Камилла Лэкберг
Письмо от русалки
Иногда она желала, чтобы он умер у нее на глазах. Чтобы его хватил инфаркт или переехала машина. Все, что угодно, лишь бы она знала, что случилось, и могла бы заниматься практическими делами, такими, как организация похорон, решением вопроса о наследстве и всем прочим, что обычно требуется, когда кто-то умирает. Тогда, возможно, боль обожгла бы ее нестерпимым жаром, но потом понемногу стихла, оставив лишь глухое чувство утраты вперемешку со светлыми воспоминаниями.
Ей же не осталось ничего, лишь огромная пустота. Он просто исчез, скорбь зависла в воздухе, и не было никакой возможности идти дальше. Работать она была не в состоянии и не представляла, сколько еще времени проведет на больничном.
Она посмотрела на торт. Из глазури получилось какое-то месиво. В тех неравномерных кучках, которые покрывали марципановую поверхность, ничего невозможно было прочесть, и это, казалось, отняло у нее последние силы. Она села прямо на пол, привалившись спиной к холодильнику, и слезы неудержимо потекли по щекам.
– Мама, не плачь!
Сия почувствовала ладонь на своем плече. Это была ладонь Магнуса. Нет, Людвига. Сия потрясла головой. Реальность ускользала от нее, и ей хотелось разжать руки, чтобы погрузиться в поджидающую ее темноту. Теплую, мягкую темноту, которая окружила бы ее навсегда, если бы она только позволила это. Сквозь слезы она увидела карие глаза и светлую челку сына и поняла, что не имеет права сдаваться.
– Торт! – всхлипнула она, пытаясь встать. Людвиг помог ей подняться, а затем ласково отобрал у нее тюбик с глазурью.
– Я сам все сделаю, мамочка. Пойди отдохни, я разберусь с тортом.
Он погладил ее по щеке – тринадцатилетний мальчик, но уже не ребенок. Он уже вошел в роль отца, стал Магнусом, ее опорой и защитой. Сия понимала, что не должна позволять ему брать на себя эту роль – он еще слишком мал. Но сейчас у нее не осталось сил ни на что, и она с благодарностью отдала ему лидерство.
Она вытерла глаза рукавом, а Людвиг тем временем достал большой нож и аккуратно соскоблил липкие комки с праздничного торта. Последнее, что увидела Сия, выходя из кухни, – как ее сын сосредоточенно выводил на торте букву Л – первую букву своего имени.
– Ты знаешь, что ты мой самый любимый мальчик? – сказала мама, осторожно расчесывая ему волосы.
В ответ – лишь кивок. Да, он это знал. С того самого дня, как они пришли и забрали его к себе, она раз за разом повторяла ему это, и он готов был слушать ее до бесконечности. Иногда он вспоминал о прошлом. О мрачных часах одиночества. Но стоило ему посмотреть на прекрасное существо, которое звалось его матерью, – и все отступало, развеивалось в прах. Казалось, ничего этого и не было никогда.
Он только что помылся, и мать закутала его в зеленый махровый халат с желтыми цветами.
– Хочешь мороженого, мой дорогой?
– Ты его слишком балуешь, – донесся от двери голос отца.
– А что плохого в том, что я его балую? – спросила мать.
Он еще плотнее закутался в махровый халат и натянул на голову капюшон, чтобы спрятаться от этого сурового тона и слов, которые эхом отдались в кафельной ванной. От той черноты, которая снова взбаламутилась в нем.
– Я просто хотел сказать, что ты оказываешь ему медвежью услугу, балуя его.
– Ты хочешь сказать, что я не знаю, как воспитывать нашего сына?
Глаза матери почернели, стали бездонными. Казалось, она хочет испепелить отца взглядом. И, как обычно, ее гнев заставил отца растаять. Когда она поднялась и шагнула к нему, он словно уменьшился. Сгорбился, сделался маленьким. Маленький серый отец.
– Ты наверняка знаешь лучше меня, – пробормотал он, повернулся и ушел, глядя в пол. Затем до них донесся звук надеваемых ботинок в прихожей, а потом закрылась входная дверь. Отец опять отправился на прогулку.
– Мы не будем обращать на него внимания, – шепнула мать ему в ухо, спрятанное под зеленым капюшоном. – Мы с тобой любим друг друга. Только ты и я.
Он прижался к ней, как маленький зверек, давая себя утешить.
– Только ты и я, – прошептал он.
– Нет! Не хочу!
Так кричала Майя, используя тем самым значительную часть своего небогатого словарного запаса, когда утром в пятницу Патрик предпринял отчаянную попытку передать ее на попечение воспитательницы Эвы. Дочь вцепилась в его брючину и выла, так что в конце концов ему пришлось отцеплять ее пальцы по одному. Сердце его разрывалось, когда ее уносили, а она тянула к нему ручки. Ее полный слез зов: «Па-а-па-а!!!» – отдавался у него в голове по пути к машине. Затем он долго сидел, держа ключ от зажигания в руках и глядя остановившимся взглядом сквозь лобовое стекло. Этот кошмар продолжался уже два месяца – Майя наверняка так реагирует на беременность Эрики.
Каждое утро ему приходилось принимать бой. Он сам предложил, что будет отводить дочку в садик. Эрике было слишком тяжело одевать и раздевать Майю, а уж о том, чтобы наклониться и помочь ей застегнуть сандалики, и речи быть не могло. Так что альтернативы все равно не существовало. Но как это все изматывало, тем более что концерт начинался задолго до прихода в детский сад. Еще дома, когда он начинал одевать ее, Майя цеплялась за его руки и упрямилась, и он со стыдом вынужден был признать, что пару раз хватал ее так грубо, что она начинала вопить на весь дом. После таких эпизодов он чувствовал себя самым никудышным отцом на свете.
Усталым жестом проведя рукой по глазам, Патрик глубоко вздохнул и завел машину. Но вместо того, чтобы направиться в сторону Танумсхеде, повинуясь случайному импульсу, свернул к виллам позади холма. Припарковав машину у дома Кельнеров, он нерешительным шагом приблизился к двери. Конечно, нужно было заранее предупредить о своем визите, но теперь он уже приехал на место. Подняв руку, Патрик постучал костяшками пальцев в белую дверь. На ней по-прежнему висел рождественский венок. Никто не удосужился убрать его или заменить чем-нибудь другим.
Внутри дома не раздавалось ни звука, так что Патрик постучал еще раз. Может быть, никого нет дома? Но вот послышались шаги, и Сия открыла дверь. При виде его все ее тело сжалось, и он поспешно покачал головой.
– Нет-нет, у меня нет никаких вестей, – проговорил он, и оба понимали, что он имеет в виду.
Ее плечи опустились, она отступила на шаг, пропуская его в дом. Патрик снял ботинки и повесил куртку на единственный свободный крючок – все остальные были заняты подростковой одеждой.
– Я решил зайти и немного побеседовать, – сказал он и сразу почувствовал себя неуверенно. Как он изложит свои весьма смутные домыслы?
Сия кивнула и пошла в кухню, расположенную справа от прихожей. Патрик последовал за ней. Он уже не раз бывал в этом доме. В первые дни после исчезновения Магнуса они сидели на кухне за деревянным столом, раз за разом обсуждая все подробности. Задавали вопросы достаточно личного характера – однако все это перестало быть личным делом семьи в тот момент, когда Магнус Кельнер вышел из дверей своего дома, чтобы больше не вернуться.
Дом не изменился. Уютный и обычный, немного неубранный – везде виднелись следы пребывания подростков. Но в прошлый раз, когда они сидели тут, в воздухе витала надежда. Теперь же все было проникнуто безнадежностью. Даже фигура Сии.
– У меня есть немного торта. У Людвига вчера был день рождения, – проговорила Сия без всякого выражения, поднялась и достала из холодильника четверть торта «Принцесса». Патрик попытался возразить, но Сия уже начала ставить на стол блюдца и доставать ложки, и Патрик смирился с мыслью, что сегодня у него на завтрак будет торт.
– Сколько ему исполнилось? – спросил Патрик, отрезая самый тоненький кусочек торта.
– Тринадцать, – ответила Сия, и чуть заметная улыбка тронула ее губы, когда она положила себе маленький кусочек. Патрику хотелось бы заставить ее есть побольше, учитывая, насколько она исхудала в последние месяцы.
– Хороший возраст. Или не очень? – проговорил Патрик и почувствовал, насколько неестественно звучит его голос.
– Он так похож на отца, – проговорила Сия, и ее ложка зазвенела о блюдце. Отложив ложку, она взглянула на Патрика. – Так с чем ты пришел?
Он откашлялся.
– Вполне возможно, что это всего лишь пустые умозаключения, но ты ведь не раз просила нас сделать все возможное, так что извини, если я…
– Говори прямо, в чем дело, – прервала его Сия.
– У меня возникла одна мысль. Магнус общался с Кристианом Тюделем. Откуда они знали друг друга?
Сия бросила на него удивленный взгляд, но не задала встречного вопроса, а задумалась.
– Даже не знаю. Мне кажется, они познакомились вскоре после того, как Кристиан переехал сюда вместе с Санной. Она ведь родом отсюда. Это было лет семь назад. Да, так и есть, потому что вскоре Санна забеременела Мелькером, а ему сейчас пять.
– Так они познакомились через тебя и Санну?
– Нет, Санна ведь на десять лет моложе меня, так что мы с ней раньше не общались. Честно говоря, даже не помню, как это произошло. Помню только, как однажды Магнус предложил пригласить их к нам на ужин, и после этого мы довольно много общались. У нас с Санной не так много общего, но она очень милая, а Элин и Людвиг с удовольствием возятся с их мальчишками. И уж, во всяком случае, Кристиан мне нравится куда больше, чем другие дружки Магнуса.
– Кого ты имеешь в виду?
– Его друзей детства, Эрика Линда и Кеннета Бенгтссона. Я поддерживала отношения с ними и их женами только ради Магнуса. Мне кажется, они такие разные…
– А Магнус и Кристиан? Они были близкими друзьями?
Сия улыбнулась.
– Мне кажется, у Кристиана не может быть близких друзей. Он немного себе на уме и ни перед кем не раскрывается. Но с Магнусом он держался совсем по-другому. Мой муж всегда оказывал на людей такое действие. Все его любили. В его присутствии все как-то расслаблялись.
Она мучительно сглотнула, и Патрик заметил, что она впервые заговорила о муже в прошедшем времени – как будто его больше нет.
– Кстати, почему ты спрашиваешь о Кристиане? – встревоженно спросила Сия. – С ним ничего не случилось?
– Нет-нет, ничего серьезного.
– Я наслышана о том, что произошло на презентации его книги. Меня тоже пригласили, но мне показалось так странно идти туда одной, без Магнуса. Надеюсь, Кристиан не обиделся на меня за то, что я не пришла.
– Вряд ли он мог на тебя обидеться, – проговорил Патрик. – Зато складывается впечатление, что кто-то регулярно посылал ему письма угрожающего содержания, и это продолжается уже больше года. Возможно, я просто хватаюсь за последнюю соломинку, но я все же хотел спросить тебя, не получал ли Магнус чего-нибудь в этом духе. Они знали друг друга – возможно, где-то есть какая-то связь.
– Угрожающие письма? – переспросила Сия. – Неужели ты думаешь, что я могла не рассказать о таком? Зачем бы мне скрывать факты, которые могли бы помочь вам выяснить, что произошло с Магнусом?
Ее голос зазвучал громче и резче.
– Я совершенно уверен, что ты рассказала бы нам, если бы что-то знала, – поспешил заверить ее Патрик. – Но, может быть, Магнус ничего не говорил тебе, чтобы тебя не волновать?
– Тогда как я могла бы тебе об этом рассказать?
– Мой опыт подсказывает мне, что жены всегда все чувствуют, даже когда им ничего не рассказывают. Во всяком случае, моя жена точно видит меня насквозь.
Сия снова улыбнулась.
– Да, тут ты совершенно прав. Действительно, я заметила бы, если бы что-то тяготило Магнуса. Но он вел себя так же беззаботно, как всегда. Это был самый спокойный и надежный человек на свете, почти всегда пребывающий в хорошем настроении. Иногда меня это дико раздражало, и я даже пыталась его спровоцировать, когда у меня самой было плохое настроение. Но мне это ни разу не удалось. Магнус оставался верен себе. Если бы его что-то взволновало, он бы первым делом поговорил со мной, но даже если бы он вдруг решил этого не делать, я бы все равно заметила, что что-то не так. Он знал обо мне все, и я знала о нем все. У нас не было друг от друга тайн.
Голос ее звучал решительно, и Патрик понимал, что она говорит с большой убежденностью, однако это не развеяло его сомнения. Невозможно все знать о другом человеке – даже о том, с кем живешь и кого любишь.
Он посмотрел на нее.
– Прости, если моя просьба покажется тебе нескромной, но можно мне осмотреть дом? Хочу составить себе более точное представление о том, каким был Магнус.
Хотя они уже начали говорить о Магнусе так, словно его не было в живых, Патрик тут же пожалел о своей формулировке. Но Сия не стала комментировать его слова. Сделав жест в сторону двери, она сказала:
– Можешь смотреть сколько хочешь. Я хочу сказать – делайте все, что считаете нужным, задавайте любые вопросы, только бы вы разыскали его.
Резким движением она вытерла тыльной стороной ладони слезу, притаившуюся в уголке глаза.
Патрику показалось, что ей хотелось бы немного побыть одной, и он поднялся. Для начала он зашел в гостиную. Здесь все выглядело так же, как в тысячах других шведских домов. Большой синий диван от ИКЕА. Книжная полка «Билли» со встроенным освещением. Телевизор с плоским экраном на тумбочке из того же светлого дерева, что и журнальный столик. Безделушки, сувениры из поездок, фотографии детей в рамочках. Патрик приблизился к большой свадебной фотографии, висевшей над диваном. Это был не традиционный застывший портрет – Магнус во фраке лежал на боку в траве, подперев голову рукой, а ослепительно улыбающаяся Сия стояла позади него в свадебном платье с воланами и оборками, решительно поставив на Магнуса каблучок своей туфельки.
– Наши родители пришли в полный ужас, когда увидели эту фотографию, – произнесла у него за спиной Сия, и Патрик обернулся.
– Да, необычное фото, – пробормотал он и еще раз взглянул на снимок. После переезда во Фьельбаку Патрик несколько раз встречался с Магнусом, однако они лишь перебрасывались парой вежливых фраз. Теперь, разглядывая его открытое, радостное лицо, Патрик подумал, что такого человека действительно все должны любить.
– Можно мне подняться наверх? – спросил он. Сия, которая стояла, прислонившись к косяку, молча кивнула.
На лестнице тоже висели фотографии, и Патрик остановился, разглядывая их. Они свидетельствовали о богатой впечатлениями жизни, где семья занимала главное место. Невозможно было не заметить, что Магнус Кельнер очень гордится своими детьми. От одной фотографии внутри у Патрика все сжалось. Снимок был сделан где-то в отпуске – Магнус стоял, обнимая обеими руками Элин и Людвига. Он улыбался и смотрел в объектив таким счастливым взглядом, что Патрику стало больно это видеть. Он отвернулся и поднялся на второй этаж.
Первые две комнаты принадлежали детям. Комната Людвига поражала царившим в ней безукоризненным порядком. Никакой разбросанной на полу одежды, кровать застелена, письменные принадлежности на столе расставлены и разложены в идеальном порядке. Многое свидетельствовало о его спортивных интересах. На почетном месте над кроватью красовалась футболка шведской сборной с автографом Златана[4]. В остальном доминировали изображения футбольной команды «Гётеборг».
– Людвиг и Магнус часто ходили вместе на их матчи.
Патрик вздрогнул. Снова голос Сии застал его врасплох. По всей видимости, она обладала способностью передвигаться легко и бесшумно, потому что он совершенно не слышал ее шагов по лестнице.
– Большой любитель порядка, – проговорил он.
– Да, как его отец. У нас дома именно Магнус делал уборку. Я не такая аккуратная. Если ты заглянешь в другую комнату, то сразу поймешь, кто из детей уродился в меня.
Патрик открыл дверь в соседнюю комнату, несмотря на предупреждающую табличку, на которой красовалась надпись огромными буквами: «БЕЗ СТУКА НЕ ВХОДИТЬ!»
– Ой! – воскликнул он и отшатнулся.
– Да уж, «ой» – самое подходящее слово, – вздохнула Сия и скрестила руки на груди, словно стараясь сдержаться и не кинуться убирать развал. Ибо в комнате Элин царил чудовищный хаос. К тому же все здесь было розовое.
– Я надеялась, что с годами эта любовь к розовому цвету пройдет, но она, напротив, лишь усиливается. И от нежно-розового произошел переход к ядовито-розовому.
Патрик заморгал. Неужели через несколько лет и комната Майи будет выглядеть таким же образом? А что, если близнецы тоже окажутся девочками? Он просто захлебнется в розовом.
– У меня давно опустились руки. Прошу ее закрывать дверь в свою комнату, чтобы мне всего этого не видеть. Только иногда делаю выборочные проверки – чтобы по крайней мере не возникал запах разложившегося трупа.
Она сама вздрогнула, произнеся слово «труп», но тут же продолжала:
– Для Магнуса уже сама мысль о том, что творится в ее комнате, была невыносима. Но я уговорила оставить ее в покое. Я сама такая и понимаю, что словами тут ничего не добьешься. Сама я начала более-менее поддерживать порядок, когда стала жить отдельно от родителей. Думаю, и с Элин будет так же.
Она закрыла дверь и указала на комнату в конце коридора:
– Вон там наша спальня. Вещи Магнуса я не трогала.
Первое, что бросилось в глаза Патрику, – у Кельнеров было такое же постельное белье, как и у них с Эрикой. Белое в синюю клетку, купленное в ИКЕА. От этого ему почему-то стало совсем тяжело на душе. Он почувствовал себя уязвимым.
– Магнус спал на той половине, что ближе к окну.
Патрик подошел к дальней половине кровати. Он предпочел бы осмотреть спальню в одиночестве. Сейчас его не покидало чувство, что он вторгается в чужую жизнь, в чужое личное пространство, не предназначенное для посторонних глаз, и оно лишь усиливалось от того, что Сия стояла в дверях и наблюдала за ним. Он понятия не имел, что именно ищет. Просто у него была потребность приблизиться к Магнусу Кельнеру, увидеть в нем человека, а не только фотографию на стене в своем рабочем кабинете. Взгляд Сии по-прежнему буравил ему спину, и в конце концов он обернулся к ней.
– Не обижайся, пожалуйста, но можно я немного осмотрюсь здесь в одиночестве?
В душе он очень надеялся, что она поймет его.
– Конечно же, извини, – проговорила она и улыбнулась. – Понимаю, что мое присутствие за спиной тебе мешает. Я пойду вниз, займусь делами. Чувствуй себя совершенно свободно.
– Спасибо! – ответил Патрик и присел на край кровати.
Для начала он обследовал прикроватную тумбочку. Очки, пачка листов, которые оказались рукописью «Русалки», пустой стакан и упаковка «Алведона» – вот и все, что он увидел на ней. Выдвинув ящик, Патрик осторожно заглянул внутрь. Но и там не оказалось ничего достойного внимания. Книга в бумажной обложке – «Солнечная буря» Осы Ларссон, упаковка затычек для ушей и пакетик с ментоловыми конфетами.
Патрик поднялся и подошел к шкафу, который занимал собой всю торцевую стену комнаты. Он усмехнулся, когда открыл раздвижные двери и увидел еще одну иллюстрацию того, что Сия называла разным отношением к уборке. В той половине шкафа, которая была расположена ближе к окну, царил безукоризненный порядок. Все вещи лежали аккуратно свернутыми, носки, трусы, галстуки и ремни разложены по отдельным корзинкам. Выше висели наглаженные рубашки, джемпера и футболки. При виде футболок, развешенных на вешалках, у Патрика голова пошла кругом. Сам он имел обыкновение затолкать их в ящик комода, чтобы потом ворчать по поводу того, что они мятые, когда снова настает черед их надевать.
В этом смысле половина шкафа, принадлежавшая Сие, больше походила на его систему: здесь все было набросано вперемешку, как попало, словно кто-то лишь на минуту открыл двери, наспех побросал вещи внутрь и снова закрыл.
Закрыв раздвижные двери, он посмотрел на кровать. В том, что только одна половина была застелена, таилось нечто невыносимо горькое. Он задумался над тем, можно ли привыкнуть спать на двуспальной кровати, когда вторая половина пустует. Уже сама мысль о том, чтобы спать одному, без Эрики, казалась невозможной.
Когда он спустился в кухню, Сия убирала со стола посуду. Она бросила на него вопросительный взгляд, и он проговорил:
– Спасибо, что ты разрешила мне осмотреть дом. Не знаю, будет ли это иметь значение для следствия, но теперь я чуть больше знаю о Магнусе и о том, каким он был… какой он есть.
– В любом случае это имеет значение. Для меня.
Попрощавшись, он вышел на улицу. Остановился на крыльце и еще раз посмотрел на увядший венок, висевший на двери. После секундного колебания он снял его с гвоздя. Магнус, большой любитель порядка, вне всяких сомнений, убрал бы его.
* * *
Дети вопили невыносимо громко. Звук отдавался эхом в стенах кухни, и Кристиану казалось, что голова у него сейчас лопнет. Он не спал несколько ночей. Мысли бесконечно роились в голове, и только он отбрасывал одну, как появлялась другая.
У него даже возникала мысль отправиться в свою каморку в рыбацкой хижине и сесть писать. Но в тишине и мраке ночи тени прошлого разгулялись бы еще сильнее, и никакие словесные формулировки не заставили бы их замолчать. Поэтому он оставался неподвижно лежать в постели, глядя в потолок, в то время как безнадежность подступала со всех сторон.
– Ну-ка прекратите! – прикрикнула Санна, разнимая мальчишек, дерущихся из-за пакета какао, который оказался слишком близко к ним. Затем она повернулась к Кристиану, который сидел, глядя в одну точку, так и не притронувшись ни к бутерброду, ни к кофе.
– Было бы очень мило, если бы ты тоже поучаствовал.
– Я очень плохо спал, – проговорил он и отпил глоток остывшего кофе. Поморщился, встал, вылил его в раковину и налил себе нового, добавив в него немного молока.
– Понимаю, что у тебя сейчас много дел, и ты как никто знаешь, что я поддерживала тебя все то время, пока ты работал над книгой. Но даже и моему терпению может наступить предел.
Санна отобрала ложку у Нильса как раз в тот момент, когда тот намеревался ударить ею по лбу старшего брата, и бросила ее в мойку. Затем вздохнула, словно собираясь с силами, готовясь дать волю всему, что так долго копилось на душе. Кристиану более всего хотелось сейчас нажать на «паузу», чтобы отложить этот разговор, на который у него не было сил.
– Я не говорила ни слова, когда ты шел с работы прямо в свою писательскую хижину и сидел весь вечер за письменным столом. Я забирала детей из садика, готовила ужин, кормила их, прибиралась, чистила с ними зубы, читала им сказку и укладывала их спать. Все это я делала день за днем, не жалуясь, в то время как ты мог преспокойно посвятить себя своему бесценному творчеству!
В последних словах слышался сарказм, которого он никогда раньше у нее не замечал. Кристиан закрыл глаза, пытаясь отвлечься от тех слов, которые она бросала ему в лицо. Но она неумолимо продолжала:
– И я безумно рада, что все идет так хорошо. Что книгу издали и что тебе прочат большое будущее. Все это очень здорово, и ты заслужил каждую минуту славы. Но как же я? Какое место в твоем успехе отведено мне? Меня никто не похвалит, никто не посмотрит на меня и не скажет: «Черт подери, Санна, какая же ты молодец! Как повезло Кристиану, что у него есть ты». И ты сам никогда мне такого не говоришь. Ты считаешь совершенно естественным, что я буду вкалывать, делать всю работу по дому, заниматься детьми, в то время как ты будешь заниматься тем, что «велит тебе долг».
Она взмахнула руками в воздухе, цитируя его слова.
– Естественно, я все это делаю. Я готова и дальше тащить весь воз. Ты знаешь, что я люблю возиться с детьми, но мне тем не менее иногда бывает тяжело. И мне всего лишь хотелось бы услышать от тебя хоть слово благодарности. Неужели я требую слишком многого?
– Санна, не при детях, – пробормотал Кристиан, но тут же почувствовал неуместность этих слов.
– Конечно же, у тебя всегда есть отговорки, почему ты не хочешь со мной разговаривать, не воспринимаешь меня всерьез! Либо ты устал, либо у тебя нет времени, потому что ты должен дописать книгу, либо ты не желаешь разговаривать при детях, либо у тебя найдется еще тысяча причин!
Мальчики сидели притихшие, испуганно переводя глаза с него на Санну, и Кристиан почувствовал, как на место усталости пришел гнев.
Эту черту в поведении Санны он терпеть не мог, и они не раз с ней об этом говорили. Его раздражало, что она втягивала в их конфликты детей. Он понимал, что жена хочет сделать детей своими союзниками в том противостоянии, которое становилось все очевиднее. Но что он мог сделать? Все противоречия объяснялись тем, что он не любит Санну и никогда не любил ее. И она прекрасно это знала, хотя и не решалась признаться в этом даже себе самой. Отчасти он и выбрал ее потому, что она была не тем человеком, которого он мог бы полюбить. Во всяком случае, полюбить так, как…
Он ударил кулаком по столу, и Санна с детьми буквально подпрыгнули от неожиданности. От удара в руке возникла острая боль – как раз то, чего ему и хотелось. Боль отогнала все, о чем он не разрешал себе думать, и Кристиан почувствовал, что ситуация снова под контролем.
– Сейчас не время и не место спорить, – сказал он сухо, избегая смотреть в глаза Санне. Чувствуя спиной ее взгляд, пошел в коридор, надел куртку и ботинки и вышел на улицу. Последнее, что он услышал, захлопывая за собой дверь, – как Санна объясняла детям, что их папа полный идиот.
* * *
Более всего ее утомляла скука. Необходимость заполнять часы, пока дочери в школе, сколь-нибудь осмысленными занятиями. Дела находились всегда: чтобы жизнь Эрика текла ровно, без сучка и без задоринки, приходилось немало потрудиться. В шкафу всегда должны были висеть свежевыстиранные, отутюженные рубашки, приемы для деловых партнеров необходимо было спланировать и провести по высшему разряду, а в доме все должно было блистать чистотой. Правда, у них была нанятая уборщица, которая приходила раз в неделю, но и между ее появлениями постоянно приходилось поддерживать порядок. Миллионы мелочей, которые должны были вовремя оказываться под рукой самым естественным образом, словно за этим и не стояла изрядная доля ее труда. Проблема заключалась лишь в том, что от такой жизни она готова была лезть на стенку. Ей нравилось сидеть дома, пока девочки были маленькие. Она любила возиться с малышами, даже подгузники меняла с удовольствием, чему Эрик не посвятил и секунды своего ценнейшего времени. Но ее все это не волновало, ибо тогда она ощущала себя нужной. Все было исполнено смысла. Именно она являлась центром их вселенной, она вставала по утрам раньше всех и зажигала для них солнце.
Теперь это чудесное время давно миновало. Дочери учились в старших классах, проводили большую часть времени с друзьями или в кружках, а на мать все больше смотрели как на обслуживающий персонал. Как и их отец. К своему глубочайшему разочарованию, она наблюдала, какими избалованными становятся дочери. Компенсируя свое неучастие в их жизни, Эрик вместо этого покупал им все, на что бы они ни указали пальцем, а его презрение к ней постепенно передавалось и им.
Луиза провела рукой по столешнице в кухне. Итальянский мрамор, привезенный по спецзаказу. Эрик сам выбрал его во время одной из своих командировок. Ей мрамор не нравился. Слишком холодный и твердый. Будь у нее возможность выбирать, она предпочла бы дерево, например, темный дуб. Она открыла одну из безукоризненно ровных, блестящих дверей кухонного шкафа. Опять холод, вкус без чувства. К своей рабочей поверхности из темного дуба она выбрала бы белые фасады в деревенском стиле, окрашенные вручную, чтобы следы кисточки виднелись на поверхности, придавая ей жизнь и колорит.
Ладонь Луизы потянулась к большому бокалу для вина. Свадебный подарок родителей Эрика. Разумеется, ручной работы. Прямо за свадебным ужином она выслушала длинную лекцию матери Эрика о маленькой, но эксклюзивной стеклодувной мастерской в Дании, где им сделали эти бокалы по особому заказу.
Что-то в ней встрепенулось, и пальцы сами собой разжались. Бокал разбился на тысячи осколков от удара о черную каменную плитку. Плитка, разумеется, тоже была итальянская. В этом, как и во многом другом, Эрик походил на своих родителей – отечественное его не устраивало. Чем больший путь проделала вещь, тем лучше. Конечно, если она приехала не из Тайваня. Луиза усмехнулась, переступила через осколки стекла и взяла новый бокал, направляясь к картонной упаковке с вином, стоявшей возле мойки. Эрик только фыркал, видя вино в «тетрапаке». Его интересовали только бутылки вина стоимостью в несколько сотен крон. Ему бы и в голову не пришло осквернять свои вкусовые рецепторы вином ценой по двести крон за пять литров. Иногда она втихомолку подливала в его бокал свое вино вместо тех роскошных французских или южноафриканских, которые распивались под длинные рассуждения об их превосходных качествах. Видимо, ее дешевое вино обладало теми же качествами, ибо он ни разу не заметил подмены.
Именно такие мелкие мстительные проделки позволяли ей выносить свое положение, не расстраиваться по поводу того, что он настраивает против нее дочерей и трахается с ее парикмахершей.
Луиза подставила бокал под краник, наполнила его до краев и чокнулась с собственным отражением в полированной стальной дверце холодильника.
* * *
Мысль о письмах не оставляла Эрику. В тревоге она бродила туда-сюда по дому, но в конце концов ей пришлось присесть за кухонный стол, когда ноющая боль в крестце стала невыносимой. Взяв блокнот и ручку, она поспешно записала то, что ей запомнилось из писем, которые она видела дома у Кристиана. У нее была отличная память на тексты, так что ей, скорее всего, удалось восстановить все письма почти дословно.
Снова и снова перечитывая свои записи, она чувствовала, что с каждым разом короткие строчки кажутся ей все более и более угрожающими. У кого могли быть причины так ненавидеть Кристиана? Эрика только покачала головой. Невозможно было определить, кто написал письма – женщина или мужчина. Но что-то в их тоне, в строении фразы и выборе выражений наводило на мысль, что за ними стоит женщина. Это была женская ненависть, не мужская.
Поколебавшись, она потянулась к телефону, но потом отдернула руку. Вероятно, это глупая затея. Но прочтя слова в блокноте еще раз, она все же схватила мобильник и набрала номер, который знала наизусть, – Габи.
Директор издательства ответила после первого же сигнала.
– Привет, это Эрика.
– Эрика! – И без того резкий голос Габи поднялся еще на октаву, так что Эрике пришлось держать телефон на расстоянии от уха. – Как дела, дорогая? Детки еще не собрались выбраться на свет божий? Ты же знаешь, близнецы обычно рождаются раньше!
Казалось, Габи разговаривает на бегу.
– Нет, пока никаких предвестников, – ответила Эрика, стараясь сдержать раздражение. Она не понимала, почему все, как сговорившись, без конца повторяют ей, что близнецы обычно родятся раньше срока. В любом случае она сама это скоро узнает. – Я звоню по поводу Кристиана.
