Картер Бэйс
У вас один общий друг
А то, чего она хотела, – о, как она этого хотела! Шарфик «Эрме» с зодиакальным принтом. Пляжный дом на Род-Айленде с увитой плющом мансардой. Встреча старых друзей. Обои «Де Гурне» в китайском стиле с рисунком «Птица на ветке сакуры». Оттенок голубого – именно такой, как надо. Закон о контроле над оружием. Марципановые кролики. Губная помада, которую больше не выпускают. «Ягуар Марк 2» шестидесятого года. Квартира в довоенном доме на Пятой авеню. Ребенок.
Каково это – хотеть? Больно? Или восхитительно? Хотят ли люди хотеть? Или они хотят хотеть больше ничего не хотеть?
Принесли гуактопус; если идешь в «Ла Баллену», надо обязательно заказать гуактопус. Билл рассказал, как впервые попробовал гуактопус в «Ла Баллене» в центре города. Тогда он был присяжным в суде, и они с другим парнем из присяжных пошли туда на обед. Как его звали? Феликс. Что с ним стало? Одно время они были в друзьях на фейсбуке, да и до сих пор в друзьях. Надо как-нибудь написать ему. В общем, это случилось задолго до того, как фуд-блоги сделали гуактопус популярным. Теперь его подают везде. Неудивительно: очень фотогеничное блюдо. Загляните в инстаграм[8] – там тысячи фотографий гуактопусов. Вряд ли миру нужен еще один снимок, но Питтипэт все равно достала телефон.
– Погодите, не ешьте.
Элис положила чипс на пустую тарелку. Питтипэт сделала фото, потом еще одно для верности и наставила телефон на Элис.
– Улыбочку!
– Ладно. – Та поспешно улыбнулась.
Щелк. Питтипэт проверила снимок.
– Симпатично получилось. Отправлю тебе. – Элис кивнула. – Ужасно жаль, что так вышло с твоей квартирой. Но ведь через год ты уже будешь жить в общежитии, верно?
– Почему?
– Медицинский факультет, – напомнила Питтипэт. – Кстати, как дела с поступлением?
ПЕРВОЕ ИМЯ.
– Ах да! Все в порядке.
Билл оторвался от «Маргариты».
– Я бы вернулся в университетские времена. Было бы здорово. – Он сказал это таким тоном, будто увидел за соседним столиком шкворчащую фахиту[9] и хотел бы заказать такую же.
ДИНЬ! Элис взглянула на телефон: Питтипэт прислала ей фотографию. Странное дело – девушка на снимке выглядела счастливой. На лице сияла удивленная улыбка, в мягких солнечных лучах высветились веснушки. На мгновение Элис подумала, что невестка запечатлела ее истинную сущность, которую она тщательно скрывала даже от самой себя, – спокойную, довольную жизнью. Только потом вспомнила: это не ее истинная сущность. Она не спокойна. Не довольна жизнью.
Но все равно сохранила фото. Подойдет для аватарки.
Стоял теплый день, с Гудзона дул приятный ветерок, поэтому трое Квиков решили прогуляться по Риверсайд-парку до дома Билла и Питтипэт на Сто тринадцатой авеню. Деревья покачивали ветвями, будто в танце, между листьями вспыхивали бесчисленные солнечные искры. Билл восхищенно озирался, словно наблюдал подобное впервые.
– Странно видеть его таким, – сказала Элис. Они с Питтипэт шли на пару шагов позади Билла, но разговаривали достаточно громко, чтобы он мог их слышать.
– В смысле, странно вообще его видеть?
– Да. Странно вообще его видеть. – Элис рассмеялась.
– Я просто радуюсь тому, что он рядом, – отозвалась Питтипэт. – Скоро он найдет себе новое увлечение и снова обо мне забудет.
Билл повернулся к ним.
– Ни за что.
– Да ладно, – сказала Элис. – Твоя фишка в том, что тебе постоянно нужна фишка. Твоей фишкой было «ХочуВотЭто». Скоро появится новая.
– Не нужна мне никакая фишка.
– Еще как нужна. У тебя всегда была какая-нибудь фишка. В старшей школе – барабаны, до этого – игрушечные поезда.
– Игрушечные поезда? – со смехом переспросила Питтипэт.
– Это было минутное увлечение, – ответил Билл. – И не нужна мне никакая фишка. Я устал крутиться как белка в колесе. С меня довольно.
Они пошли дальше.
– Какие на сегодня планы? – поинтересовалась Питтипэт у Элис.
– Иду смотреть квартиру. Кстати, это недалеко – на углу Сто одиннадцатой и Амстердам-авеню.
Питтипэт неожиданно обрадовалась.
– Ой, как здорово! Мы будем соседями! Район тебе понравится. Здесь нет крутых ресторанов, зато есть хорошие рестораны, и некоторые из этих хороших довольно круты.
– Не сомневаюсь.
– Риверсайд-парк очень красивый, рядом Колумбийский университет. В общем, колоритное местечко. Как вон тот парень. – Питтипэт указала на молодого человека на другой стороне улицы, прогуливающегося вдоль каменной ограды парка, – большого, похожего на медведя, с длинными черными волосами и бородой, в черном пальто, совсем не подходящем для сегодняшней теплой погоды. – Мы постоянно его встречаем. Билл называет его Вездесущим. Ты его раньше видела?
– Нет, – ответила Элис.
– Еще увидишь. И не только в этом районе. Мы замечаем его по всему городу. Однажды я встретила его даже в Бэттери-парке.
Вездесущий, будто услышав, что речь идет о нем, посмотрел в их сторону, но прежде чем Элис и Питтипэт успели смущенно улыбнуться, снова уставился себе под ноги, словно мучительно размышляя над трудноразрешимой задачей. «Интересно, о чем он думает?» – спросила себя Элис, однако не успела над этим поразмыслить, потому что едва не врезалась в Билла.
Тот остановился перед непримечательным невысоким строением, похожим на старую муниципальную школу, невесть как затесавшуюся между роскошными зданиями Риверсайда. Казенные бетонные ступени вели к входной двери, рядом с которой располагалась широкая терраса. В этом здании не было решительно ничего интересного, за исключением стоящей на террасе позеленевшей бронзовой статуи средневекового буддийского монаха.
Табличка гласила, что это Синран Сёнин, японский монах, живший в двенадцатом веке.
Все трое молча смотрели на исполинскую статую.
– Синран Сёнин, – наконец произнес Билл. – Давно он здесь стоит?
Никто не знал.
– Я четыре года здесь живу. Как же я не замечал Синрана Сёнина?
Опять же никто не знал. Они пошли дальше.
Расставшись с Биллом и Питтипэт на углу Риверсайд-драйв и Сто одиннадцатой улицы, Элис направилась вверх по склону холма. От влажного воздуха теснило в груди. В душу неумолимо закрадывалось беспокойство. Элис была рада повидаться с братом. С ним она чувствовала себя свободно. У него всегда находилось доброе слово, да и на подарки он не скупился. Однако после дня, проведенного в его тени, на нее обрушивалась пустота. Билл – взрослый, и не просто взрослый, а сделавший карьеру и успешно ее завершивший, практически пенсионер. У него красавица-жена и квартира в доме со швейцаром, а она, Элис, до сих пор работает няней.
На противоположной стороне улицы две женщины в зеленых медицинских костюмах пили кофе в уличном кафе.
Все, что нужно, – поступить на медицинский факультет. Элис уже двадцать восемь. Это последний шанс на поступление, последняя возможность стать врачом. Скоро Билл и Питтипэт заведут ребенка – они намекали, что этот волнительный проект может стартовать уже осенью. Элис с радостью готова была стать тетушкой, но мысль о том, что она сама совершенно не устроена в жизни, приводила ее в ужас.
«Надо зарегистрироваться, – сказала она себе. – Прямо сейчас. Здесь, на улице, под солнышком».
Элис достала телефон, кликнула на закладку и открыла анкету.
ПЕРВОЕ ИМЯ: Элис. Готово!
ВТОРОЕ ИМЯ: Каллиопа.
Ее отец увлекался историей Древней Греции, в результате ей досталось греческое имя. В детстве, когда Элис что-то ломала или проливала, мама называла дочку Элис Катастрофа Квик. Элис обижалась, и с каждым разом расстояние между ней и матерью становилось чуть больше. Папа пытался убедить ее, что катастрофа – далеко не всегда плохо, но девочка не верила. Это такое понятие из греческой драмы, сама почитай, говорил он, даже специальное слово есть. Какое же? Элис не помнила. Она открыла «гугл». Катастрофа – финальная часть классической трагедии, следующая после протасиса, эпитасиса и катастасиса. Но разве катастрофа может быть хорошей? Элис загуглила «хорошая катастрофа» – да, вот оно, слово, которое уже пятнадцать лет как стерлось из памяти: «эвкатастрофа». Посмотри на себя, эвкатастрофа. Неожиданное решение неразрешимой проблемы. Эвкатастрофу часто путают с «богом из машины»[10], потому этот термин часто используют в уничижительном смысле, ведь бог не может находиться в машине, в жизни так не бывает. Пора заниматься, Гуничка.
АДРЕС: 345 Ист-… погодите, я же там больше не живу. Что написать – адрес Билла или все-таки прежний адрес? Рано или поздно ей удастся подыскать квартиру, и она организует пересылку почты по новому месту жительства. В конце концов, разве Келли сложно подержать у себя пару писем для изгнанной подруги? А они с Келли еще дружат? Элис вспомнила, что не лайкнула объявление о помолвке, зашла в фейсбук с намерением поставить лайк, чтобы не забыть, но обнаружила, что ее отметили на фотографии. Это был старый снимок Элис и ее подруги Мередит, сделанный много лет назад, в те времена, когда они вместе выступали в Карнеги-холле. Мередит часто постила подобные фотки, и Элис злилась. Вот они на снимке – Мередит со своей скрипкой, Элис за роялем, две маленькие девочки на огромной сцене, невероятно серьезные, отчаянно старающиеся выглядеть взрослыми. Господи, какая она тогда была целеустремленная. Ничто не могло ее остановить, даже Рахманинов потерпел поражение. Тяжело теперь смотреть на детские фотографии. Но еще тяжелее не смотреть.
– Элис?
Элис вернулась к реальности и обнаружила себя на крыльце дома 507 по Западной Сто одиннадцатой улице. Она прошла по Сто одиннадцатой до Бродвея, по привычке свернула с Бродвея на Сто девятую, исправилась и двинулась на восток по Сто девятой до Амстердам-авеню, затем по Амстердам-авеню, мимо бара «Проблейз», мимо «Пекарни», далее на запад по Сто одиннадцатой и успела пройти еще четверть квартала – все это не отрываясь от телефона. Как ее не сбили на дороге? Удивительно. Как бы то ни было, ей удалось дойти до нужного места, а рыжеволосая женщина, только что назвавшая Элис по имени, – именно та, кого она ищет.
– Да, это я. Привет. Рокси?
Рокси предупреждающе подняла палец («погоди секунду»), ибо внимание девушки было приковано к собственному телефону. Она явно печатала что-то важное. Около минуты они молча стояли на пороге. Царила тишина. В однообразных бетонных зданиях присутствовало некоторое очарование старости. Вдали, за Амстердам-авеню, высилась серая громада собора Святого Иоанна Богослова. Элис часто проходила мимо него, но ни разу не заглядывала внутрь. Может, если поселится здесь, то заглянет. Она несколько лет не была в церкви. Три года. Рокси все еще печатала. Триста знаков. Триста пятьдесят. Большие пальцы непрерывно двигались, словно лапки маленькой собачки на пробежке.
– Я… дико… извиняюсь. – Она нажала кнопку «Отправить» и повернулась к Элис. – Я опоздала. Задержали на работе. Я работаю в мэрии. Если мэр тебе не нравится, ничего страшного.
– Потому что мне понравится, что он со мной сделает?
Рокси не улыбнулась в ответ на заезженную шутку.
– Именно. Мне он тоже не нравится, честно сказать. Как и то, что он делает. Значит, Элис?
– Да. Привет.
– Привет. Заходи.
Они вошли в дом. Элис направилась к массивной дубовой лестнице в конце коридора, но Рокси ее остановила.
– Сюда. – Она указала на маленькую дверь, за которой скрывалась узкая лестница, ведущая вниз.
– В подвал?
– Формально помещение считается нежилым, – ответила Рокси.
Элис представила, как было бы здорово, если бы комната за дверью оказалась удивительной – роскошной, но в то же время уютной, какую совершенно не ожидаешь увидеть в подвале. Да, было бы замечательно.
Но нет. За дверью находилось темное влажное помещение. Обитые фанерой стены и занавески на узких окошках создавали некоторую иллюзию, однако затхлый холодный воздух тут же ее развеивал: это подвал, тщетно пытающийся прикинуться жильем.
Впрочем, Элис не сразу заметила. Первое, что она заметила, было первое, на что Рокси буднично ткнула пальцем, словно в стандартное украшение городского жилища.
– Да, у нас на кухне голубое дерево.
В середине кухни, от пола до потолка, торчал толстый дубовый ствол, выкрашенный в небесно-голубой цвет.
– Ничего себе! – удивилась Элис. – Откуда он здесь взялся?
– Сдавался вместе с квартирой, – лаконично ответила Рокси. Прояви она чуть больше любопытства, ей стало бы известно, что сто лет назад здание было воздвигнуто вокруг дерева и опиралось на него, как на колонну. Шли годы, дом проходил типичный жизненный цикл нью-йоркского жилья – ремонт, обветшание, ремонт, обветшание, – и со временем все прочие части дерева постепенно исчезли. То, что осталось в подвале, перегораживая кухню, было последним остатком могучего дуба. Десятифутовый ствол тихо коротал свой век среди водогреев и мышеловок, пока кому-то не пришла в голову мысль подзаработать деньжат и превратить подвал в нелегальное жилое помещение под сдачу. Стены обили фанерой, навесили двери, а ствол покрасили краской цвета неба, которое дубу уже не суждено увидеть.
Вот то немногое, что мне известно о голубом дереве. Оно упоминается в самиздатовских воспоминаниях Брайана Лэнигана тысяча девятьсот семьдесят седьмого года о пребывании в Колумбийском университете. Он не указал точный адрес, но описал «очаровательные катакомбы, которые я снимал с подругой тем летом (1958) с великолепным голубым деревом на кухне». В восьмидесятых нет никаких сведений о дубе, он появляется только в девяносто четвертом, в объявлении студента-компьютерщика по имени Джамиль Уэбстер: «Ищу соседа, 2-к кв. в пдвл, рядом с универом (с голубым деревом) 650/мес. Тусовщикам не беспокоить». Откликнувшийся на объявление Дурной Хорек прожил с Джамилем два года. В две тысячи третьем Абигейл Дэвис, обитавшая здесь за шесть арендаторов до Рокси, наконец сфотографировала голубое дерево – точнее, снялась на его фоне со своими соседями Полом Мальмштейном и Робом де Винтером. Она запостила фотографии на «Френдстере»[11] с подписью: «Готовимся отмечать выпускной!!!» Члены закрытого клуба хранителей голубого дерева имели между собой мало общего, их объединяло лишь чувство избранности, связанное с тем, что у тебя в квартире растет единственное в городе голубое дерево. Так оно и было (по крайней мере, на Манхэттене; еще одно есть в подвале на Эйнсли-стрит, в Бруклине, но это не считается).
Дуб произвел на Элис огромное впечатление. Тур по квартире продолжился.
– В общем, это кухня, – сказала Рокси, не отрываясь от телефона. – Ванная. Моя комната. Твоя комната, если ты не чокнутая. Ты ведь не чокнутая?
– Во всяком случае, не буйная.
Рокси это понравилось. Она как следует оглядела Элис.
– Откуда мы знаем друг друга?
– Зигги Розенблат.
– Ты знакома с Зигги?
– Да, мы познакомились на Гавайях. Мы не то чтобы близко знакомы. В друзьях на фейсбуке. Я как раз ищу жилье, а он репостнул твое объявление, и я решила… – Элис продолжала говорить, только Рокси не слушала – она писала Зигги, который в это время находился на пляже на другом краю света и давал утренний урок серфинга. Его ученики, четыре белобрысых немецких паренька, видимо, братья, внимательно слушали, а Зигги, как это было у него заведено, отступил от объяснения техники и вещал про поиск собственного пути и про то, как древние полинезийцы открыли Гавайи.
– Они ориентировались по звездам, – говорил Зигги. – Еще по ветру, по движению океана, но в основном все-таки по звездам. Храбрые мореходы приплыли сюда с Таити на огромных деревянных каноэ. Разве не круто?
Немцы не поняли. У Зигги зажужжал телефон.
– Подумайте над этим, парни.
Он смахнул с экрана песок и увидел сообщение от бывшей одноклассницы Роксаны Миао.
– Элис Квик. Что о ней скажешь?
Ему особо нечего было сказать об Элис Квик. Они познакомились в каком-то баре в Лахайне – то ли в «Спанкис», то ли в «Грязной обезьяне». Их объединяло одно: оба выросли неподалеку от Нью-Йорка – она в Вестчестере, он в Нью-Джерси. Местные считали их ньюйоркцами, а они шутили, что если об этом прознают настоящие нью-йоркцы – немедленно укажут им на их законное место, работягам понаехавшим.
Элис показалась Зигги странноватой, но симпатичной. Не красотка, просто милая девчонка, которую разглядишь как следует лишь после нескольких дней знакомства, – это клево и необычно, особенно в пляжном городке, где красоток пруд пруди. Как-то вечером он даже попытался поцеловать ее на пляже у костра, или только захотел поцеловать. В общем, ничего у них не получилось – так обычно и бывает. В мире полно девушек и парней, и по неизвестной причине именно эти две орбиты не пересеклись. А потом у Элис в семье приключилось какое-то несчастье, и ей пришлось вернуться домой. Отношения Элис и Зигги превратились в немного грустный и щемящий род знакомства: друг из фейсбука, с которым ты никогда больше не встретишься.
В данный конкретный момент Зигги не был склонен к глубоким размышлениям – на него восторженно пялились четверо немецких мальчишек. Поэтому он написал: «Элис! Классная девчонка».
Ему вспомнилась еще одна подробность. Они с Элис сидели на террасе, курили косячок, и она рассказывала ему, как в детстве играла на фортепиано и даже выступала в Карнеги-холле.
– Играет на пианино, – добавил он.
– Да хоть на укулеле. Ну, пока, – ответила Рокси.
Зигги продолжил урок, а на другом краю земли Элис завершила свой рассказ:
– Вот так я познакомилась с Зигги. Мы не то чтобы большие друзья. Я уже давно с ним не общалась.
– Ага, я тоже, – сказала Рокси. – Зигги говорит, ты играешь на пианино. Громко?
Элис удивилась. Кажется, она не рассказывала об этом. Может, один раз. Странно, что он помнит.
– Э-э нет. То есть раньше играла. Давно, когда училась в школе. Я серьезно занималась музыкой, но потом бросила. – Она решила, что нужно объяснить как следует. – Чтобы стать настоящим пианистом и выступать, требуется к определенному возрасту достичь определенного уровня мастерства. А я его не достигла. Или достигла, не знаю. На самом деле просто порвала с музыкой. Это болезненная тема.
Рокси увлеченно читала электронное письмо.
– Ага, ладно. Если захочешь поиграть, играй тихо или в мое отсутствие. У тебя есть наушники?
– Я уже восемь лет не играла. Наушники не понадобятся. Но я должна предупредить – у меня есть птица, кенар, правда, он очень тихий. Немой. Вообще не поет. Так что и здесь наушники не нужны.
Элис неуверенно засмеялась. Рокси не ответила. В ее телефоне происходило нечто, требующее внимания.
– Черт, – сказала она. – Элис, ты меня прости, я капитально опоздала на работу. Работаю в мэрии, я уже говорила?
– Да, – ответила Элис. – Звучит круто.
– Что верно, то верно. Только из-за этого и не увольняюсь. В общем, мне пора. Значит, никакого громкого пианино?
– Никакого громкого пианино. У меня и пианино-то нет.
– Здорово. В противном случае – наушники.
– Договорились. – Элис показала большой палец.
Рокси принялась надевать сапоги. До Элис дошло, что она вот-вот останется одна в чужой квартире. Или теперь это ее квартира? Непонятно.
– Вот и славненько. Твой ключ на холодильнике, – пояснила Рокси, закрывая за собой дверь. На лестнице раздался стук каблуков.
В комнате стало тихо. Элис коснулась голубого дерева. Оно было гладким и прохладным.
Пришло сообщение от Рокси:
– Мне ужасно неловко, ведь мы только что познакомились, но не могла бы ты сделать мне громадное одолжение?
«Пора заниматься, Гуничка», – послышался тихий голос. На остаток дня планов не было. Если поехать в центр, забрать чемоданы и клетку с Гэри, можно уложиться за час. Потом перекусить, и впереди будет целый вечер, чтобы заполнить анкету для поступления.
Но это же просит новая подруга.
– Конечно, что за одолжение? – написала Элис. Потом подумала и стерла «конечно». Однако так выглядело слишком резко. Она вернула «конечно» и нажала кнопку «Отправить».
– Супер! В общем, я познакомилась с парнем на «Флиртариуме». С виду вроде нормальный. Он хочет поужинать вместе.
– Странно.
– Знаю. Не думаю, что он из тех типов, которые приковывают девушек цепями к батарее, но знаешь, кто так думал?
– Девушки, которых приковали цепями к батарее?
– Вот именно. Короче, если ты не очень занята сегодня вечером, не могла бы ты прийти в ресторан, где мы с ним договорились поужинать, и просто побыть рядом?
– Типа на всякий случай?
– Ага. Пока я не скажу, что ты можешь идти. Буду безумно тебе благодарна.
– Ладно, – ответила Элис. – Надеюсь, это не на целый вечер.
Рокси прислала ей охапку сердечек.
– Спасибо огромное! А, вот еще что. Я забыла потушить свечи в моей комнате. Задуй их, пожалуйста.
Элис вошла в катастрофически захламленную комнату Рокси, освещенную романтическим светом. На подоконнике, в опасной близости от розовых занавесок, обнаружились две свечи. Элис дунула, они погасли, знаменуя рождение новой дружбы.
Билл завороженно глядел на меднокожего с прозеленью Синрана Сёнина. Тот строго, но всепрощающе смотрел на него из-под широких полей такухацугасы (как Билл только что выяснил, именно так называется этот головной убор).
Для жителей добуддийской Японии, страны с первобытными технологиями и первобытными же суевериями, статуя считалась воплощением бога. Со временем процесс создания человеческого образа из бронзы, железа или дерева утратил ореол волшебства, однако пустые бронзовые глаза статуи до сих пор несли в себе силу, от которой у Билла задрожали колени, хотя он смотрел не на оригинал, а на копию с копии – фотографию в «Википедии».
Билл с женой жили в доме 404 по Риверсайд-драйв, острым зубом пронзающем небеса на западной окраине района Морнингсайд-Хайтс. Их квартира располагалась на последнем этаже. Большую часть дня из панорамных окон открывался великолепный вид на реку Гудзон и Палисады Нью-Джерси[12], однако по вечерам в комнату проникали раскаленные докрасна лучи заходящего солнца, выбеливая картины и высвечивая пыль. В такие часы в гостиной тяжело было находиться: свет казался агрессивным, ожесточенным, отрицающим законы физики. В конце концов разгневанное светило скрывалось за офисным зданием или жилым домом где-то в Нью-Джерси, и внезапно присмиревшее небо расцвечивалось всеми оттенками оранжевого и фиолетового. Тогда Билл и Питтипэт сонно устраивались на диван с видом на очередной шедевр, созданный природой, и пялились в телефоны.
– Милая, – позвал Билл.
– Да? – откликнулась Питтипэт, не отрывая взгляда от фотографий квартиры на Пятой авеню, выставленной на продажу.
– Помнишь статую Синрана Сёнина, которую мы видели?
– М-м-м…
– Знаешь, откуда она?
Это общий лифт или только для этой квартиры? Непонятно.
– Из Японии?
– Ага. А знаешь, откуда именно?
– Откуда?
– Из Хиросимы.
– Ничего себе.
– Вот именно! Представляешь, уцелела после взрыва бомбы.
– Атомной?
– Да. От нее до сих пор немного фонит.
– Ни фига себе! – восхитилась Питтипэт. – В смысле, поразительно! Кстати, я, похоже, нашла нам новую квартиру.
– Статую подарило правительство Японии.
– Только послушай: три тысячи триста квадратных футов[13]. Четыре спальни, пять санузлов.
– И теперь она стоит перед буддийским храмом в восьми кварталах от нашего дома.
– Швейцар. Вид на парк.
Билл взволнованно поерзал на месте.
– Как же так? Почему я ничего не знаю о буддизме? Мне тридцать два года, я образованный успешный человек. Я должен хотя бы что-то знать об одной из величайших мировых религий.
– О-о, виртуальный тур!
Билл снова уткнулся в телефон. Он напечатал: «Что такое буддизм?», запустил этот вопрос в бескрайний космос информации и получил огромную порцию знаний, которую даже при желании не смог бы постичь. Научно-популярный сайт. Познавательная электронная книга. Интернет-магазин, продающий бусы и натуральные масла. Трейлер документального фильма. Детский мультик. Билл дрейфовал среди хаоса, пока вдали не блеснул спутник – ссылка на лекцию Карла Шимицу, почетного профессора Колумбийского университета.
Билл надел наушники. За кафедрой стоял пожилой мужчина. Он выглядел необычайно хрупким; казалось, если бы не пиджак и свитер, превосходившие возрастом почти всех присутствовавших студентов, он непременно рассыплется в пыль.
Лектор спросил:
– Что такое буддизм?
Студенты молчали.
– Что такое буддизм?
Послышался шепот. Вопрос риторический или он действительно хочет услышать ответ?
– Я читаю данный курс уже тридцать четыре года, – ко всеобщему облегчению, продолжил профессор, – но так и не смог найти подходящего ответа. Буддизм – религия, восходящая к учению человека по имени Сиддхартха Гаутама. Но не только. Это вера, дающая единственно возможный путь к просветлению. Но не только. И не столько.
Билл уже влюбился. Телом он находился на диване, однако душой пребывал в аудитории, в первом ряду, восхищенно слушая профессора. Тот откашлялся и продолжил:
– Если взглянуть на различные школы буддийской мысли…
Питтипэт стояла в роскошной гостиной довоенного небоскреба.
– …несравнимо разные по времени, местоположению, методологии…
Поворот – и комната предстала в виде панорамы, устремленной в бесконечность. Питтипэт представила мультизональную систему кондиционирования; по коже пробежал холодок.
– …трудно представить, что между ними есть нечто общее.
Билл и Питтипэт, сидя бок о бок, находились в двух разных помещениях.
– Однако существует связь, объединяющая все течения. Это вопрос: что реально?
И снова – он спрашивает или рассказывает? Губы Билла шевельнулись.
Профессор ткнул себя пальцем в грудь.
– Я реален? Вы реальны? Аудитория реальна? Вот эта кафедра – реальна? – Он постучал костяшками пальцев по столешнице, достаточно сильно, чтобы все в зале услышали. – Выглядит довольно реальной. Но так ли это?
Элис сидела в баре ресторана, потягивая через трубочку диетическую колу. Ресторан «Каштановый скунс» был из тех средних заведений, что встречаются где-то в середине квартала в Среднем Манхэттене, мимо которых проходишь и думаешь: «И кто сюда ходит?» В бутылках на полке бара отражался свет свечей, слышались негромкие разговоры немногочисленных посетителей. Рокси еще не пришла. Насколько Элис могла судить, Боб тоже.
– Все это – реально?
В бар вошел мужчина и сел за стойку через табурет от Элис. Он был старше нее, с гладкой кожей и круглым мальчишеским лицом. Мужчина улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ. Он прищурился, вгляделся, словно сверяясь с фотографией из интернета (платье и водопад рыжих кудрей). Не совпало. Мужчина заказал себе напиток. Элис продолжила пить колу.
– В корне нашего исследования, – произнес старый профессор, – лежит предположение, что мы живем не в одном мире, а в двух.
Рокси поспешно цокала каблучками по бесконечному асфальту. Черничный маффин. Чихуахуа. Чихуахуа. Маффин. Чихуахуа.
– Мы описываем эти два мира, используя антонимы. Материальный и нематериальный.
Питтипэт решила взглянуть на эту квартиру собственными глазами. Надо связаться с риелтором, который ее продает. Красивый мужчина. Наверняка поинтересуется, есть ли у них с Биллом свой агент. Пока нет.
– Временный и постоянный. Внешний и внутренний.
Мередит. Дуэт.
Курсы последипломного образования.
Потолочные карнизы. Настоящая лепнина?
Чихуахуа. Чихуахуа.
Лед в стакане Боба поглощает тепло напитка.
– Ключевая задача – в буддизме, в нашем курсе, в жизни вообще, – разбираться, где какой мир.
Черничный маф…
Рокси сделала шаг назад. Высокие каблуки подломились, и она со всего маху шлепнулась прямо на копчик. Швейцар громко расхохотался – любой поступил бы так же, увидев, как женщина, уткнувшаяся в телефон, налетела на столб и упала. Тем же вечером он еще раз посмотрит видео с камеры наблюдения и снова посмеется, но сейчас, между двумя приступами веселья, мужчина понял, что это не смешно, и поспешил на помощь.
Рокси кое-как поднялась на ноги. Из носа горячей волной хлынула кровь. Похоже, он сломан. Блин. Блин, блин, черт. Ох…
В чем секрет Мередит? Как ей это удается? Каждый раз, когда она появлялась в городе, Элис получала от нее приветливую эсэмэску. Они шли ужинать, обменивались новостями, Мередит рассказывала о своей удивительной жизни, а Элис молча жевала, пытаясь подавить отчаяние из-за того, что ей нечем поделиться. Когда-то они с Мередит шли по одному пути. Инструменты разные, но путь – один, к успеху. Элис сошла с дистанции, а подруга преодолела все препятствия. Она никогда не сдавалась, не теряла голову, не сбегала на Гавайи, не плыла по течению. Теперь Мередит добилась высот, позволяющих блистать в соцсетях. Фейсбук – настоящий рай для успешных людей, Эдемский сад для тех, кто состоялся в профессии, счастлив в браке или произвел на свет здорового малыша. Страничка Мередит в фейсбуке буквально сочилась ложной скромностью и самолюбованием. Вот Мередит держит какую-то награду: «Куда мне ее поставить? У меня даже каминной полки нет!» Фотография с афиши – симфонический оркестр Сан-Франциско открывает новый сезон: «Фотосессия – сущий кошмар. Как только удалось вылезти из платья, тут же съела чизбургер». Большая статья в разделе «Секция струнных» журнала «Нью-Йоркер»: «Надо же, я и забыла, что дала это интервью!» Достаточно одного взгляда на фото Мередит, воплощение изысканной грации, чтобы понять: читать статью будет болезненно.
Элис кликнула ссылку.
«– Почему скрипка?
– Это мой первый инструмент. В скрипке есть нечто особенное, не правда ли? Струнные – наиболее человечная группа инструментов, – изрекла Мередит. – У них есть голоса. Считается, что к человеческому голосу ближе всего по тембру виолончель, но к моему ближе скрипка. Когда я играю, не нужно дуть, как в трубу или гобой: у скрипки свое дыхание, точно она живая. Да, этот инструмент почти личность. Знаете, как очень умный пудель или обезьянка в зоопарке; она печально смотрит на тебя, и ты будто заглядываешь ей в душу. С одной стороны, обезьянка горюет, потому что заперта в клетке, с другой стороны, ее почти человеческая душа заключена в теле животного. Она практически человек, но не совсем, – вот и тоскует из-за этого “не совсем”. ДНК шимпанзе на девяносто девять процентов совпадает с нашим, однако они – это они, а мы – это мы. Этот один процент – пропасть, которую не преодолеть; им остается лишь беспомощно смотреть на нас с той стороны, где тебя запирают в клетку, надевают дурацкую шляпку и заставляют танцевать. Голос моей скрипки тоже преисполнен печали о том, что она – всего лишь деревянный инструмент, которому никогда не стать человеком. Именно поэтому в нем столько тоски. Я назвала ее Пиноккиа».
Господи, Мередит, замолчи уже, твой снобизм невыносим. То, что ты опубликовала интервью на своей страничке, – вот что ввергает в печаль. Статья Элис не понравилась, но она все равно поставила лайк, как и остальные двести восемнадцать друзей Мередит. Откуда у нее двести восемнадцать друзей?