Murav K.A
Вестники Весны
Алекс. Деревня Меркитасиха.
Мгновение длилось, растягивалось и продолжалось в ледяной ночи. Пальцы замерзали, а Дэйкири всё молчала. На лице её не отражалось ни гнева, ни угрозы, но от её присутствия всё моё тело, робкое сердечко, голоса в голове съёжились и уползли под шубу, только вена, куда упиралось копьё, билась, предвкушая, что сейчас её течение оборвётся, а щёки наливались жаром стыда.
– Что ты хотел сделать?
– Проверить, что будет, – я еле выдавил ответ.
В горло как будто запихали пучок соломы.
– Ты хотел, чтобы на нас напали чужаки? Так, они бы и тебя не пощадили.
– Нет. Я не этого хотел.
– Почему бы мне не добавить твою жизнь в жертвенную чашу? Боги любят получать в дар кровь из самого сердца. – Остриё копья продавило дорожку от моей шеи к груди.
Я не верил, что она убьёт меня, но с психическими дикарями шутки плохи.
– Живой я больше полезен.
– Ну, расскажи, почему же? – Она неторопливо наклонила голову, не отводя чёрных с красным отблеском глаз. – Удиви-ка меня. Как раб ты хуже Соплежуйки, а жрёшь в три раза больше.
– У меня богатая семья. Отвезите меня в ближайший город, позвольте связаться со своими, и вам заплатят столько, сколько попросите.
– И почему ты только сейчас об этом говоришь? – Она выпрямилась, заставила меня развернуться и толкнула в спину, направляя к норе.
Теперь я не видел её лица, и стало сложнее отследить, поверила она мне или нет, поэтому решил сказать правду:
– Я надеялся, что за мной прилетят или будут искать.
– Чем докажешь, что за тебя заплатят?
Я задумался. Споткнулся на ровном месте, но был схвачен за капюшон. Выиграл время для подходящей мысли.
– Ты знаешь, кто меня нашёл? Я пришёл сюда с укулеле, это такой музыкальный инструмент, он был в чехле.
Дэйкири не двигалась и не подгоняла копьём. Слушала, позволяя мне говорить.
– И если укулеле не закинули в топку, можешь найти её и посмотреть. Она очень дорогая – сделана из блестящего дерева с золотыми струнами.
– Она твоя? Сможешь играть на ней?
– Конечно.
Убивать меня она передумала; перед входом в нору встряхнула за капюшон и предупредила:
– Я слежу за тобой, Задохлик. Ещё одна ночная вылазка – и ты станешь весенней жертвой вместе с Лилёк, – с этими словами она толкнула меня в лаз, и я едва ли не скатился с лестницы до самой земли.
Той ночью я долго не мог устроиться в запечном углу: план с амультарой провалился. Возможно, что-то ещё не даёт открываться просветам ближе к земле, а может, нужно больше времени, чтобы они открылись? Так или иначе, теперь сумасшедшая дикарка будет настороже, а я не хочу рисковать жизнью, добираясь до кристалла.
Что ж… Если она поверила, что за меня дадут выкуп, и скажет об этом взрослым, появится шанс выбраться из этой дыры и найти Наукоград, тогда мой сегодняшний поход прошёл не совсем впустую. Хорошо бы как-то выведать у бабули, не знает ли она, случайно, о заветном городе.
***
– Нет, милочек, о таком месте я не слыхала, – отвечала старушка на все расспросы.
Хотя чего я ожидал от дремучих деревенщин?
Моя помощь с бабулей сводилась к минимуму, дикарка почти всё делала сама, и мне подумалось: она таскает меня за собой только потому, что не хочет оставаться наедине со старушкой. Мы с Лилёк и бабулей пили чай, когда в уют норы пургой, сокрушающей на своём пути веники и корзины, внеслась младшая из сестёр. По её лицу и задыхающейся речи я понял – случилось нечто ужасное.
Дэйкири вскочила с подушек, едва не снеся стол, и они с сестрой бросились на улицу. Я вопросительно уставился на бабулю, но без переводчика наш разговор наткнулся на гвоздь непонимания и повис на нём, грустно свесив ножки. Лилёк распереживалась и опрокинула кружку на столешницу, по скатерти расползлось мутноватое пятно. Пришлось прибраться, после чего бабуля замахала руками, отправляя нас на свободу. Видимо, испугалась, что мы с Соплежуйкой ещё что-нибудь испортим.
Солнце окрасило засыпающее небо в бордовые цвета и, зевнув, закатилось за горизонт. Холодало. Шляться по деревне днём мне не нравилось, а от компании Лилёк не было никакого толка, к тому же, чтобы она не потерялась, приходилось тащить малявку за капюшон. Недолго думая, я решил выяснить, что же случилось у сестёр.
Пока мы добрались до дома, наступили сумерки, и из дремлющей космической тени выглянул зелёный хвост Бездны. В норе незнакомые бабы грели и таскали воду в дальние комнаты, кто-то схватил меня за воротник и потащил с дороги в запечный угол. Там стало тесновато. Я стянул шапку с себя, доху с Лилёк и недовольно посмотрел на сестёр, занявших мою спальню. Дэйкири ответила мне скучающим взглядом, старшая девочка сложила руки на груди и отвернулась в сторону, а мелкая высунула язык. На это я показал ей неприличный жест, но она, по малости лет, его не расшифровала.
Вскоре тётки убрались с кухни, и последняя, закрывая дверь, отдала сёстрами приказ на своём языке. Девочки открыли окно в потолке, холодный ветер разгулялся по дому. Посреди комнаты они затеяли что-то странное: старшие вдвоём оттащили стол к стене, а младшая скидала в сторону подушки. На освободившееся место они поставили большую бадейку, высыпали в неё муку, какие-то специи и налили воду. Младшая сестра притащила огромный обтянутый кожей бубен. Этот инструмент сразу привлёк моё внимание, и я подался к нему, но Дэйкири наступила мне на руку.
– Эй! – возмутился я.
Она не ответила и, развернувшись на пятках, выбежала из комнаты, а оставшиеся девчонки расставляли маленьких деревянных божков вокруг бадьи. Хлопнула кухонная дверь: Дэйкири вернулась, неся что-то в руках.
У меня перехватило дыхание – знакомый чехол. Она присела рядом и, хмурясь, вручила его мне. Я осторожно открыл застёжку. Укулеле оказалась живой и здоровой. Я засмеялся от восторга, осматривая её. Встретился глазами с Дэйкири – та щурилась с любопытством, изогнув бровь.
– Подыграй нам, докажи, что умеешь, но не произноси ни слова до окончания обряда. Понял, Задохлик?
– Понял, понял, Злая Девочка.
– И эту дуру не выпускай. – Она легонько пнула ногу Лилёк.
Свечи, расставленные по углам, давали неровный свет. Три фигуры замерли в центре около бадьи, окружённые деревянными идолами, послышались ритмичные удары в бубен.
Старшая сестра надела маску лисы, обвязанную разноцветными нитями, укрывшими её плечи, и запела тихим шёпотом, будто боясь потревожить высшие силы. Пальцы мои невольно поддержали ритм, а в ритуальное пение вступила средняя сестра – неожиданно звонким зазывающим кличем. Голос старшей набрал силу, его подхватила младшая, и песня троих слилась в единый призыв.
Лилёк задёргалась, но я не мог оторвать глаз от фигур, взявшихся за руки и кружившихся в хороводе демонических теней. Песня взметнулась дикой птицей, словно проникая в стены тесной норы, юбки забились чёрными флагами, подхваченные ветром. Сёстры вскинули ладони, подняли лица к потолку, и мои уши наполнил всепоглощающий зов. Каплями дождя, стучащими по металлической крыше, он поднялся из глубин груди сестёр и порывом грозовой бури раскатился по комнатам. Шерсть вздыбилась у меня на руках, а струны зазвенели в такт. Лилёк заплакала.
Всё оборвалось в одно мгновение. Страшная молитва, или заклятие, кончилась. Сёстры обратились в деревянные статуи, видимо, впали в транс. Я отлепил пальцы от укулеле, на них остались чёткие отпечатки струн. Лилёк громко всхлипнула в тишине.
Из дальних комнат отчётливо прозвучал женский крик. Оцепеневшие с поднятыми руками сёстры ожили, приобрели привычный облик и тяжело задышали. Старшая достала нож и зашептала на своём диком языке. От того, как это было похоже на голоса в моей голове, я скривился и в отвращении передёрнул плечами.
Эхом её слова повторили сёстры и протянули руки вперёд. Старшая в три резких удара разрезала ладони, и девочки соединили раненые руки, медленно опустились на колени, и кровь полилась в бадью. Втроём сёстры замешали тесто, затем молча скатали шар и, посадив его на подставку, отправили в печь.
Все замерли, не решаясь случайно спугнуть тишину. Криков из дальних комнат больше не было слышно. Лилёк вертела в руках соломенную куклу. Печь с открытой трубой остывала. Воск таял, и свечи наклонялись, будто искривлённые болезненной судорогой тела.
С треском взорвавшейся молнии распахнулась кухонная дверь: вошли три женщины. Мамаша, босая, с растрёпанными по плечам волосами, рыдала и прижимала что-то к груди, двое других поддерживали её под руки. Они направились к печке, а сёстры достали новый противень. Мать, не вытирая слёз, уложила на него неподвижное, одеревеневшее тело. Мёртвый младенец. Я закусил нижнюю губу, а дикарки открыли заслонку и поставили противень с телом ребёнка в печь.
Тишина. Три удара сердца. Женщины что-то забормотали. Сёстры сидели, склонив головы, мамаша опиралась на стену. Магический заговор прекратился. Силы покинули мать, и она сползла по стене на пол, а женщины достали противень из печи.
Визгом пилы о металл взвился вопль младенца. Ребёнок ожил! Мать протянула руки, и ей передали малыша. Взрослые засмеялись, облегчённо заговорили и, счастливые, покинули кухоньку. Сёстры, наоборот, молчаливые и скорбные, склонились над испечённым ими ритуальным хлебом.
Дэйкири и младшая сестра заревели, упав на колени, старшая спеленала хлеб в тряпицу и, прижимая его к груди, с причитаниями понесла к лазу. Младшие, обливаясь слезами, пошли за сестрой.
Что они затеяли? Я не утерпел и отправился за ними. У лаза столкнулся с отцом семейства, спешившим поприветствовать новорождённое дитя. Он не обратил на меня внимания, и я юркнул по лестнице вверх, натягивая шубу, припустил за сёстрами. Старшая, всё ещё с маской на лице, возглавляла скорбную процессию. Кто-то сзади зашлёпал по снегу: Лилёк, босая, в ночном платье, неслась по ледяной дорожке. Пришлось завернуть дурищу в мою шубу и взять на руки.
– Когда ты успела так отъесться?
Без ответа она уткнулась мне в шею сопливым носом. Вот гадость. Я перебросил её так, чтобы она слюнявила хотя бы не кожу, а одежду. Пока возился с Соплежуйкой, едва не упустил ведьмовских сестёр из виду. Тем временем они зашли в лес.
Сперва мне показалось, что среди стволов установлены очередные статуи, но дремлющие фигуры были слишком реалистичны для идолов. Одни из них неестественно вытянулись, и из их тел к небу устремились чёрные ветви, другие и вовсе приняли облик деревьев, оставив в стволах лишь лица, мягко обведённые контуром коры. Таких деревьев становилось всё больше. Да это же кладбище! Дикари, заснувшие вечным сном, окончательно срослись с землёй и пустили корни!
Откуда-то донёсся детский смешок, и мне почудилось, что из-за дальней берёзы выглянул невысокий человек, прячущий лицо под пушистым капюшоном. Незнакомец был какой-то белёсый и прозрачный. Как будто ритуал сестёр и впрямь призвал кого-то потустороннего. Незнакомец указал на нас и поманил к себе. Рядом с ним возникло ещё одно похожее существо, только повыше, и голоса обоих зашелестели, словно ветви, перебираемые ветром, дурманя и заманивая в чащу. Мои ноги сами сошли с тропы, подчиняясь, зову. Тот, что в капюшоне улыбнулся, показывая мелкие зубы, острые, словно не человечьи, а собачьи. В предвкушении они клацнули, нарушая ритм шёпота, и я вздрогнул.
Остановился, противясь чарам, и почувствовал их злость: бушуя и шепча всё громче, глотая слоги, меняя местами буквы, духи, будто голоса, вырвавшиеся из моей головы и обретшие воплощение в реальности, звали за собой. Всё закружилось перед глазами, я выпустил оттягивающую руки Лилёк, закрывая уши.
Очнулся от странного звука: Лилёк испугалась и захныкала, сидя в сугробе. Тошнота и кружение вокруг меня успокаивались, и я попытался подняться. Не вышло. Замутило. Остался на земле. Белые существа исчезли, словно их нарисовало испуганное воображение, а из-за деревьев уже показались знакомые силуэты: девочки пристроили свой хлебец и, опустив головы, шли обратно.
– Алекс, Соплежуйка, – прошептала Дэйкири, остановившись, – чего расселись?
Она постучала пальцем по виску, намекая на то, что мы с ума сошли в сугробе сидеть. Мысли возвращались в привычное состояние, которое я принимал за точку отсчёта реальности. Зря я увязался за ними: без антипсихотических средств уже начались зрительные галлюцинации, и скоро голоса вовсе меня доконают. Я подхватил Лилёк и зашагал за троицей.
– А сами-то лучше? – крикнул я вдогонку Дэйкири. – Кто только что рыдал и хоронил тесто?
– Не ори, балбес. – Она обернулась, сделав страшные глаза. – Мы жертву духам принесли, чтобы они хлеб в мир грёз забрали, а нашего брата не тронули.
***
– Как радостно, что в семье родился мальчик! – На следующий день бабуля довольно улыбалась, и глаза её прятались в смуглой глиняно-красной коже.
Младшая сестра вцепилась в бабушкин рукав и недовольно, видимо, на что-то жалуясь, заскулила на дикарском. Бабуля склонилась над ней, прислушиваясь и утешительно гладя по черноволосой макушке. Дэйкири прекратила переводить их разговор, положила голову на свои согнутые колени, исподлобья уставившись на меня.
– Что? – спросил я, изогнув бровь.
Она молчала и давила на меня немигающим взглядом.
Со стороны лаза раздались хруст и треск, будто потолок провалился. Я сжался, ожидая, что меня сейчас чем-нибудь огреет по голове, Лилёк подскочила и запищала, не понимая в чём дело, а Дэйкири пошла разобраться, что же случилось, и по её отрывистым словам я догадался, что она ругается. Бабуля заткнула уши младшей сестре, смешно округлила морщинистый ротик, и даже чёрточки её глаз раскрылись от возмущения.
– Дэйкири!.. – остальное я не понял, но это звучало так забавно, что я расхохотался.
Дэйкири, красная от досады, возвратилась в комнату и пнула меня, решив сорвать гнев, однако я увернулся, и она треснула по ножке стола, взревела и плюхнулась на подушки.
– Дэйкири! – снова бабуля.
Лицо у дикарки стало такое, будто это не девочку, а медведицу пытаются обучить светским манерам. Я хохотал так, что слёзы лились из глаз. Дэйкири швырнула в меня подушкой, но это не убавило моего злорадного счастья.
– Это тебе божье наказание, Злая Девочка. – Я уткнулся в пойманную подушку и утёр слёзы. – Замахнулась на угол, готовься и по мизинцу получать!
Как выяснилось, сгнила потолочная балка на входе в лаз, и талая вода подтопила нору. Младшая сестричка побежала за подмогой, а мы с Дэйкири остались вытирать воду. С потолка бежала чёрная от земли жижа, и от холода мигом онемели руки. Опасаясь, что мстительная дикарка опрокинет ведро мне на голову, я старался держать её в поле зрения.
– Боишься? – прищурилась она, собирая тряпкой очередную порцию грязи.
Я сощурился в ответ и напрягся, ожидая подвоха. Дэйкири дёрнулась, я хотел увернуться, но это было обманное движение, и пропитанная водой тряпка прилетела мне в лицо. Я раздражённо отбросил вонючую гадость обратно владелице, но тряпка не долетела, Дэйкири довольно ухмыльнулась и неожиданно спросила:
– Эй, Алекс. Да не дёргайся. Сколько за тебя заплатят родичи?
Я отвёл глаза и, делая вид, что отжимаю тряпку, начал соображать, какую цену назвать, чтобы это было похоже на правду и оказалось выгодно для дикарей.
– Пятьдесят золотых, – сказал я с равнодушной мордой и покосился на девчонку, чтобы увидеть её реакцию.
Брови Дэйкири чуть поднялись, затем лицо вновь стало непроницаемо-скучающим.
– Если мои кузены довезут тебя до Улья… Там сможешь подать весть своим?
Душа моя развернула незримые крылья и из грязной гнилой лужи взлетела просветлённым ангелом в небеса. Хвала Святому Господу!
– Да, это мне подходит, – буркнул я, будто и не сомневался, что выберусь отсюда.
С двойным усердием я оттирал пол, усиленно копаясь в памяти, что это за город – Улей, но уточнять не решился. Улей так Улей.
– Учти. Если попробуешь обмануть их, Задохлик, тебя расчленят на мелкие кусочки, тело твоё никогда не соберут по частям, а душа навсегда отправится плутать по двенадцати мирам, – сказала, будто выплюнула, Дэйкири, и я мысленно плюхнулся со сверкающих высот в угрюмую нору.
Вечером я слушал музыку и копался в скачанных ещё дома, на Святой Земле, файлах. Сейчас самое время установить себе какое-нибудь полезное дополнение.
Жизнь налаживалась: меня довезут до Улья, а там я попробую отыскать сведения о Наукограде, наверняка кто-нибудь слышал о нём. А если нет… Что ж, пойду дальше. Рано или поздно удастся его найти. Как избавиться от кузенов Дэйкири, подумаю в дороге, присмотрюсь, что за люди и как их обдурить. Хвала Святому Господу, злая и подозрительная дикарка с нами не поедет!
В темноте кто-то пристроился к моим ногам. Я приподнялся на локтях – Лилёк свернулась калачиком, словно кошка. Хотел накрыть её шкурой, но она закрутилась и выползла, отодвинувшись так, чтобы даже тепло моего тела не грело её.
– Ну как хочешь. – Я не стал настаивать и снова уставился в пространство, перед внутренним взором перебирая пиратские дополнения на амультару.
В папках памяти завалялось много забавных расширений, типа притяжения металла, увеличения мощности любой части тела, выдвижных колёсиков, но все эти дополнения были бесполезным набором возможностей, пока не имелось паролей от них и встроенных в тело и костюм тетраконструкций. На Святой Земле я скачал это всё на всякий случай, потому что надеялся, в Наукограде получится поэкспериментировать и вдали от законов сети сверхновых установить какое-нибудь нелегальное расширение.
Теперь же всё, что требовало техноусовершенствования тела, пришлось отбросить и запихать в отдельную папку как бесполезное. По итогу осталось всего четыре дополнения, нетребующих тетраконструкций, но всё ещё нуждающихся в кодах активации.
Лилёк обеспокоенно завозилась. Замычала и зашмыгала носом.
– Святой Господь! – я с досадой отвлёкся. – Ну что опять?
Нет ответа.
– Ночное зрение: активация, – буркнул я и недовольно уставился на Соплежуйку.
Она потеряла свою соломенную куклу, я раздражённо впихнул игрушку ей прямо в руку, но Лилёк выпустила её из пальцев, перехватила на миг, но та снова упала. Девчонка захныкала, беспорядочно шаря руками по шкуре, и вцепилась мне в ладонь.
– Глупая Соплежуйка!
Я снова подобрал куклу, сунул Лилёк, та, размазывая слёзы, прижала к себе игрушку и дёрнула меня за рукав: оказывается, ей приспичило на ручки; она устроилась у меня на коленях, уткнулась сопливым носом в подмышку и вцепилась липкими ручками в плечо. Пришлось баюкать дурёху, пока та не успокоилась. Все эти контакты с чужим ребёнком меня смущали: на Святой Земле не принято было прикасаться к кому попало, а тем более обниматься с кем-то, кроме самых близких людей.
Под моими пальцами её тело оцепенело, волосы обернулись корнями, а кожа – светлой корой. Испугавшись, что она сейчас прирастёт ко мне, я устроил заснувшую девчонку на шкурах и наконец-то вернулся к скачанным файлам.
Итак, у меня осталось четыре амультар-дополнения, которые можно попробовать установить в тело без лишних технологий. Из них я сразу отбросил «направленный взрыв» и «подводное дыхание». Взрывом от пиратской программы можно себе же в голову выстрелить, а плавать я пока не собирался. Остались дополнение «скольжение», которое устанавливалось на тетракостюм, – хотя, что это такое и как применять, я не представлял – и «добавленная сила». В описании дополнений было указано, что они требуют нескольких часов перезарядки. Ну что ж, лучше хоть что-то, чем ничего.
Дэйкири. Деревня Меркитасиха.
– Он такой милый, когда держится за мой пальчик! – воскликнула Инги, восторженно гладя по головке маленького брата, которого мать купала в корытце.
По мнению Дэйкири, ничего милого в орущем обгадившемся младенце не было, она с мечтательным вожделением покосилась в сторону выхода. Мать заметила её порыв, но неверно истолковала:
– Что, уже пора к бабушке? Жаль, тебе было бы полезно поводиться с малышом. Ну что ж, беги, мы с Инги справимся.
Дэйкири, счастливая от неожиданного спасения, подхватила юбки и шустрым ветром вылетела из комнаты.
Поутру она уже успела забежать к бабушке Томань и знала, что та не возвращалась из мира грёз. Бабушка спала уже четвёртый день, но Дэйкири решила пока не говорить об этом матери. Подобное со старушкой случалось и раньше, и девочка не хотела попусту тревожить родных. Бабушка проснётся. Не может она не проснуться, так и не познакомившись с внуком.
И так как бабушка всё ещё спала, у Дэйкири появилось время проверить ловушки на барсуков, которые уже могли начать выползать из нор.
– Дэйкири, подожди, – крикнули из кухни в тот момент, когда она уже схватилась за поручень лестницы.
«Хоть бы раз уйти незамеченной!» – Она раздражённо обернулась и уставилась на мальчишку, изображавшего нарезание корений.
– Я хочу, чтобы Лилёк поехала со мной, – сказал он едва слышно.
Дэйкири хмыкнула и скрестила руки на груди. Прозрачные глаза его смотрели испуганно.
– Я заплачу и за неё.
Дэйкири поразмыслила над предложением.
– Сколько? – сделала вид, будто заинтересована.
– Ещё двадцать. – Выражение лица Алекса едва переменилось, но Дэйкири заметила, что оно стало насмешливым, и это ей не понравилось.
– Обещаешь золотые горы за сумасшедшую? Ты либо потолком прохудился, либо пытаешься меня обдурить. – Она сплюнула и затёрла пятно, испугавшись, что мать прибьёт её за такие выходки в доме.
– Нет! А за сколько вы бы отпустили её?
«Ох уж эти вещие. – Дэйкири с трудом разбирала мимику чужеродного лица. – Слишком светлые и неправильные глаза. Непонятно, правду говорит или дурит». Глядя на Алекса, она недоумевала, как эта раса вообще выжила: хлипкий и бледный настолько, что умудрился обгореть под скудными лучами весенней Аннушки.
– Лилёк останется здесь. Нам нужна жертва. – Дэйкири развернулась так, что косички обвились вокруг шеи, и вышла прочь из норы.
Ей дела не было ни до Лилёк, ни до мальчишки, по хрустящему снегу она лёгкой лисичкой скакала прочь из деревни туда: к лесу, к искрящему льдинками воздуху, к первозданной свободе и дикой охоте.
После выхода из мира грёз барсуки должны были сохранить жирок, накопленный с осени, и Дэйкири хотела перехватить их до того, как они исхудают за скудную на припасы весну. Жирные и полусонные барсуки – богатейшая добыча, особенно в сравнении с приевшимися за зиму амбарными мышами.
Приближаясь к барсучьим норам, Дэйкири замедлила ход и крадучись пошла с подветренной стороны холма, но, к огорчению девочки, ловушки остались пусты: одна, другая, третья. Либо барсуки ещё не проснулись, либо талая вода размыла маскировку петель, и осторожные зверьки учуяли опасность.
Запах боли и стрекот сообщили Дэйкири о том, что в последнюю ловушку всё же кто-то попался. Он был ещё жив и чуял её приближение.
«Благослови Эра эту охоту!» – мысленно взмолилась девочка.
Ноздри Дэйкири раздулись, втягивая запах добычи, она ссутулилась и, довольно оскалившись, заглянула в барсучью нору: чёрный лисёнок дёргался, застряв задней ногой в петле капкана.
– Вот дура, – обругала девочка пушистую глупышку. – Зачем ты только туда полезла, сестрица?
Дэйкири дёрнула за петлю, освобождая лису, та выскочила, отбежала и, обернувшись, замерла у кустов. Девочка, разочарованная неудачей, плюхнулась в сугроб так, что ноги подлетели к небу.
– Ну что за невезение? – досадливо спросила она у лисы.
Та не ответила и скрылась за деревьями. Дэйкири откинулась в снег, маясь тяжёлыми думами: «Чтобы изменить судьбу, я должна доказать Эре, что достойна. Для этого придётся совершить великий подвиг, принести особую жертву, тогда божественный брат благословит меня стать охотником. Только какой из меня охотник? Барсуки – и те разбегаются!»
– Может, так ты хочешь сказать, что моя доля – на кухне? – спросила она у невидимого божества. – Или это испытание, где я должна проявить терпение и упорство? Подай знак, прошу! Как мне понять, верный ли путь избираю?
Дэйкири таращилась в сияющие чистотой небо так, словно на нём кто-то нарисовал ответы на все её вопросы, но знака не было. Тогда она решила обратиться к другому божественному брату, столь же близкому ей по духу:
– Эй, Ясень-Гай, давай, если на меня упадёт шишка – уйду из дома, а если нет, то… нет? – предложила она лесному божеству.
Младший божественный брат любил такие штучки, и Дэйкири замерла в надежде, что он не упустит возможности швырнуть в неё чем-нибудь.
Тишина. Молчаливый, седой от снега лес не дрогнул. Ни одна шишка поблизости не шелохнулась.
– Ну же, скажите мне!
Верить, что это и есть ответ богов, Дэйкири не хотела и всю дорогу до дома ожидала, что хоть одна шишка пролетит рядом. Боги молчали. Послышался запах дыма от топящихся печей, и впереди показалась деревня. Никакого знака. В последний раз обернулась на лес: ни шороха.
«Ясно». Наклонилась, скатала оледеневший колючий снежок и запустила им в сторону сонных стволов елей, но они, словно в насмешку, так и не кинули шишкой в ответ. Склонив голову в меховом капюшоне и волоча кончик копья по земле, Дэйкири отправилась домой.
***
Снег неумолимо наливался красным, зубы дрожали от холода, а рядом лежали уже два окровавленных тела. Дэйкири подскочила к ближайшему, развернула его за плечо и заглянула в лицо.
«Что за чушь?!» – она отпрянула.
Глаза и рот трупа заросли кожей так, что не разобрать: мужчина перед ней или женщина. Второе тело не отличалось от первого, такое же безликое и с раной на шее, только нанесённой не сзади, а сбоку под челюстью.
– Мир грёз! Что это такое? Зачем ты мне это показываешь? – без особой надежды на ответ простонала Дэйкири.
«Может, они сами друг друга поубивали? Или мир грёз хочет, чтобы я нашла их или это место на Живе?» – Дэйкири закрутила головой по сторонам, пытаясь запомнить окружение.
Вокруг густой лес, укрытый снегом, поваленная берёза, небольшое костровище и более ничего примечательного. Аннушка осветила край небосвода, но над зубчатыми, что деревянный забор, верхушками елей ещё во всей красоте сиял серебряный месяц Эрулайн. Дэйкири непроизвольно сложила руки в знаке Эры и лишь потом задумалась: «Откуда Аннушка и Эрулайн вообще взялись в мире грёз? Здесь же сроду не водилось небесных светил».
Поутру на Живе Дэйкири обежала все окрестности в поисках места убийства из сна, но не нашла ничего похожего. Это тревожило. «Почему боги и миры никогда не дают чётких указаний?» – сердилась она, подозревая, что время у неё не безгранично и в следующий раз мир грёз покажет ей уже три бездыханных тела.
Но её беспокоили и другие насущные проблемы: прошло ещё два дня, а бабушка Томань так и не проснулась. Дэйкири уже не радовалась освободившемуся времени. «А что, если бабушка ушла навсегда? Сказать родным? Или ещё не стоит?» – Незаметно для себя девочка оторвала металлическую кругляшку с рукава и обнаружила её в пальцах.
– Мы сегодня хотим познакомить бабушку Томань с младенцем, – за обедом объявила мать Эленхета.
От её слов Дэйкири хлебнула суп так быстро, что обожгла рот и сплюнула содержимое обратно в миску. Хелла заметила это и сочувственно посоветовала:
– Снег пожуй, поди, остудишь ожог.
Дэйкири нахмурилась, пытаясь понять, шутит сестра или говорит всерьёз, но всё-таки предупредила мать:
– С утра бабушка не возвращалась из мира грёз.
– Ну, так к обеду-то вернётся, наверное. Сходи, проверь, а мы позже подойдём.
Дэйкири одним глотком доела завтрак и засобиралась к Томань, не сомневаясь, что увидит всё ту же деревянную статую.
Алекс и Соплежуйка оказались заняты – после обеда отец отправил их разбирать прогнившие доски в амбаре. Пришлось идти одной. Дэйкири не хотелось этого: что она будет делать, если бабушка спит? Как сказать матери? Что, если она больше не проснётся? Ей не хотелось даже думать об этом. Всё оказалось слишком страшно и горько, а такие эмоции вовсе не подобали настоящему охотнику.
Царапая и соскабливая языком обваренную кожу нёба, Дэйкири с несчастным лицом явилась к бабушке. Та проснулась и что-то вышивала, сидя на подушках, при появлении внучки подняла голову и пожаловалась:
– Я уж решила, ты забыла про бабушку.
Дэйкири стало так легко и радостно, будто все горы Щита Мтори в один миг прекратили давить ей на сердце.
– Ты спала с утра и вот… Я решила в лес сходить, барсуков проведать, и после обеда сразу пришла, – мямлила девочка с глуповатой улыбой.
– И как они?
– Не попались.
– Спят ещё, Весна только родилась.
Дэйкири закинула пару поленьев в печь и зачиркала розжигом, но дрова отсырели и, вместо того чтобы гореть, дымили и чадили почём зря. Пришлось искать поленья с сухой корой и отдирать её ножом.
– Позже петельки поставь, авось попадутся ещё.
– Ага.
Дэйкири вздохнула, а бабушка вновь принялась за вышивку.
– Вот у меня сегодня горе-то случилось. Зуб в сухарике застрял, да так там и остался. Совсем старая уже стала… Теперь ещё и без зубов шамкать буду, – с обидой в голосе пробормотала Томань. – Рассыпаюсь, мир грёз всё сильнее отпускать не хочет…
Дэйкири с силой отскребала кору для растопки, а в душу её с каждой фразой впивались когтистые пальцы тоски.
– Не думай так, бабушка, поживёшь ещё. – Девочке захотелось обнять её, но она сдержалась и продолжила работу.
– Да кому я нужна, старая, из ума выжившая, только разваливаюсь.
Сердце Дэйкири всё больше сжималось от жалости, и на глаза наворачивались непрошеные слёзы. Как же могла она думать уйти из деревни? Бросить бабушку Томань?
– Подруга моя, Наинь – помнишь её? – уже которую неделю не заходит. Поди, не вернётся из мира грёз более. А ведь здоровая была, да и помоложе меня. Все наши уже спят вечным сном, одна я осталась на Живе.
Бабушка призадумалась и зашамкала губами.
– Дэйкири! Ты чего шмыгаешь? Расстроила я тебя? А ну-ка, иди сюда!
Дэйкири бросила из рук щепки и, опустив голову, подсела к бабушке, та обняла внучку, так стало тепло и уютно, что сдерживаемые слёзы прорвали плотину и хлынули по щекам девочки. Невозможно было поверить, что наступит тот миг, когда они не смогут вот так обняться, когда не будет ни вышивки, ни маленькой норы, ни сушёных ягод.
– Я не хочу, чтобы ты засыпала навсегда, – прохлюпала Дэйкири.
– И я не хочу, но ты же знаешь – это не в моей власти. Сколько Мать Жива сил нам ни отмерила, а всё ж придёт срок, и кончатся они. – Бабушка гладила внучку по голове.
От пролитых слёз печаль не становилась светлее, тоска так и осталась гнилой щепой торчать в сердце. Узорчатый жилет на груди бабушки промок, а Дэйкири всё думала о том, что сегодня Томань ещё здесь, а завтра или через неделю весь привычный мир может рухнуть и всё…
– Ты молодая ещё, Дэйкири, давай не горюй почём зря. О себе я и сама поплачу. Расскажи-ка, где твои друзья? Почему Алекс не пришёл? Где дурочка ваша?
