Карен Армстронг
Иерусалим: Один город, три религии
Однако чтобы обеспечить плодородие, Баалу приходилось вступать в смертельные схватки. Обитателям Ближнего Востока жизнь часто представлялась отчаянной борьбой против сил хаоса, тьмы и смерти. Цивилизацию, порядок и созидание можно было обеспечить лишь ценой невероятных усилий. Из уст в уста передавались рассказы о титанических битвах, в которых боги на заре времен добыли свет из тьмы и порядок из хаоса, а неподвластные закону силы заключили в строгие границы. Так, в Вавилоне устраивались богослужения в память о битве юного воина бога Мардука с морским чудовищем Тиамат. Мардук убил Тиамат, рассек ее туловище на две части и из них создал мир. Существовали похожие сказания и о Баале. Согласно одному из мифов, он поверг семиглавого морского змея по имени Латану, – библейского Левиафана. Почти во всех культурах дракон или чудовище выступал как олицетворение не разделенной на части бесформенной стихии. Уничтожив Латану, Баал остановил возврат к лишенному формы и смысла хаосу, из которого однажды возникла жизнь, как божественная, так и человеческая. В этом мифе отразился страх полного уничтожения и исчезновения с лица земли – вполне обоснованный, особенно во времена первых цивилизаций, когда такая опасность существовала постоянно.
Тот же страх прослеживается и в легендах о других битвах Баала, где он сражался против стихий моря и пустыни – двух главных сил, угрожавших существованию древних городов Ближнего Востока. Море олицетворяло все то, что не было свойственно цивилизованному миру и чего он боялся, – отсутствие границ и четких очертаний, огромность, открытость и бесформенность. А пустыни непрерывно грозили поглотить плодородные земли, которые одни лишь были пригодны для жизни человека. В угаритских мифах рассказывается об отчаянной борьбе Баала с Йам-Нахаром (Йамму), повелителем морей и рек, и со страшным богом смерти, бесплодия и засухи по имени Мот (Муту). Угариты представляли себе смерть как прожорливое существо, вечно жаждущее плоти и крови человека. Лишь огромными усилиями далась Баалу победа над обоими противниками. Особенно страшной была битва с Мотом, которому, по-видимому, удалось пленить Баала в своем царстве – подземном мире, «бездне» наводящей ужас пустоты. Пока Баал был в плену, на земле стояла засуха, которая выжгла ее и превратила в пустыню. В конце концов Баал взял верх, но его победа не была окончательной. И Йам, и Мот выжили: устрашающая мощь Хаоса продолжала угрожать людям, а Смерть осталась неумолимой и неминуемой. Боги и люди должны были объединиться в нескончаемой борьбе против этих сил.
Но вернемся к Баалу. Чтобы отметить свои великие победы над врагами, он испросил у Илу позволения построить себе дворец. Это очень распространенный мотив в мифах древности. Например, когда Мардук создал мир, люди и боги общими усилиями возвели в центре земли город Вавилон, название которого означает «Врата богов». В Вавилоне боги могли каждый год собираться на Божественный совет; город был их домом в мире людей, а люди знали, что здесь можно общаться с богами. В центре города был выстроен комплекс Эсагила – храм Мардука и одновременно его дворец, где могущественный бог жил и творил закон, устанавливая божественный порядок через царя, своего наместника. Архитектура, тем самым, рассматривалась как проявление божественного замысла. Величественные каменные города, храмы и зиккураты представлялись древним настолько колоссальным свершением, что они были уверены: строители превзошли себя, превзошли возможности обычного человека. Эти сооружения постоянно напоминали людям об их совместной с богами великой победе над бесформенностью и хаосом.
Подобно Мардуку, Баал тоже нуждался в дворце, чтобы править богами. И лишь обретя достойное жилье из золота и лазурита на горе Цафон, он стал подлинным «Владыкой», в соответствии со значением своего имени. С этого времени Баал один мог править и богами, и людьми. Он провозгласил:
[Ибо] я, и только я – тот, кто станет царем над богами,
[кто] одаривает процветанием богов и людей,
кто дарует благо всему живому на земле (Gibson, p. 66).
В своем чертоге Баал с возлюбленной супругой Анат празднует великие победы, восстановили порядок в мире:
Не я ли уничтожил Йама, возлюбленного сына Илу…
Не мною ли захвачен и покорен дракон?
Это я уничтожил извивающегося змея,
деспота с семью головами (Gibson, p. 50).
Угариты, чей город лежал всего в 20 милях от обители Баала на горе Цафон, считали, что живут во владениях громовержца, и потому ощущали причастность к его подвигам и триумфу. В угаритских гимнах Баал говорит о Цафоне: «священное место, гора моего наследия… избранное место… гора победы». Цафон был центром угаритского мира, «священной горой», «прекрасной возвышенностью» и «радостью всей земли» (Clifford, pp. 57–68; ср. Пс 48 (47):1-2). Благодаря тому, что здесь жил Баал, гора превратилась в земной рай, обитель мира, изобилия и гармонии. Здесь богу удалось «изгнать с земли войны, пролить благо мира в глубины земные», и любовь смогла «умножиться в глубине полей» (Clifford, p. 68). Стремясь приобщиться к этому божественному плодородию и умиротворению, угариты возвели у себя храм, который воспроизводил дворец Баала на горе Цафон. Согласно принципу imitatio dei, они в точности, до мельчайших деталей скопировали все, что было им открыто, дабы Баал стал жить у них и небеса прямо здесь, в их городе, сошли на землю, создав островок благодати посреди полного опасностей мира.
Присутствие Баала в храме было необходимым условием жизни людей в Угарите. Вступая в храм, они словно попадали в иное измерение бытия, воссоединяясь с обычно скрытыми от них естественными и божественными ритмами жизни. Им были внятны
Речи дерев и шепот камней,
Беседа небес и земли,
Глубин и звезд.
…молнии невиданные небесами,
Речи, неведомые людям
И непонятные толпам земных существ (Clifford, p. 77).
В древнем мире храм часто воспринимался как место прозрения, где человек учится видеть дальше и иным образом, чем в повседневной жизни, постигать суть вещей, пользуясь силой воображения. Особая архитектура храма и порядок богослужения, конечно, помогали людям представить себе более полное и осмысленное существование, но главное – задавали определенную программу действий. В своих ритуалах угариты воспроизводили великие битвы Баала и его воцарение на Цафоне, разыгрывая священную драму. Празднество в честь Баала устраивалось осенью и знаменовало начало нового года: победы бога изображались и повторялись, чтобы снова пролился животворный дождь и город был защищен от беззаконных сил разрушения. Такая имитация церемонии воцарения Баала делала Угарит частью «вечного наследия» (Clifford, p. 72) божества, прибежищем – как, по крайней мере, надеялись угариты – мира и изобилия.
Центральная роль в богослужении отводилась личности царя, который восседал на троне с головой, блестящей от елея: умащать полагалось волосы победителя, и царь был помазан как представитель Баала. Подобно другим царям на Ближнем Востоке, он считался наместником бога, и на него в связи с этим возлагались вполне определенные обязанности. В те времена жители Ближнего Востока не ожидали от религии слишком многого. «Спасение» не предполагало для них бессмертия – это был удел одних лишь богов. Людям же отводилась более скромная роль: помогать богам поддерживать на земле сносную упорядоченную жизнь, сдерживая враждебные силы. Война входила в число важнейших обязанностей царя – враги города часто отождествлялись с силами хаоса, поскольку точно так же несли уничтожение. И все же войны велись для сохранения мира. Во многих городах-государствах древнего Ближнего Востока в церемонию коронации входила клятва царя строить храмы богам и поддерживать их в должном состоянии. Храмы должны были гарантировать сохранение связи с миром божеств, жизненно важной для судьбы города. Но царю вменялось в обязанность также строительство оросительных каналов и укреплений. Город не заслуживал названия города, если не мог обеспечить гражданам защиту от врагов. Так, вавилонской эпос о Гильгамеше начинается и заканчивается призывом к народу Урука восхититься мощью городских стен и мастерством строителей:
Поднимись и пройди по стенам Урука,
Обозри основанье, кирпичи ощупай:
Его кирпичи не обожжены ли
И заложены стены не семью ль мудрецами?[4]
Царь Гильгамеш попытался преодолеть смертную природу человека: он оставил свой город и отправился на поиски вечной жизни. Это предприятие не увенчалось успехом, но, – говорит нам древний поэт, – Гильгамешу, по крайней мере, удалось обезопасить свой город от возможного нападения, а после странствий он вернулся в Урук – то единственное место на земле, где ему следовало находиться.
Еще одной задачей царя на древнем Ближнем Востоке было установление законов, которые чаще всего считались творением богов, богами же открытым царю. Так, на знаменитой стеле Хаммурапи, восходящей к XVIII в. до н. э., великий вавилонский царь изображен стоящим перед богом Шамашем, который, сидя на троне, вручает ему закон. В своем кодексе царь Хаммурапи заявляет, что боги призвали его,
чтобы дать сиять справедливости в стране,
чтобы уничтожить преступников и злых,
чтобы сильный не притеснял слабого[5].
Помимо поддержания материального благополучия города, царь должен был охранять и общественный порядок в нем. Не было проку в возведении укреплений против внешних врагов, когда жестокая эксплуатация, нищета и раздоры могли вызвать беспорядки внутри города. Поэтому царь видел себя пастырем своего народа – так объяснял это Хаммурапи в заключительной части кодекса:
Я искоренил междоусобицы,
улучшил положение страны,
поселил людей в надежных местах и избавил их от страха. Великие боги меня призвали,
и поэтому я – пастырь-миротворец, скипетр которого прям.
Моя благая сень распростерта над моим городом,
и я держу на своем лоне людей страны Шумера и Аккада.
С помощью моей богини покровительницы
они стали преуспевать,
я привел их к благополучию
и укрыл их своей мудростью.
Аналогичным образом, в Угарите считалось, что царь должен заботиться о вдовах и сиротах (Gibson, pp. 102–107). Обеспечивая справедливость и честность при совершении сделок, он смягчал последствия неурожаев и засух, сберегал плодородие земель – все это были непременные атрибуты божественного порядка. Город не мог бы стать островком мира и благополучия, если бы его владыка не пекся в первую очередь о благе своих подданных (Gray, 1969, pp. 295–298). На всем Ближнем Востоке этот идеал социальной справедливости был краеугольным камнем представлений о священной царской власти и святом городе. Люди отлично понимали, что блага цивилизации доступны только привилегированной элите общества и хрупкий порядок легко может быть разрушен недовольным простонародьем. Именно по этой причине так важна была для идеала мирного города битва за справедливое общественное устройство.
Значение справедливости хорошо видно на примере истории самого Угарита. Население собственно города – около 7000 человек – занималось в основном обслуживанием царя и его приближенных. Существование горожан обеспечивали лишь 25 000 жителей прилегающей сельской округи. Развитая цивилизация целиком покоилась на плечах бедных – понимание этого факта, возможно, отразилось в сказаниях о битвах Баала, где созидательность и порядок выступают как следствие подчинения одних другим. Со временем система утратила эффективность. В XIII в. до н. э. экономика пришла в упадок, сельские поселения опустели, и города-государства региона не смогли защитить себя от набегов «народов моря» с Эгейских островов и из Анатолии. Установление социальной справедливости было вовсе не благочестивой фантазией, а непременным условием благоденствия Святого города, как в те давние времена, так и позднее. Знакомясь с историей Иерусалима, мы еще не раз увидим, что деспотические режимы подчас сеяли семена собственной погибели.
До нас не дошло практически никаких сведений о религиозной жизни Иерусалима в бронзовом веке. Археологи пока не обнаружили ни следов храма иевусеев, ни текстов, аналогичных угаритским, где бы подробно описывался местный культ. И все же между текстами Угарита и некоторыми древнееврейскими псалмами, относящимися к культу горы Сион, наблюдается сходство, которое не может быть случайным. В псалмах, воспевающих воцарение Бога Израилева на горе Сион, попадаются дословные совпадения с угаритскими гимнами. Там восхваляется его победа над «Левиафаном» и драконом в день сотворения мира. Гора Сион, точно так же, как Цафон в угаритских гимнах, именуется городом мира, святой горой и наследием навеки ее бога. В древнееврейской Библии Сион один раз даже назван Цафоном. Известно, что сказания о Баале и его храме на горе Цафон существовали и у хурритов. Поэтому историки считают, что хурриты принесли с собой в Иерусалим культ Баала и внедрили угаритские представления о святом городе мира в израильский культ горы Сион (Clifford, в разных местах; Clements, p. 47; Ollenburger, pp. 14–16; Barker, p. 64; Kraus, pp. 201–204).
Жители древнего Ближнего Востока жаждали спокойствия и безопасности, а Иерусалим, похоже, мог обеспечить своим горожанам надежную защиту. Ему удалось благополучно пережить бурный период XIII в. до н. э., когда были заброшены очень многие поселения холмистой части Ханаана. В Библии говорится, что цитадель иевусеев на горе Сион считалась неприступной. XII в. принес новые опасности и новых врагов. Египет вновь стал терять контроль над Ханааном; Хеттская империя пала, на Месопотамию обрушились мор и голод. Достижения цивилизации вновь оказались хрупкими и недолговечными. Происходили большие переселения – люди искали себе новое пристанище. Могущественные империи клонились к закату, и их место начали занимать новые государства. Одним из них стала Филистия в южной части побережья Ханаана. Возможно, филистимляне входили в число «народов моря», которые вторглись в Египет, были отброшены и попали в вассальную зависимость от фараона. Не исключено также, что фараон Рамзес III специально поселил филистимлян в Ханаане, чтобы с их помощью управлять страной. На новой территории филистимляне переняли местные верования и жили в пяти городах-государствах – Ашкелоне, Ашдоде, Экроне, Гате и Газе. Когда Египет ослаб, Филистия сделалась практически независимой; вполне вероятно, что она даже фактически управляла Ханааном. Однако в XI в. до н. э. жители страны познакомились с новой, весьма агрессивной силой. В горах формировалось царство, которое было крупнее всех предыдущих государственных образований в Ханаане и в корне отличалось от них своим устройством. В конце концов оно окружило иевусейский Сион со всех сторон. Это было Израильское царство, которому предстояло навсегда изменить судьбу города.
Глава 2
Народ Израиля
Откуда же взялись древние евреи – «сыны Израиля»? Библия рассказывает, что это выходцы из Месопотамии. Некоторое время они жили в Ханаане, затем, около 1750 г. до н. э. двенадцать племен – колен Израилевых – переселились в голодное время в Египет. Там народ Израиля сначала процветал, но затем его положение ухудшилось, фараон обратил евреев в рабов. В конце концов, около 1250 г. до н. э. они под предводительством Моисея бежали из Египта и стали вести кочевой образ жизни на Синайском полуострове. Но евреи не считали Синай своим постоянным домом, ибо были убеждены, что их бог, по имени Яхве, пообещал им плодородную землю Ханаана. Моисей не дожил до того, как израильтяне вступили в Землю обетованную; это произошло при его преемнике Иисусе Навине. Под предводительством Иисуса Навина двенадцать колен Израилевых вторглись в Ханаан и захватили его силой оружия и именем своего Бога, – как принято считать, около 1200 г. до н. э. В Библии говорится о жестоком истреблении местных жителей. Утверждается, что Иисус Навин «поразил… всю землю нагорную и полуденную, и низменные места и землю, лежащую у гор, и всех царей их: никого не оставил, кто уцелел бы» (Нав 10:40; ср. Суд 1:21). Каждое из двенадцати колен получило во владение свою часть Ханаана, лишь на границе владений колен Иуды и Вениамина держался один город. Как признает библейский автор, «Иевусеев, жителей Иерусалима, не могли изгнать сыны Иудины, и потому Иевусеи живут с сынами Иуды в Иерусалиме даже до сего дня» (Нав 15:63). Спустя некоторое время Иерусалим станет религиозным центром Израиля, однако при первом явном упоминании в Библии он предстает как вражеская территория. Однако в последнее время историки стали скептически относиться к библейскому рассказу. Хотя археологи действительно находили следы разрушений на местах древних поселений в Ханаане, им не удалось проследить связь между этими разрушениями и приходом древних израильтян. В холмистой части Ханаана, впоследствии ставшей центральной областью Израильского царства, не обнаружено никаких признаков иноземного вторжения (Lane Fox, 1991, pp. 225–33). И даже авторы Библии признают, что Иисус Навин подчинил не всю территорию Ханаана. Он не сумел завоевать многие ханаанские города-государства и вообще не пытался выступить против филистимлян (см. Нав 17:11–18; Суд 1:27–36). Как можно видеть при внимательном изучении первых 12 глав Книги Иисуса Навина, основная масса сражений велась на очень небольшой территории, которая впоследствии отошла колену Вениамина (Soggin, pp. 141–43; Ahlström, 1993, pp. 347–48). В действительности библейское повествование в целом создает впечатление, что вторжение не было особо значительным событием в жизни местных племен. Некоторые специалисты – в основном американские и израильские – все-таки придерживаются мнения, что завоевание Ханаана происходило именно так, как описано в Библии, однако другие делают вывод, что вторжения как такового не было – Израиль обретал силу постепенно, мирным путем, поднимаясь изнутри ханаанского общества.
Не вызывает сомнений, что в конце XIII в. до н. э. израильтяне уже присутствовали в Ханаане. На стеле, поставленной в память об успешном походе фараона Мернептаха в 1207 г. до н. э., среди прочего сказано: «Израиль опустошен, его семени нет». Однако это единственное небиблейское упоминание Израиля, относящееся к описываемому времени. Полагали, что предшественником еврейских племен, возглавлявшихся Иисусом Навином, можно считать народ хабиру (хапиру, апиру), упоминаемый в различных надписях и документах XIV в. до н. э. Но очень похоже, что название хабиру относится не к этнической группе, а скорее к социальной прослойке ханаанского общества – изгоям, покинувшим свои города-государства по экономическим или политическим причинам. Иногда хабиру становились разбойниками, иногда воинами-наемниками (Ahlström, 1993, pp. 234–35, 247–48; Ben-Tor, p. 213). Безусловно, в Ханаане они воспринимались как разрушительная сила – скажем, упоминавшийся в предыдущей главе правитель Иерусалима Абди-Хеба испытывал в связи с ними большое беспокойство. Возможно, другое название древних израильтян – «иврим» («евреи») – связано с тем, что в Египте они действительно представляли собой пришлую группу. Однако это были не единственные хабиру в регионе.
Современные историки склонны связывать рождение Израиля с новой волной заселения холмистой центральной части Ханаана. К северу от Иерусалима археологами были обнаружены остатки примерно сотни неукрепленных сельских поселений, построенных около 1200 г. до н. э. Ранее эта местность пустовала, поскольку не была пригодна для сельского хозяйства, но появившиеся незадолго до указанного времени технические новшества сделали возможным ее освоение. Новые поселенцы вели скудное существование, в основном занимаясь разведением овец, коз и коров. Ничто не указывает на их чужеземное происхождение: материальная культура поселений, в сущности, та же, что и на прибрежной низменности. Отсюда археологи сделали вывод, что в поселениях на холмах обитали, скорее всего, уроженцы Ханаана (Mendenhall, 1973; Lemche; Hopkins; Coote and Whitelam, 1987; Martin; Williamson). Это были крайне неспокойные времена, особенно для городов-государств. Кто-то вполне мог перебраться в отдаленные горные районы, предпочтя трудную жизнь войнам и экономической эксплуатации, характерной для пришедших тогда в упадок прибрежных городов. Не исключено, что часть поселенцев составляли хабиру, а часть – кочевники, которых бурные времена заставили поменять образ жизни. Возможно ли, чтобы эти люди и были ядром Израиля? Во всяком случае, именно здесь в XI в. до н. э. возникло Израильское царство. Если так, то «Израиль» – это коренные хананеи, поселившиеся в холмистой части страны и постепенно осознавшие себя как единый народ. Естественно, время от времени у них должны были возникать конфликты с другими городами-государствами Ханаана – рассказы об этих междоусобицах послужили основой для повествования в книгах Иисуса Навина и Судей.
Но если древние израильтяне действительно были хананеями, то почему Библия так настаивает на том, что они – чужаки? Вера в свое иноземное происхождение – важнейший момент их самоидентификации. Через все повествование Пятикнижия, – первых пяти книг Библии, – красной нитью проходит мотив поиска Израилем своей земли. Невозможно представить, чтобы история Исхода была полностью вымышленной. Вероятно, какие-то хабиру все-таки бежали от подневольного труда на египетских фараонов, а позднее присоединилась к хананеям, поселившимся на центральных нагорьях. Даже в Библии есть указания на то, что не весь народ Израиля участвовал в Исходе[6]. В конечном итоге религиозные верования и мифология пришельцев из Египта стали доминирующей идеологией Израиля. История о божественном освобождении из рабства и особом покровительстве бога Яхве, вероятно, импонировала хананеям, которые и сами бежали от бессовестного угнетения, – в своих поселениях среди холмов они должны были чувствовать себя участниками захватывающего нового эксперимента.
Израильтяне начали записывать свою историю, лишь уже сделавшись значительной силой в Ханаане. Библеисты традиционно выделяют у Пятикнижия четыре источника, которые условно отождествляются с гипотетическими авторами. Два самых ранних источника называют «Яхвист» и «Элохист», в зависимости от того, как в них чаще именуется Бог Израиля – Яхве или Элохим. Вероятнее всего, они оба созданы в Х в. до н. э., хотя некоторые исследователи относят их к более позднему времени – VIII в. до н. э. Два других источника – Девтерономист (от «Девтерономион» – греческого названия книги Второзаконие) и Жреческий кодекс, – как считается, моложе. Их датируют VI в. до н. э., периодом вавилонского пленения еврейского народа и последующего возвращения евреев в Ханаан. В последние годы такой взгляд перестал устраивать некоторых библеистов; выдвигались и весьма радикальные предположения – например, что все Пятикнижие было написано одним автором в конце VI в. до н. э. Однако сегодня анализ этих ранних библейских текстов обычно все-таки основывается на гипотезе о четырех источниках. Исторические книги, повествующие о более поздних событиях в жизни Израиля и Иудеи, – Иисус Навин и Судьи, а также четыре книги Царств – были созданы в эпоху Вавилонского пленения авторами, которые рассматривали прошлые события в свете Второзакония и потому также условно обозначаются общим именем «Девтерономист», или «девтерономисты»; об их взглядах мы поговорим в главе 4. Во многих случаях историки-девтерономисты работали с более ранними письменными источниками и хрониками, однако использовали их для подкрепления собственной теологической интерпретации событий. Хронист, т. е. автор двух книг Паралипоменон (в западной традиции – Хроник), писавший, по всей вероятности, в середине IV в. до н. э., обращался со своими источниками еще свободнее. Таким образом, ни один автор не ставил себе задачу дать объективное описание событий – такое, какое отвечало бы нашим критериям исторической достоверности. Каждый из них донес до нас тот взгляд на прошлое, который был присущ людям его времени.
Особенно это касается рассказов о патриархах – легендарных прародителях еврейского народа Аврааме, Исааке и Иакове. Эти предания, вероятно, были записаны почти через тысячу лет после описываемых там событий и не историчны в нашем понимании слова. Библейские авторы ничего не знали о жизни Ханаана в XIX–XVIII вв. до н. э. – они не упоминают, например, о таком важном политическом факторе, как присутствие египтян. Но рассказы о патриархах важны тем, что по ним видно, как в эпоху создания Яхвиста и Элохиста начинала формироваться самоидентификация сынов Израиля как единого народа. В то время израильтяне верили, что ведут свой род от общего предка, Иакова, которому Господь в знак особого благословения дал новое имя – Израиль, означающее «пусть Бог покажет свою силу» или «боровшийся с Богом» (либо «борющийся за Бога»). У Иакова – Израиля было двенадцать сыновей, каждый из которых впоследствии стал прародителем собственного племени (колена). Существовали также легенды о деде Иакова, Аврааме, которого Господь избрал в основатели нового народа. Убежденность израильтян в том, что они происходят не из Ханаана, была так сильна, что они постарались проследить свою родословную до предков, живших в Месопотамии. Как считалось, примерно в 1850 г. до н. э. Господь явился Аврааму в Харране и повелел: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и дома отца твоего и ступай на землю, которую Я укажу тебе» (Быт 12:1). Этой землей был Ханаан. Авраам подчинился и покинул Месопотамию, но в Ханаане жил как чужеземец. У него не было там земельной собственности, пока он не купил для погребения своей умершей жены Сары пещеру Махпела в Хевроне.
Поиск своей земли – важнейшая тема всех рассказов о патриархах. И Авраам, и Исаак, и Иаков остро ощущали свое положение чужеземцев на землях Ханаана (см., например, Быт 23:4). Так, сразу вслед за описанием прибытия Авраама в Ханаан, Яхвист напоминает читателю, что «в этой земле тогда жили хананеи» (Быт 12:6). Это очень важный момент. Много раз на протяжении истории Иерусалима и Святой земли евреи, христиане и мусульмане приходили сюда и обнаруживали на месте, которое считали своим по праву, других обитателей. Все пришельцы должны были как-то справиться с тем обстоятельством, что до них город и земля уже успели стать священными для кого-то еще, а обоснованность предъявляемых ими претензий во многом будет зависеть от их отношения к предшественникам.
С представлением о том, что до избранного Богом народа землю Ханаана населяли иные племена, можно связать постоянно повторяющийся в рассказах о патриархах мотив предпочтения Богом второго, а не первого сына. Так, у Авраама было двое сыновей, и первенцем был Измаил, рожденный Агарью, служанкой бездетной жены Авраама Сары. Но когда по явленному Богом чуду у престарелой Сары родился сын Исаак, Бог велел Аврааму пожертвовать Измаилом ради Исаака: Измаил тоже станет отцом великого народа, но имя Авраама должен унаследовать Исаак. Авраам вновь подчинился и отослал Агарь с Измаилом в пустыню восточнее Ханаана, где они неминуемо погибли бы, если бы не заступничество Бога. Их дальнейшая судьба представляла мало интереса для библейских авторов, но, как мы увидим в главе 11, много веков спустя на Иерусалим заявил права народ, считавший, что происходит от Измаила. В следующем поколении Бог опять выбрал младшего сына. Беременная жена Исаака Ревекка почувствовала, как два близнеца бьются друг с другом в ее чреве, и Господь сказал ей, что это два враждующих племени. Когда настал момент рождения, второй из близнецов появился на свет, держась за пятку своего брата Исава, и получил имя Иаков, что означает «держащийся за пятку» или «вытеснивший, перехитривший»[7]. Когда братья подросли, младший ухитрился провести пожилого и почти ослепшего Исаака и получить отцовское благословение, которое по праву принадлежало старшему. После этого Исав, как до него Измаил, был отправлен в восточные земли. Между прочим, ни Яхвист, ни Элохист не преуменьшают права обойденных старших братьев. История Измаила и Агари изложена с большим сочувствием, а горе обманутого Исава не может не вызвать сострадания у читателя. Во времена, когда создавались эти тексты, древние израильтяне не считали владение Землей обетованной поводом для вульгарного шовинизма – процесс их становления как народа на собственной земле осознавался как болезненный для других людей и неоднозначный с точки зрения морали.
В патриархах нет воинственного духа Иисуса Навина, который по повелению Бога уничтожал все алтари и религиозные символы исконных жителей Ханаана. Это более поздний идеал израильтян. Яхвист и Элохист рисуют патриархов по большей части уважительно относящимися к хананеям и их религиозным традициям. Согласно Библии, патриархи не делали попыток насадить в Ханаане своего Бога и не разрушали местных алтарей. Авраам, похоже, поклонялся Элу, верховному богу хананеев, почитавшемуся в Угарите под именем Илу. Отождествление Эла и Яхве – Бога Моисея – произошло позднее. Бог сам сказал Моисею из пылающего тернового куста: «Являлся Я Аврааму, Исааку и Иакову с именем Бог Всемогущий, а с именем Моим Господь Я не открылся им» (Исх 6:3)[8]. А в те времена земле Ханаана еще предстояло открыть свою святость патриархам, ожидавшим, что Эл явится им в том или ином месте.
Именно так Иаков чудесным образом натолкнулся на Вефиль, когда покинул отчий дом, спасаясь от гнева обманутого им Исава. Он решил заночевать в месте, которое казалось ничем не примечательным: лег на землю, подложил под голову камень и заснул. А место оказалось особенным – в древнееврейском тексте здесь используется слово «маком», имеющее культовые коннотации. Во сне Иаков увидел возле себя лестницу, стоящую на земле и доходящую до неба. Это было классическое видение, нам оно напоминает о зиккуратах Месопотамии. На самом верху лестницы стоял Бог Авраама, который уверил Иакова в своем благоволении и покровительстве. Когда Иаков пробудился, его охватил ужас, который часто сопровождает встречу со священным. Он благоговейно произнес: «истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал!» (Быт 28:16). Место выглядело самым обыкновенным, а оказалось духовным центром, открывавшим человеку доступ к божественной сфере: «как страшно сие место! это не иное что, как дом Божий[9], это врата небесные» (Быт 28:17). Перед тем как уйти, Иаков поставил стоймя камень, на который ночью клал голову, и возлил на него елей, чтобы отметить место как выделенное из окружающего пространства.
