспорхнув на подоконник, Анни замерла, непроизвольно посмотрев вниз.
