Карен Армстронг
Иерусалим: Один город, три религии
Храм, выстроенный на вершине Сиона, символизировал также сад Яхве, описанный Яхвистом во второй и третьей главах книги Бытия (Barker, pp. 26–29; Clements, 1965, p. 65). Массивные светильники напоминали по форме ветвистые деревья, покрытые плодами и цветами; в Хехале резные изображения на створках дверей и стенах также воссоздавали картину сада, где в начале времен прогуливались херувимы; там присутствовал даже змей. Возможно, Яхвист творил во времена правления царя Соломона, но даже если он жил в более позднюю пору, он явно находился под глубоким впечатлением духовности Храма. Бог Мардук, создав мир, построил храм, Яхве же, как повествует Яхвист, завершив труды по сотворению мира, насадил сад и в вечерней прохладе гулял там на заре времен, запросто беседуя с первыми представителями рода человеческого.
Рассказ об Эдеме помогает понять, какой смысл вкладывали в понятие божественного древние израильтяне, приходившие в Храм Соломона. Как и во всех мифах об утраченном рае, Эдем был местом, позволяющим легко соприкоснуться с небесным миром, т. е. представлял собой непосредственное переживание священного. Из него, согласно Яхвисту, проистекало плодородие мира, его орошала река, которая, покинув сад, разделялась на четыре потока, делая плодоносной всю остальную землю; один из этих потоков назывался Гихон. В Храме было два больших светильника; в Эдеме росли два дерева, способных возрождаться каждый год, – распространенный символ божественного. Эдем служил переживанием той изначальной полноты существования, которой искали в своих священных местах люди всего мира. Бог и человек в Эдеме не были разделены, а могли жить рядом; мужчина и женщина не знали, что отличаются друг от друга, и не существовало границы между добром и злом. Так что Адам и Ева существовали в пространстве, лежащем по ту сторону всех противоположностей и всякой разобщенности. Такое единение недоступно опыту и даже воображению человека в его повседневном фрагментарном бытии, за исключением редких моментов экстаза или прозрения. Миф об Эдеме был описанием той гармонии, которая во всех культурах ощущалась как изначально предназначенная для человека. Адам и Ева утратили ее, когда «пали» – при этом они лишились и божественного присутствия, и Эдема. Но когда верующие вступали в Храм Соломона, имевшиеся там изображения и предметы помогали им ощутить себя в саду Яхве – пусть на мгновение, но вернуться в утраченный рай. Храм исцелял их от чувства отчужденности – корня, из которого, как мы знаем, выросли религиозные искания. И богослужение, и архитектура способствовали этому духовному восхождению к изначальному единству, неотделимому от реальности, именуемой нами «Богом» или «священным».
Эти идеи в скрытой форме присутствуют и в рассказе Яхвиста о Вавилонской башне, описывающем создание извращенного святого места. Вместо того, чтобы смиренно ожидать, пока место проявит свою святость, люди берут инициативу в свои руки. «И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес». Эта попытка сравниться с небесами продиктована гордыней и стремлением к величию: те, кто ее затеял, желают «сделать себе имя прежде, нежели рассеются по лицу земли». Но результат их усилий – не единение, а разлад и разобщенность. Дабы наказать людей за самоуверенность, «рассеял их Господь оттуда по всей земле» и «смешал» их язык, так что они перестали понимать друг друга. С тех пор место стало называться «Вавилон», «ибо там смешал (балал) Господь язык всей земли» (Быт 11:4–9). В этой легенде проявляется глубокая враждебность евреев к Вавилону и его грандиозным зиккуратам. В их глазах Вавилон был не «вратами богов» (баб-илани), а местом отчуждения, разлада, разъединения – худшего, что есть в земном существовании. Совершенно иным было восприятие священного в Сионе, городе мира (шалом) и согласия. Здесь народ Израиля мог собраться на священной горе, которую сам Господь поставил и объявил своим наследием, а не на рукотворной священной горе – воплощении человеческого тщеславия и жажды власти.
Храм Соломона позволял паломникам и жителям Иерусалима пережить встречу с Богом. Как мы увидим в следующей главе, многие из них надеялись узреть здесь в видении самого Яхве. Вступая в Храм, они чувствовали, что не брошены, подобно строителям Вавилонской башни, на произвол судьбы, а возвратились домой. Кроме того, Храм был символом священного, а значит, источником плодородия и упорядоченности мира (Barker, pp. 26–29; Clements, 1965, p. 65). Но святость в Израиле, как и в других странах Ближнего Востока, не могла существовать в отрыве от стремления к тому, что сегодня мы бы назвали «социальной справедливостью». Это очень важный момент. Обретя собственную монархию, народ Израиля и Иудеи совершенно естественно принял местный идеал священного царства. Царь был машиахом, т. е. помазанником Яхве. В день коронации на Сионе, своей «святой горе», Бог делал царя собственным сыном (Пс 2:6–12). Царский дворец располагался в непосредственной близости к Храму, а «престол суда» – вблизи Святая Святых, где стоял трон для Яхве. Задача царя заключалась в том, чтобы установить на земле правление Бога и соблюдение данного Богом закона. В псалмах говорится, что царь «судит нищих народа, спасет сынов убогого и смирит притеснителя» (Пс 72 (71):4). Торжество такого правосудия – залог мира, согласия и плодородия земли. Господь дарует защиту от врагов и бедствий – то, к чему постоянно и страстно стремились все народы древности: теперь Сион – место, избранное Господом, а потому «Бог утвердит его на веки» (Пс 48:8 (47:9)). Но ни мир, ни благоденствие не будут возможны, если на Сионе не восторжествует справедливость.
Идеал священного царствования хорошо выражают три слова – мишпат, цедек и шалом, – которые часто повторяются в псалмах, посвященных Иерусалиму (Cohn, 1993, р. 139). Мишпат – это юридический термин, означающий «суд» или «решение», а также праведный суд Яхве на горе Сион. Когда Ковчег Завета был внесен в Двир, Яхве воссел на своей святой горе, сделавшись истинным Царем Иерусалима, а земной царь выступал лишь его представителем среди людей. Обязанностью земного царя было управление в соответствии с цедек, т. е. справедливостью. В Ханаане справедливость, праведность считалась атрибутом бога солнца, который проливал свет на тайные злодеяния, исправлял зло, причиненные невинным, и надзирал за миром как судья. Воцарившись на горе Сион, Яхве также приобрел этот атрибут: он следил за праведностью суда в стране, защищал нищих и убогих, не позволял сильному притеснять слабого. Лишь при этом условии на Сионе мог установиться шалом – это слово, которое обычно переводят как «мир», произведено от корня со значением «полный», «целый» и выражает то ощущение полноты существования, которое нисходит на человека в святых местах. Оно поэтому охватывает все аспекты благоденствия: плодородие земли, согласие между людьми и военные успехи. Шалом отрицает безнравственность и отчужденность – источник множества людских несчастий – и утверждает мир, который есть единение с Богом. И Иерусалим не мог быть городом такого единения без торжества справедливости в стране. Но народ Израиля на протяжении своей многовековой истории слишком часто об этом забывал. Он отдавал все силы заботе о святости Иерусалима и борьбе за его ритуальную чистоту, хотя пророки не уставали напоминать: кто пренебрегает справедливостью, неизбежно утратит мир и благоденствие.
Построив Храм и возведя Яхве на престол на горе Сион, Соломон, по ханаанским понятиям, формально вступил во владение страной от имени династии Давида. Теперь Яхве был истинным правителем Иерусалима, и страна, как следствие, принадлежала его народу – сынам Израиля. Баал, поселившись во дворце на горе Цафон, сделал окрестные земли своей неотъемлемой собственностью; точно так же Сион теперь стал вечным наследием Яхве. Таким образом, Храм и воцарение в нем Яхве служили Соломону законным основанием для того, чтобы объявить Иерусалим вечным владением Дома Давидова. Построение Храма было актом покорения, средством захвата Земли Обетованной с помощью Бога. Величественное здание означало конец скитаний Израиля; народ объединенного царства обрел свой дом в месте, где можно жить в тесной близости с божественным началом.
Однако и Соломон в итоге не оправдал ожиданий. Историк-девтерономист[18], писавший в VI в. до н. э., заклеймил этого царя как идолопоклонника. Соломон строил в Иерусалиме храмы для богов своих чужеземных жен; он также поклонялся богам соседних народов: сидонской Астарте (Ашере), аммонитянскому Милькому (Молоху) и моавитянскому Кэмошу (Хамосу). На холмах к востоку от Иерусалима стояли алтари Милькома и Кэмоша (3 Цар 11:4–8). Именно это отступничество стало, по мнению библейского автора, причиной распада Объединенного Израильско-Иудейского царства после смерти Соломона. Однако подобная точка зрения характерна для более позднего времени. В начале VI в. до н. э. у израильтян шло становление последовательного монотеизма, они приходили к убеждению, что Яхве – единственный бог, а все остальные божества – ложные. Но царь Соломон и его подданные еще так не считали. Никому не казалось странным, что Храм Соломона полон языческой символики, – точно так же храмы другим богам, построенные Соломоном в Иерусалиме, воспринимались, наверное, как знаки внимания, которое царь оказывал своим женам, и не влияли на статус Яхве. Яхве все равно оставался царем Сиона и властвовал над другими, менее значимыми богами – примерно так псалмопевцы представляли себе его роль в «собрании святых».
Если Соломона и постигла неудача, то ее, вероятно, следует приписать недостаточной заботе о справедливости правления. Экономика Объединенного Израильско-Иудейского царства была слабой. Если империя пытается потреблять больше ресурсов, чем имеет, она рушится, а Соломон, несмотря на несметные богатства, приписываемые ему легендой, истощил страну до предела. Он закупал у тирского царя Хирама дорогостоящие строительные материалы, но не сумел оплатить их и в возмещение долга «дал Хираму двадцать городов в земле Галилейской» (3 Цар 9:11). Какой бы мощной ни была его армия, Соломон все же не мог держать в подчинении все те земли, которые оставил ему в наследство Давид. Сначала от Израиля отпал Эдом, за ним Дамаск, оба восстановили свою независимость. Еще хуже было недовольство и брожение в самом царстве. Давид в свое время поставил Иудею в привилегированное положение и в результате едва не лишился власти над Израилем. Соломон не извлек урока из ошибки отца и, похоже, эксплуатировал Израиль, обращаясь с ним как с подвластными землями, а не как с полноправным партнером. Он разделил северную часть страны на двенадцать административных округов, каждый из которых должен был один месяц в году поставлять продовольствие для двора и работников для строительства (3 Цар 4:7–28). Об аналогичных распоряжениях в отношении южного иудейского царства нигде не упоминается. Кроме того, народ был глубоко возмущен самой трудовой повинностью. Подневольный труд был в древности обычным делом: царь Давид также к нему прибегал, и особых возражений это не вызывало. Но Соломону для осуществления его грандиозных строительных проектов требовалось громадное количество рабочей силы. Это подрывало экономику страны, поскольку построенные здания были бесполезны в хозяйственном смысле, а строительство отрывало людей от земли и городов, где создавалось богатство страны. И, что хуже всего, распределение трудовой повинности представляло собой вопиющую несправедливость. Библия рассказывает нам, что Израиль должен был поставлять для царских работ тридцать тысяч человек (3 Цар 5:13–18), и ничего не сообщает о работниках из Иудеи. Народ Израиля был разгневан, и многие мечтали вырваться из-под власти Иерусалима.
Как мы уже видели, культ справедливости в древнем мире отнюдь не был порождением абстрактного благочестия, а уходил корнями в совершенно конкретные политические соображения. Царства рушились из-за внутренних смут. Именно так погиб в XIII в. до н. э. Угарит, где государство возложило слишком тяжелое бремя на сельских жителей. Соломоново царство тоже распалось из-за несправедливого обращения царя с подданными, и это послужило полезным уроком для следующих правителей. Соломон знал о грозящей опасности. В последние годы его жизни, как мы узнаем из Библии, Иеровоам, один из смотрителей над строителями, работавшими по повинности, «поднял руку на царя». Пророк из северных земель предсказал, что Соломоново царство разделится на два и Иеровоам станет царем над десятью северными коленами (3 Цар 11:26–40). Можно догадываться, что Иеровоам замышлял мятеж; Соломон «хотел умертвить» заговорщика, но тот бежал в Египет, где его принял фараон Шешонк (Сусаким). Изгнание, однако, продолжалось недолго. Вскоре (около 930 г. до н. э.) Соломон, правивший целых сорок лет, умер и был погребен рядом с отцом в цитадели – Городе Давида, – а на престол вступил его сын Ровоам. И на Объединенное Израильско-Иудейское царство немедленно обрушилась именно та беда, которой так страшился царь, – оно распалось.
Глава 4
Город Иудин
Ровоам получил в наследство разоренную страну с враждебно настроенным населением. Иудея признала его власть, но северное Израильское царство было истощено до предела грандиозными строительными мероприятиями Соломона, которые, не принося особого дохода, требовали огромного количества рабочих рук, так что целые области пришли в запустение. Когда Ровоам отправился в Шхем, чтобы получить согласие старейшин Израиля на свое царствование, те заявили, что признают его царем, только если он облегчит бремя податей и трудовой повинности. Наследник Соломона оказался перед трудным выбором: удовлетворив требование, он должен был бы навсегда отказаться от имперской мечты своего деда царя Давида и резко уменьшить роскошь двора. Мало найдется правителей, которые бы согласились на такое решение, поэтому неудивительно, что Ровоам не стал слушать своих старых и более опытных советников. Он избрал жесткую линию, пойдя на поводу у молодых царедворцев, хорошо понимавших, что снижение податей с Израиля немедленно положит конец и их роскошеству. Через три дня старейшинам Израиля был дан высокомерный ответ: «Отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами[19]» (3 Цар 12:11). Те, в свою очередь, немедленно объявили о выходе Израиля из Объединенного царства. Израильтяне насмерть побили камнями начальника над податью, и Ровоам был вынужден поспешить под защиту надежных крепостных стен Иерусалима.
С этого момента Израиль и Иудея пошли разными историческими путями. Царем Израиля стал Иеровоам, который сделал своей столицей Тирцу (Фирцу) и восстановил древние культовые центры в Вефиле и Дане, объявив их царскими святилищами. Позднее израильский царь Омри (Амврий), правивший около 885–874 г. до н. э., основал новую столицу – Самарию, – которая славилась как самый красивый и благоустроенный город во всем регионе. Израильское царство значительно превосходило Иудею размерами и богатством: оно располагалось вблизи главных торговых путей, и в его состав входила бóльшая часть земель, прежде принадлежавших самым сильным и процветающим из древних городов-государств. Иудея же лежала обособленно и была бедна ресурсами; ее территорию почти целиком занимали слабо пригодные для возделывания полупустыни и горы. Ее цари, естественно, горько сожалели о потере Израиля и даже обвиняли северное государство в отступничестве, хотя произошедшее, по сути, было лишь возвратом к положению, существовавшему до того, как Давид создал объединенное царство. Около 50 лет после раскола Израиль и Иудея воевали между собой, и более слабая Иудея была особенно уязвима. Ровоаму удалось спасти Иерусалим от нашествия фараона Шешонка, намеревавшегося вернуть Египту контроль над Ханааном, только отдав в качестве выкупа значительную часть сокровищ Храма. В правление иудейского царя Асы (911–870 до н. э.) израильское войско даже достигло Рамы – города, находящегося всего в пяти милях к северу от Иерусалима. На сей раз царь спас свою столицу, призвав на помощь Дамаск – одно из арамейских[20] царств региона. Дамасское войско ударило израильтянам в тыл, в результате Израиль оказался втянут в длинный ряд кровопролитных пограничных стычек и оставил Иудею в покое.
Окруженные множеством сильных врагов, стремившихся уничтожить их царство, жители Иудеи все чаще просили помощи у восседающего на Сионе Яхве. Из Библии видно, что они, как и другие народы древнего Ближнего Востока, были склонны отождествлять своих врагов, таких как Израиль, Египет или, позднее, Дамаск, с силами первозданного Хаоса. Подобно морю или пустыне, эти земные враги легко могли сокрушить слабое по сравнению с ними царство и превратить маленький обжитой мир, созданный в Иудее, в безжизненное пространство – такое, каким, по тогдашним представлениям, была земля, прежде чем боги сделали ее обитаемой. Казалось бы, странная идея, но в действительности мы по сей день обращаемся, в сущности, к той же системе понятий, когда говорим о своих противниках как об «империи зла», грозящей низвергнуть «наш мир» в хаос. Нам до сих пор свойственно смотреть на жизнь как на борьбу сил света и тьмы, бояться возврата к «варварству», которое уничтожит все, что «мы» успели создать. У нас есть свои ритуалы, связанные с воинской славой, – поминальные службы, возложение венков, шествия, – призванные вызвать эмоциональный отклик в наших душах и сделать битвы прошлого современными нам. В нас, как живые, встают воспоминания о временах, когда «мы» чуть ли не в одиночку противостояли враждебному миру, и нас наполняют надежда, гордость и желание продолжать борьбу за светлое будущее. Жители древнего Иерусалима действовали сходным образом, только источником воодушевления им служила древняя ханаанская мифология, которая стала частью их верований.
Вместо воспоминаний о собственных войнах и сражениях они обращались к борьбе бога Яхве против сил хаоса на заре времен. По всему древнему Ближнему Востоку в храмах великих богов, таких как Баал или Мардук, ежегодно устраивались празднества в честь их героических свершений с тщательно разработанным церемониалом. Такое празднество было одновременно и радостным ликованием по поводу победы могучего бога, и попыткой призвать божественную силу сейчас, ибо считалось, что только небесный воитель способен даровать городу жизненно необходимый ему мир и защиту от врагов. Ритуалы в древнем мире были не просто актами памяти, они воспроизводили мифические предания таким образом, что события переживались, как если бы они происходили вновь: люди ощущали себя воинами той невидимой битвы, что вечно кипит в самой сердцевине бытия, и участниками изначального торжества богов над чудовищными порождениями первозданного хаоса. И здесь, так же, как и при строительстве храмов, подобие воспринималось как тождество. Воссоздание битвы богов в символической драме переносило ее в настоящее или, точнее, проецировало участников ритуала во вневременной мир мифа. Ритуалы отражали жестокие реалии жизни, которая мыслилась навечно связанной с болью и смертью, но вместе с тем убедительно показывали, что борьба всегда венчается созиданием. Одержав в смертельных схватках верх над Йамом и Мотом, Баал воцарился на горе Цафон, ставшей его постоянным жилищем. Отсюда он дарил земле мир, плодородие и порядок – то, что пытались уничтожить его противники. Во время празднества в память о великой победе Баала в древнем Угарите царь занимал место Баала, умащенный подобно своему небесному прототипу, дабы поддерживать мир, изобилие и справедливость в своей стране. Воцарение Баала отмечалось осенью, в месяце, называвшемся афаним; празднество передавало Угариту часть той божественной силы, что выплеснулась в начале времен в великих битвах с первозданным хаосом, и переданного запаса должно было хватить на год.
До воздвижения Храма Соломона в Иерусалиме роль Яхве в качестве бога-творца, насколько мы можем судить, не привлекала большого внимания. В мифах об Исходе он представлен как создатель народа, а не вселенной. Но после ритуального воцарения Яхве на горе Сион его культ приобрел многие черты более раннего культа Баала – Бога Всевышнего. Иевусейские культовые представления сплавились с мифологией древних израильтян – возможно, благодаря сознательным усилиям первосвященника Цадока. Теперь Яхве, подобно Баалу, тоже считался великим воителем, победившим морское чудовище Латану – в древнееврейском языке его имя приобрело форму «Левиафан» (Ис 27:1; Иов 3:8, 41; Пс 74 (73):14.). Это Яхве укротил первозданное море хаоса, которое иначе затопило бы землю, и «поставил запоры и ворота, и сказал: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим» (Иов 38:10–11). Закладывая основание мира, он, подобно Мардуку, рассек на части другое морское чудовище – Рахав (Раав) (Пс 89 (88):10; Ис 51:9). Позже эти жестокие мифы творения были заменены мирным и спокойным библейским повествованием об установлении основ миропорядка, которое содержится в первой главе книги Бытия и восходит к Жреческому кодексу. Однако из Библии видно, что жители Иудеи знали также рассказы, в большей степени отвечавшие представлениям соседних народов, и в самые тяжкие времена охотно обращались к этой «языческой» мифологии. Миф о битве был очень созвучен переживаниям иудеев – ведь он говорил о том, что какими бы могучими ни были силы разрушения, порядок все равно восторжествует. Однако порядок побеждал не сам по себе. Священнослужители и цари обязаны были каждый год «возобновлять» эту изначальную победу с помощью богослужения в Храме, дабы влить божественную силу в борющийся с врагами Иерусалим. Их задачей было приобщить народ к великой тайне, что поддерживает существование мира, заставить его смело взглянуть в лицо неизбежным ужасам бытия и убедиться, что даже в ужасающем и смертоносном есть благо. Жизнь и порядок восторжествуют над насилием и смертью, после долгой засухи и бесплодия земля даст обильный урожай, и божественная сила, пребывающая с людьми, отведет от них угрозу уничтожения.
Тексты ранних псалмов демонстрируют, насколько глубоко народ Иудеи впитал эту духовность. Псалмы зачастую представляют собой просто переложение древних угаритских мифов:
Господь велик. Славят Его
в городе нашего Бога.
Там Его святая гора,
краса вершин, радость всей земли –
гора Сион, Цафонские склоны,
там город Царя великого.
Бог – в твердынях его,
Бог – надежный его оплот.
(Пс 48:2–4(47:1–3))[21]
Яхве будет сражаться за Иерусалим, как Баал бился за свое наследие в Угарите: его присутствие сделает город неприступным для врагов, рыскающих вокруг. Под конец псалмопевец призывает восхититься мощными укреплениями Сиона – почти в тех же выражениях, в каких автор эпоса о Гильгамеше предлагал жителям Урука полюбоваться на стены города (см. главу 1):
Обступите Сион, обойдите,
сосчитайте башни его;
в вашем сердце да будут стены его,
и твердыни его в вашей памяти,
чтоб поведать поколениям грядущим.
Этот Бог – Он навек наш Бог,
Он во веки веков наш Вождь!
(Пс 48:12–14(47:13–15))
В начале времен Яхве установил границы для сущего, определив всему подобающее место: стенам и укреплениям придавался сходный религиозный смысл – они сдерживали угрозу уничтожения и поглощения хаосом. Город не мог пасть: Яхве был «крепостью народа своего» (Пс 28 (27):8), он «сокрушил лук и переломил копье» врага (Пс 46:9 (45:10)). Не стоило бояться, даже если бы рухнул весь космический порядок: Бог – «прибежище и сила… хотя бы поколебалась земля, и горы двинулись в сердце морей» (Пс 46:1–2 (45:2–3)). В их граде Бог устроил заповедную землю, где царит шалом: единение, гармония, защищенность. В иерусалимской литургии древние предания об Исходе рассматривались в контексте представлений о Яхве как о создателе мира. Бог стал царем всей земли, когда победил Левиафана и Рахав, теперь поддерживает существование миропорядка, и то, что он вызволил народ из египетского рабства, проливает свет на его намерения в отношении всего человечества (Пс 99).
Уже в наше время исследователи предпринимали попытки воссоздать порядок иерусалимского богослужения на основании текста псалмов, однако подробные реконструкции выглядят не слишком убедительно. В целом нам почти ничего не известно об иерусалимском культе самого раннего периода. Однако весьма вероятно, что его центральным элементом было поклонение Яхве как владыке горы Сион. Праздник Суккот, по-видимому, был торжеством в честь воцарения Яхве на святой горе при освящении Храма Соломона. Подобно Баалу, который, возвращаясь в свое обиталище на горе Цафон после победы над Мотом, приносил земле плодородие, Яхве обеспечивал плодородие Сиона и окрестных земель, что также входило в содержание этого древнего сельскохозяйственного праздника. Под музыку, рукоплескания и приветственный гул толпы Яхве восходил на свой престол в Двире, что сопровождалось оглушительным ревом труб (Пс 47:5–6 (46:6–7)). Громкая музыка, ритуальные восклицания и клубы фимиама, наполнявшие Храм, могли символизировать явление Бога народу на горе Синай посреди вулканического извержения (Пс 97 (96):2–6; Ис 6:4). Возможно также, что в Иерусалиме устраивалось шествие от источника Гихон к Храму, повторявшее путь Ковчега Завета на гору Сион. В иерусалимской литургии Яхве представал такой могущественной силой, что его восхваляли как царя не одной лишь горы Сион, а всей земли (Пс 47:2,7 (46:3,8); 99 (98):1–4). Этот Бог заслуживал главенства над всеми другими богами:
ибо Ты, Господи,
высок над всею землею,
превознесен над всеми богами.
(Пс 97 (96):9)
Задолго до того, как у древних евреев окончательно оформилась доктрина монотеизма, ритуалы и обряды, связанные с горой Сион, приучали народ Иудеи считать Яхве единственным богом, заслуживающем поклонения, – пока скорее на эмоциональном, чем на рациональном уровне.
Однако нельзя сводить обрядность Сиона к шумным торжествам. Из ранних псалмов паломничества видно, что она оказывала огромное воздействие на духовный мир личности. Посещение Храма переживалось как алия – восхождение. Взбираясь по крутым склонам из долины Хинном к Храму на вершине Сиона, паломники готовили себя к встрече с божественным (Пс 84:5–7 (83:6–8)). Это был не простой подъем в гору в физическом смысле, а «восхождение внутрь», туда, где внутренний мир смыкается с внешним. Люди испытывали чувство возвращения домой:
И птичка находит себе жилье,
и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих,
у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой!
(Пс 84:3 (83:4))
Образы покоя и обретения постоянного пристанища проходят через все тексты, посвященные Храму, начиная с того места Библии, где Давид впервые высказывает мысль построить в Иерусалиме «дом для обитания» Яхве (2 Цар: 10–12). Благодаря культу Храма, народ Иудеи сумел определить свое место в мире. Миф о сотворении мира говорил, что у всякой вещи во вселенной есть назначенное ей место, – ведь Яхве поставил предел водам, чтобы они не поглотили сушу. Когда сам Яхве обрел дом на Сионе, священная гора стала надежным приютом для иудеев. Они – народ, избранный Богом, – оказались в назначенном им месте. За стенами города обитали враги – разрушители, способные низринуть его в состояние первозданного хаоса, – но внутри границ, определенных Яхве, иудеи могли строить свой мир. В радости, которую вызывал у них вид Храма, возвышающегося над Сионом, проявлялось удовлетворение от пребывания – физически и духовно – в правильном месте. Посещение Храма не было нудной обязанностью. У безвестного псалмопевца «истомилась душа, желая во дворы Господни», где все его существо наполняется ликованием (Пс 84:1–2 (83:2–3)). Паломники ощущали прилив сил, поскольку обретали точку духовной опоры и освобождались от томящей неустойчивости и бессмысленности бытия. Из древних мифов они знали о долгих скитаниях по пустыне, где для человека не было надежды выжить, а Храм, единственная незыблемая точка среди вечного круговращения мира, давал им почувствовать себя действительно живыми, воспринять всю полноту бытия. Один день в Храме стоил тысячи дней вдали от него (Пс 84:10 (83:11)).
Однако это не означало, что в Иерусалиме поклонялись одному лишь Яхве. Историк-девтерономист судит о царях Израиля и Иудеи, опираясь на единственный критерий: цари, которые поддерживали только культ Яхве и уничтожали языческие святилища, «высоты» (бамот) и каменные обелиски (мацевот) соперничающих божеств, – хорошие, те же, которые поощряли поклонение чужеземным божествам, – плохие. В результате, как ни пространно повествование Девтерономиста, оно мало что сообщает нам о событиях, происходивших в те времена в Иерусалиме, поскольку о деяниях царей, не связанных с религиозными культами, рассказывается очень немного. Но даже рассказывая о царях, верных Яхве, Девтерономист не может скрыть того факта, что и при них в городе продолжали процветать культы других богов. Так, прославляя царя Иосафата (870–848 гг. до н. э.), который делал «угодное пред очами Господними», Девтерономист вынужден признать, что «народ еще совершал жертвы и курения на высотах» (3 Цар 22:43). Кроме того, Иосафат не видел ничего дурного в том, чтобы женить своего сына Иорама на Аталии (Гофолии), дочери израильского царя Ахава и его жены Изевель (Иезавели), ревностной последовательницы культа Баала. Аталия принесла этот финикийский культ в Иерусалим и построила в городе храм Баала, где служил сидонский священник Маттан (Матфан).
Не исключено, что брак Иорама и Аталии был устроен для скрепления договора, по которому Иудея становилась вассалом Израильского царства: соответственно, Иосафат и Иорам оба сражались на стороне Израиля в его кампаниях против Дамаска. В IX–VIII вв. до н. э. на древнем Ближнем Востоке снова наступила пора благоденствия и процветания. Удача улыбнулась даже Иудее, так как Иосафату удалось одержать внушительные победы над моавитянами, аммонитянами и жителями Сеира. Но на горизонте уже вырастала новая грозная сила. То была Ассирия – государство на территории современного Ирака, со столицей в Ниневии. Ассирийские цари строили империю небывалой дотоле мощи, стремясь в первую очередь расширять свои владения на запад, в направлении средиземноморского побережья. В попытке остановить продвижение Ассирии, Израиль и Дамаск прекратили междоусобицы и объединились с другими небольшими государствами региона, но в 853 г. до н. э. в битве при городе Каркар на реке Оронт союзное войско потерпело поражение. Израиль и Дамаск попали в вассальную зависимость от Ассирии. Иудейское царство, слишком незначительное, чтобы вызвать интерес у ассирийцев, пока оставалось независимым.
