Murav K.A
Вестники Весны
Алекс. Деревня Меркитасиха.
Тепло, пушистая шкура. Запах еды. Темнота. Руки оттаяли – это лучший миг в моей жизни. У меня есть руки и пальцы! Какое счастье.
Не удалось наладить контакт с аборигенами: они почему-то пытались уложить меня на холодный пол, я сопротивлялся, а дикари недоумевали. Ещё по курсу истории и географии соседних миров я знал, что Жива отставала в развитии от Святой Земли, но и представить не мог, что настолько. Где кровати, лавки, хоть что-то?
У меня начались: кашель, насморк и все страдания на свете. Тогда я решил залезть на каменную печь, их древний отопительный прибор, но дикари и этого мне не разрешили. Пришлось спать на полу, но хотя бы я отвоевал себе место в тепле за печкой. Там, в тёмном углу, я то ли спал, то ли бредил несколько дней.
Иногда в моё укрытие заглядывали местные и пытались поговорить. Узкоглазые трындели на непонятном языке, а в мою амультару не было установлено переводчика, и диалог не связывался.
Я снова проваливался в забытьё.
– Я нашла нам ещё одного гитариста! – радостно объявила Марин, хлопнув в ладоши и привлекая тем самым внимание всех собравшихся на школьной крыше.
– Это укулеле, – буркнул я.
Они обернулись, одни смотрели удивлённо и с любопытством, другие недоверчиво. Всего ребят было пятеро, двоих, девчонку с гитарой и парня с бубном, я видел впервые, с остальными иногда пересекался по учёбе на общих занятиях. Из всей группы я неплохо знал только Марин, мою однокурсницу, и потому чувствовал себя довольно неловко.
– Знакомьтесь, это Алекс, – Марин театрально развела руками, презентуя меня, как вазу на аукционе, – а это Дэн, Долли…
Марин перечисляла участников, но их имена тут же вылетели у меня из памяти. Ребята приветливо покивали, а затем вернулись к настройке аппаратуры и проверке музыкальных инструментов, потеряв ко мне всякий интерес. Кто-то включил визуализатор8, и на крыше материализовался морской берег, раздался шум прибрежных волн. Я удивлённо улыбнулся, покосившись на Марин.
– Это Дэнчику подарили недавно, – пояснила она.
Даже искусственное, море выглядело здорово: барашки волн у самой кромки воды перебирали иллюзорные камни и песок, а чуть глубже стайкой носились красные рыбки. Визуализатор не передавал запахов, но мне почудилось, что душно-городской ветер сменился и стал свободным, южно-солёным, казалось, вот-вот услышишь крики чаек и ощутишь брызги волн на лице.
Пока Марин рассказывала про то, над какой песней они сейчас работают и чего хотят от меня, я рассматривал ребят. Группа выглядела довольно чудно: у них была всего одна гитара, усиленная магией амультарой, и куча каких-то древних инструментов, типа трещоток и бубнов. Похоже, они просто взяли всё, что сумели отрыть в школьной театральной кладовке.
Я быстро втянулся в их репетицию и не заметил, как солнце приблизилось к горизонту, медленно утопая в нашем искусственном море и золотом разливаясь по нему, словно растопленное масло. У ребят замигали будильники, и они как по команде принялись убирать инструменты в чехлы и отключать гитару от амультары.
– Может, ещё поиграем? До заката полно времени, – предложил я, не желая покидать морской берег и возвращаться в реальный мир, но в ответ получил только осуждающие взгляды.
– Ты что? Рекомендованное время прибытия домой выйдет через час.
– Да, лучше не нарушать предписания и не задерживаться.
Я пожал плечами, не собираясь особо спешить. В доли секунды группа распрощалась друг с другом и, повинуясь «рекомендациям» и «предписаниям» покинула крышу.
Я остался один. Море Дэнчик выключил и забрал визуализатор с собой, но в закатных лучах, прощально гладящих тёплыми пальцами высокие дома, макушки деревьев, мои руки и лоб всё равно было хорошо.
У меня висело непрочитанное сообщение от мамы, которое я откладывал всю репетицию и, наконец, решил открыть:
– Мне одобрили перевод на Живу!
С этой фразы мой сон-воспоминание превратился в месиво из раздавленных обломками дирижабля тел, ледяного ветра, змей и старух с младенцами на руках. Признавать, что теперь моя реальность – это кошмар наяву, не хотелось, и я продолжал спать целыми днями, не желая выздоравливать и знакомиться с новым миром. Плевать на дикарей. Скоро… скоро меня отсюда спасут. Лекарств здесь не водилось и светильников тоже, но как же хорошо в одеялах и шкурах! Уютно и темно.
Дни сменялись ночами, и потихоньку я оживал, здоровье возвращалось, а вместе с ним и интерес к окружающему. Пока ждал спасателей со Святой Земли, развлекался тем, что отковыривал побелку с печи и вслушивался в незнакомые голоса: женщины ругались, смеялись, гремели посудой. Эти звуки напоминали о мире живых и одновременно заставляли чувствовать себя отрезанным от него. Я не понимал ни слова в их быстрой, фыркающей речи и был одиноким приблудой в чужой семье.
Не торопясь сходиться с дикарями, я самостоятельно изучал новый мир: тесное полутёмное помещение с окошками в потолке – крошечная кухонька с одной лишь столешницей на коротких ножках, без стульев и скамеек, но с множеством подушек. Грозди глиняных горшков свисали по стенкам, а к потолку крепились плетёные корзины. Цивилизацией такую жизнь назвать невозможно – первобытное общество, устроившее свой дом в норе.
Ещё одно открытие: туалет на улице. Это место каждый раз наполняло моё сердце ужасом. Как вообще им удалось додуматься до такого сооружения? Прогулки этим и ограничивались: от норы до туалета. Туалет – треугольный домик, вход в нору – треугольный домик.
Как-то раз я проснулся и ощутил желание жить и общаться: лежать за печкой стало невыносимо скучно. Когда там меня ещё спасут? Пока они организуют поиски по окрестностям крушения, может пройти ещё несколько дней.
Мне выдали местную одёжку, которую я, не доверяя её терморегуляции, напялил поверх тетракостюма, затем тихой мышью принялся наблюдать за приютившей меня семьёй. В помещении находились только женщины, одетые в тёмные, неброские платья, при этом ярко расшитые красными узорами на вороте и груди. Они что-то готовили. Мать и три её дочери, похожие, как копии: с тёмными волосами, смуглыми лицами и раскосыми глазами.
Казалось, девочки спорили между собой, и, забавляясь их перепалкой, я решил дать сёстрам имена. Различия у них были только возрастные, поэтому я прозвал их по старшинству: Девочка-1, Девочка-2 и Девочка-3. Их мамаша была беременна, судя по всему, Девочкой-4. Сёстры заметили меня и захихикали, потом переглянулись, и Девочка-1 поманила рукой. Я неуверенно двинулся к ним, но как только мамаша заметила моё появление, поймала за руку и всучила ветвистые коренья, показала, как их чистить и нарезать, усадила в углу, и больше никто не обращал на меня внимания.
Так началась моя жизнь в племени дикарей на Живе. Положение запечного поселенца оставляло желать лучшего. Я стал их домашним рабом: мыл полы, убирался, помогал готовить.
Спасатели всё не появлялись.
Мамаша постоянно придумывала какие-то задачи, и сколько бы я ни трудился по дому, работа не убавлялась, поэтому я решил растягивать одно дело на несколько часов.
***
Я уже думал, что попал в исключительно женскую семью, пока в один прекрасный день отец семейства не притащил мне здоровенный мешок с зерном. Огромный мужик был одет в плащ из лисьих шкур, придававший ему устрашающе дикий вид. При его появлении захотелось спрятаться в угол, но мамаша перехватила меня, вручила сито с крупными дырками и показала, как отделять хорошие зёрна от погрызенных мышами и помёта.
Так я узнал, что в этой семье водились мужчины, только они жили в другой половине норы. А почему тогда я живу с женщинами? Видимо, не считаюсь за мужчину…
Вот так… и стоило ради этого какое-то там образование на Святой Земле получать? Чтобы потом дерьмо мышиное из зерна выковыривать.
Мешок оказался не один, когда я перебрал первый, мне притащили ещё два. Я чувствовал себя молчаливым просеивающим механизмом, рука к вечеру отваливалась от усталости и непривычной работы. Ночью я лежал с онемевшими пальцами в темноте за печкой, слушая шорохи засыпающей норы, чувствуя холод промёрзшей земли, ползущий, что ядовитый плющ сквозь щели в полу. Едва я засыпал, снова видел змею, отрывающую головы людям, ночную пургу и женщину-птицу, со взглядом тысячелетней старухи.
Просыпаясь, я задавался вопросами: зачем мы вообще решили лететь на эту проклятую Живу? Почему мать отправила меня на пассажирском дирижабле? Почему сама осталась с грузом? Если она думает, что я умер, то, надеюсь, страдает. Если бы я остался с ней, всё пошло бы по-другому. Сейчас я здесь, окружённый инопланетными дикарями, с которыми мы говорим и живём на разных языках.
Ночь. Тишина. Только лёгким перелистыванием страниц шуршали голоса в голове, я не обращал на них внимания. Антипсихотические таблетки кончились. Теперь придётся слушать их постоянно.
Сутками я сидел в углу и пересеивал зёрна, надеясь, что каждый день приближает тот момент, когда меня найдут. В молчаливом забвении исподлобья наблюдал за сёстрами. Ненавидел этих девиц: они смеялись, радовались, говорили друг с другом, у них была жизнь, в отличие от меня. Девочки плели друг другу косы, ловкие пальцы мелькали в чёрных прядях, в горшочках булькала похлёбка.
Старшая сестра Девочка-1 – смешливая, с треугольным подбородком и почти кошачьим разрезом глаз, средняя Девочка-2 – злобная и с кривыми зубами, а Девочка-3 – совсем мелкая и сонная. Первые две что-то не поделили и закричали, потом принялись таскать друг друга за косы, которые только что заплетали. Я засмеялся. Они замерли и недовольно уставились на меня. Девочка-2 отпустила сестру, метнулась в мою сторону и высыпала на пол мешок с уже просеянным зерном. Вот же гадина! Но я стерпел и только стиснул зубы.
Дни превратились в недели. Мои амультары всё ещё не восстановились, но часы работали, и красные цифры на запястье отмеряли убегающее впустую время, и так продолжалось, пока однажды утром в запечную тьму не ворвались изменения.
– Задохлик, подъём! Хватит валяться.
Это произошло почти через три недели, как я поселился в норе дикарей. Меня будили, обращаясь на нормальном языке!
Я сел настолько резко, что в глазах потемнело, и, не веря ушам, уставился на позвавшую меня Девочку-2.
Глава 2. Весенняя жертва.
Алекс. Деревня Меркитасиха.
– Ты говоришь?
– Представь себе, – она глухо хмыкнула. – Вставай, сегодня будешь у меня в услужении.
– Чего? Откуда знаешь этот язык? Почему не говорила со мной раньше?!
– Я проверяла, достоин ли ты этого. Недостоин. Но выбора нет. Вставай, ленивый раб.
Она отвернулась, взметнув цветастыми юбками, и направилась прочь к выходу из норы. Пробираясь между мешками с зерном, я набросил доху, запрыгнул в унты – кажется, именно так дикари называли свою тяжёлую и не слишком удобную одежду – и, ошалевший от новостей, помчался за ней. Мы поднялись по деревянным ступеням лаза и выбрались на свет. Снег своим сиянием попытался уничтожить мои глаза, и на них выступили слёзы, но сегодня – лучший день в жизни! Я услышал почти родной язык, и этого счастья у меня никто не отнимет, даже проклятая Жива! Девочка-2 шла вперёд по расчищенной улице.
– Откуда ты знаешь язык? Вы все на нём говорите?
Не отвечая, она уставилась перед собой и ускорила шаг.
– Издеваешься, что ли? Я молчал три недели, как идиот, не понимал ни слова! Говори, давай! Почему вы живёте в норе? Почему у вас нет кроватей? А туалет нельзя было в доме установить?
Девочка-2 оглянулась, неприязненно изогнув бровь, ей пришлось остановиться и подождать меня. Под её тяжёлым взглядом я приблизился и, кажется, спустя вечность она ответила:
– Не отказалась бы, чтоб ты ещё три недели помолчал, но для тебя новое сложнейшее задание: будешь помогать мне ухаживать за бабушкой Томань.
– А-а-а…
– Хоть где-то пригодишься. Ты – самый ленивый из всех детей Живы, которых я видела: зерно перебираешь неделями, а ножи и коренья валятся у тебя из рук.
– Ну, извините! Не привык готовить. Чего ради? Я из высшего общества, а не какой-нибудь дикарь.
– Пф! Высшее общество? Расскажи-ка, что это у вас там за высшее общество Задохликов?
– Я не Задохлик. – Я блаженно улыбнулся, заметив, как звук «л» звенит на языке.
Это был дурацкий спор, но я наслаждался каждым его словом. Снова говорить оказалось невероятно чудесно, однако моя спутница смотрела на меня как-то неодобрительно.
– Так, Задохлик, слушай сюда: бабушка Томань очень стара. Если спит, не смей её будить. Разбудишь бабушку, и я тебя поколочу, – понизив голос, прошипела Девочка-2, упёршись лбом в мой лоб.
Удалось ей это без труда, потому как мы были одного роста. Я отпрянул.
– Понял, Злая Девочка.
– Меня зовут Дэйкири, – она подняла верхнюю губу, оскалив зубы.
– Понял, зовут Д-д-дэ… – конечно, я тут же забыл её имя. – Девочка.
И, не дрогнув под пристальным взором дикарки, я спустился в открывшийся лаз.
Бабуля не спала, она сидела на подушках, закутавшись в лисью шкуру. Видимо, лисы на Живе – крупные звери, потому как бабуля скрывалась под шкурой почти полностью. Рядом лежала рубаха, на которую она, по всей видимости, наносила вышивку. Пахло не старческим духом, а пряностями и ягодами. Пока Девочка хлопотала у печки, я направился на запах, повёл носом и нашёл под потолком нитку фруктовых долек, залюбовался блестящей корочкой на сушёных яблоках, покосился на бабулю. Она дружелюбно закивала и замахала рукой. Я взял яблоко, потом ещё.
Девочка что-то недовольно буркнула бабушке на своём языке. Я почти понял – засранка сказала: «Не подкармливай Задохлика». Но старушка была благосклонна, она улыбнулась, и от этого её глазки совсем исчезли в складках нависающих век.
Девочка принялась за готовку, а бабуля помахала мне, призывая усесться рядом с ней на подушки. Раскурила деревянную трубку и с хитрым лицом выдохнула струю пряного дыма в сторону внучки. Я присел к бабуле и стянул дикарскую шапку с дурацкими висюльками-украшениями. Бабуля, похоже, не топила на ночь, и без шапки мои уши сразу замёрзли. Для меня до сих пор оставалось загадкой, почему среди зимы дикари спали не у тёплой печи, а либо расходились по холодным комнатам, либо не топили вовсе.
Бабуля что-то спросила, указывая на моё лицо.
– Если что, я вас не понимаю, – буркнул я.
Она окликнула внучку и затребовала, чтобы та ей переводила. Девочка закатила глаза, и, вздохнув, перевела:
– Дэйкири сказала, ты упал с неба? Ты из вещих? Твои глаза небесные, как у их племени. Но я думала, вместо рук у них крылья.
– Да, из них, – на всякий случай соврал я. – Крыльев нет, мы летели на дирижабле. Это такая лодка для полётов по небу…
Бабуля смотрела на меня с удивлением, и я запнулся, с трудом припоминая, кто же такие эти вещие. Вероятно, она имеет в виду разумную расу вещих птиц, обитающих на Живе. Но… Всё же, насколько помню, вещие – это именно птицы, а не гуманоиды. Хотя откуда об этом знать здешним деревенщинам? Принимают меня за местного? Что ж, пусть верят в то, во что им удобнее.
– И? – нетерпеливо сказала Девочка.
– На нас набросилась змея и разбила корабль, все упали и погибли.
После моих слов бабуля расширила глазки-чёрточки и сделала странные знаки руками, а Девочка и тревожно глянула вверх в окошко. Заметив их реакцию, я усмехнулся дремучим предрассудкам и продолжил страшным голосом:
– Да, это была огромная змея! Больше всей вашей деревни!
– Это не просто какая-то змея! Это был сам великий Эра! – Девочка даже вскочила с места и снова торопливо сделала странный жест: левую ладонь упёрла ребром к груди, а правой рукой поставила две точки над ней.
Ой, да хоть бы и сам Святой Господь! Мне от этого не легче.
Бабуля повторила жест Дэйкири. Вот же… Глупые деревенские суеверия. Я пренебрежительно следил за их волнением и грыз припасённое яблоко.
– Сам Эра побывал в наших горах, это великая радость! Редко боги заглядывают к нам в гости! – объяснила бабуля.
Оно и к лучшему, я бы не отказался, чтобы змей вообще к ним не заглядывал.
Мы ещё поболтали о том о сём, время в норе у бабули летело незаметно. Я радовался, что хоть с кем-то в этой глуши можно поговорить, но когда мы засобирались домой, старушка загрустила и вздохнула:
– Эх, деточки, вот скоро помру я, и вам меньше мороки будет.
– Да вы не торопитесь помирать-то, вы ещё бодренькая, – я попытался её утешить, испугавшись, что единственный приличный человек во всей деревне отдаст концы.
– А что делать-то остаётся? Всё в воле богов теперь. Повезёт – доживу до второй весны, может, и на внука новорождённого гляну.
– Да, конечно, глянете, – я покосился на Девочку в поисках поддержки, но она отвела глаза.
***
В душном вечернем свете искрящихся свечей я ломал глаза, перебирая зёрна, когда в голове раздался приветственный сигнал, и прозвучало уведомление центральной амультары:
– Соединение восстановлено. Поиск сети.
Я моргнул, настраивая фокусировку. Изображение начало приближаться и отдаляться по моему мысленному приказу. Наконец-то!
Амультара тускло замерцала около солнечного сплетения и объявила:
– Сеть не обнаружена. Отправить сигнал бедствия?
Конечно же!
Я подождал.
Нет ответа.
Что же делать? Сигнал получен или нет? А должен прийти ответ? Сеть-то недоступна. Может, амультара теперь передаёт на Святую Землю точку моего местоположения?
Отправить, отправить и ещё раз. Ау! Кто-нибудь меня слышит?
Наверное, чем больше сигналов отправлю, тем больше шансов, что меня заметят?
Спасите меня, пожалуйста!
Я не мог уснуть. Каждый час повторял сигнал бедствия.
Всю ночь бессмысленно перебирал свои файлы, пытаясь найти что-нибудь для установки связи. На амультару была скачана всякая чушь: музыка, приложения, дополнения для подводного дыхания, система безопасности, ещё какая-то ерунда – всё мимо. Ничего действительно полезного.
Вокруг стояла такая тишина, будто воздух выкачали и обитатели норы прекратили дышать во сне. В тревожном ожидании прошло несколько мучительных бессонных ночей. Спасатели всё не являлись. Я повторял и повторял просьбу о помощи, но с каждым днём надежда на ответ становилась меньше.
Я устал. Жизнь слилась в один скучный однообразный день: зерно – отправить сигнал SOS – обед – сходить к бабуле – краткий сон со змеями и падением с неба – снова сигнал – зерно.
С каждым днём я всё реже отправлял запрос о помощи и вскоре перестал ждать ответ. Всё было бесполезно. Однажды вечером, вернувшись от бабули, я полез за печку и обнаружил очередную неприятность – в моём углу кто-то сидел. Я почти не удивился, уже два дня, как мне всё стало безразлично, даже еда потеряла вкус.
Неизвестный был мелким. Нехотя я обернулся к женщинам у стола, пересчитал их – все на месте, значит, в углу кто-то новый.
– Это ещё что?
Мамаша и сёстры переглянулись. Девочка-2 что-то спросила у них. Я ждал её ответа.
– Это Лилёк, жертвенное дитя. Поживёт у нас до весны.
– Со мной?
– Да, она ничья, как ты – найдёныш, – Девочка переводила ответы мамаши.
Я уже не думал, что моё апатичное настроение можно чем-то испортить, но им удалось: в моём единственном укромном месте будет жить какой-то Лилёк! В этом доме, что, мало детей? Почему именно ко мне его подселили? Я рухнул на одеяло, посмотрел в угол: Лилёк оказалась маленькой девочкой. Склонив голову, она теребила в руках соломенную игрушку, распущенные светлые волосы нечёсаной паклей свисали на её лицо. Может быть, она тоже с дирижабля? Я подполз поближе. Ребёнку, наверное, года три-четыре, глаза круглые, лицо бледненькое – не похожа на местную. У меня в сердце затрепетали лёгкие крылышки любопытства.
– Эй, ты откуда тут взялась?
Лилёк переводила взгляд с меня на куклу и куда-то в пространство. В глазах её клубилась пустота, она неторопливо крутила игрушку и покачивала головой.
Я пощёлкал пальцами перед её лицом – ноль реакции. Не помнилось, чтобы Лилёк была на дирижабле, но откуда ещё она здесь взялась? Видимо, с головой у девчонки что-то. Может, при падении ударилась и повредилась умом? Где же она пряталась три недели после крушения? Как выжила в такой мороз?
Вопросов возникло много, но, как выяснилось, единственной из семьи, кто говорил на я́рском – языке, который я понимал из-за его схожести с языком Святой Земли, – была Девочка-2. А как что-либо узнать у этой дикарки, я не представлял, потому что одно выражение её лица отпугивало своим кретинизмом.
Появление Лилёк, на миг пошатнувшее моё умственное оцепенение, стало очередной обыденной неприятностью: девочка не разговаривала и оказалась полной дурочкой. Дикари тоже поняли это и не обращали на неё внимания, оставляли похлёбку и не следили, съела она её или нет, не проверяли, чем малышка занимается, не мыли и не трогали её, не укладывали спать и не пытались ухаживать. Если и было в посёлке более одинокое существо, чем я, то им оказалась Лилёк. Её считали убогой, блаженной и никому не нужной.
Придурочная раздражала меня и была дополнительной бестолковой обузой: если я не давал ей тарелку прямо в руки, она могла весь день проходить голодной. Кроме того, Лилёк была постоянно простужена, и если я не вытирал девчонке сопли, то они стекали ей прямо в рот. За это я даровал Лилёк обидную кличку – Соплежуйка, смысла которой, она, впрочем, не понимала.
