Катерина Достоевская
Ястребиная хватка

III. Конец света

Его ладонь легла на шею.

Она ничего о нем не знала, но чувствовала лучше, чем кого бы то ни было; ощущала своей кожей, как ему нравится держать ее в руках и жадным дыханием вбирать в себя ее запах.

Холодные пальцы сдавили горло, едва оставляя воздух, но позволяя остаться в живых. Она старалась унять бешеный, оглушительный стук сердца, но была не в силах контролировать даже это – и на ее глаза наворачивались слезы.

Слезы неправильного, безумного, безудержного восторга.

 
***
 

Она села на кровати, проснувшись – будто вынырнула из-под воды.

Вокруг было тихо. Безопасно, как и перед их с Эдмундом отходом ко сну. Он лежал рядом, повернувшись спиной, почти с головой накрытый одеялом. Ее сердце грохотало, как ей казалось, слишком громко. Удивительно, что он не проснулся.

Нашарив халат, Элен встала с постели, закинула сигареты в карман и вышла на балкон.

Стоило шагнуть за порог, и воздух окатил ее леденящей ночной прохладой. Устроившись с ногами в плетеном кресле, Элен куталась в халат и всматривалась в бледное небо наступающего утра. Фонари еще не погасли. В эти минуты Кельн казался таким тихим – и все равно ему было далеко до той непроницаемой тишины, что бывает за городом. Париж доказал, что большим городам не до сна.

Она подпалила сигарету и затянулась, ощущая, как дым набирается в легкие – и выпустила его долгим, протяжным выдохом. Тепло начало разливаться по телу, защищая от холода. Страх, таящийся глубоко внутри, тоже отступил.

Ненавистный Людвиг Фальке просочился даже в ее сны, и с этим следовало что-то делать.

Он выступал безликим актором. Во сне редко видишь лица во всей полноте и детальной точности, но и без этого понимаешь, кто есть кто в происходящей сцене. У Элен там не было конкретной роли – там Элен вообще не существовало как таковой. Была только Дита – ведомый подросток, напуганная до одури, не знающая ни слова по-немецки, и Фальке, терпеливо задающий ей вопрос за вопросом, прежде чем своими руками отправит на тот свет.

Безликий мучитель. Закономерный образ, который сложился после всех рассказов и слухов о нем. Кому в голову пришло бы проверять их на достоверность?

Она заставила себя думать о хорошем, и короткие сценки из детства, затмевая боль и ужасы, замелькали перед внутренним взором. Их было много: прыжки в реку с высокого уступа, походы в лес, прохладное раннее утро во фламандской деревеньке и темные уютные вечера в доме, пропахшем табаком. Тетя Мия курит у окна, читая книгу за книгой, и как бы Тео ни шмыгал носом, протестуя против «дымоходной вони», терпкий дым стал для Диты атрибутом спокойствия и безопасности.

Элен курила, представляя, как Тадеуш изменился за все эти минувшие годы. В последний раз они виделись перед ее выпуском из колледжа – сколько труда он приложил, чтобы вытащить ее из деревенской тишины и перевезти в пригород загадочного, необъятного и подвижного Парижа. Там же, передав ее на попечение Жака, своего проверенного друга, оставил готовиться к поступлению в университет. Взял с нее обещание, что она закончит учебу – и исчез.

Он много работал, постоянно учился новому и никогда не позволял себе слезы. Больше молчал, стойко переносил тяготы и все, что бы ни случалось с ними. Он остался таким же? Под каким именем его знают соратники, соседи, случайные знакомые? Каким они видят его изо дня в день? Таким же, каким знает и помнит его она?

Тетя Мия говорила, как он с каждым годом все больше похож на отца, и горько вздыхала.

Элен плохо помнила их отца. Ослепительное пламя выжгло его лицо из ее воспоминаний, как и лицо мамы, как и их младшего брата, совсем младенца. Тео помнил их отчетливо, а она – по его рассказам и собственным рваным осколкам воспоминаний. Как мама звала их обедать, а папа на праздник принес с рынка ярко-алые леденцы.

Щелк. Свист. Взрыв.

Уличные фонари гасли один за другим, ненадолго прячась в сумерках перед восходом. Солнечный свет карабкался по домам и потихоньку вылезал из-за высоких стен, цеплялся за крыши домов, проникая в щели плотно зашторенных окон.

Она была жива благодаря Тео. И сделает все, чтобы помочь ему, отведет от него преследователя, а потом – не важно. Если придется, сама выстрелит себе в висок.

 
***
 

Серый воздух было сложно вдыхать. Пропитанный влагой, он словно оседал на коже. Не принося освежающей прохлады, наполнял промозглой дрожью.

Улицы Кельна еще полнились людьми, хоть сейчас они уже и расходились по укрытиям, ожидая дождя, – в целом, спокойных, немного чопорных, живущих привычной жизнью. Поглощенные будничными делами, они даже казались немного счастливыми. Их мир наполнен привычными занятиями, дома всегда есть тепло, и все вроде бы спокойно – таким понимаешь счастье, когда становишься взрослым.

Она чувствовала, как выделяется в своем светлом пальто на фоне темно-серых, подвижных человеческих фигур. Минуя мать с любопытным сынком, ларек бакалейщика, уличных зевак, Элен ощущала себя не просто чужой, а совершенно чуждой этому городу и миру. Это ощущение обычно дарило странное спокойствие, но только не сейчас. Когда она покидала отель, оставляя ключ у распорядителя, человек в шляпе проводил ее взглядом и попросил на стойке телефон. Тогда Элен передумала уточнять у швейцара, как близко отсюда находится почтовое отделение.

Начало накрапывать, и она пожалела, что не выбрала плащ для своей вылазки. Плечи начали тяжелеть, темнея, впитывая влагу. Пришлось остановиться под вывеской заколоченного магазина, взойдя на пару ступеней, чтобы не промокнуть. Витрина была разбита – не такое редкое, но все же странное явление для чистого и ухоженного центра города, где особенно трудятся над сохранением фасада привычной жизни. Внутри виднелись опрокинутые силуэты манекенов размером с ребенка, сваленные в кучу в темном углу за нагромождением пыльных досок. Где теперь владелец? Жив ли он вообще? Людям, что поспешно сновали мимо, подгоняемые дождем, не было до этого дела. В этом ли мудрость толпы? Избегании всего, что тебя не касается? Сама Элен была такой же – если бы война не затронула ее семью, вряд ли она оказалась бы здесь. Манекены с потертыми лицами выглядывали из тьмы – лики побежденных, погребенных и забытых за стеной магазина, разоренного смертью, уткнули взгляды ей в спину.

Щелчок зажигалки, и первая затяжка освежила мысли, плавно возвращая в реальность. Алкоголь не работал так, как секс и сигареты – почему-то именно эта путеводная нить вновь и вновь приводила Элен в мир живых, будто у нее самой не осталось сил вводить себя в общество снова и снова.

Долго ждать не пришлось. Он приближался неспешно, опираясь на трость, и только теперь подошел так близко, чтобы она могла его рассмотреть. Дождь стучал по навесу; капли скользили по его плечам и скатывались по гладкой черноте плаща. Людвиг склонился, приподняв фуражку и приветствуя Элен.

– Позволите разделить ваше убежище?

Она кивнула. Дым затрепетал на алых губах, неспешно уплывая по влажному и плотному воздуху. Отправку телеграммы придется отложить.

Черная перчатка взялась за перила. Если шаги по ровной дороге давались ему без видимых усилий, то ступени доставляли больше неудобств. Элен выдержала паузу, давая ему перевести дух – он старательно не подавал признаков усталости, и в целом владел собой неплохо, раз парой дней назад умудрился еще и потанцевать с ней, а теперь был неразлучен с тростью.

– Вы следите за мной, герр Фальке?

– За всеми нами так или иначе приглядывают, фрау, – улыбнулся он, стоя с ней плечом к плечу и положив обе ладони на трость. – К сожалению – или счастью, – служба приучила меня обращать на новые лица особое внимание. Наконец-то мне представилась возможность поговорить с вами наедине.

Она промолчала. Сигарета у рта, плечи расслаблены – если это способ проверить ее, в чем Элен не сомневалась, нужно проявить первородное спокойствие. В сравнении с ним, ее совесть кристально чиста.

– Не буду скрывать, на церемонии вы заворожили меня. Прекрасная француженка, трофей из-за границы. Я выпил больше, чем следовало, и вел себя, как идиот. Прошу меня простить, но я и впрямь потерял голову. Даже пустился в пляс, несмотря на.. Обстоятельства.

Сама мысль о том, чтобы проявить к нему жалость, вызывала в ней недоумение. Он заслуживал большего наказания.

– Не стоит, все в порядке. Мне ни на минуту не показалось, что в повседневной жизни вам необходима трость.

– Всему виной мое упрямство. За минуты счастья я расплачиваюсь тяжелым восстановлением, но это незначительная цена. Не хотел, чтобы вы видели меня таким, ни на ужине, ни сейчас, но решил встретиться с этим страхом лицом к лицу.

– Разве стоит стыдиться травм, полученных в бою? Это лишь подтверждает ваш героизм. Как говорят, шрамы украшают.

– Нет, дело не в признании, – он смотрел куда-то в сторону, как и она. – Видите ли, дурная репутация идёт сильно впереди, и с такой ногой за нею не угнаться. Я не хотел, чтобы вы сторонились меня. Стоя с тростью, как старик, надеюсь, я теперь оказываю менее пугающее впечатление.

Элен немного помолчала, смакуя его уязвимость. Напоминая себе, что все это – игра, и все сказанное ими – ложь.

– Мне все еще обращаться к вам герр Вервольф, или стоит придерживаться правил приличия?

Он улыбнулся.

– Пусть это будет наш с вами особый язык.

Дождь перестал. Вдоль тротуара сбегал ручеек, по гладкой поверхности луж расходились круги от редких теперь уже капель.

– Ну что ж, – Людвиг вздохнул, осторожно сошел на пару ступеней и обернулся. – Раз нам довелось снова встретиться, позвольте сопровождать вас в прогулке по городу. Если у вас нет других планов, разумеется.

Элен курила, храня молчание и изучая его взглядом сверху вниз.

Он терпеливо ждал ответа. Наконец, она затушила сигарету о краешек перил.

– Отказать вам будет невежливо.

– Если бы вы отказали, – он подал ей ладонь, помогая сойти вниз, – мне всего лишь пришлось бы вас вразумить.

Элен взяла его под руку. Такое сопровождение было кстати – патрульным, что сновали по улицам, не приходило в голову задавать уточняющие вопросы. Стоило им увидеть его приближение, как они отдавали честь и почтительно отходили, освобождая путь, а то и предлагая машину. Он благодушно отказывал им жестом, не прерывая общения. Спросил, каковы ее первые впечатления о Кельне, и как она решилась на поездку. Элен отвечала коротко, не придавая особого значения деталям – ее легенда, в конце концов, была в большей степени правдива, за исключением нюансов из далекого прошлого, о которых сама она едва помнила.

– Вы так послушны, фрау Вернер. Однако, меня кое-что беспокоит, – он остановился посреди улицы и повернул к ней голову.

Она молча выдерживала его взгляд добрых шесть секунд.

– Ваши глаза, фрау… В них будто нет жизни.

Элен усмехнулась.

– Но вот же я, вполне живая, перед вами.

– Ваш муж успешен и признан государством, сами вы красивая и образованная женщина, но вы несчастны. Я прав?

Ему так хотелось ее разгадать? К чему этот фарс? У нее были все основания прекратить разговор и сменить тему, но Элен решила и тут противостоять ему.

– За исключением того, что идет война, герр Фальке, я чувствую себя во всех смыслах допустимо. Уже не говоря о том, что работы моего мужа, будь ему предоставлена база для проведения исследований, помогут не только армии – но, вероятно, продвинут науку о мозге для всего человечества. Сопровождать его и поддерживать – это мой долг перед всем миром.

– Верно. Да… Я был наслышан о стремлениях доктора Вернера уже очень давно. В основном, от Келлера. Если бы он не перестал каждый раз упоминать о вашем муже, мне бы в голову не пришло читать его работы, хоть мы и были опосредованно знакомы.

Это удивило ее. Он будто извинялся перед ней – за свою некомпетентность в некоторых областях, за свое малое влияние, за оккупацию, за войну, в конце концов. Не отрицал, признавая все неудобства, связанные с этим. Или ей хотелось, чтобы он думал именно так?

Он продолжил:

– Не отношу себя к людям, сведущим в физиологии и высокой медицине. Вот обсуждение человеческой природы мне гораздо ближе.

– Так вы философ, герр Фальке?

– Всего лишь человек. Хотите кофе?

Они оказались перед уютным кафе. Элен с удивлением осознала, что совершенно не следила за тем, каким путем вел ее Людвиг. Она помнила общую гамму серых и туманных улиц, но только не повороты и ориентиры. С ним, вместе с ощущением таящейся опасности, ее охватывало чувство необычного доверия – будто она дева, что голыми руками распахивает пасть огромного льва, зная, что тот не посмеет причинить ей боль. Элен чувствовала над ним необъяснимую власть.

Она смерила его взглядом и улыбнулась.

– У меня все равно не получится вам отказать.

Прямой и симметрично-угловатый, он сидел напротив, чуть склонившись вперед. Замерев, изучал ее, наблюдал за ее движениями.

– Вы очень красивы.

Элен коснулась блюдца и поднесла чашку к губам в лучших традициях чаепитий высшего света.

– Мне лестно это слышать. Но, признаюсь, мне не по себе от вашего пронизывающего внимания.

– Я бы хотел смотреть на вас вечно.

– Боюсь, что это эксклюзивное право моего мужа.

– Вы не устаете напоминать мне об этом.

Она наклонила голову, ощущая в руке этот невидимый поводок.

– Я хочу вразумить вас, герр Фальке. Может, я беспокоюсь о сохранности вашей души.

– О, если этот вопрос и возникал на небе, то он совершенно однозначно решен, – сказал он с усмешкой обреченного. – Перед тем, как мою душу поволокут в преисподню, я хочу вдоволь насмотреться на вас.

– Если вы всерьез ожидаете темные силы, не хотела бы я, чтобы и мою душу прихватили вместе с вашей.

Все так же усмехаясь, он сделал паузу, положив локоть на стол и подперев подбородок.

– Занятно, что именно вы озвучили эту мысль.

– Если вам кажется, что я способна выпорхнуть из-под крыла мужа навстречу приключениям, то сейчас не время для подобных авантюр.

– И какое же сейчас, по вашему, время?

– Я разделяю мнение супруга на этот счет. Это время открытий. Время прогресса, несмотря на многочисленные жертвы. И, пусть он делает акцент на экспансии влияния за счет науки и технологий – я понимаю, что будущее общества – за развитием. Не следует останавливаться на желаниях индивидуума, когда речь идет о счастье целой нации.

– Похвально для женщины, исходящей из франков. Ваш муж привил вам исключительное понимание национального вопроса, столь близкое арийцам, – он не переставал улыбаться, откинувшись на спинку удобного кресла.

– Герр Вернер – исключительно образованный человек, – улыбнулась она в ответ. Невидимый поводок натянулся, скрипя. Элен на мгновение показалось, что зверь слишком крупный и упрямый, чтобы ей действительно удалось его сдержать, что это все – иллюзия. Кто кого ведет на самом деле?

– Кстати, о темных силах. Вы ведь еще не успели посетить собор? Я сочту за честь провести вам небольшую экскурсию. Только после, не сочтите за дерзость, я все же вызову машину, чтобы вернуть вас к отелю, – он неловко улыбнулся, будто пристыженный одной возможностью своей усталости.

Она поставила чашку на блюдце.

– Можем перенести визит на другой день, раз вы чувствуете себя неважно.

– Нет, Хелен. Хочу провести с вами еще немного времени. Во мне поселилось необъяснимое чувство. Как будто, если отпущу вас сейчас, то больше никогда не увижу.

– Мы все проходим через страх потери, это неизбежно, – Элен достала сигарету. Он подал ей огня из армейской зажигалки с символикой рейха.

– Страх делает нас людьми. А чего боитесь вы?

Она неторопливо затянулась, выигрывая время на размышления. Важно было ответить искренне: она боялась узнать о судьбе брата, боялась быть раскрытой и разоблаченной, выставленной напоказ бок о бок со своей ложью. Боялась умереть, и того, что о ее смерти никто даже не узнает.

– Бомбежки, – наконец произнесла она, выбрав другую правду.

Он понимающе кивнул, не меняясь в лице, сохраняя спокойную невозмутимость опытного военного.

– Да, это вполне реальный и обоснованный страх. Мне жаль, что мы живем в такое время, фрау Вернер.

«Но это же и твоя вина! Ты делал вещи хуже, мучил невинных людей своими руками! Чудовище! Убийца!»

– Мне тоже очень жаль.

Невидимый поводок не приходилось держать – он крепко оплел ее запястье.

 
***
 

Стены готического собора возвышались над ними, всего лишь людьми, такими незначительными перед его уточненной средневековой красотой. Он напоминал Нотр-Дам, но в то же время был совершенно непохожим. Пики двух башен, немыслимо высокие в сравнении с остальными зданиями Кельна, однажды укололи небо и замерли, с тех пор безмолвно наблюдая за городом.

Арка портала обрамляла двери, охраняемые фигурами многочисленных святых. Невозможно войти, не подняв на них головы – и тут же смиренно склониться. Элен шагнула через порог, сделала еще шаг – и зал эхом подхватил стук каблука, будто делая замечание, напоминая ступать осторожнее и почтительнее.

Солнце так и не пробилось сквозь облака, и витражи во всю длину высоких окон оставались блеклыми, ничуть не рассеивая древние, затаившиеся тени под мрачными сводами.

– Как красиво, – заглушив голос до едва уловимого шепота, Элен практически на цыпочках подошла к ближайшей хронике истории, запечатанной в стекле. Здесь были как сюжеты Ветхого, так и Нового завета: Адам и Ева, всемирный потоп, благая весть, рождение Христа, комбинации изображений многочисленных святых.

Людвиг неспешно следовал за ней.

– Скоро начнется очередная служба. Хотите остаться?

Они присели на одну из дальних скамей, что оказалось ничуть не проигрышным выбором. Акустика церковных строений позволяла услышать декламации во всей полноте. Певучий голос священника разнесся по залу, немецкие слова расплылись и превратились в музыку – так необычно в сравнении с тем, как Элен привыкла их воспринимать.

– Великолепно, – прошептала она по-французски, одними губами.

Людвиг кивнул, понимая и принимая ее восторг, и произнес тихо-тихо:

– Думаю, я знаю, что еще могло бы вас развлечь. Есть легенда о том, как архитектор этого места продал душу Дьяволу, лишь бы создать собор, подобных которому нет в мире.

– И что, он очутился в аду?

– Нет, история заканчивается по-другому.

– Расскажите. Пожалуйста, – она чуть склонилась к нему, убирая вьющийся локон за ухо. Коснулась мыском туфли краешка его сапога.

Людвиг тоже склонился к ней, говоря размеренно и чуть слышно, чтобы не позволить эху средневековья украсть его рассказ. Теплое дыхание касалось мочки ее уха.

– Каждый раз его наброски напоминали другие готические соборы, а он мечтал создать нечто уникальное, и войти в историю. После долгих проб, экспериментов и размышлений, архитектор впал в абсолютное отчаяние. Дьявол был тут как тут. Он показал ему чертежи здания, совершенно не похожего ни на что в мире – и пообещал отдать на следующий день, с первыми криками петуха, в обмен на его смертную душу. С каждым часом срок иссякал. Архитектор чувствовал себя совершенно изможденным. Понимая, что этот проект запечатлит его в хронике веков и так сделает бессмертным, – он согласился.

– Звучит, как история с трагичным концом.

– Все бы так и случилось, – она слышала улыбку в его голосе, – если бы жена архитектора не подслушала их разговор. Она встала до рассвета, забралась на крышу их дома и прокричала вместо петуха. Тогда дьявол явился, передал чертежи, и только потом понял, что был обманут.

В служении наступила пауза, на несколько секунд погрузив всех присутствующих в абсолютную тишину. Элен дождалась следующей музыкальной фразы, чтобы продолжить разговор.

– И это так легко сошло ей с рук?

– Этого мы не знаем до сих пор. Конечно, впав в ярость, он объявил: «Да наступит конец света с последним камнем на этом соборе!» Вы же обратили внимание на строительные сооружения вдоль фасада, когда мы только подходили? С тех самых пор его все продолжают достраивать.

– Благополучие всего мира зависит от несчастных кельнцев… Какая тяжкая ноша.

– Это лишь одна из версий. По другой, дьявол поклялся, что когда собор будет достроен, конец придёт не всему миру, а только Кёльну.

– Пропади весь белый свет, вряд ли Кёльн продержится долго. Что так, что иначе – совершенно беспомощное положение…

– О, да. Но как хорошо это иллюстрирует жизнь. Пока мы живы, мир цел, он существует и меняется. Но стоит нам прекратить делать то, что мы делаем – и его ждет гибель. Беспомощны только мертвые.

Декламация священного текста сменилась акапеллой на три голоса. Даже священников и хористов, казалось, здесь гораздо меньше, чем следовало – остальные отправлены на фронт или служат добровольцами в тылу? Раз политики затеяли войну, Бог с его заповедями может подождать. От этих нелегких мыслей Элен вздохнула.

– Занятно, что спасителем положения стала жена, изменившая правила игры.

– Женщины способны пойти на любое коварство и обмануть самого Дьявола ради спасения возлюбленного. Это восхищает меня. И вы тоже, – он аккуратно взял ее руку в свою, поднимая к губам, – восхищаете меня.

Она благосклонно улыбнулась, не подавая определенных знаков своего расположения, не переходя рамки приличия.

– Вы, хрупкая француженка, последовали за мужем в родные земли оккупантов. Должно быть, временами вам бывает не по себе.

Он поднял на нее взгляд, не ожидая конкретной реакции, но явно провоцируя на что-то, что даст ему возможность для интерпретации. Углубления ее туманного, идеализированного образа, сотканного из фантазий и некоего неясного прошлого.

Элен ответила ему, будто очарованная. С той необходимой долей кокетства, выверенным до миллиграмма, чтобы обрести надежду на незабываемое будущее, она сказала очередную полу-правду:

– Знаете… Это очень странно, но рядом с вами я, наоборот, чувствую спокойствие.

Хладнокровное спокойствие, с каким беспомощно орущего, ненавистного младенца погружают в ледяную воду и держат, пока последний пузырек не покинет его легкие.