Карл Генрих Маркс
Капитал. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Манифест Коммунистической партии
Однако не следует смешивать труд, сберегаемый машиной, с заработной платой. Предположим, что машина вытесняет 150 рабочих и сама стоит ровно столько, сколько составляет годовая плата вытесненных ею 150 рабочих, скажем – 30 000 руб. Но эти 30 000 руб. представляют денежное выражение отнюдь не всего труда, выполненного и присоединенного к предмету труда этими 150 рабочими, а только той части их годового труда, которая для них выражается в заработной плате. Они получили в течение года 30 000 руб., но дали за это большую стоимость, чем 30 000 руб. Напротив, денежная стоимость машины, 30 000 руб., служит выражением всего труда, затраченного на ее производство, в каком бы отношении ни образовал этот труд заработную плату рабочего и прибавочную стоимость капиталиста. А если так, то стоимость машины меньше, чем стоимость, произведенная раньше 150 рабочими. Следовательно, хотя бы машина и стоила столько же, сколько замещаемая ею рабочая сила, тем не менее овеществленный в ней труд всегда много меньше замещаемого ею живого труда.
Если рассматривать машину исключительно как средство удешевления продукта, то граница ее применения определяется тем, что труд, которого стоит ее производство, должен быть меньше того труда, который замещается ее применением. Поясним это цифрами: в вышеприведенном примере 150 рабочих получили в течение года 30 000 руб. заработной платы и дали за это труд в общем, скажем, на 60 000 руб. (прибавочную стоимость считаем равной 100 % их заработной платы). Поскольку изготовление машины стоит меньше 60 000 руб., ее применение было бы выгодно для общества, так как она сберегает труд. Однако у капиталиста расчет будет иной. Так как он оплачивает не применяемый труд, а стоимость применяемой рабочей силы, то за рабочую силу 150 человек он заплатит только 30 000 руб., и потому для него применение машины будет нецелесообразно, пока она будет стоить больше 30 000 руб. (Поэтому в коммунистическом обществе поприще для применения машин было бы гораздо шире, чем в буржуазном.) Для капиталиста при исчислении издержек производства имеет значение лишь действительно уплаченная заработная плата. Эта последняя различна в различных странах за одинаковое количество труда; в то же время она изменяется, так как то падает ниже, то поднимается выше стоимости его рабочей силы. Поэтому в Англии в настоящее время изобретаются машины, которые находят себе применение только в Северной Америке, подобно тому как Германия XVI и XVII вв. изобрела машины, которые применялись только в Голландии, и подобно тому как некоторые французские изобретения XVIII в. были использованы только в Англии. Сама машина в странах более старых по развитию своим применением в некоторых отраслях предприятий производит такой избыток труда в других отраслях, что в последних заработная плата опускается ниже стоимости рабочей силы, и это препятствует применению машин. В некоторых отраслях английской шерстяной мануфактуры детский труд за последние годы сильно сократился, местами почти совершенно вытеснен. Почему? Фабричный закон заставил ввести две смены детей, из которых одна попеременно работает 6 часов, другая 4 часа или каждая только по 5 часов. Но родители не хотели продавать half-times (полурабочих) дешевле, чем раньше продали full-times (полных рабочих). Отсюда замена полурабочих машинами. До запрещения в рудниках подземного труда женщин и малолетних (моложе 10 лет) капитал находил столь согласным со своим моральным кодексом, а особенно со своим гроссбухом заставлять голых женщин и девушек, часто вместе с мужчинами, работать в угольных и других копях, что он лишь после этого воспрещения обратился к машинам. Янки изобрели машины для разбивания камня. Англичане их не применяют, потому что «несчастные» («wretch» – техническое название английской политической экономии для земледельческих рабочих), выполняющие эту работу, получают оплату за такую ничтожную часть своего труда, что машины удорожили бы производство для капиталистов. В Англии для тяги барок по каналам и т. п. работ иногда вместо лошадей все еще применяются (в 1863 г.) женщины, потому что труд, необходимый для производства лошадей и машин, представляет математически определенную величину, труд же, необходимый для содержания женщин из избыточного населения, ниже всякого расчета. Поэтому нигде нет более бесстыдного расточения человеческой силы на всякие бессмысленные пустяки, чем именно в Англии, в стране машин.
Глава 10
Влияние успехов техники на положение рабочего класса
А) Женский и детский труд
Поскольку машины делают мускульную силу излишней, они становятся средством для того, чтобы применять рабочих без мускульной силы или с недостаточным физическим развитием, но с более гибкими членами. Поэтому женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин! Таким образом, это мощное средство замещения труда и рабочих немедленно превратилось в средство увеличивать число наемных рабочих, подчиняя непосредственному господству капитала всех членов рабочей семьи без различия пола и возраста. Принудительный труд на капиталиста не только захватил время детских игр, но овладел и временем свободного труда в домашнем кругу, в установленных нравами пределах, для нужд самой семьи[32].
Стоимость рабочей силы мы определили рабочим временем, необходимым для существования не только отдельного взрослого рабочего, но и рабочей семьи. Привлекая к работе машины, понижают стоимость рабочей силы мужчины. Быть может, купля семьи, раздробленной на 4 рабочие силы, стоит дороже, чем раньше стоила купля рабочей силы одного только главы семьи, но зато теперь 4 рабочих дня заступают место одного. Для существования одной семьи теперь четверо должны доставлять капиталу не только труд, но и прибавочный труд. В 1845 г. один английский писатель сообщал: «Количественное возрастание рабочих было велико благодаря усиливающейся замене труда мужчин трудом женщин и особенно труда взрослых трудом малолетних. Три девочки 13-летнего возраста, с заработной платой от 6 до 8 шилл. в неделю, заменяют взрослого мужчину, плата которого колеблется от 18 до 45 шилл.». Так как без некоторых функций семьи, например присматривания за детьми и кормления их, невозможно совсем обойтись, то матерям, отнятым капиталом, приходится так или иначе нанимать заместителей. Работы, которых требует потребление семьи, например шитье, починку и т. д., приходится заменять покупкой готовых товаров. Следовательно, уменьшению затраты домашнего труда соответствует увеличение денежных затрат. Поэтому издержки производства рабочей семьи возрастают и уравновешивают увеличение дохода. К этому присоединяется то обстоятельство, что делаются невозможными экономия и целесообразность в пользовании средствами существования и в их приготовлении[33].
Изменяется и форма договора между рабочими и капиталистами, с тех пор как капитал начинает покупать незрелых и полузрелых. Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которой он располагал как формально свободная личность. Теперь он продает жену и детей. Он становится работорговцем. Спрос на детский труд часто и по форме приближается к тому спросу на негров-рабов, образчики которого мы привыкли встречать в объявлениях американских газет. Даже самые последние (1864–1866) отчеты Комиссии по детскому труду отмечают поистине возмутительные и чисто рабовладельческие черты в отношении рабочих-родителей к барышничеству детьми.
Последствием вызванного таким образом разложения семейной жизни является колоссальная смертность детей рабочих в первые годы их жизни. В Англии существует 16 регистрационных округов, в которых на 100 000 родившихся живыми детей до одного года приходится в среднем выводе только 9000 смертных случаев в год (в одном округе всего 7047):
в Гу, Вольфергэмптоне, Эштон-андер-Лайне и Престоне – от 24 000 до 25 000; в Ноттингеме, Стокпорте и Бредфорде – от 25 000 до 26 000; в Уисбиче – 26 000; в Манчестере – 26 125[34]. Как показало официальное санитарное исследование в 1861 г., причиной высокой смертности грудных младенцев являются, оставляя в стороне местные условия, главным образом занятие матерей вне дома и вытекающие отсюда недостаток попечения о детях, плохое обращение с ними, между прочим несоответствующее или недостаточное питание, кормление препаратами опия и т. д.; к этому присоединяется противоестественное отчуждение матерей от своих детей, а за ним – и преднамеренное недокармливание и отравление. Напротив, в таких земледельческих округах, «где женщины наименее заняты, процент смертности (грудных младенцев) наименьший»[35].
Моральное искалечение, вытекающее из капиталистической эксплуатации женского и детского труда, с такой исчерпывающей полнотой описано Ф. Энгельсом в его «Положении рабочего класса в Англии» и другими писателями, что я здесь ограничиваюсь простым напоминанием об этом. Интеллектуальное же одичание, искусственно производимое превращение незрелых людей в простые машины для фабрикации прибавочной стоимости, – его легко отличить от того первобытного невежества, которое оставляет ум невозделанным, не причиняя вреда его способности к развитию, его естественному плодородию, – это одичание заставило наконец даже английский парламент провозгласить начальное образование обязательным условием найма детей до 14-летнего возраста во всех отраслях промышленности, подчиненных фабричному законодательству. Дух капиталистического производства ясно обнаруживается в неряшливой редакции в фабричных законах так называемых пунктов о воспитании, в отсутствии того административного наблюдения, без которого это обязательное обучение в большинстве случаев становится иллюзорным, в оппозиции фабрикантов даже против такого закона об обучении и в их увертках и уловках, которые служат для обхода его на практике. 30 июня 1857 г. английский фабричный инспектор Леонард Горнер сообщал в своем отчете: «Обвинять приходится только законодательную власть, потому что она издала фиктивный закон, который, заботясь для виду о воспитании детей, не содержит ни одного постановления, обеспечивающего достижение этой цели. Он ничего не постановляет, кроме того, что дети на определенное число часов (3 часа) в день должны быть заперты в четырех стенах помещения, именуемого школой, и что хозяин детей еженедельно должен получать удостоверение в исполнении этого от лица, которое подписывается учителем или учительницей». До издания в 1844 г. исправленного фабричного закона нередко встречались удостоверения о посещении школы, которые учитель или учительница подписывали крестом, потому что сами они не умели писать. «Однако, – писал Л. Горнер 31 октября 1856 г., – не только в таких жалких вертепах дети получают школьные удостоверения, хотя никакого обучения здесь нет; существует много школ с достаточно подготовленными учителями, но почти все труды последних разбиваются об умопомрачительное смешение детей всех возрастов начиная с трехлетнего. Доход учителя, в лучшем случае нищенский, всецело зависит от числа пенсов, а их получается тем больше, чем больше удается набить детей в комнату. К этому присоединяется скудная школьная обстановка, недостаток книг и других учебных пособий и удручающее действие спертого и отвратительного воздуха на самих бедных детей. Я бывал во многих таких школах, причем я видел целые ряды детей, которые абсолютно ничего не делали; и это удостоверяется как посещение школы, и такие дети фигурируют в официальной статистике как получившие образование». Примером того, как капитал надувает закон, может служить еще следующая выдержка из отчета английского фабричного инспектора А. Редгрэва от 30 июня 1857 г. Согласно постановлениям закона относительно ситцепечатных и тому подобных заведений, «каждый ребенок перед поступлением в такое печатное заведение должен посещать школу по меньшей мере 30 дней и не меньше 150 часов в течение 6 месяцев, непосредственно предшествующих его поступлению. Во время своей работы в печатном заведении он также должен посещать школу в течение 30 дней или 150 часов через одно полугодие в продолжение другого… Посещение школы должно происходить между 8 часами утра и 6 часами вечера. Никакое посещение, продолжавшееся менее 2 1/2 часа или излишек над 5 часами в день не должны идти в счет упомянутых 150 часов». Как же проводил капитал эти постановления закона? «При обыкновенных обстоятельствах дети посещают школу утром и вечером в течение 30 дней, по 5 часов в день, и по истечении 30 дней, достигнув указанной суммы в 150 часов, покончив со своей книгой, как выражаются они сами, они опять возвращаются в заведение, опять остаются в нем 6 месяцев, пока не наступит новый срок платежа – срок посещения школы, – и опять остаются в школе, до тех пор пока снова не покончат со своей книгой… Очень многие дети, посещавшие школу указанные 150 часов, при возвращении в нее после шестимесячного пребывания в печатном заведении должны все начинать сначала… Они, конечно, забывают все, что приобрели в предыдущее посещение школы. В других ситцепечатных заведениях посещение школы поставлено в полную зависимость от хода дел на фабрике, от ее потребностей. Требуемое количество часов за каждый полугодичный период разом пополняется присчитыванием 3–5-часовых посещений, которые распределяются на время, быть может, более полугодия. Например, в один день школа посещается с 8 до 11 часов утра, в другой день с 1 до 4 часов вечера, и, после того как ребенок несколько дней не являлся, он вдруг снова приходит на время с 3 до 6 часов вечера; затем он, быть может, приходит 3 или 4 дня или целую неделю кряду, потом опять исчезает недели на 3 или на целый месяц и возвращается на несколько часов в бросовые дни, когда предприниматель случайно в нем не нуждается; таким-то образом ребенка, так сказать, швыряют (byftet) то туда, то сюда, из школы на фабрику, с фабрики в школу, пока не наберется сумма в 150 часов».
Присоединяя подавляющее количество детей и женщин к рабочему персоналу, машина сламывает наконец сопротивление, которое мужчина-рабочий в мануфактуре еще оказывал деспотии капитала.
Б) Удлинение рабочего дня
Если машина является наиболее могущественным средством для того, чтобы увеличить производительность труда, т. е. сократить рабочее время, необходимое для производства товаров, то как носительница капитала она становится могущественным средством для того, чтобы удлинять рабочий день дальше всех естественных пределов. Она создает, с одной стороны, новые условия, позволяющие капиталу дать полную волю этой своей постоянной тенденции; с другой стороны – новые мотивы, обостряющие его неутолимую жажду чужого труда.
Машина движется сама собой, ее движение и деятельность независимы от рабочего. Она могла бы продолжать свое движение непрерывно, если бы не встречала препятствия в виде физической слабости и своеволия своих помощников-людей. Поэтому стремлением капитала является возможно более полное преодоление этого сопротивления. Последнее и без того ослабляется кажущейся легкостью работы при машине и большей податливостью, покорностью женщин и детей.
Чем дольше находится в работе машина, тем больше масса вырабатываемых ею товаров и тем меньше та часть стоимости, которую она присоединяет к каждому отдельному товару. Это достаточное основание для капитала к возможному удлинению времени ее работы в течение каждого отдельного дня.
Снашивание машин отнюдь не с математической точностью соответствует времени пользования ею. Но даже если бы это было и так, то машина, которая служит ежедневно по 16 часов в течение 7 1/2 года, работает не менее и присоединяет к общему продукту такую же стоимость, как та же самая машина, если она служит 15 лет всего по 8 часов ежедневно. Но в первом случае стоимость машины превратилась бы в деньги вдвое быстрее, чем во втором, и капиталист поглотил бы в первом случае столько же прибавочного труда в 7 1/2 года, сколько во втором – в 15 лет.
Машина изнашивается не только от употребления, но и тогда, когда стоит, подобно тому как меч от бездействия ржавеет в ножнах. В последнем случае она делается добычей стихий, и такого рода снашивание до некоторой степени обратно пропорционально ее употреблению: чем дольше она бездействует, тем больше страдает от стихий.
Но, кроме материального снашивания, машина подвергается, так сказать, и моральному снашиванию. Она утрачивает меновую стоимость, по мере того как машины такой же конструкции начинают изготовляться дешевле или лучшие машины вступают с ней в конкуренцию. В обоих случаях, как бы нова и жизнеспособна ни была машина, ее стоимость определяется уже не тем рабочим временем, которое фактически овеществлено в ней, а тем, которое необходимо теперь для производства такой же или лучшей машины. Поэтому она более или менее утрачивает свою стоимость. Чем быстрее ее общая стоимость переносится на продукт, чем скорее она используется, тем меньше опасность этого морального снашивания, а чем длиннее рабочий день, тем скорее она используется. Когда машины впервые вводятся в какую-либо отрасль производства, то один за другим следуют все новые и новые методы удешевленного их производства и новые усовершенствования, охватывающие не только отдельные части или аппараты, но весь механизм в целом. Поэтому в первый период жизни машины этот особенный мотив к удлинению рабочего дня действует с наибольшею силой[36].
Если капиталист хочет применить двойное количество рабочих и извлекать из них прибавочную стоимость, не удлиняя рабочего дня, то он должен удвоить капитал, вложенный в машины и здания, так же точно, как и вложенный в сырой материал, вспомогательные вещества и т. д. С удлинением рабочего дня масштаб производства увеличивается, между тем как часть капитала, затраченная на машины и постройки, остается без изменения. Конечно, это явление в большей или меньшей мере наблюдается вообще при всяком удлинении рабочего дня, но в случае применения машин оно имеет более решающее значение, потому что при этом часть капитала, превращаемая в средства труда, вообще играет наибольшую роль. «Когда земледелец, – поучал в 1837 г. Ашворт, английский хлопчатобумажный магнат, профессора политической экономии Нассау В. Сениора, – когда земледелец бросает свой заступ, он делает бесполезным на это время капитал в 18 пенсов (около 7 коп.). Когда один из наших людей (т. е. из фабричных рабочих) оставляет фабрику, он делает бесполезным капитал, который стоил 100 000 ф. ст. (около 1 млн руб.)». Подумайте только! Сделать «бесполезным», хотя бы только на одно мгновение, капитал, который стоил 100 000 ф. ст.!.. Да, это вопиющее дело, если кто-либо из наших людей вообще когда-нибудь покидает фабрику! Постоянно возрастающие размеры машин делают «желательным», – полагает наученный Ашвортом Сениор, – постоянно прогрессирующее удлинение рабочего дня.
При первых и еще разрозненных опытах введения машин в какой-либо отрасли производства общественная стоимость механического (машинного) продукта стоит выше его индивидуальной стоимости, – иными словами, механический продукт требует меньше труда, чем продукт конкурирующих предприятий, которые работают еще без машины; стоимость же определяется «общественно необходимым» трудом, т. е. в данном случае большим количеством труда, необходимого без применения машин. Вследствие этого механический продукт может быть продаваем гораздо выше своей собственной стоимости. Поэтому в течение такого переходного периода, пока машинное производство сохраняет своего рода монопольное положение, прибыли достигают чрезвычайных размеров и капиталист стремится как можно основательнее использовать этот «медовый месяц» посредством наивозможного удлинения рабочего дня. Большой барыш обостряет неутолимую жажду еще большего барыша.
Этой сверхприбыли наступает конец, как только машина приобретает в той же отрасли производства всеобщее распространение, и тогда начинает обнаруживать свое действие тот закон, что прибавочная стоимость происходит не от тех рабочих сил, которые капиталист заместил посредством машины, а, наоборот, от тех, которые он при ней применяет. Прибавочная стоимость происходит только от переменной части капитала, т. е. от живого труда; поэтому она должна быть тем больше, чем больше живого труда применяет капитал, и с сокращением живого труда она должна уменьшаться. Но цель машины как раз и состоит в вытеснении и замещении живого труда. Машина повышает производительность труда, она удешевляет продукт, производя его сокращенной затратой труда, тем самым она сокращает издержки на поддержание жизни, а следовательно, и стоимость рабочей силы. Но всего этого она достигает только таким способом, что уменьшает число рабочих, применяемых капиталом данной величины, – иными словами, тем, что часть капитала, который раньше был переменным (т. е. оплачивал живую рабочую силу) она превращает в машины, т. е. в постоянный капитал, не производящий никакой прибавочной стоимости.
Покажем это на примере. Пусть капитал, равный 100 (например, 100 000 руб.), перед введением машины употреблялся на 40 % для закупки орудий и сырья, а на 60 % его величины нанимались рабочие. Но вот появляется машина и утраивает производительность. Теперь только 20 % капитала будут употребляться на оплату рабочих, две трети занятых до того рабочих будут отпущены, а капитал, требовавшийся до того для их оплаты, служит теперь для закупки машины и возросшей массы сырья, перерабатываемого машиной.
Невозможно, однако, из сокращенного количества рабочих выжать столько же прибавочной стоимости, как из прежнего: например, из двух рабочих – столько же, сколько из 24. Если каждый из 24 рабочих на каждые 12 часов дает всего один час прибавочного труда, то вместе они дадут 24 часа прибавочного труда, между тем как весь труд двух рабочих составляет всего 24 часа. Таким образом, в капиталистическом применении машин (т. е. в применении их к производству прибавочной стоимости) заключается внутреннее противоречие. Оно может, с одной стороны, повысить прибавочную стоимость с помощью понижения стоимости рабочей силы только тем, что, с другой стороны, уменьшает ее путем сокращения числа занятых рабочих. Именно это противоречие и толкает капитал совершенно бессознательно к сильнейшему удлинению рабочего дня, для того чтобы уравновесить сокращение числа рабочих увеличением прибавочной стоимости, доставляемой каждым из них.
Так капиталистическое применение машин создает, с одной стороны, новые могущественные мотивы к безмерному удлинению рабочего дня и революционизирует самый способ труда и строй общественного рабочего организма таким образом, что сламывает всякое сопротивление этой тенденции к удлинению рабочего дня; с другой стороны, оно производит – отчасти захватывая женщин и детей, отчасти оставляя без работы рабочих, вытесненных машинами, – избыточное рабочее население, вынужденное подчиняться законам, которые диктует ему капитал. Отсюда то замечательное явление в истории современной промышленности, что машина ниспровергает все моральные и естественные границы рабочего дня. Отсюда же и то поразительное противоречие, что самое мощное средство для сокращения рабочего времени превращается в надежнейшее средство для того, чтобы все время жизни рабочего и его семьи обратить в рабочее время, предоставляемое капиталу для увеличения его стоимости. Со времени возникновения крупной промышленности[37] в последней трети XVIII в. начинается стремительное, напоминающее лавину, опрокидывающее все преграды движение за удлинение рабочего дня. Всякие пределы, которые ставятся нравами и природой, возрастом и полом, сменою дня и ночи, были разрушены. Даже понятия о дне и ночи сделались настолько расплывчатыми, что один английский судья еще в 1860 г. должен был проявить поистине талмудистскую мудрость, для того чтобы разъяснить в порядке судебного решения, что такое день и что такое ночь. Капитал справлял свои оргии.
«Факт тот, что до закона 1833 г. дети и подростки вынуждались работать всю ночь, весь день или же и день и ночь по произволу» (Отчет английских фабричных инспекторов от 30 апреля 1860 г. С. 51).
Приглядимся теперь[38] к некоторым отраслям производства, в которых высасывание рабочей силы или и сейчас еще (1863–1865) ничем не стеснено, или не было ничем стеснено еще совершенно недавно.
«Господин Броутон, мировой судья, заявил в качестве председателя митинга, состоявшегося в ноттингемском городском помещении 14 января 1860 года, что среди той части городского населения, которая занята в кружевном производстве, царствует такая степень нищеты и лишений, которая совершенно неизвестна всему остальному цивилизованному миру… В 2, 3, 4 часа утра 9–10-летних детей отрывают от их грязных постелей и принуждают за одно жалкое пропитание работать до 10, 11, 12 часов ночи, благодаря чему члены их отказываются служить, тело сохнет, черты лица приобретают тупое выражение и все существо цепенеет в немой неподвижности, один вид которой приводит в ужас. Что сказать о городе, созывающем публичный митинг с целью ходатайствовать о том, чтобы рабочее время мужчины было ограничено 18 часами в сутки!» (из лондонской газеты «Daily Telegraph» от 14 января 1884 г.).
Гончарное производство (pottery) Стаффордшира в течение последних 22 лет (перед 1860 г.) послужило предметом трех парламентских исследований. Мы извлечем из отчетов 1860 и 1863 гг. некоторые свидетельские показания самих подвергавшихся эксплуатации детей. По положению детей можно сделать заключение о положении взрослых, особенно девушек и женщин, да еще в такой отрасли промышленности, в сравнение с которой бумагопрядение и т. п. могут показаться весьма приятным и здоровым занятием.
Вильгельм Вуд, девяти лет, «начал работать, когда ему было 7 лет и 10 месяцев». Сначала он относил в сушильню изготовленный товар в формах и затем приносил обратно пустые формы. Он приходит ежедневно в продолжение всей недели в 6 часов утра и кончает приблизительно в 9 часов вечера. «Я всю неделю работаю ежедневно до 9 часов вечера. Так было, например, в продолжение последних 7–8 недель». Итак, пятнадцать часов труда для девятилетнего ребенка! Дж. Мере, двенадцатилетний мальчик, показывает: «Я отношу формы и верчу колесо. Я прихожу в 6 часов, иногда в 4 часа утра. Я работал всю последнюю ночь до 8 часов сегодняшнего утра. Я не ложился с предпоследней ночи. Кроме меня, работало 8 или 9 других мальчиков всю последнюю ночь напролет. За исключением одного, все опять пришли сегодня утром. Я получаю 3 шилл. 6 пенсов в неделю. Мне ничего не прибавляют, когда я работаю без перерыва всю ночь. На последней неделе я проработал две ночи».
По заявлению доктора Гринго, продолжительность жизни в гончарных округах Сток-на-Тренте и Вулстэнтон чрезвычайно мала. Несмотря на то что из мужского населения старше 20-летнего возраста в обоих округах менее одной трети занято гончарным производством, на гончаров в первом округе приходится более половины, а во втором – около 2/5 общего числа смертных случаев, и это вследствие грудных болезней. Доктор Бутройд, врач, практикующий в Гэнли, заявляет: «Каждое последующее поколение гончаров отличается меньшим ростом и более слабым сложением, чем предыдущее». Точно так же другой врач, г-н Мак-Бин, говорит: «С того времени как я начал практиковать среди гончаров, бросающееся в глаза вырождение этого класса находит себе выражение в ускоряющемся уменьшении роста и веса». Показания эти взяты из отчета доктора Гринго от 1860 г. (Третий отчет об общественном здравии. С. 102, 104, 105).
Мы заимствуем из отчета членов комиссии 1863 г. следующее: Доктор Дж. Т. Арледж, главный врач больницы Северного Стаффордшира, говорит: «Как класс гончары, мужчины и женщины… представляют вырождающееся население как в физическом, так и в моральном отношении. Они обыкновенно низкорослы, отличаются плохим сложением и часто страдают искривлением грудной клетки. Они стареют преждевременно и недолговечны; флегматичные и малокровные, они обнаруживают слабость своего сложения упорными приступами диспепсии, нарушениями в деятельности печени и почек и ревматизмом. Но главным образом они подвержены грудным заболеваниям: воспалению легких, чахотке, бронхиту и астме. Одна форма этой последней специально свойственна им и известна под названием астмы горшечников или чахотки горшечников. Золотухой, поражающей железы, кости и другие части тела, страдает более двух третей гончаров. Если вырождение населения этого округа не достигает еще больших размеров, то это объясняется исключительно притоком новых элементов из соседних деревенских округов и браками с более здоровым населением». Г-н Чарльз Пирсон, незадолго перед тем врач той же больницы, сообщает в одном письме члену комиссии Лонджу между прочим следующее: «Я могу говорить только на основании личных наблюдений, а не статистических данных, но я могу вас уверить, что во мне снова и снова закипало негодование при виде этих несчастных детей, здоровье которых приносится в жертву алчности их родителей и работодателей». Он перечисляет причины заболеваний среди гончаров и самой главной из них признает «длинный рабочий день». Сказанное здесь о гончарном производстве Англии относится и к гончарному производству Шотландии.
Мануфактура зажигательных спичек ведет свое начало с 1833 г., со времени изобретения способа прикреплять фосфор к спичке. С 1845 г. она стала быстро развиваться в Англии и из густонаселенных частей Лондона распространилась в особенности на Манчестер, Бирмингем, Бристоль, Норвич, Ньюкасл, Глазго, всюду разнося с собой и судорожное сжатие челюстей, которое один венский врач еще в 1845 г. определил как специфическую болезнь рабочих, занятых в спичечном производстве. Половина рабочих – дети моложе 13-летнего возраста и подростки моложе 18 лет. Эта мануфактура настолько известна своим вредным влиянием на здоровье рабочих и отвратительными условиями, что только самая несчастная часть рабочего класса, полуголодные вдовы и т. д., поставляет для нее детей – «оборванных, чуть не умирающих с голоду, безответных, лишенных всякого воспитания детей». Из тех свидетелей, которых выслушал член комиссии Уайт (1863), 270 не достигли 18-летнего возраста, 50 были моложе 10 лет, 10 были всего 8 лет и 5 всего 6 лет от роду. Рабочий день, продолжительность которого колеблется между 12 и 14–15 часами, ночной труд, отсутствие определенного времени для еды, причем приходится есть по большей части в мастерских, отравленных фосфором. Данте нашел бы, что все самые ужасные картины ада, нарисованные его фантазией, превзойдены в этой отрасли мануфактуры.
