Катерина Старк
Сказки тётушки Старк
Змея
Уже в момент, когда доктор Карсон зашел в приемную он понял: что-то пошло не так. Не по жизни, так и быть, а конкретно в этом дне.
– Доктор Карсон, как же так, давайте быстрее. Оп-паздывать совсем не годится.
Такой бледной свою помощницу он еще не видел, ее смуглая от природы кожа потемневшая в недавнем отпуске, была предметом зависти некоторых клиенток доктора (он все эти охи и ахи восторга слышал из своего кабинета), а тут несмотря на гены и старания – такое бледно-серое лицо. Да еще испарина и бегающий взгляд.
Доктор Карсон поставил влажный зонт-трость в специальную подставку у входа и как можно спокойнее уточнил:
– Сара, у вас что-то случилось? – он перед выходом из дома проверил расписание на день: записи пациентов и обед с юристом (обычный, среднестатистический развод, ничего особенного). Вилор совершенно точно никуда не опаздывал. Даже по привычке пришел заранее, чтобы подготовиться к первому клиенту.
– Вас клиентка заждалась. Уже 20 минут как. Я ей и кофе предложила, и воду – отказалась. Только ходит из стороны в сторону и книжные полки изучает.
– Нонсенс, это невозможно. Первая запись у меня в двенадцать, – нахмурился Вилор, снимая плащ и стряхивая капли дождя, перед тем как повесить одежду в шкаф.
– Ну как же, все в расписании есть, я пару недель назад вносила, может быть файл у вас не обновился? – Сара мяла в руках салфетку с такой силой и упорством, что от нее периодически отваливались бумажные ошметки прямо под ноги помощницы.
– Ерунда, все я обновлял и сегодня проверял… – он стремительно вошел в кабинет, чтобы наконец понять, что происходит. И замер на пороге.
На него смотрела богиня. Иначе бы язык не повернулся сказать. Статная, высокая (а сам Вилор был не из хоббитов), длинные темные волосы аккуратными волнами зачесаны назад и глаза цвета грозовых туч, такие будто из них в любой момент могли полететь молнии. Вилор с усилием закрыл рот и сглотнул. Он предпочел бы любоваться такой красотой как можно чаще и совершенно точно мог сказать, что видел ее впервые.
– Здравствуйте, как я могу к вам обращаться, – прервал тишину Вилор.
– Минерва, – он моргнул и она оказалась рядом, протянула руку для крепкого, совершенно не элегантного рукопожатия.
– Как в Гарри Поттере? – хмыкнул доктор и жестом предложил ей сесть.
– Да-а, – кивнула Минерва, – родители фанаты. – Вилор на секунду отвернулся взять свой блокнот, а гостья (пациенткой язык не поворачивался назвать) уже удобно расположилась в кресле.
Доктор, устраиваясь поудобнее, попытался прикинуть возможно ли, что родители назвали дочь в честь героини из детской книжки, но на взгляд возраст гостьи прикинуть не получилось. Женщина скорее ощущалась чем-то вне времени.
– Для начала я хотел бы узнать как вы все это устроили? Запугали мою помощницу, чтобы попасть вне очереди? – строго, как преподаватель на экзамене.
– Я записалась на прием пару недель назад, по рекомендации… – она легким жестом поправила брошь в виде щита на пиджаке. Вилор приглянулся и заметил изображение Медузы Горгоны на украшении. Его, теперь уже бывшая, жена любила тратить целые состояния на вещи с таким же логотипом.
– Ну нет, эту чушь вы можете оставить при себе, – раздражение прорвалось в голос и доктор тут же одернул себя. Не было времени разбираться эмоции это вызванные путаницей, всей ситуацией или воспоминаниями о вертихвостке Марте.
– А вы упрямый, – сдержанно улыбнулась Минерва одними уголками губ.
– На том и стою, – коротко кивнул Вилор.
– Будем считать, что я использовала гипноз. Это ведь так называется у вас, – помедлив она добавила, – профессионалов?
– Допустим, – кивнул Вилор, – и зачем такой спектакль?
– Чтобы попасть к нужному специалисту, – буквально процедила сквозь зубы гостья и стряхнула с рукава невидимые ворсинки.
– И с чем я вам могу помочь? – Вилор с интересом наблюдал за тем, как Минерва превозмогает себя в попытке раскрыться. – В конце концов, вы же уже решились, даже подстроили запись, не совсем честно.
– А вы со всеми клиентами так разговариваете?
– Только с теми, кто вламывается в мой кабинет и доводит до панической атаки мою секретаршу.
– Мой кабинет, мою секретаршу, – фыркает Минерва. – Вы мужчины такие собственники. Раньше я думала: ладно отец. У него статус, он его завоевал, отстоял. Поэтому так и носился со статусом кво, все следил, чтоб из детей конкурент не вырос. Особенно по сыновьям прошелся, они же главная угроза.
– А с дочерями?
– А с дочерями можно быть хорошими, они же безобидные цветочки, – хмыкнув Минерва встала и обошла кресло, снова подошла к книжному стеллажу. – Но ведь он опасался. До рождения опасался, что родится мальчик. А я будто чувствовала все его опасения и паранойю. Они будто впитались в меня.
– Вы близки с отцом?
– Не эмоционально, нет. Мне это и не надо. Я помогаю ему. Я близка к «трону» – она сделала кавычки в воздухе. – Так странно, среди всей этой профессиональной литературы – Одиссея.
Она взяла книгу аккуратно, потрепанный корешок в любой момент грозил рассыпаться, провела пальцем по имени. Задумалась о чем-то. Вилор посчитал до трех.
– Моя любимая книга в детстве, этот персонаж всегда казался самым достойным из ахейцев.
– И мне, – кивнула Минерва и поставила книгу обратно. – Такой острый ум еще поискать…
– Выдуманные люди всегда остроумнее обычных, – протянул доктор.
– Вы ведь сейчас не про персонажа книжки говорите, – она улыбнулась посмотрев на доктора.
– А про что?
– А это такая игра? Ладно. Я думаю вы говорите, что все люди вокруг нас немного придуманы нами же. Особенно те, которых мы считаем возлюбленными. Мы идеализируем их. Они лучше других, они красивее других. Они хитрее, смелее, трудолюбивее остальных. Они поют… – Минерва прикусила губу и снова отвернулась к книжному шкафу, но Вилор все-таки заметил, как она смахнула с ресниц слезы.
– Мы ведь сейчас про кого-то конкретного, ведь так? – доктор сделал пометки в блокноте.
– Про кого-то конкретного, – кивок. – Хотите на чистоту?
– Мы вроде как именно для этого здесь.
– Ну да, конечно.
Минерва снова села в кресло, но буквально на краешек. Будто в любой момент могла возникнуть опасность и необходимость вскочить, защищаться, сражаться. Почему-то Вилор очень легко мог представить ее древней воительницей. Он терпеливо слушал и не торопил. Открыв со смартфона свое расписание на сегодня, он уже понял, что гостья намерена получить все его время. Остальные пациенты были перенесены на другие дни беспокойными ручками Сары. Так, сидя на краю глубокого кресла, опершись локтями в колени, сцепив руки в замок, Минерва начала свой рассказ. По-настоящему начала.
***
Я всегда резко реагировала на нарушение личных границ и влюблялась не в тех. Думаю, вам часто такое говорят. Но раз уж мы договорились на чистоту. У моего отца было множество детей от разных женщин. Совершенно разных. Некоторые из них могли развязать войны из-за оскорбления, другие же оскорбляли его своей холодностью и пылкой любовью к кому-то низкому, простому… И дети его всегда были очень разными. Кто-то всеми правдами и неправдами добивался его любви, одобрения, а кто-то просто жил и получал его милость и внимание, как нечто обычное, полагающееся по рождению.
Где в этой истории я? Всегда где-то недалеко. Отец постоянно просил помогать его несуразным сынкам. Одному передай мудрость, другого собери в бой, третьего научи. С Алом вообще все было не просто, там наша общая мачеха вообще с катушек съехала. Я даже подумала, что когда-нибудь она точно убьет его. Я вела себя как подросток, где-то в душе возможно я им и была. Я ворчала, не слушала, может быть даже не хотела быть настолько хорошей дочерью, а потом все равно шла и делала. Пока один из них не отблагодарил меня. Принес дар из сражения с чудовищем. Наверное тогда я поймала себя на влюбленности? Хотя сейчас понимаю, что все это не значило ничего. По сравнению с…
Я услышала как он поет во время одного из праздников. Он совершенно точно не был обычным, когда он дотрагивался до струн, когда брал ноты и складывал слова в песни – все вокруг замирало только чтобы ничего не пропустить. Я знаю, ведь наблюдала за ним много дней и каждый раз мир расцветал. А смотреть за ним можно было вечно. То с каким трудолюбием он совершенствовал инструмент, как тянулся за новыми и новыми знаниями, порой даже отправляясь в далекие страны. Я переживала за него в походах, хотя знала, что ни одно живое существо не причинит вред.
Не смотрите так на меня. Да по большей части я не подпускала себя к нему или его к себе, как вам будет угодно. И, конечно, вполне нормально, что он нашел себе более открытую, более веселую. Он влюбился, а у нее не было и шанса устоять перед таким талантом. И я уговаривала себя отступить. Я говорила, что они уже счастливы. Что я со своей неумелым взаимодействием с мужчинами обязательно что-нибудь испортила бы, поэтому нечего жалеть о том, что не раскрылась ему. А потом была свадьба. Он действительно женился на одной из этих глупеньких очаровашек, которая даже близко не может осознать всю величину его гения, для которой он просто певец с симпатичной мордашкой. Это не мои домыслы не смотрите на меня так. Я слышала как она говорила так своим подругам, подобным симпатяшкам с пустыми головами, которым лишь бы танцевать дни напролет да беспокоиться, как лежат ленты в их волосах. И, конечно, я разозлилась. На ее глупость, на его недальновидность. Ну как такая сделает его счастливым? И я подстроила все так, чтобы она…
***
– Вы мне сейчас в убийстве признаетесь? В таком случае я должен буду сообщить в полицию, – напряженно отчеканил Вилор.
– Я только внушила мысль.
– Кому?
– Какому-то пастуху.
– Так, и что же это была за мысль?
– Что он влюблен в эту милую глупышку.
– А он?
– Попытался взять ее силой.
– Вы же в курсе, что не можете отвечать за чужие действия.
– За эти я уже ответила, – Минерва тоскливо, через силу улыбнулась.
***
Она защищалась, она бежала от обезумевшего в своей похоти пастуха и наступила на змею. Змеи такого не прощают. Яд потек по венам и она моментально сгорела.
Мой возлюбленный страдал и вместе с ним мучился весь мир, животные, растения, люди, я. Самой не верилось, что смогла причинить любимому такую боль. Но не в моих силах было ее успокоить. Он все придумал сам. Отправился в рискованное путешествие, заключил сделку с самыми опасными из нас, выиграл и проиграл. И все это за считанные мгновенья. По крайней мере мне так показалось. Вернувшись он погрузился в свой траур еще глубже. Он пил, он клялся больше не петь и тут же хватался за лиру, яростно бил по струнам, раня себя. Увидев кровь на его пальцах, я преодолела себя и вышла к нему. Орфей был пьян, едва выговаривал слова, а если и выговаривал, то не мог связать их между собой. Я уговаривала его, я клялась в любви, которой не сможет подарить ему ни одна смертная, особенно такая глупая пустышка, какой была его жена. Я сделала первый шаг и поцеловала его, а он не ответил. Отстранился, посмотрел на меня мутным взглядом и сказал… Никому бы такое не простила. Никогда. Но я чувствовала его боль как свою. И до сих пор считаю, что во многом он был прав. «Люди верят, что ты богиня мудрости», – сказал Орфей, – «но твоей проницательности не хватило, чтобы понять – ты никогда не сможешь заменить ее». Да, конечно, он был прав. Я была ослеплена им и потеряла то, за что меня ценили. Мудрость.
Орфей хотел, чтобы я ушла, ругал, проклинал, желал больше никогда меня не видеть. И тогда я поняла, как вернуть себя и исполнить желание любимого. Я ушла, но недалеко. Спряталась, чтобы он не заметил. Орфей снова взял лиру и снова затянул свою песню скорби. Я чувствовала, никто в мире не захочет испытывать все это долго. Я знала, что нам с любимым нужно будет просто подождать.
Крики менад, дикие, необузданные было слышно издалека. Расслышав их, Орфей стал петь еще громче, вкладывая в мелодию всю боль порванной в клочья души. Одурманенные вином и магией их бога, женщины не могли проигнорировать певца. Они предложили ему себя и он отверг менад. Для них это было богохульством, для них это было оскорблением любимого бога. Люди обожают прикрываться чем-то таким, когда совершают страшное. Они же прекратили мучения Орфея. Менады рвали его на части так яростно, что для этого не понадобилось оружия. А Орфей только терпел и молил дядю, чтобы после смерти он встретился с Эвридикой. Мне до сих пор иногда снятся оголенные кости, кровящие шматки мышц, повисшие на лоскутах бледной кожи. Музам потом пришлось собирать его тело по частям, просто чтобы подобающе похоронить.
А я оказалась права. После смерти Орфея ко мне вернулось мое самообладание и мудрость.
***
– И подобное больше не случалось?
– Доктор-доктор, – губы Минервы растянулись в уставшей улыбке. Рассказ явно потребовал больше сил, чем она рассчитывала. Гостья откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. – Вы же уже поняли кто я. И знаете что было дальше.
Вилор покосился на книжный шкаф.
– Именно. Потом был Одиссей. Остроумный, начитанный, мудрый. И безумно влюбленный в свою Пенелопу. Я помогала ему и наблюдала со стороны.
– Даже помогали его жене.
– О да, считаю это лишним доказательством, что стала немножко лучше.
– Но ничуть не менее одинокой?
– С этим я уже смирилась.
– Не правда. Если бы смирились – не обратились бы к специалисту, который способен вам помочь.
– А вы можете?
– Значит есть ради кого? – Вилору пришлось одернуть себя. Уж больно много заинтересованности было в этом вопросе.
– Доктор, вас не учили, что отвечать вопросом на вопрос неприлично?
– А вам говорили, что с врачом надо быть честной как с…
– С исповедником? – Минерва едва сдержала смех.
– Да, как-то неловко вышло, простите.
– Есть ради кого, иначе я бы не пришла, – вздохнула богиня.
И Вилор понял, что это будет долгое, но очень интересное приключение.
2023
Восточный путь
Его дорога к краю света усыпана телами. Некоторых молодой Царь знал по имени, когда уходил за границы родных полей, большинство – малознакомая неопытная масса. Кто-то сорвался при подъеме на Кавказ или утонул при переходе через Инд. Кого-то ранило скифской стрелой, отравила ядом одна из восточных змей или женщина, взятая силой.
Мысль об этом настигает его на одной из вершин Гиндукуша. Там, где по легендам распятое тело Прометея терзает зевсов орел. Там, где, по словам Аристотеля, они должны были увидеть коварные волны реки Океан и по воде вернуться домой или хотя бы в Египет. Но реки нет. Есть только расстояние, покрытое трупами. И это не пугает. Единственное, что может страшить – не добраться до цели.
Зрения хватает только на бесконечные горные хребты и вершины, покрытые ослепляющим снегом. Глаза слезятся то ли от этой белизны, то ли от разочарования: Боги вновь передвинули границу мира, вновь проверяют его на прочность. Говорят: ты сможешь. А потом ехидно добавляют: возможно. Не впервые. И упрямому Царю приходится идти дальше. Открывать новые земли и народы. Исследовать, завоевывать, двигаться только вперед.
Армия стонет. Армия молит о внимании, унижаясь, просит о возвращении домой. Как оскорбленная пренебрежением жена, она угрожает, строит козни и требует. Раздраженному Царю приходится скинуть баласт, вырезать недовольство из ее содрогающегося тела. Только тогда Армия послушно склоняет голову, следует за ним сквозь спутанные лианами леса, речные пороги и битвы. Сотни битв, после которых земля и пески пустыни превращаются в вязкую грязь. По ней, поскальзываясь, идут выжившие. Приказа останавливаться не было. Они вот-вот дойдут до края, который прячется за ближайшими деревьями, а может, и за той рекой. Край земли или терпения. Никто не знает.
Оглушительный шум воды, такой, что забивает уши и не слышно слов товарища, наполняет души облегчением. Перед глазами: волны самоубийственно разбиваются о берег, противоположного не видно. Как будто его попросту нет.
Уставший Царь снимает шлем и опускается на колени. Океан. Край света. Я дошел, думает он, обезвоженный годами пути. Покрытые мозолями пальцы черпают влажную землю, а потрескавшиеся губы хватают ни с чем не сравнимый океанский воздух. Ненасытно, жадно, так, будто он и не дышал до этого момента.
– Стройте корабли, – хрипит Царь, и все, кто слышат его слова, цепенеют. Неужели этого недостаточно? Неужели безумный правитель заставит их плыть? Снова двигаться вперед, пока корабли не свалятся и не погубят всю армию? Ради чего? Ради бессмертия его имени?
Смятение в рядах солдат гудит чуть тише океанских волн, но он не слышит этого.
«Что дальше, Отец? Куда? Что мне теперь делать?» – мысль натужно звенит, поднимаясь молитвой в небо, но остается без ответа.
– Мы устали!
– Позволь нам перед смертью увидеть детей.
– Не хотим быть жертвами твоего величия!
– Хватит! Мы хотим домой!
Надоедливые голоса вокруг снова что-то требуют, скулят и стонут. Тогда он, отмахиваясь от них, будто самому себе говорит:
– Мы идем домой. Теперь пора.
Гудение армии сменяется криками радости и хвалой. Богам, Царю, каждому стоящему поблизости. Военачальники, друзья детства подхватывают его на руки и радуются, совсем как обычные солдаты.
А Царю теперь нужен наследник, мать давно говорит об этом. Возможно, теперь самое время. И спокойно управлять своим государством. И умереть от дряхлости и старых ран в завоеванной вавилонской постели, как бы это ни было противно.
Голоса разведчика не слышно за празднованием и молитвами. Солдату приходится пробиваться к правителю, расталкивать сослуживцев, прикладывая все силы.
– Царь, пропустите меня к Царю!
Кто-то в запале размахивает руками и попадает локтем в подреберье, болью выбивая воздух из легких. Солдат все равно настойчиво пробирается к самому берегу, где, сгорбившись, сидит сын Бога, направив вдаль опустошенный взгляд.
– Мой Царь, – времени на церемонии нет, но он дожидается разрешения говорить.
– Отдохни, мы отправляемся домой. Скоро.
– Но повелитель…
– Я достиг его. За границей моего государства будут только воды океана и край света.
Хрипота пугает разведчика, никогда, даже в сражениях с опасными ранами и болезнями, царский голос не был таким.
– Но местные. Они говорят, что это не Океан, мой повелитель. Они говорят, что за Гангом множество народов и земель. Это Ганг, мой Царь, не край света.
Только разведчик замечает, как меняется взгляд Царя, как расправляются его плечи и он вновь надевает шлем. Остальным еще придется узнать о необходимой жертве.
2018
Шекспириада
Эдвард де Вер, 17-й граф Оксфорд
От бесконечного заседания Совета и духоты голова гудит, а Бэкон вылавливает в коридоре, не дает выйти на свежий воздух. Хочется сорвать удушливый воротник, поэтому просто сжимаю трость сильнее.
– Достоверный источник сообщил, что Папа заказал некий труд под названием «Всемирная история».
– К чему ты ведешь, Фрэнсис?
– Как думаете, Ваша Светлость, если мы ничем не ответим, с какой стороны будет преподнесена Реформация? – он смотрит прямо, говорит тихо, я же оглядываюсь по сторонам. Если он выловил меня здесь, то возможно еще рано ставить в известность кого-то из розенкрейцеров. Пытаюсь понять к чему он ведет.
– И такой запомнится потомкам, ты об этом, конечно, – киваю.
– И такой останется в истории. Я кое-что придумал. Вы же дружите с графом Ратлендом?
– А он тут при чем? Ты же знаешь, его не интересует политика. Рифмует свои поэмы, чтобы в итоге так и не опубликовать ни одну.
– Рифмует именно. И талантливо, насколько я знаю.
– Бесполезные таланты это проклятье, Фрэнсис, – я киваю ему в сторону сада, еще немного и мигрень замучает.
– Думаю, Ваша Светлость, можно найти применение и этому таланту, – довольно улыбается философ.
Ох уж эта его тяга защитить Англию от католиков. Хотя, многие еще помнят Кровавую Марию, как и псалмы на латыне. Возможно друг прав.
– Так, что ты придумал?
***
– Я дописал поэму, – Роджер влетает в гостиную воодушевленно трясет перед моим носом исписанными листами.
Да, он снова заставил себя ждать. Хорошо хоть не забыл предупредить слуг о моем визите.
– Чтобы снова сложить ее в одну из своих папок? – ароматное вино бьет по обонянию раньше, чем оставляет безоружным от вкуса.
– Чтобы снова сложить ее в одну из своих папок и начать следующую. Могу тебе зачитать, – Меннерс, граф Ратленд садиться рядом.
– Как называется? – мысли вертятся вокруг предложения, что я должен сделать и совершенно не удерживаются на разговоре о…
– Венера и Адонис.
– Что-то легкомысленное надо полагать.
– Откровенное, – жмет плечами Роджер и подзывает слугу, которому вручает свою, так называемую, поэму.
– Это действительно то, чем ты хочешь заниматься, Роджер? – я допиваю вино и слуга тут же наполняет бокал снова, ему приказано меня напоить что ли? За Роджером станется.
– Мне не интересны эти ваши придворные интриги. Вся эта грызня за власть. Битва вот где искренность…
– А история?
– А историю пишут победившие в этих сражениях.
– Но порой дело можно не доводить до войны. Ты когда-нибудь думал писать пьесы? – говорю и тут же прикусываю язык. Можно было тоньше подойти к вопросу, но слова не вернуть.
– Для театра? – лениво тянет Меннерс.
– Для театра, – киваю.
– Они все равно останутся анонимны.
– Думал для прославления имени у тебя есть битвы. Я не об этом.
– А о чем тогда?
– О великих королях, о предшественниках Елизаветы. Такие истории, такие сюжеты…
– Ты же против моих увлечений, граф.
– Подумай: Генрих Шестой король Англии и Франции, Ланкастер начавший войну с Йорками. Его отец Генрих Пятый разбивший французов в битве при Азенкуре. Ричард Третий последний из Плантагенетов. Ричард Второй…
– Почему у меня ощущение, что ты заказываешь у меня пьесы, Оксфорд?
– Предлагаю просто подумать. Заезжай на будущей неделе ко мне. Будет Фрэнсис Бэкон, должно быть любопытно, – поднимаюсь так и не прикоснувшись к новой порции вина. Ставлю бокал на очередную стопку книг.
– Их уже некуда ставить, – отмахивается Роджер. – Том! Проводи графа Оксфорда, он уже уходит.
– Приедешь?
– Тебе пора, граф, – уходит от ответа хозяин дома и я больше не хочу давить на него.
Никогда не пойму, что творится в этой кудрявой голове.
***
«Розенкрейцеры узнали о заказанном Папой историческом труде. Они собрались защитить свою королеву-еретичку и «английского наследия». Речь идет о заказе пьес для показа простым крестьянам и зажиточным гражданам, дабы патриотичный дух отвернул еще не перешедших в ересь от Ватикана. Передай Его Святейшеству».
«Приказ Папы: выясни кто автор».
«Знаю, что Р. плодотворно работает и заканчивает уже вторую часть. Мы должны сохранить его анонимность. Папские шпионы рыщут по Англии, убийцы наготове. Фрэнсис, нам нужен план, какое-то прикрытие. Нужно навести морок и отвести любые подозрения. – О».
«Есть идея, осталось только получить его согласие. – Б».
***
– Роджер?
В кабинете душно и темно, а Меннерс настолько увлечен, что не реагирует на мое присутствие. Иногда он меня пугает. Хочется впустить в комнату хотя бы солнечный свет, может так станет легче, но окна занавешены. Подхожу к полке заполненной его поэмами.
– Ничего там не трогай! – граф Ратленд наконец возвращает перо в чернильницу.
– Что такого ты не смог написать мне? – показываю ладони в знак чистоты намерений и усаживаюсь в кресло напротив.
– Я опубликую их под своим именем, – он совершенно серьезен, будто все решил.
– Не смеши. Ты знаешь, что это невозможно, – заставляю себя выдавить смешок.
– Почему? Кто мне запретит?
– Общество не примет…
– Плевать, – он резко поднимается на ноги и начинает ходить из стороны в сторону. От одного книжного шкафа к другому.
– Роджер, ты забываешь, что общество в котором живешь…
– Эдвард, ты хотел, чтобы я их написал, – он снова перебивает.
– Да, но это не значит…
– Тебе не кажется, что если пьесы будут не анонимны…
– Нет, – я встаю и только тогда Меннерс останавливается, упрямо смотрит мне в глаза. – Крестьяне не примут поучение от аристократа. Ты не добьешься от них признания и потеряешь уважение равных.
– Я опубликую эти пьесы под своим именем, – четко выделяет каждое слово. – И ты мне не запретишь.
Роджер стремительно выходит из кабинета, дает понять, что разговор окончен. Непостижимый.
***
«Эдвард! Мне было пророчество! Сегодня еще до восхода солнца я проснулся от голосов и странного запаха. В моей опочивальне, рядом с постелью стояли три грязные ведьмы. Иначе их не назвать. Распущенный всклокоченные волосы, странные лохмотья. Они бормотали что-то про глаза лягушек и перо воронов. Они бормотали что-то про будущее и прошлое. Они сказали, что если я открою свое имя как создатель историй про умерших королей меня убьют раньше, чем закончится этот год. И все, что я мог бы написать, канет в Лету…
А потом я моргнул и они пропали. Больше заснуть не смог. Знаю, что подходит время. Знаю, что пора показать людям Генриха Шестого. Знаю, что сам не смогу этого сделать. Впереди еще столько сюжетов, столько героев.
Передай Бэкону, что я согласен на его предложение. Я согласен на поиск маски. – Р».
«Твой план с актрисами сработал, дорогой друг. Пророчество ведьм произвело на Р. неизгладимое впечатление. Начинай поиск «потрясающего копьем». Нужен кто-то верный. Или тот, кого сможем купить только мы. – О».
«Еретики ищут подставное лицо, называют его маской. Внедрю к ним своего человека. Возможно так мы выйдем на Анонима».
***
Роджер Меннерс, 5-й граф Ратленд
Люди у сцены беснуются, им нравится. Они смеются вместе с героями. Они плачут вместе с героями. Вместе со словами написанными этой самой рукой и выдуманными этим самым разумом.
Оксфорд говорит, что гордость грех и я не должен чувствовать себя выше кого-либо. Но разве это не противоречит самому существованию аристократии и монархии? А значит я могу гордиться, мне есть чем.
Оксфорд говорит, что мы только в начале пути и предстоит еще очень много работы. И он прав, конечно, прав. Я могу рассказать им не только про другие времена. Я могу показать им другие страны: французский двор, датский двор, Италию, любимую Падую. Истории, которые никогда бы не прожили обычные крестьяне будут будоражить их фантазию и сниться потом годами.
Оксфорд говорит, что вот этот человек на сцене – Шекспир. Сын перчаточника из Стратфорда-на-Эйвон. Никто не знает обучен ли он письму, а все будут знать его, как автора моих поэм и пьес. Что все овации и хвалебные слова, вся слава будут доставаться ему. Это так он пытается усмирить мою гордость? Он не понимает, что мне плевать, пусть хоть женщину назовут Шекспиром. Мне некогда об этом думать, поэтому встаю и оказываю полагающиеся почести своей же маске.
– Шекспир! – кричу и хлопаю пару раз и тут же разворачиваюсь на выход из ложи. Премьеры это очень интересно, но ненаписанные строки зовут.
***
«Чума закрыла все театры и я уехал из Лондона. Оставляю поэму на публикацию Шекспиром, пусть люди отвлекутся. – Р».
«Предоставьте отчет!».
«Маску держат подальше от Анонима. Слуга графа Оксфорда передает ему пьесы и поэмы. Жалование платят исправно, но в детали не вдаются. Окружение графа Оксфорда богато на талантливых поэтов, он постоянно крутится в театральных кругах и очень осторожен в разговорах и письмах. Остается только ждать, что Маске начнут доверять».
«Шекспир написал занятную вещицу. Думаю тебе понравится. Он назвал ее «Укрощение строптивой>>. Отвлекись от бесконечных трудов и посмейся. Тебе будет полезно. – О».
«Теперь Маска пишет пьесы, Эдвард? Еще скажи, что ты пустишь ее на сцену! – Р».
«Она действительно хороша. Представь мне его. – Р».
***
Я принимаю Уильяма в кабинете. Он не знает куда деть перчатки, постоянно вертит их в руках, теребит пуговицы на камзоле и не смотрит на меня. Точнее отводит взгляд каждый раз когда замечает, что я его изучаю.
– Ты все-таки умеешь писать, – мои губы кривит неожиданная ухмылка. Это что я все-таки завидую ему? Оксфорд наверняка напомнит, что зависть тоже грех.
– Обучен, Ваша светлость, – он так странно кивает всей верхней частью тела, будто кланяется.
– Мне понравилась твоя комедия, но есть кое-что… – я специально выдерживаю паузу, чтобы проверить его.
– Я приму любой совет, Ваша светлость.
– Почему Англия?
– Потому, что я знаю свою страну и ее народ, – простой вопрос и простой ответ.
– У меня есть одна идея, должно получиться забавно… – Оксфорд прав, мне надо отвлечься.
***
«Ш. переберется ко мне на время. Работаем над пьесой. – Р».
«Меня допустили до Анонима. Прошу позволения на казнь еретика».
«Веди наблюдение, вникни в их план и только потом».
***
«Укрощение строптивой» продлевают еще на 10 недель. Уилл удивляется, а я говорил Падуя добавит шарма в его сюжет. Итальянская страсть не может оставить равнодушными замерзшие английские сердца.