Жюль Верн
Путешествие к центру Земли
XVI
Мы наскоро поужинали и всякий расположился, как мог лучше.
Постель была не мягкая, убежище ненадежное, – вообще говоря, нельзя было похвалиться особым комфортом.
Однако я спал эту ночь удивительно спокойно. Мне даже ничего не снилось.
По утру меня пробрал холод и я проворно вскочил.
Солнце ярко светило.
Я отправился побродить на южную вершину Снеффельса.
Отсюда мне виден был почти весь остров. На больших высотах берега крайние линии горизонта всегда кажутся выше, нежели средина обозреваемого пространства, которая как бы углубляется.
Подо мной пересекались во всех направлениях глубокие долины, пропасти представлялись колодцами, озера прудами, реки – ручейками.
Направо тянулись бесчисленные ледники и горные вершины; некоторые из этих вершин чуть заметно курились. Волнообразные очертания гор напомнили мне поверхность бурного моря.
Я обернулся на запад и увидал величественный, безбрежный океан.
Где кончалась земля, где начинались волны, глаз не различал.
Каждая из этих отдушин имела около сотни футов в диаметре. Все три разверзались теперь под нашими ногами и у меня, признаюсь, не хватило храбрости заглянуть в их глубину.
Профессор Лиденброк, напротив, с жадностью вытаращил на них глаза, метался из стороны в сторону, махал руками и лепетал какие-то непонятные слова.
Ганс и три исландца сидели на кусках лавы и глядели на почтенного ученого во все глаза. Они, очевидно, считали его за полоумного.
Вдруг дядюшка вскрикнул.
Я вздрогнул; мне представилось, что он оступился и летит в бездну.
Но этот страх был напрасный. Оглянувшись, я увидал его на ногах. Он стоял перед гранитной скалой, возвышавшейся в центре кратера, и был, казалось, полон изумлением, начинавшим уже переходить в безумную радость.
– Аксель! Аксель! – крикнул он, – скорей, скорей сюда!
Я кинулся к нему.
Ганс и исландцы не тронулись со своих мест.
– Посмотри! – сказал мне дядюшка задыхающимся голосом, – посмотри!
Я взглянул на указанное место, на обломок скалы.
Я увидал начертанное на ней рунами.
– Арн Сакнуссем! – вскрикнул дядюшка. Ты видишь? Ты видишь? Что ж, ты и теперь еще сомневаешься?
Я ничего не ответил и в отчаянии сел на выступ скалы.
Очевидно, Арн Сакнуссем был здесь!
Не умею сказать, долго ли я оставался неподвижен, погруженный в свои думы, знаю только, что когда я поднял голову, что увидал дядюшку и Ганса в глубине кратера, а исландцы уже были рассчитаны и быстро сходили по наружному склону Снеффельса, по направлению селенья Стапи.
Ганс преспокойно спал у подножия утеса, а дядюшка перепрыгивал из стороны в сторону, и, видимо, что-то исследовал.
Я не имел ни малейшего желания заниматься исследованиями, и потому последовал примеру проводника. Я улегся кое-как между застывшей лавой, в ямке, и скоро заснул тревожным, болезненным сном.
Целую ночь мне все мерещилось извержение, горячие потопи лавы и прочее, тому подобное.
Так прошла первая ночевка в кратере.
На другой день небо было серое, облачное. У нас в кратере царил полумрак.
Дядюшка бесился на погоду.
Я, разумеется, отлично понял причину его бешенства и мне вздохнулось несколько полегче.
Дело в том, что из трех дорог, разверзавшихся под нами, Арн Сакнуссем шел по одной, а по какой именно, узнать можно было только по тени, которую в последних числах июня месяца бросал на нее Скартарис.
В самом деле, эту острую вершину можно было принять за громадную стрелку чудовищных солнечных часов, тень которой в определенный день указывает, по уверению Сакнуссема, дорогу к центру земного шара.
Но солнце не показывалось, не было следственно и тени, а без тени и указания.
Мы проснулись в кратере 25 июня. Значит, если только небо будет еще в продолжении шести дней покрыто лучами, то дядюшке придется отложить свое предприятие да будущего года.
Я, разумеется, не могу изобразить слабым пером моим ярость достопочтенного профессора Лиденброка.
Прошел день, и солнце ни разу не выглянуло.
Ганс не двигался со своего места и не говорил ни слова, но если невозмутимый исландец задавал себе когда-нибудь какие-нибудь вопросы, то, без сомнения, он спрашивал себя, чего мы тут ждем.
Дядюшка тоже молчал и не сводил глаз с неба.
26-го, целый день шел дождь, перемешенный со снегом. Ганс построил из обломков лавы что-то вроде конуры, где и я приютился.
Из этого убежища я не без удовольствия глядел, как дождевые каскады лились по стенам конуса.
Дядюшка был вне себя. Да и признаюсь, ему было от чего придти в отчаяние и неистовство, – добрался до цели и вдруг такая помеха!
На другой день опять тучи, опять солнце не показывается.
Наконец, 28 июня солнце яркими лучами залило кратер. Каждое возвышеньице, каждая скала, каждый выступ осветились и бросили свою тень.
Тень Скартариса ложилась всего заметнее и двигалась вместе с солнцем.
Дядюшка не спускал с нее глаз.
В полдень тень эта чуть-чуть заметно коснулась краев центральной пропасти.
– Тут! – вскрикнул дядюшка, – тут!
– Вперед! К центру земли! – прибавил он по-датски.
Я взглянул на Ганса Бъелке.
– Forut! – спокойно проговорил Ганс.
– Вперед! – повторил дядюшка.
Было сорок семь минут второго.
XVII
Началось настоящее нисхождение. До сих пор было больше усталости, чем трудностей, но теперь препятствия росли на каждом шагу.
Я еще ни разу не решился взглянуть на бездонный колодезь, долженствовавший поглотить нас. Я мог бы еще отказаться от страшного путешествия, но Ганс так безмятежно, так спокойно принял приглашение отправиться с нами, что я покраснел за свою трусость. Я даже довольно храбро подошел к центральной трубе.
– Прощай Гретхен! – подумал я, скрепя сердце, – прощай!
Я уже сказал, кажется, что центральная труба имела около ста футов в диаметре, и триста футов в окружности.
Я нагнулся над выступавшей скалой и стал смотреть в глубину.
Волосы у меня стали дыбом. Меня охватило что-то странное, – пустота, так сказать. Я чувствовал, что теряю центр тяжести, что голова у меня кружится, как у пьяного, что пропасть меня втягивает… втягивает… втягивает…
Я бы непременно упал, но Ганс поддержал меня.
Очевидно, я взял недостаточное число «уроков головокружения» на копенгагенской башне.
Как ни кратковременно смотрел я в пропасть, я однако мог дать себе отчет о ее форме. Ее почти отвесные шпики представляли многочисленные выступы, которые должны были очень облегчать нахождение.
Но хоть лестница была готова, перил не доставало. Можно бы вместо перил провести веревку к верхнему отверстию.
Но как отвязать эту веревку, когда уже спустимся до нижнего конца?
Дядюшка устранил это затруднение очень простым манером. Он взял веревку, толщиною в палец, а длиною в четыреста футов, размотал ее наполовину, обернул около выступавшей глыбы лавы и бросил другой конец в пропасть. Таким образом, каждый из нас мог спуститься, ухватив оба конца веревки, а спустившись футов на 200, нам легко было снять веревку, стоило только один конец бросить, а за другой потянуть. Затем, тот же самый маневр можно было повторять до бесконечности.
– Теперь, – сказал дядюшка, окончив вышеописанные приготовления, – теперь надо подумать о багаже. Мы разделим его на три части, и каждый навьючится. Ганс пусть возьмет инструменты и часть съестных припасов, ты Аксель, бери другую часть съестных припасов и оружие, а я заберу остальную провизию и хрупкие инструметы.
– Позвольте, дядюшка, – возразил я, – а кто же спустит все эти веревки и лестницы?
– Они сами спустятся.
– Это как же?
– Увидишь как.
Дядюшка имел пристрастие к так называемым «сильным средствам».
Нимало не колеблясь, он приказал Гансу собрать не ломкие вещи и бросить их в пропасть.
Ганс исполнил это с обычной своей невозмутимостью.
Я прислушивался к шуму, производившемуся от передвижения слоев воздуха.
Дядюшка, наклонясь над бездною, довольным взором следил, как летел багаж и выпрямился только тогда, когда связка исчезла из виду.
– Отлично! – сказал он, – отлично! Ну, теперь наш черед!
Я спрашиваю всякого читателя, который хоть сколько-нибудь дорожит жизнью, возможно ли было услыхать это распоряжение без сердечного замиранья?
Почтенный профессор привязал себе на спину связку с инструментами, Ганс взял свой вьюк, я тоже.
Мы стали спускаться.
Мы молчали; тишина прерывалась только падением каменных осколков, низвергавшихся в пропасть.
Я, так сказать, скользил, держась одной рукой за веревку, а другою опираясь на палку с железным наконечником.
У меня была только одна мысль: я боялся потерять равновесие.
Веревки вещь такая ненадежная!
Я старался цепляться за попадавшиеся выступы, и творил разные чудеса руками и ногами.
Когда случалось, что нога моя скользила, то Ганс говорил мне своим спокойным голосом:
– Gif akt!
– Осторожней! вниманье! – переводил дядюшка.
Через полчала мы достигли поверхности утеса во внутренности центральной трубы.
Ганс дернул веревку за один конец, другой, в следствие этого, взвился на воздух, перелетел через скалу и упал, пустив в нас целый град мелких камней.
Я наклонился над бездной и поглядел, – дна еще видно не было.
Мы опять принялись спускаться тем же самым манером и благополучно достигли еще на 200 футов ниже.
Во время подобного спуска у самого страстного геолога отпадет охота изучать свойства почвы. Я не заботился ни о каких формациях, будь они какие угодно: плиоценовые, чиоценовые, хоценовые, меловые, юрские, триасовые, пермские, каменно-угольные, девонские, силурийские или первичные, но почтенный профессор Лиденброк изучал несомненно, потому что при отдыхе он сказал мне:
– Чем дальше мы идем, тем я становлюсь увереннее! Расположение этих вулканических пластов как нельзя положительнее подтверждает теорию Деви. Мы теперь находимся в первобытной почве, в которой произошло химическое образование металлов, воспламенившихся от прикосновения воздуха и воды. Я решительно отвергаю теорию нейтрального жара. Впрочем, мы это увидим.
Ужасный дядюшка! Он все сводил к одному концу.
Я разумеется не возражал ему. К чему тут были возражения?
Опять начали спускаться.
Прошло три часа, а все еще конца не было видно.
Подняв голову, я заметил, что верхнее отверстие, заметно суживалось; стенки, вследствие своего легкого склонения, как бы сдвинулись. Темнота понемногу увеличивались.
Мы все спускались.
Мне казалось, что звук от падения камней становился все глуше и глуше, – что, следственно, эти камни скорее достигали дна пропасти.
Я внимательно считал все маневры с веревкой и потому мог дать себе отчет, до какой глубины мы спустились и сколько времени на это употребили.
Мы повторили маневр четырнадцать раз, и на каждый маневр у нас шло по получасу. Значит, всего семь; положим к этому четырнадцать четвертей часа отдыха, то есть три с половиною часа и будет вместе десять с половиною часов. Мы начали спускаться в час, значит, теперь должно было быть одиннадцать часов.
Что касается до глубины, на которую мы спустились, то она должна была доходить по этому расчету до 2800 футов.
В эту минуту раздался голос Ганса:
– Стой!
Я мгновенно остановился и чуть-чуть не задел ногой дядюшкину голову.
– Мы пришли, сказал дядюшка.
Я скатился к нему и спросил:
– Куда пришли?
– На дно перпендикулярной трубы.
– Значит другого выхода нет?
– Есть. Я вижу что-то в роде узкого коридорчика – вон там направо. Завтра рассмотрим получше, а теперь поужинаем и заснем.
Еще не совсем стемнело. Мы распаковали мешок с провизией, поужинали и улеглись, как Бог послал, на камнях и осколках лавы.
Растянувшись на спине, я взглянул в верх и увидал над собой блестящую точку. То была звезда без всякого мерцания и по моему расчету из группы Малой Медведицы.
Затем я уснул крепким сном.
XVIII
В восемь часов утра нас разбудил солнечный луч. Тысячи граней лавы на стенах пропасти отражали этот луч и рассыпали его словно дождь искр. Света этого было очень достаточно для того, чтобы различать окружающие нас предметы.
– Ну что, Аксель? что скажешь? – вскрикнул дядюшка, потирая руки. – Ведь такой спокойной ночи ты не проводил даже дома! Тут ни стука телег, ни крика разносчиков, ни ругательств лодочников! Тут божественная тишина!
– Конечно, тишина, дядюшка, – отвечал я, – только в этой тишине есть что-то страшное.
– Полно! Если ты с самого начала пугаешься, что же будет дальше-то? Мы ведь не вошли и на дюйм во внутрь земли.
– Вы что этим хотите сказать?
– Я хочу сказать, что мы добрались только до почвы острова. Эта длинная, вертикальная труба кончается у кратера Снеффельса, а прекращается почти наравне с уровнем моря.
– Вы в этом уверены?
– Очень уверен. Глянь на барометр, сам увидишь.
Я взглянул и точно ртуть, поднимавшаяся в трубочке.
по мере того, как мы спускались, остановилась на 29 дюймах.
– Ну, что, видишь? – сказал дядюшка. – А здесь давление только одной атмосферы! Хотелось бы мне скорей сменить барометр манометром!
Действительно, барометр становился нам ненужным, так как им можно измерять атмосферное давление только до поверхности океана.
– А вы не опасаетесь, что это постоянно увеличивающееся давление будет очень тяжело? – спросил я.
– Нет, нет! Мы ведь будем спускаться медленно, и наши легкие постепенно привыкнут вдыхать более сжатый воздух. Ты знаешь, что воздухоплаватели, которые поднимаются в высшие слои атмосферы, обходятся почти совсем без воздуха? У нас, напротив, воздуха будет чересчур много. Впрочем, лучше много, чем ничего. Ну, к делу! Жаль терять время даром. Где связка, которую мы сюда сбросили?
Тут я вспомнил, что мы накануне ввечеру очень долго искали эту связку.
– Ганс! где связка? – спросил дядюшка.
Ганс осмотрел своими зоркими глазами стенки трубы и ответил:
– Там!
Связка, действительно, зацепилась за выступ скалы на расстоянии сотни футов над нашими головами.
Ловкий исландец вскарабкался туда как кошка, схватил связку и скинул ее вниз.
– Теперь позавтракаем, – сказал дядюшка. – И помните, завтракайте поплотнее, как люди, которые сбираются в дальний путь.
Мы подкрепились сухарями и сушеным мясом и выпили по нескольку глотков воды с водкой.
После завтрака дядюшка достал из кармана записную книжку, взял нужные инструменты и отметил следующее:
Понедельник, 1-го июля.
Кронометр: 8 ч. 17 м. утра.
Барометр: 29 дюйм. 7 лин.
Термометр: 6°.
Направление ВЮВ.
Последняя отметка относилась к направлению темной галереи и была показана компасом.
– Теперь, Аксель, – вскричал профессор восторженно, – теперь мы вправду начнем спускаться во внутрь земли! Теперь начало славного путешествия!
С этими словами дядюшка схватил одной рукой прибор Румкорфа, другою привел в соприкосновение электрический ток с трубкою фонаря и довольно сильный свет озарил темную галерею.
Ганс нес другой прибор, который тоже был приведен в действие.
Это удачное применение электричества позволяло нам, даже среди легко воспламеняющихся газов, очень далеко идти при искусственном освещении.
– В путь! В путь! – крикнул дядюшка.
Каждый из нас взял свою ношу. Ганс, кроме того, взялся толкать перед собою пук веревок, лестниц и одежды.
Мы вступили в галерею.
В ту самую минуту, как мы двинулись в темный проход, я поднял голову и в последний раз увидал сквозь отверстие центральной трубы исландское небо, которое уже больше мне видеть не пришлось.
И так, мы вступили в галерею или в туннель.
Во время последнего извержения, в 1229 г. лава пробила себе путь через этот тунель и покрыла внутренность его густым и блестящим составом; электрический свет, отражаясь на ней, удесятерял свою силу.
Вся трудность пути заключалась в том, чтобы не слишком скоро скользить по плоскости, наклоненной под углом в 45 градусов. К счастью, беспрестанно встречались неровности и выпуклости, которые заменяли собой ступени.
Спускаться было легко. Багаж мы привязали на веревку и он катился себе отлично впереди нас.
По стенам галереи попадались сталактиты; в иных местах лава образовала маленькие, округленные, пузыри; кристаллы непрозрачного кварца, украшенные прозрачными камнями стекла висели, словно какие люстры, на своде и, казалось, вспыхивали при нашем приближении.
Я невольно вскрикнул:
– Великолепно! Дядюшка, поглядите-ка, что за прелесть! Поглядите, какия оттенки лавы, поглядите, как они незаметно переходят из темно-красного в ярко-желтый! Поглядите на кристаллы! Как светятся-то! Просто чудо!
– Ага, Аксель! Начинаешь наконец входить во вкус, дружище! – отвечал дядюшка. – Погоди, погоди, еще не то увидишь! Вперед, вперед!
Мы опять принялись скользить по скату. Это было что-то похожее на iacilis descensus Атена Вергилия.
Стрелка компаса, на которую я частенько поглядывал, постоянно показывала на юго-восток. Поток лавы ни мало не повертывал ни в ту, ни в другую сторону, а шел неуклонно по прямой линии.
Между тем теплота нисколько не увеличивалась, что сильно подтверждало теорию Деви. Я с изумлением взглядывал на термометр.
Спустя два часа после того, как мы двинулись в путь, он показывал всего 10°, то есть, возвысился, значит, всего на 4°!
Я из этого заключал, что мы спускаемся больше в горизонтальном, чем в вертикальном направлении.
Узнать пройденную глубину было легко. Дядюшка самым тщательным образом вымерял углы отклонения и наклонения пути: но не показывал мне своих вычислений.
Ввечеру, часов около восьми, дядюшка подал сигнал остановиться.
Ганс тотчас же сел.
Мы повесили лампы на выступах лавы и осмотрелись.
Мы находились в пещере, где не только не было недостатка в воздухе, но даже дул откуда-то ветерок.
Откуда?
Какое атмосферическое колебание производило этот поток воздуха?
Я задал себе этот вопрос, но не долго ломал себе над ним голову: мне было не до размышлений, потому что меня мучил голод и я выбился из сил. Нисхождение, продолжающееся семь часов кряду, хоть кого понадсадит.
Я очень обрадовался передышке.
Ганс разложил провизию на обломки лавы, и мы с большим аппетитом поели.
Одно меня тревожило: у нас оставался очень малый запас воды. Дядюшка рассчитывал на подземные источники, но таковых источников мы еще не встречали.
Я не утерпел и обратил его внимание на это невеселое обстоятельство.
– Ты удивляешься, что нет источников? – сказал почтенный профессор.
– Конечно, удивляюсь, дядюшка, и даже беспокоюсь! Ведь у нас воды всего дней на пять!
– Будь покоен, Аксель. Вода будет!
– Когда же будет?
– Когда мы выйдем из лавы. Как же ты хочешь, чтобы источники пробивались сквозь эти стены!
– Да, может этот проход тянется бог весть на какую глубину, дядюшка! Мне кажется, что мы немного прошли в вертикальном направлении.
– Это же почему тебе так кажется?
– Потому, что если бы мы спустились на значительную глубину, так теплота бы усилилась.
– По твоей теории, Аксель, по твоей теории, мой друг! А что показывает термометр?
– Едва 15°, что составляет увеличение всего на 9° от того времени, как мы начали спускаться.
– Ну, ну! Что ж дальше-то?
– По самым точным наблюдениям известно, что температура, по мере углубления внутрь земного шара повышается на каждые сто футов на один градус. При некоторых условиях местности, эта цифра, разумеется, может изменяться. Говорят, в Сибири, именно в Якутске, заметили, что температура возвышается на градус на глубину тридцати шести футов. В соседстве потухшего вулкана замечали, напротив, что температура возвышается только на каждые 125 футов глубины. Возьмем 125, как цифру наиболее достоверную и рассчитаем. Девяти раз 125 составляют 1,125 глубины, так ли?
– Так, так.
– Значит?
– По моим наблюдениям, мы значит, теперь достигли глубины 10,000 футов ниже уровня океана.
– Не может быть!
– Так есть. Цифры не лгут.
Вычисления профессора были верны. Мы уже прошли на целые 6,000 футов глубже самых глубоких рудников, таких, как например Китц-Бальские в Тироле и Вюртембергские в Богемии.
По теории, которую я поддерживал, температура должна бы уже доходить здесь до 81°, а между тем, она доходила всего до 15°.
Я призадумался.
