Катерина Старк
Сказки тётушки Старк
Битва
Рожденный в кострах Литы сидит на троне в замке Каер Арианрод и ждет. Красно-зеленым венцом украшена его седовласая голова, драгоценными перстнями усеяны бледные пальцы. В тронном зале горят факелы, тени танцуют на вечных стенах родового гнезда. Малиновке, сидящей на его плече, нравится их незамысловатый танец. Она довольно чирикает песню умирающего солнца своему божественному хозяину.
Король Остролист силен. Его мощная тень укрывает земли морозом и снегопадами, заставляет людей сильнее топить печи и прятаться по домам. Смертные жмутся друг к другу, боятся показываться на улице в самую темную ночь года и рассказывают старые сказки о древних королях. Божественную битву которых никто не должен видеть. Божественная битва которых произойдет очень скоро.
Рожденный в кострах Йоля идет сквозь стужу и вьюгу к замку Каер Арианрод. В каждом шаге – сила, в каждом движении руки – молодость. Он легко отмахивается от попыток холода забраться под одежду. Не замечает глупые потуги зимы заковать и задержать его. Не сворачивая с пути, он следует за звонкой песней крапивника. Маленькая, невзрачная птичка не боится мороза, садится на плечо своего божественного хозяина, заливисто поет гимн возрождающегося солнца.
Король Дубовых листьев сосредоточен, взгляд суров. Его могучая поступь роняет снег с веток елей, обнажая, показывает их зелень во всей красе. Очень скоро лес будет зеленым и цветущим. Очень скоро наступит его время править.
Рожденный в кострах Литы не боится, когда под мощью кулака брата содрогаются ворота замка. Он без страха впускает Короля Дуба в родные стены Каер Арианрод.
– Дуб.
– Остролист, – кивают друг другу равные. Им не нужны титулы, между ними давно все решено.
Рожденный в кострах Йоля не боится Остролиста. Наблюдает за его непроницаемым лицом и усмехается. В прошлый раз, в разгар лета – он сидел на троне и равнодушно наблюдал за пришедшим. На его голове был венец из дубовых листьев и желудей. Похожий, только с красными ягодами, сейчас на седой голове брата.
– Я ждал тебя.
– Так может начнем?
Их голоса похожи, словно говорит один человек. Из раза в раз, из века в век только это злит Короля Остролиста. Только это заставляет сжать кулаки и подняться с трона.
Стены Каер Арианрод исчезают, как только братья встают напротив. Снежинки застывают в воздухе, ветер не трогает ветки деревьев, природа замирает в ожидании главного ритуала великого праздника. Ночь погружается в тишину.
Крапивник запевает гимн рождения солнца, не взлетая с плеча хозяина. Нахохлившись, он увеличивается в размерах, и чем громче звучит его песня, тем больше становится тотемная птица Дуба. Малиновка стремительно срывается в битву. Пламя мелькает в ее перьях, когда она пытается ранить тотем противника. Все напрасно, мелодии света не пропускают ее атак.
Вот когда Король Остролист вступает в борьбу, дарит своей птице больше магии. Темнота за спиной хозяина поглощает тронный зал метр за метром. А в центре этой темноты огненно-красная грудка малиновки призывает: «Сдавайся, ну же. Я свет во тьме, что тебе еще надо?»
Крапивник не запинается, чисто выводит свои ноты, но Король Дуб чувствует – ему нужна поддержка. Дуб достает тяжелый меч из ножен, от металла во все стороны распространяется солнечный свет и он без труда рассекает тьму, заполнившую зал. Обессиленная малиновка прячется за пазухой своего божественного хозяина. Ее усилий недостаточно: сейчас свет пробуждающегося солнца сильнее лучей умирающего.
Усмехается рожденный в кострах Литы. Знает, вернется сюда через шесть месяцев и победа будет за ним. Никакое это не поражение. Остролист кивает брату и, придерживая дрожащую птаху, уступает ему трон с легким поклоном. Когда тот садится и на его голове появляется венец из дубовых листьев, ритуал считается оконченным.
Стены вечной обители Богини-матери возвращаются на свои места, и тогда братья, наконец-то, могут обняться. Уставшие кости Остролиста скрипят под сильными руками новорожденного Дуба. Его смех бархатисто переливается в груди:
– Брат, – выдыхает Дуб, успокаиваясь. Теперь, когда ритуал закончен он может позволить себе и нежную улыбку и беспокойство во взгляде.– Выглядишь хуже в этот раз. Успеешь оклематься?
– На Литу встретимся и посмотрим кто кого, – вторит ему Остролист. Бравирует, оба знают, через шесть месяцев наступит его очередь побеждать.
– Ну, раз обещаешь, – по одному движению руки нового хозяина Каер Арианрод рядом с троном появляется накрытый праздничный стол. В его центре, словно награда, помещена бездонная чаша с ароматным, горячим вином. А в вине, словно в зелье, намешаны гвоздика, бадьян, корица, мед.
– Не велика ли? – хитро поглядывает Остролист на брата-хвастуна.
– Времени не так много, – серьезно кивает Дуб и приглашает к столу.
Остролисту не видно, но его венец начинает потихоньку увядать, в зеленых, колючих листьях уже появляются коричневые крапинки.
Они садятся друг напротив друга. Не как победитель и побежденный, а как равные. Делят еду и напитки на двоих. Это все, что им остается делить.
– Как твой рыцарь? У него скоро битва? – припоминает Король Дуб летний разговор о противостоянии двух магов, в которое влез брат.
– Хм, рыцарь? – Остролист облизывает масло с пальцев, стараясь не замечать, что перстни начинают терять свой блеск. – А, мальчик со шрамом.
– И Змееуст, – кивает Дуб. – Кто победит?
– Ты еще спрашиваешь, – фыркает.
– И все же. Змееуст силен.
– Но его палочка из тиса, – легкомысленно жмет плечами Остролист, – глупые маги думают, что на исход влияет сердцевина.
– Волшебная палочка из остролиста? Ты дал ему копье на удачу, – восхищенно выдыхает Король Дуб.
– Не на удачу! С твоим рыцарем это сработало.
– Мерлин, – припоминает Дуб с грустной улыбкой, – как же давно это было.
– Уж до прихода Назаретянина, это точно, – усмехается Остролист, – но не будем о нем.
– Не будем, – соглашается Дуб и вновь обращает внимание на уже истлевшие листья и ягоды братского венца.
– Мне пора, – Остролист кивает и корона из листьев рассыпается, падает на плечи пеплом. Он отряхивается, скидывает в пустую тарелку потускневшие перстни. Они ему больше не нужны.
– Я бы хотел…
– Знаю.
Время. Его всегда недостаточно.
Рожденный в кострах Литы перебивает нового хозяина Каер Арианрод и больше не говорит ни слова. Он выходит из замка, все еще трепетно придерживая Малиновку. Обессиленная, пташка не может удержаться на плече, не может спеть ему песнь умирающего солнца, вот он и несет ее за пазухой. На улице по прежнему стужа и вьюга. Только Король Остролист чувствует в воздухе зарождающийся запах весны, подснежников и зеленой травы. Его время прошло. Его время еще наступит, а пока можно отдохнуть.
Рожденный в кострах Йоля остается один в тронном зале Каер Арианрод. Зеленым венцом с желудями украшена его голова, драгоценными перстнями усеяны пальцы. В тронном зале горят факелы, пламя танцует тенями на вечных стенах родового гнезда. Маленькая, невзрачная птичка на его плече, заливисто поет гимн возрождающегося солнца. Его время наступило. Король Дуб чувствует приближающийся запах весны, подснежников и зеленой травы. Столько всего еще нужно успеть до Литы, пока его время не закончилось.
2019
Прости
Гретель оставляет одну за другой крошки. Высушенный хлебный мякиш белеет на выжженной земле. Ветер стих, даже птицы не дают о себе знать. Лес будто немой.
– Тропинка из крошек? – фыркает.
Гретель рисует дорогу! Нет, шоссе в прошлое! Там она никто. Глупая девочка без будущего.
Бесконечное ничто.
Позволила брату пожертвовать собой, остаться в клетке, только чтобы она спаслась. Гретель надеется, что еще не поздно. Надеется, что Гензель все еще там – забалтывает грозную, но глупую ведьму. Надеется, что брат не подан на званный обед вторым блюдом. Надеется и ждет, пока старуха уйдет из дома.
Ночью в лесу страшно, но пальцы больше трясет когда она пытается открыть замок пряничного домика. Она видела, как ведьма ушла. Она слышала, как та ругалась на Гензеля, что не в коня корм. Значит еще есть шанс.
Гретель ломает дверцу клетки и вытягивает из нее брата. Он удивленно смотрит на нее, начинает ругаться.
– Глупая девчонка! Ты зачем вернулась?
А ей и ответить нечего. Странное ощущение, что она выше его, что она взрослее его – не дает покоя.
– Тебя спасаю, – выдыхает Гретель и тянет Гензеля за руку, на выход.
Они бегут не жалея дыхания. Дождя ночью не было, птиц все еще будто нет. Хлебные крошки ведут их к дому, туда где все будет иначе. В светлое будущее без ожирения и сладостей, без ведьмы-людоедки и подкаблучника-отца.
Бегут и смеются, наконец-то свободные, наконец-то вместе.
Но просыпается Гретель одна.
Она тихонечко плачет в подушку, чтоб не услышал муж. Кормит детей завтраком, моет посуду, идет в душ. Надевает черное платье, даром, что на улице жара, и темные солнечные очки.
– Буду поздно, – говорит мужу и едет на край города.
Туда где нет деревьев, птиц и выжженной земли. Туда где на мраморной плите выбито: Гензель Шмидт.
И она опускается на колени и шепчет: «Прости».
2019
Икона
10 заповедей новой Терры
• Всё можно исправить, пока мы живы.
• Один в поле не двое.
• Почитай мать и отца своих.
• Храброго смерть настигает один раз.
• Без труда не вытащить и рыбку из пруда.
• Жертва – это твой выбор.
• Не изображай ничего из того, что находится на небе, на земле, в воде.
• Не кради ничего, ведь отняв что-либо у ближнего, ты наносишь вред себе.
• Настоящий лидер всегда поступает правильно, что бы о нем ни думали.
• Мы все как карандаши. Кто-то ломается, кто-то тупит, а кто-то затачивается и движется вперед.
• Олух! Пузырь! Остаток! Уловка!
С повторения заповедей начинается каждое утро в общине, но сегодня слова обретают особые напевы. После долгой радиационной зимы наконец наступает весна. Время великого праздника. День мертвых и ночь воскрешения, нет ничего важнее.
В этом году все сообщники выгребают остатки запасов из своих складов и приносят еду к моему порогу. Традиции приписывают принимать дары величественно, но я улыбаюсь как дурочка. Ещё бы, такая честь.
Накрываю ужин, достаю из закромов священные вино и хлеб, оставшиеся с прошлогодней Пасхи. Все готово. На всякий случай одергиваю складки скатерти и заправляю под платок выбившуюся прядь. Идеально.
– Ворона, а ну успокойся, – дочь все бегает вокруг стола и смотрит на ужин голодными глазами, – угомонись, кому говорю! – хватаю девчонку за руку и резко останавливаю. Она тут же начинает хныкать.
– Я хочу ужин! Почему все только Кадилу? Я тоже хочу!
– Не зови его так больше! Сегодня ему подарят новое имя, – напоминаю своей непослушке. – Это большая честь для семьи.
– А ее можно съесть?
– Кого?
– Ну, эту честь?
– Потерпи. Рамадан кончается, поешь после праздника, – дочь снова открывает рот, чтобы возразить, но в кухню входит Он, одетый по всем правилам в хламиду гуру-вайшнавы. Мы такие цвета редко видим, вот Ворона и застывает, даже рот забывает закрыть. Мудрые люди до сих пор спорят, как назвать этот цвет.
– И я такую хочу.
– Потом, – отмахиваюсь и отодвигаю стул, приглашаю сына к трапезе. Наверное, теперь мне его и сыном-то называть не стоит. Лама об этом умолчал, когда рассказывал правила. Сейчас-то уже и спрашивать поздно.
Он довольно оглядывает стол и хватает по суши в каждую руку. Крошки пресного теста вываливаются из рта, но он продолжает причмокивать, пока жует, еще бы – самая настоящая начинка из соевого мяса. Придерживаю Ворону за плечо, а то она уж слишком рвется помочь брату. Наш пост закончится чуть позже.
Праздничный ужин завершается, когда Солнце еще не достигло экватора зенита. Подношу сыну церемониальную чашку с вином. Он принюхивается и морщится, но все же принимает напиток и как можно быстрее его проглатывает, чтобы привкус не задержался на языке. Затем наступает очередь хлеба. Горжусь своим мальчиком, он отлично держится, не бледнеет, не зеленеет, жаль, этого не видят сообщники.
Он встает из-за стола как раз вовремя, в дверь стучат. Вопреки церемонии Ворона добирается до ручки первая.
– Папа! Ты принес мне что-нибудь вкусное? – бросается девочка на руки Мусаке. Ещё одна его жена стоит на пару шагов позади – закутанная в платок так, что только глаза видно. Завидует, конечно, ведь моего сына выбрали для Пасхи.
– Принес, но отдам только после церемонии. Ты же хорошая девочка и подождешь?
– Да, папочка, – дочь довольно улыбается и идет здороваться к Желе, но та даже руки не достает из-под слоев тряпок.
– Я принес десерт, священную ягоду, – он протягивает помидор, наверняка самый зрелый из тех, что есть на грядках. Для Избранного всегда дают самое лучшее. Кланяюсь мужу, пока сын, пачкая одеяние, жует помидор.
– Время пришло, нам пора, – торжественно объявляет Мусака и выводит Избранного в аллею, после них выхожу я с Вороной за руку. Желе плетется сзади. Сообщники расступаются перед Избранным, кланяются ему, осыпают конфетти, просят о благословении. Мой мальчик, кажется, был не готов к этому и пытается украдкой облизать с пальцев остатки томатного сока. В итоге он вытирает их о хламиду.
Будь это какой-то другой день – отругала бы.
Выходим на лобное место, к которому стягиваются кучки народа. Алтарь уже возвышается над толпой, напоминая о ничтожности каждого.
Лама стоит на пригорке в своих самых цветастых одеждах.
– Вы привели Будду? – над толпой разносится его громовой голос.
Я склоняю голову и кладу руку на голову дочери, чтобы та сделала так же. Нам время молчать, мужчины говорят.
– Он здесь, – старается Мусака, хочет, чтобы все его услышали.
– Вы привели Мухаммеда? – снова спрашивает Лама.
– Он здесь.
– Вы привели Прометея?
– Он здесь, – подхватывают остальные мужчины.
– Так пусть подойдет! – железный посох бьется о камень с такой силой, что появляются искры, но мой мальчик, мой Прометей, не дергается, не боится, как прошлогодний. Расправив плечи, он подходит к Ламе и улыбается мне. Ему на голову надевают венок из невянущих цветов.
Лама снова бьет посохом о камень, и это знак.
Барабаны начинают стучать, Мусака запевает, а остальные подхватывают гимн весне:
Снег идет стеной, а снег идет весь день, а за той стеной стоит апрель.
А он придет и приведет за собой весну, и рассеет серых туч войска.
А когда мы все посмотрим в глаза его, на нас из глаз его посмотрит тоска.
И откроются двери домов, да ты садись, а то в ногах правды нет.
И когда мы все посмотрим в глаза его, то увидим в тех глазах Солнца свет.
На теле ран не счесть, нелегки шаги, лишь в груди горит звезда.
И умрет апрель, и родится вновь, и придет уже навсегда. (КИНО "Апрель")
Шестеренки Ламы снимают с Мухаммеда-Будды-Прометея хламиду, остается только повязка, прикрывающая срам. Он ежится, но все так же улыбается людям, когда шестеренки берут его под локти и ведут к алтарю, осторожно укладывают.
Толпа подбирается ближе, каждый хочет увидеть главное событие Дня мертвых. Гвозди и кувалду достают из блестящего сундука, который остался с доисторических времен. Гимн заканчивается, в тишине раздается четыре глухих «бом». Один удар – один гвоздь. Мой дорогой мальчик не всхлипывает, он отлично держится. Даже когда крест с ним ставят вертикально и вкапывают в землю, он не начинает плакать, в отличие от прошлогоднего. Стараюсь сдержать слезы, все-таки люди смотрят. Ещё подумают, что я его жалею.
Сообщники оставляют Мухаммеда-Будду-Прометея одного, и мы расходимся по своим квартирам. Обычно это самые долгие, самые тяжелые часы ожидания. Лама говорит, их нужно провести в молитвах о родных и друзьях, но Ворона ноет, что голодна, что папа обещал ей десерт. Пытаюсь объяснить ребенку:
– Сначала нужно дождаться Ночи воскрешения. Помнишь?
– Побыстрее бы, – вздыхает непослушка и засыпает на моих коленях.
Нас будит звон колокола. Его противное «дзинь-дзинь-дзинь» действует на нервы. Наверняка из-за голода. Радостная Ворона снова вперёд меня бежит к двери, нетерпеливо переступает с ноги на ногу, пока поправляю сбившийся во сне платок и тру заспанные глаза. Только потом выходим в аллею.
– Пятница! Пятница! – довольно кричит дочка (как миллион людей до и после нее), дергает за руку, чтобы поторопиться к вечерии.
– Сказал Он: «Тело мое есть хлеб, кровь моя есть вино» и разделил на равные части каждому из своих учеников».
Ворона протискивается в первые ряды и тащит меня за собой, никто не ворчит, не шикает недовольно. Все ждут того самого момента и слушают Ламу.
Кровь Мухаммеда-Будды-Прометея уже разлита по чашкам, раскрашенным в горошек. Тело Мухаммеда-Будды-Прометея разложено по тарелкам в цветочек.
Детям первым раздают священную еду. Следом за ним идем Мусака и я.
Лама крестит меня:
– Carpe mori.
Горло перехватывает, едва слышно отвечаю:
– Memento diem, – стараюсь не выронить посуду из дрожащих от волнения пальцев, ухожу.
Время весны. Время праздновать и танцевать. Наконец-то.
2018
Всевидящий слепец
Ты явился в сиянии славы и спас меня.
– Ты потерялась? – не красавец, но за недели блужданий по городу, я наслушалась всяких обращений, а ты вежливо помог подняться со ступенек очередной ночлежки, на комнату в которой денег не было.
– Не помню, – я растерялась. Сразу выдернула свою покрытую пылью и грязью ладонь из твоих аристократичных, ухоженных пальцев и потерла о подол не менее пыльного платья.
– Ничего не помнишь? – ты смотрел внимательно, чуть наклонив голову, а я чувствовала себя словно на эксперименте, где я – объект для изучения и только покачала головой, мол «ничего». – В моем замке найдется место для тебя, пойдем.
И я пошла. Сколько раз, уже после, мы смеялись, что ты мог оказаться убийцей или, того хуже, каким-нибудь садистом? Что мог запереть меня в лабиринте подвалов и пытать, а никто бы и не хватился? Частенько, на самом деле.
Ты спас. Как и каждую из тех, кто в итоге составил твой прекрасный отряд. Умные, яркие, харизматичные. Ты словно бабочек в альбом отбирал нас, а потом, как ребенок, хвастался своей коллекцией прекрасных валькирий. У каждой меч, блеск в глазах и слепая вера в лучшее будущее, а ради него можно и повоевать. Да, душа моя? Не поверю, что тебе просто нравилось то, как мы выглядим в доспехах. Из-за такого войны не начинают.
– Мы захватим мир, – сказал ты и я, дурочка, увидела в этом веру в наши силы, а не твои амбиции. Тем более это был один из тех вечеров, когда мы много смеялись и расслабленно обсуждали всякое. Никакого намека на планирование или разговор о стратегии.
– Зачем тебе мир? Сплошные обязанности и так мало удовольствий, – Ри всегда была самой мудрой из нас, как бы Нэн не хотелось иного.
– Так я вас посажу управлять и мне останутся удовольствия. С ними я справлюсь, – ты довольно улыбнулся и снова тот самый внимательный взгляд, благо не на меня.
Глоток кислого вина смыл еще не сформировавшуюся идею. Теперь мне кажется, что уже тогда эта идея горчила полынью, но нет, не было тогда ничего подобного. Меня хватило только на нервный смешок и фразу: «до этого еще дожить надо».
И были сражения, я вела людей в бой и каждый из них кричал лишь твое имя. Так было правильно. Так ощущалось правильным.
Когда это случилось впервые? Я так и не смогла вспомнить. Ладно вспомнить, даже осознать. Когда подпустил ближе? Когда я, игнорируя осторожность, шагнула навстречу? Когда-то в перерывах между битвами это случилось, когда мы вернулись домой. Да, я очень быстро начала считать твой замок своим домом, как и каждая из валькирий. Как и тебя кем-то, кто окружал заботой и защищал в любой момент дня и ночи. Вечера тогда стали другими. Мы все меньше собирались всем советом. Все больше я оказывалась рядом, когда ты был один. Душа моя, ты делал это специально? Или это я неосознанно ловила моменты? Разговоры тоже изменились. Ушли на второй план военные действия, стратегии и армии. На первый план вышли мы.
– Я не знал, что ты такая начитанная, – в коем-то веке мы оба не были в доспехах.
– Мы не говорили никогда об этом, – у камина в моем бархатном платье оказалось даже жарко, подрагивающими от волнения пальцами я расшнуровала ворот, выставляя под твой цепкий взгляд бледную шею.
– Красиво, – выдохнул.
Вот честно, душа моя, лучше б ты говорил про книги.
– Что? – я давала тебе возможность пойти на попятную, сделать вид, что ничего такого не говорил.
– Ты красивая.
Замерло ли мое сердце в тот момент? А у меня были хоть какие-то шансы остаться равнодушной?
– Это все освещение. Свет от огня такой обманчивый, – я не смотрела на тебя, не могла. Как будто так ты не заметил бы, как печет смущением скулы.
– Если я говорю, что красивая, значит так и есть. Мне сложно угодить, – голос звучал равнодушно и я не удержалась, подняла взгляд. Ты улыбался, только уголками губ, но…
Каждая из валькирий столько раз совершала чудо на поле боя, небольшим отрядом брала очередной город, побеждала войска превосходящие количеством только, чтобы не слышать усталый вздох с этих губ, что уж говорить об улыбке.
– Если не уйду сейчас спать, то завтра пользы на сборах от меня не будет, – едва хватило сил отвести взгляд от тебя, а нужно было еще и до двери дойти.
– Иди, мне нужно еще поработать.
– Ты снова не спишь до утра?
– Мир сам себя не завоюет, – мы остановились на пороге кабинета, еще немного и я бы отвернулась ушла, а ты бы просто закрыл дверь, но нет. Ты продолжил: – самых приятных снов, моя леди.
Это «моя леди» тогда так поразило. Как и то, что оно осталось. Конечно, только когда мы были наедине, но мне и не нужны были прилюдные свидетельства твоего исключительного отношения. Даже тогда, когда оно эволюционировало в «моя малышка» после очередной победы. Ты помог слезть с лошади и будто бы только тогда заметил нашу разницу в росте. Весь торжественный ужин я наслаждалась твоим вниманием. Каждое слово твоим голосом и мне больше не нужны были никакие почести. От нетерпения елозила на стуле, а дыхание то и дело перехватывало от нежности в твоем взгляде. Той ночью, душа моя, ты впервые пришел в мою спальню и теперь это кажется таким очевидным, что я все больше ругаю себя. Никогда, никогда ты не звал к себе. Никогда не позволял лишнего взгляда или обращения, если кто-то из валькирий был рядом.
Когда впервые дал повод моей интуиции усомниться в твоей честности? В банальности твоего замысла? Чем выдал себя? Молчи, душа моя. Этот момент я запомнила навсегда слишком четко.
Вы вернулись с Восточного фронта, ты и Нэн. Сначала я приняла ее счастливое лицо и постоянное напевание песенок за радость от возвращения домой, от завершения долгого похода. Да и какая мне была разница до Нэн, ты вернулся в мои объятья, душа моя. Задарил шелками невиданных до того цветов и украшениями тончайшей работы.
– Зачем все это? – я гладила шелк, вместо твоих волос и он не мог утолить моей жажды прикосновений.
– Потому что я благодарен. Спасибо, что присмотрела за царством, пока я был в походе.
– Ты был в походе не один, – я смотрела на золотой браслет, он повторял узор пчелиных сот и действительно был прекрасен, но эта красота не могла отвлечь меня от одной очень черной мысли.
– Нэн помогала, да, – ты обнял меня тогда и я не стала думать дальше ведь все, что было нужно – это твои руки на моих плечах, подушечки пальцев по шее и поцелуй. Желательно не один.
И ты все так же приходил к дверям моей спальни, а я все также впускала. А иногда ты засиживался в кабинете до крика петухов. И я, дурочка, жалела тебя на утро. Нежно целовала и все гнала днем поспать, заботилась.
Так когда же все встало на свои места в этой головоломке? Нэн что-то ляпнула и не раз. Что-то, что не рассказывал ты, но очень рассказы дополняющее. Деталька к детальке. Там про ужин, тут про книгу. Там про прогулку, тут про ночь полную любви.
Когда я поняла, клянусь, зрение пропало, была только ослепляющая белизна. Меня чуть не вывернуло, едва сдержалась. Побитой собакой добралась до своих покоев, а дальше смутно помню. Рвала платья, не замечая как ломаются ногти. Разбила редкой работы зеркало, игнорируя кровь текущую по пальцам. Головой об стену билась и рыдала-рыдала-рыдала.
– Идиотка! Какая же дура! – кожа рук уже была исцарапана, затылок саднило, голова раскалывалась от будто вечных слез.
Не было больше ничего хорошего, кроме воспоминаний. Я забилась от них в самый дальний угол комнаты, в платяной шкаф, но даже там они все еще были в моей голове. То, как шептал «моя родная» во сне. Как ладонь успокаивающе гладила мое бедро, пока все тело пронизывало судорогой от удовольствия. Как смеялся в потолок, а я не могла налюбоваться, ловила каждый звук.
В какой-то момент все-таки заснула. Мне снился ты и Нэн. Мы были в одной комнате но молчали, а когда я собралась что-то сказать – лопнул витраж в окне. Проснулась в слезах, конечно. Сколько дней длилась эта истерика? Не знаю, никого к себе не пускала. От слуг узнала, что ты уехал в очередной поход. С Нэн, конечно, а меня оставил управлять. Управлять министрами и крестьянами, решать суд и заключать торговые договоры тогда, как сама я не могла думать ни о чем, кроме тебя, душа моя. И эти мысли мучили меня неделями. Знала единственный способ отвлечься от них, работы было много. Чтобы обеспечить успех похода там, нужен порядок здесь.
Бумаги, приказы, печати. От букв болели глаза, но я не уходила спать, знала во снах ты будешь меня мучить своей нежностью. Тогда как в реальности мучил короткими записками.
Я не знаю, что сделала бы с собой, если б в замок не приехала ведьма. Ее рыжие волосы горели огнем, а глубокий голос успокаивал.
– Я погадаю тебе, дитя.
– Но я не…
– Не веришь? Дай картам рассказать, а потом уже делай, что хочешь с этим знанием.
И она разложила свои красиво расписанные картонки, и начала говорить. О захватчике мыслей и душ. О тиране, который не любит никого кроме себя. И то, что люди вокруг ему нужны только для отражения себя. Как в зеркалах он наблюдает в их глазах образ великого человека, образ великолепного лидера.
– Образ себя, конечно, – ведьма выдохнула ароматный дым и отложила трубку из красного дерева. – А ничего кроме образа у него и нет, дитя. Поэтому, когда ты перестанешь смотреть на него так, он исчезнет.
– Я… – голос дрогнул, слезы текли по щекам с первой вспышки узнавания.
– Еще скажи, что не понимаешь о чем я, стукну, – она пригрозила мне пальцем и тут же ткнула в очередную карту. – Ты сможешь отомстить.
– Не смогу, нет. Он. Он это он, а меня считай, что нет, – кажется я впервые тогда озвучила эту свою мысль.
– Есть, вот она ты! Не выдумывай. Ты сможешь отомстить, ты придумаешь. Никто не смеет обидеть ведьму и не получить по заслугам. А он обидел слишком много ведьм.
«Никто не смеет обидеть ведьму», – слышишь, душа моя? Каждая ведьмина слеза это проклятье, а на тебе их столько, что никакие обереги не спасли бы. Я собрала все свои слезы по тебе в высокий, серебряный кувшин. Я повторила каждое слово, которому ведьма меня научила. Настало время заплатить. Карты сказали, что я смогу отомстить.
Я взяла кувшин и всю свою разрушенную веру в светлое будущее. Каждое отражения тебя в себе, в своих мыслях. Тебе всегда нравились отражения? Тебе нравилось то, как ты выглядишь в наших глазах? Из всех валькирий только Нэн так и не узнала о твоей порочности. Из всех валькирий только ее слез не оказалось в кувшинах, но для одного, последнего проклятья все и не нужны.
***
– Что, – твой голос едва слышно, – что ты сделала?
– А как ты думаешь, душа моя? – улыбаюсь, поправляя корону на голове. Да, теперь я это я, вижу в отражении как от радости блестят глаза.
– Я не понимаю, – шепчешь так сбито, мне почти жалко тебя. Почти.
Стук в дверь и я жестом приказываю тебе молчать.
– Войди.
– Ваше Величество, прибыла делегация Тиволи для заключения мира, – паж кланяется, его звонкий голос будто заполняет всю комнату.
– Доложи, что буду через пару минут, – киваю мальчику и жду пока он закроет дверь. – А теперь, душа моя, скажи я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?
Видеть, как ты превратился в вдохновенного истукана, воспевающего мою красоту, стоило всех мучений.
2020