Карл Генрих Маркс
Капитал. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Манифест Коммунистической партии
Г) Обесценение труда. Умножение несчастных случаев[43]
При рассмотрении мануфактуры (не применяющей машин) мы видели, что она покоится еще целиком на личных способностях рабочего – на его искусстве в управлении инструментом; мы видели, как вследствие этого создалась среди рабочих иерархия, внутреннее неравенство. Мы видели далее, что различие между мануфактурой и машинным производством заключается как раз в том, что орудие, действующее на сырой материал, отнимается из рук рабочего и прикрепляется к телу машины, так что теперь уже на этой последней, а не на рабочем лежит забота о преобразовании сырого материала, рабочему же остается только следить за ходом машины. Таким образом, продуктивность орудия оказывается уже вне зависимости от индивидуальных границ человеческой рабочей силы. В мануфактуре длительность работы орудия, ее интенсивность, ловкость и сила таковы же, как у человека, владеющего им. В крупной же промышленности человека, наблюдающего за машиной, легко заменить другим, а орудие может работать и тогда, когда человек наконец должен поесть или поспать.
Таким образом, устраняется то техническое основание, на котором покоится разделение труда в мануфактуре. Поэтому вместо характеризующей последнюю иерархии специализированных рабочих на автоматической фабрике выступает тенденция к уравнению или нивелированию тех работ, которые должны выполняться помощниками машин; вместо искусственно порожденных различий между частичными рабочими приобретают перевес естественные различия возраста и пола. Хотя машина технически опрокидывает, таким образом, старую систему разделения труда, тем не менее последняя продолжает влачить свое существование на фабрике сначала в силу привычки, как традиция мануфактуры, а потом систематически воспроизводится и укрепляется капиталом в еще более отвратительной форме как средство эксплуатации рабочей силы. Пожизненная специальность – управлять частичным орудием превращается в пожизненную специальность – служить частичной машине. Машиной злоупотребляют для того, чтобы самого рабочего превратить с раннего детства в часть частичной машины. Таким образом не только значительно уменьшаются издержки, необходимые для воспроизводства его самого, но в то же время получает завершение и его беспомощная зависимость от фабрики в целом, следовательно, от капиталиста. Здесь, как и всегда, необходимо проводить различие между увеличением производительности, вытекающим из развития общественного процесса производства, и увеличением производительности, вытекающим из капиталистической эксплуатации этого развития.
В мануфактуре и ремесле рабочий заставляет орудие служить себе, на фабрике он служит машине. Там движение орудия труда исходит от него, здесь он должен следовать за его движением. В мануфактуре рабочие образуют члены одного живого механизма. На фабрике мертвый механизм существует независимо от них, и они присоединены к нему как живые придатки. «Унылое однообразие бесконечной муки труда, постоянно все снова и снова выполняющего один и тот же механический процесс, похоже на работу Сизифа; тяжесть труда, подобно скале, все снова и снова падает на истомленных рабочих» (Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии). Машинный труд, до крайности захватывая нервную систему, подавляет многостороннюю игру мускулов и отнимает у человека всякую возможность свободной физической и духовной деятельности. Даже облегчение труда становится источником пытки, потому что машина не рабочего освобождает от труда, а его труд от всякого содержания.
Отделение интеллектуальных сил процесса производства от ручного труда и превращение их во власть капитала над трудом получает свое завершение, как мы указывали уже раньше, в крупной промышленности, воздвигающейся на базисе машин. Частичное искусство отдельного машинного, подвергшегося опустошению рабочего исчезает, как ничтожная и не имеющая никакого значения деталь, перед наукой, перед колоссальными силами природы и перед общественным массовым трудом, воплощенными в системе машин и создающими вместе с последней власть «хозяина». А потому этот хозяин, в мозгу которого машины неразрывно срослись с его монополией на них, в случае столкновений с «руками» презрительно восклицает по их адресу: «Пусть фабричные рабочие не забывают того, что их труд представляет в действительности очень низкий сорт обученного труда; что никакой другой не усваивается легче и, принимая во внимание его качество, не оплачивается лучше; что никакого другого труда нельзя достать посредством столь краткого обучения, в столь короткое время и в таком изобилии. Машины хозяина фактически играют более важную роль в деле производства, чем труд и искусство рабочего, которому можно научить в 6 месяцев и которому может научиться всякий деревенский батрак»[44].
Техническое подчинение рабочего равномерному ходу машины и своеобразное сочетание трудового организма из индивидуумов обоего пола и самых различных возрастных ступеней создают на фабрике казарменную дисциплину, которая вырабатывается в совершенный фабричный режим и доводит до полного развития труд надзора, а вместе с тем и разделение рабочих на рабочих ручного труда и надсмотрщиков за трудом, на промышленных рядовых и промышленных унтер-офицеров. «Главная трудность на автоматической фабрике заключалась в дисциплине, необходимой для того, чтобы заставить людей отказаться от их привычной беспорядочности в труде и привести их к уподоблению неизменной регулярности крупного автомата». Но трудность была преодолена, дисциплина была установлена. Кнут надсмотрщика за рабами был заменен штрафной книгой надзирателя. Все наказания, естественно, сводятся к денежным штрафам и вычетам из заработной платы, и благодаря законодательному остроумию фабричных Ликургов нарушение их законов, пожалуй, еще прибыльнее для них, чем соблюдение. Об этом Ф. Энгельс пишет следующее («Положение рабочего класса в Англии»):
«Рабство, которым буржуазия сковала пролетариат, ни в чем не сказывается с такой ясностью, как в фабричной системе. Здесь юридически и фактически конец всякой свободе. Утром в 5 1/2 часа рабочий должен быть на фабрике; если он опаздывает на несколько минут, его штрафуют; если он опаздывает на 10 минут, его не пропускают до конца завтрака и плата за четверть дня у него потеряна. Он должен есть, пить и спать по команде… Деспотический звонок зовет его с постели, зовет от завтрака и обеда. А что сказать о самой фабрике? Фабрикант здесь – самодержавный законодатель. Он издает фабричные правила, как ему заблагорассудится; он изменяет и делает добавления к своему кодексу, как ему вздумается, и хотя бы он внес в кодекс полную бессмыслицу, суды говорят рабочему: так как вы добровольно согласились на этот договор, то вам необходимо теперь исполнять его… Этим рабочим суждено с девятилетнего возраста и до самой смерти жить под нравственной и физической палкой».
Мы отмечаем здесь только материальные условия, при которых совершается фабричный труд. Все органы чувств одинаково страдают от искусственно повышенной температуры, от воздуха, наполненного частицами сырого материала, от оглушительного шума и т. д., не говоря уже об опасности для жизни между тесно поставленными машинами, которые с правильностью времен года доставляют свои промышленные бюллетени убитых и раненых. Сбережение общественных средств производства, достигающее впервые на фабричной системе тепличной зрелости, в руках капитала превращается в систематический грабеж у рабочего, занятого процессом труда, всех условий, необходимых для жизни: пространства, воздуха, света, а также всех средств, защищающих рабочего от опасных для жизни или антигигиенических условий процесса производства, о приспособлениях же для удобства рабочего нечего и говорить. Законы для охраны от опасных машин оказали благотворное действие. «Но, – читаем мы в Отчете английских фабричных инспекторов от 31 октября 1866 г., – в настоящее время появились новые причины несчастных случаев, не существовавшие 20 лет назад, а именно – возросшая скорость машин. Колеса, валы, веретена и ткацкие станки приводятся теперь в движение с возросшей и постоянно возрастающей силой; пальцы должны быстрее и увереннее захватывать порванную нить, потому что медлительность и неуверенность принесет для них гибель… Большое число несчастных случаев вызвано стремлением рабочих быстрее закончить свою работу. Необходимо напомнить, что для фабрикантов в высшей степени важно держать свои машины в непрерывном ходу, т. е. непрерывно производить пряжу и ткани. Всякая остановка на одну минуту есть потеря не только двигательной силы, но и продукта. Поэтому надсмотрщики, заинтересованные в количестве продукта, подгоняют рабочих, чтобы машины не останавливались; да это не менее важно и для рабочих, если они оплачиваются по весу или поштучно. Поэтому, хотя на большинстве фабрик формально воспрещается чистить машины во время их хода, это на практике всегда так делается. Одна эта причина за последние 6 месяцев вызвала 906 несчастных случаев… Хотя чистка производится ежедневно, однако по субботам обыкновенно назначается основательная чистка машин, и она совершается по большей части во время хода машин… Эта операция не оплачивается, и потому рабочие стараются как можно быстрее покончить с нею. Поэтому число несчастных случаев в пятницу, в особенности же в субботу, много больше, чем в остальные рабочие дни. Для пятницы излишек несчастных случаев по сравнению со средним числом за первые 4 дня недели составляет около 12 %, для субботы излишек несчастных случаев над средней величиной за предыдущие 5 дней – 25 %; а если принять во внимание, что фабричный день по субботам составляет всего 7 1/2 часа, а в остальные рабочие дни – 10 1/2 часа, то излишек выразится в цифре более 65 %!»
Добавим к этому еще одну цитату из официального отчета фабричного инспектора Леонарда Горнера: «Я слышал, с какой непростительной легкостью отзываются фабриканты о некоторых несчастных случаях; например, утрата пальца – это пустяк. В действительности жизнь и все виды на будущее у рабочего настолько зависят от его пальцев, что такая потеря является для него в высшей степени серьезным событием. Слыша такую бессмысленную болтовню, я обращался с вопросом: „Представим, вам требуется добавочный рабочий, и к вам пришли два рабочих, оба во всех остальных отношениях одинаково хороши, но у одного нет большого или указательного пальца; на котором же вы остановитесь?“ Они без малейшего колебания высказывались за того, у которого все пальцы целы…»
Все же необходимо упомянуть, что на фабриках, которые уже давно подчинены фабричному закону с его принудительным ограничением рабочего времени и другими постановлениями, исчезли некоторые из прежних зол. Самое усовершенствование машин, дойдя до известного пункта, требует «усовершенствованного устройства фабричных зданий», что идет на пользу рабочим.
Д) Борьба между рабочими и машиной[45]
Борьба между капиталистом и наемным рабочим начинается с самого возникновения капиталистических отношений. Она свирепствует в течение всего мануфактурного периода.
Но в течение мануфактурного периода в разделении труда видят преимущественно средство заместить работу недостающих рабочих, а не вытеснять действительных рабочих. Если, например, говорят, что в Англии потребовалось бы 100 миллионов человек для того, чтобы при помощи старой прялки выпрядать тот хлопок, который теперь, при помощи машины, выпрядают 500 000 человек, то это, разумеется, вовсе не означает, что машина заняла место этих миллионов, которые на самом деле и не существовали. Напротив, если говорят, что паровой ткацкий станок выбросил в Англии 800 000 ткачей на мостовую, то речь идет о существовании известного числа рабочих, которые фактически были замещены или вытеснены машинами. Ремесленное производство, хотя и подвергшееся разложению, тем не менее оставалось основной формой в мануфактурный период. При относительно малом количестве городских рабочих, завещанных Средними веками, потребности новых колониальных рынков не могли быть удовлетворены, и мануфактуры в собственном смысле слова открыли тогда новые области производства сельскому населению, которое по мере разложения феодализма прогонялось с земли. Поэтому разделение труда и кооперация в мастерской больше обнаруживали тогда свою положительную сторону – повышение производительности занятых рабочих.
Напротив, выступив в виде машины, орудие труда тотчас же становится конкурентом самого рабочего. Самовозрастание стоимости капитала при помощи машин прямо пропорционально числу рабочих, у которых они разрушают условия существования. Когда и управление орудием переходит к машине, вместе с потребительною стоимостью рабочей силы погашается и ее меновая стоимость. Рабочий не находит себе покупателей, как вышедшие из обращения бумажные деньги. Часть рабочего класса, которую машина превращает, таким образом, в излишнее население, т. е. такое, которое непосредственно уже не требуется для самовозрастания капитала, с одной стороны, гибнет в неравной борьбе старого ремесленного и мануфактурного производства против машинного, а с другой – наводняет все более доступные отрасли промышленности, переполняет рынок труда и понижает поэтому цену рабочей силы ниже ее стоимости. Говорят, будто большим утешением для пауперизованных (приниженных до нищенского положения) рабочих должно служить то обстоятельство, что, с одной стороны, их страдания только «временные», а с другой стороны, машина ведь лишь мало-помалу овладевает всем полем производства, благодаря чему уменьшаются размах и интенсивность ее разрушительного действия. Одно утешение побивается другим. Когда машина постепенно овладевает известной областью производства, она производит хроническую нищету в конкурирующих с нею слоях рабочих. Когда переход совершается быстро, ее действие носит массовый и острый характер. Всемирная история не дает более ужасающего зрелища, чем медленная, затянувшаяся на десятилетия и завершившаяся наконец в 1838 г. гибель английских хлопчатобумажных ткачей. Многие из них умерли голодной смертью, многие долго прозябали со своими семьями на 2 1/2 пенса в день. Напротив, английские хлопчатобумажные машины произвели острое действие на Ост-Индию, генерал-губернатор которой констатировал в 1834–1835 г.: «Бедствию этому едва ли найдется аналогия в истории торговли. Равнины Индии белеют костями хлопчатобумажных ткачей». Конечно, поскольку эти ткачи расстались с сей временной жизнью, постольку машина уготовала им только «временные страдания». Впрочем, «временное» действие машин оказывается постоянным, потому что они завоевывают все новые и новые сферы производства.
Но и в пределах самой крупной промышленности постоянное усовершенствование машин и развитие автоматической системы действует аналогичным образом. «Постоянная цель усовершенствования машин заключается в том, чтобы сократить ручной труд» (Отчет английских фабричных инспекторов от 31 октября 1858 г. С. 43). «Применение силы пара или воды к машинам, которые до того времени приводились в движение рукой, случается каждый день… Постоянно проводятся все новые и новые сравнительно мелкие усовершенствования в машинах, имеющие своей целью экономию двигательной силы, улучшение продукта, увеличение производства при неизменности времени или вытеснение ребенка, женщины или мужчины, и хотя на первый взгляд они не имеют большого значения, тем не менее они дают важные результаты» (Отчет английских фабричных инспекторов от 31 октября 1856 г. С. 15). «Во всех случаях, когда известная операция требует большой ловкости и уверенной руки, ее стараются по возможности быстрее взять из рук слишком искусного и часто склонного ко всяческой беспорядочности рабочего и передать особому механизму, который действует с такой регулярностью, что наблюдать за ним может ребенок». Но кто мог бы в 1860 г., когда английская хлопчатобумажная промышленность достигла расцвета, предвидеть те стремительно сменявшие друг друга усовершенствования в машинах и соответствующее им вытеснение ручного труда, которые были вызваны в следующие три года таким стимулом, как американская Гражданская война? Здесь достаточно будет нескольких примеров из официальных данных английских фабричных инспекторов относительно этого пункта. Один манчестерский фабрикант заявляет: «Вместо 75 чесальных машин нам теперь требуется только 12, при которых мы получаем прежнее количество продукта такого же, если не лучшего качества… Экономия на заработной плате составляет 10 ф. ст. в неделю, экономия на хлопковом отбросе – 10 %». В одной манчестерской тонкопрядильне «ускорением движения и введением различных автоматических процессов в одном отделении устранена четверть, в другом – свыше половины рабочего персонала, между тем как чесальная машина, заменившая вторую кардную машину, сильно уменьшила число рук, занятых раньше в чесальном отделении». Другая прядильная фабрика определяет свою общую экономию на «руках» в 10 %. Господа Джильмор, прядильщики в Манчестере, оценивают сбережения на руках и заработной плате, сделанные благодаря новым машинам, в одном отделении в целую треть, в двух других отделениях – около трети, в прядильном отделении – около трети. «Но и это не все: наша пряжа, направляемая к ткачу, настолько улучшена благодаря применению новых машин, что он получает более ткани и лучшего качества, чем производилось при прежней машинной пряже» (Отчет английских фабричных инспекторов от 31 октября 1863 г. С. 108).
Следующая таблица показывает общий результат механических усовершенствований в английской хлопчатобумажной промышленности, обязанных своим появлением американской Гражданской войне.
Итак, с 1861 по 1868 г. исчезло 338 хлопчатобумажных фабрик, т. е. машины, которые сделались производительнее и крупнее, сосредоточились в руках меньшего числа капиталистов. Число паровых ткацких станков уменьшилось на 20 663; но продукт их в то же время увеличился, так что усовершенствованный ткацкий станок дает теперь больше, чем старый. Наконец, число веретен возросло на 1 612 541, между тем как число занятых рабочих уменьшилось на 50 505. Следовательно, та «временная» нужда, которою хлопковый кризис подавлял рабочих, была усилена и закреплена быстрым и безостановочным усовершенствованием машин.
Однако машина действует не только как непреодолимый конкурент, постоянно готовый сделать наемного рабочего «излишним». Она становится самым мощным боевым орудием для подавления периодических возмущений рабочих, стачек и т. д., направленных против самодержавия капитала. По Гаскелю (1833), паровая машина с самого начала сделалась антагонистом «человеческой силы» и дала капиталистам возможность разбивать растущие притязания рабочих, которые угрожали кризисом зарождающейся фабричной системе. Можно было бы написать целую историю таких изобретений с 1830 г., которые были вызваны к жизни исключительно как боевые средства капитала против возмущений рабочих.
В своих показаниях перед парламентской комиссией, на которую было возложено обследование тред-юнионов, Насмит, изобретатель парового молота, делает следующее сообщение о тех усовершенствованиях в машинах, которые он ввел вследствие большой и продолжительной стачки машиностроительных рабочих в 1851 г.: «Характерная черта наших современных механических усовершенствований – введение самодействующих рабочих машин. Теперь механическому рабочему приходится не самому работать, а лишь наблюдать за прекрасной работой машины, что доступно всякому подростку. В настоящее время устранен весь класс рабочих, которые зависят исключительно от своего искусства. Раньше у меня на одного механика приходилось четыре подростка. Благодаря этим новым механическим вспомогательным средствам я сократил число взрослых мужчин с 1500 до 75. Следствием было значительное увеличение моей прибыли».
Е) Теория компенсации в отношении рабочих, вытесняемых машинами[46]
Целый ряд буржуазных экономистов утверждает, что все машины, вытесняющие рабочих, постоянно и необходимо освобождают в то же время соответствующий капитал, который дает работу этим самым вытесненным рабочим.
Предположим, что капиталист применяет, например, в обойной фабрике 100 рабочих, по 300 руб. на человека в год. Следовательно, ежегодно затрачиваемый капиталистом переменный капитал (употребляемый на заработную плату) составляет 30 000 руб. Допустим, что 50 рабочим он дает расчет, а остальных 50 занимает при помощи машин, которые стоят ему 15 000 руб. Ради простоты оставляем в стороне постройки, уголь и т. п. Предположим далее, что ежегодно потребляемый сырой материал стоит и теперь, как и раньше, 30 000 руб.
«Освободился» ли благодаря этой перемене какой-нибудь капитал? При старом способе ведения дела вся затраченная сумма в 60 000 руб. состояла наполовину из постоянного и наполовину из переменного капитала. Теперь она состоит из:
Переменная или превращенная в живую рабочую силу часть капитала составляет уже не половину, а лишь 1/4 всего капитала. Вместо освобождения здесь происходит связывание капитала в такой форме, в которой он перестает обмениваться на рабочую силу, т. е. происходит превращение переменного капитала в постоянный. Теперь капитал в 60 000 руб., при прочих равных условиях, не может занимать более 50 рабочих. С каждым усовершенствованием машины он занимает все меньше и меньше рабочих. Но как обстоит дело, если вновь введенные машины стоят дешевле, чем сумма вытесненных ими рабочей силы и орудий труда? Предположим, что они стоят не 15 000, а лишь 10 000 руб. Следовательно, из 50 000 руб., которые первоначально выплачивались в форме заработной платы, 15 000 продолжают играть ту же роль, 10 000 руб. служат для закупки машин, а 5000 руб. действительно «освобождаются». Но на этот капитал можно занять в благоприятном случае (при старой годовой заработной плате) только 16 рабочих вместо 50, а в действительности еще меньше, так как, чтобы занять рабочих, часть этих 5000 руб. придется опять-таки употребить на закупку орудий и сырья.
Во всяком случае производство новых машин даст работу некоторому количеству рабочих, именно механиков; может ли это послужить компенсацией для выброшенных на мостовую обойщиков? В лучшем случае приготовление машин потребует рабочих менее, чем вытесняется применением машин. Сумма в 15 000 руб., которая раньше представляла только заработную плату уволенных обойщиков, теперь распределяется так:
1) стоимость средств производства, необходимых для изготовления машин;
2) заработная плата изготовляющих их механиков;
3) достающаяся «хозяину» последних прибавочная стоимость.
Следовательно, теперь только часть этих 15 000 руб. пойдет на заработную плату. Далее: раз машина готова, ее не приходится возобновлять до самой ее смерти. Следовательно, для того, чтобы добавочное число механиков могло получать постоянные занятия, приходится предполагать, что один фабрикант обоев за другим снова и снова вытесняет рабочих машинами.
Да, впрочем, защитники капитала и не имеют в виду такого рода освобождения капитала. Они имеют в виду средства существования освобожденных рабочих. Нельзя отрицать, например, что в приведенном выше случае машины не только освобождают 50 рабочих и тем самым делают их «свободными», но одновременно и прекращают их связь со средствами существования стоимостью в 15 000 руб. и, таким образом, «освобождают» эти средства существования. Итак, тот простой и отнюдь не новый факт, что машины освобождают рабочего от средств существования, на «научном» языке означает, что машины освобождают средства существования для рабочего, или превращают их в капитал, который применяет рабочего. Как видим, все зависит от способа выражения.
По этой теории, средства существования стоимостью в 15 000 руб. были капиталом, который увеличивал свою стоимость посредством труда пятидесяти уволенных обойщиков. Следовательно, этот капитал утрачивает свои занятия, раз пятьдесят человек увольняется, и не может успокоиться до тех пор, пока не найдет нового «приложения», при котором эти пятьдесят рабочих снова получают возможность производительно потреблять его. Итак, выходит, что раньше или позже капитал и рабочие снова соединятся, и тогда компенсация готова. Следовательно, страдание рабочих, вытесняемых машинами, столь же преходяще, как и богатства этого мира.
Средства существования в сумме на 15 000 руб. никогда не противостояли уволенным рабочим как капитал. Как капитал противостояли им 15 000 руб., превращенные теперь в машины. При ближайшем рассмотрении оказывается, что эти 15 000 руб. представляют только часть обоев, ежегодно производившихся 50 уволенными рабочими. Эти обои они получали от своего предпринимателя как заработную плату – не в натуре, а в денежной форме. На эти обои, превращенные в 15 000 руб., они покупали средства существования на ту же сумму. Поэтому последние существовали для них не как капитал, а как товары, и сами они были по отношению к этим товарам не наемными рабочими, а покупателями. То обстоятельство, что машины «освободили» их от покупательных средств, превращает их из покупателей в непокупателей. Отсюда уменьшение спроса на соответствующие товары.
Если это уменьшение спроса не компенсируется увеличением его еще откуда-нибудь, то понижается рыночная цена товаров. Напротив, если это продолжается долго и в большом масштабе, то производство указанных товаров будет ограниченно. Часть капитала, до того занятого производством средств существования, будет искать приложения в другой области, а потому и рабочие, занятые в производстве необходимых средств существования, тоже «освобождаются» от некоторой части своей заработной платы. В результате машина не только в той отрасли производства, в которой она введена, но и в тех отраслях производства, в которых она не введена, выбрасывает рабочих на мостовую.
В действительности вытесняемые машиной рабочие выбрасываются из мастерской на рабочий рынок и увеличивают там число рабочих сил, которыми уже располагает капиталистическая эксплуатация. Ниже мы увидим, что это действие машин, которое изображают нам здесь как компенсацию для рабочего класса, в действительности является самым ужасным бичом для него. В настоящее же время отметим только следующее: конечно, рабочие, выброшенные из одной отрасли промышленности, могут искать занятий в какой-либо другой. Если они находят таковые и если, таким образом, вновь восстанавливается связь между ними и средствами существования, которые были освобождены вместе с ними, то это происходит при посредстве нового, дополнительного капитала, ищущего применения, а не того капитала, который функционировал уже раньше и теперь превращен в машины.
Но если бы даже и так – как мало надежды у них найти новые занятия! Искалеченные разделением труда, эти бедняги имеют столь малую стоимость вне своей старой сферы деятельности, что они могут найти доступ лишь в немногие низшие, постоянно переполненные вследствие своей простоты и плохо оплачиваемые отрасли труда.
Далее, каждая отрасль промышленности ежегодно притягивает новый поток людей, который доставляет ей необходимый контингент для правильного возмещения и роста. Когда же машины освобождают часть рабочих, занятых до того времени в определенной отрасли промышленности, контингент кандидатов в заместители отходит от той отрасли промышленности, для которой он был предназначен, и постепенно поглощается другими отраслями труда, между тем как первоначальные жертвы по большей части опускаются и гибнут в переходное время.
Не подлежит никакому сомнению, что машины сами по себе не ответственны за «освобождение» рабочих от средств существования. Они удешевляют и увеличивают продукт в той отрасли, которой они овладевают, и сначала оставляют без изменения массу средств существования, производимую в других отраслях промышленности. Следовательно, после введения машин, как и до него, общество владеет все таким же или большим количеством средств существования для освобожденных рабочих, не говоря уже о той огромной части годового продукта, которая расточается неработниками. В изложении этого факта с наибольшим блеском и яркостью сказывается разукрашивающий дух экономистов. Противоречий и антагонизмов, неотделимых от капиталистического применения машин, не существует, потому что они происходят не от самих машин, а от их капиталистического применения! А так как машина сама по себе сокращает рабочее время, между тем как ее капиталистическое применение удлиняет рабочий день; так как сама по себе она облегчает труд, капиталистическое же ее применение повышает его интенсивность; так как сама по себе она знаменует победу человека над силами природы, капиталистическое же ее применение порабощает человека силами природы; так как сама по себе она увеличивает богатство производителя, в капиталистическом же применении превращает его в паупера и т. д., то буржуазный экономист просто заявляет, что рассмотрение машины самой по себе как нельзя убедительнее доказывает, что все эти очевидные противоречия суть просто внешняя видимость пошлой действительности, сами же по себе они вовсе не существуют. Таким образом, он избавляет себя от всякого дальнейшего ломания головы и, кроме того, приписывает своему противнику ту глупость, будто тот борется не против капиталистического применения машины, а против самой машины.
Конечно, буржуазный экономист вовсе не отрицает, что при этом получаются и временные неприятности; но ведь у всякой медали существует своя оборотная сторона! Для него невозможно иное, кроме капиталистического, использование машины. Следовательно, эксплуатация рабочего при посредстве машины для него тождественна с эксплуатацией машины рабочим. Поэтому тот, кто раскрывает, как в действительности обстоит дело с капиталистическим применением машин, тот вообще не хочет их применения, тот противник социального прогресса! Совершенно во вкусе знаменитого головореза Билля Сайкса в «Оливере Твисте» Ч. Диккенса: «Господа присяжные, конечно, этим коммивояжерам горло было перерезано. Но это не моя вина, а вина ножа. Неужели из-за таких временных неприятностей мы отменим употребление ножа? Подумайте, однако! Что было бы с земледелием и ремеслами без ножа? Не приносит ли он спасение в хирургии, не научает ли в анатомии? А потом – не желанный ли это помощник в веселых пирах? Уничтожьте нож – и вы отбросите нас назад, к глубочайшему варварству».
