Жюль Верн
Путешествие к центру Земли
XIII
Уже должна бы по-настоящему быть ночь, но было еще очень светло, потому что в Исландии в июне и июле месяцах солнце не заходит.
Становилось свежо. Я прозяб, кроме того, проголодался и очень обрадовался, когда мы подъехали к гостеприимной избушке, где положено было ночевать.
Хозяин вышел к нам на встречу, пожал нам руки и пригласил войти.
Избушка была построена из торфа. Мы вошли в узкий, длинный, темный коридор; по обе стороны этого коридора были расположены коморки. Всех коморок было четыре, а именно: кухня, прядильная, «бадстофа» или хозяйская спальня и комната, для путников, чужих пришельцев, путешественников и гостей. Эта последняя комната была самая лучшая в доме.
При постройке избушки, разумеется, никто не подумал о росте достопочтенного профессора Лиденброка и он не раз стукнулся головой о потолочные балки.
Хозяин проводил нас в комнату путников. Пол тут был земляной и окно, зятянутое пузырем, пропускало мало свету. Не деревянной кровати, выкрашенной красной краской и испещренной изречениями исландских поэтов, была постлана, постель из сухого сена.
Я, по правде говоря, не ожидал такого комфорта и с удовольствием подумал, какую я тут задам высыпку.
Только во всей избушке царил такой едкий запах сушеной рыбы, квашеного мяса и кислого молока, что я едва мог дышать.
Едва мы успели снять с себя дорожные доспехи, как послышался голос хозяина, который звал нас в кухню.
Какие бы ни были холода, здесь огонь разводят только в кухне.
Дядюшка поспешил на этот зов, я тоже.
Кухня служила и столовой. Очаг здесь был сложен из камней, а вверху, в крыше, виднелась дыра, сквозь которую проходил дым.
При нашем появлении хозяин снова приветствовал нас: словами «будьте благополучны» и поцеловал нас в щеку.
После него произнесла те же слова его жена и также удостоила нас поцелуем в щеку; затем оба они, положив руку на сердце, низко нам поклонились.
Спешу прибавить, что исландка была мать девятнадцати детей, которых я сначала не заметил в клубах дыма.
Дядюшка и я, кажется, понравились этому выводку, потому что скоро трое или четверо вскарабкались к нам на колени, столько же на плечи, а остальные уцепились за наши ноги. Кто из них умел говорить, те очень бойко твердили свое «сельветрю», то есть будьте благополучны, на все тоны и лады. Кто не умел говорить, те брали криком и мычаньем.
Этот концерт был прерван приглашением приступить к ужину.
В эту минуту вошёл Ганс Бъелке, который «опорадил» лошадей, то есть пустил их пастись на плохой тощей траве, что росла по скалам, и тоже произнес свой «сельветрю».
И спокойно, флегматически он приложился сначала к щеке хозяина, потом к щеке хозяйки, потом к щекам всех девятнадцати детей.
По окончании этой церемонии все сели за стол. Нас было ровно двадцать четыре души и мы сидели буквально друг на друге. У самых счастливых было только по трое птенцов на коленях.
Ужин состоял из похлебки с исландским мохом, из сушеной рыбы, плавающей в прогорклом масле, которое на исландский вкус несравненно вкуснее свежего, из кислого молока с сухарями и с можжевельными ягодами.
Суп был вовсе не противен. Впрочем, я так проголодался, что не очень-то разбирал. Питье состояло из сыворотки, разведенной водой. На десерт подали гречневую кашу, которую я тоже уписывал, как нельзя лучше.
Как только ужин окончился, дети исчезли, а взрослые уселись около большого очага, где вместо дров и каменного угля горел торф, вереск, коровий навоз и сухие рыбьи кости.
Посидев у очага и согревшись, все разошлись спать.
Хозяйка, по исландскому обычаю, предложила собственноручно снять с нас обувь и панталоны.
Мы ужаснулись, но она, слава Богу, не настаивала, покорилась нашему отказу и ушла.
Я прыгнул в сено и заснул, как убитый.
На другой день, в пять часов утра, мы простились с хозяевами. Дядюшка насилу уговорил их взять хотя безделицу за постой.
Не успели мы отъехать и сотни шагов от Гардара, как почва начала меняться и стала болотистее. На право виднелась целая цепь гор; часто встречались на пути ручьи, через которые мы переправлялись в брод без особых затруднений.
Местность становилась все пустыннее и пустыннее впрочем, время от времени какие-то человеческие фигуры торопливо убегали в даль.
Когда извилины дороги заставляли нас вдруг круто поворачивать в бок, мы натыкались на эти фигуры.
Несчастные люди были ужасны. Распухшая голова была совершенно лишена волос и блестела, как полированная! отвратительные раны проглядывали сквозь дырявые лохмотья.
Несчастные не протягивали рук за подаянием, а напротив, опомнившись, бросались бежать.
Ганс, однако, все-таки успевал послать им, вслед свое «сельветрю».
– Spetalok! – говорил он.
– Прокаженные! – переводил дядюшка.
Проказа очень обыкновенна в Исландии. Эту болезнь не считают здесь прилипчивой, но наследственною и потому браки запрещены прокаженным.
Местность и без того была печальна, а подобные явления не могли, разумеется, придать ей веселости и приятности.
Да, не весело и не цветуще было вокруг. Даже трава почти исчезла. Попадались только, и то изредка, малорослы: березы.
Пришлось переехать не мало ручьев и речек и даже один настоящий залив.
Ввечеру мы остановились в какой-то заброшенной избенке и тут провели ночь.
В следующий день не случилось ничего особенного. Все та же болотистая почва, тоже однообразие.
19-го июня мы целую милю ехали по обломкам лавы, там и сям поднимался пар от горячих источников.
Скоро почва опять сделалась болотиста и стали беспрестанно попадаться маленькие озерца.
Мы направлялись к западу, обогнули большой залив и увидали перед собой белую вершину Снеффельса, возвышавшуюся всего милях в пяти от нас.
Лошади везли отлично и, казалось, ни чуть не изморились, но я начинал чувствовать сильную усталость. Я с завистью поглядывал на дядюшку, который сидел бодро, и словно только что выехал из дому, и на Ганса, который считал это путешествие за прогулку.
В субботу, 20-го июня мы добрались до Будира.
Это селение расположено на берегу моря.
Здесь Ганс потребовал, по условию, недельную плату и дядюшка тотчас же с ним расплатился.
Мы остановились ночевать у родных Ганса.
Я бы охотно передохнул денек-другой у этих радушных людей, но дядюшку, словно кто пришпоривал и на другой день, рано поутру, пришлось опять садиться на лошадей и отправляться в дальнейший путь.
Мы огибали громадное подножье вулкана.
Дядюшка поминутно восклицал:
– Вот он! вот он! Ну, теперь ты мой!
Наконец, после четырехчасового пути, лошади остановились сами у дверей священникова дома в Стапи.
XIV
Все селенье Стапи состоит из тридцати избушек, и расположено у подошвы вулкана, посреди лавы, под лучами солнца, отражающегося от горы.
Стапи приютилось в углублении фиорда, который вдается в базальтовую стену самого странного вида.
Известно, что базальт камень темного цвета и разложен удивительно правильными группами. Тут природа работала словно геометр, вооруженный циркулем, конусом и отвесом.
Если природа, в большей части случаев, громоздила свои постройки беспорядочно, неправильными конусами, закопченными пирамидами, причудливыми зигзагами и очертаниями, то здесь она как будто хотела представить образец правильности и создала все в удивительно строгом порядке, который далеко оставляет за собой великолепные здания Вавилона и Греции.
Я много слышал о Мосте Гигантов в Ирландии и Фингаловой пещере на Гебридах, но собственными глазами я еще не видывал ничего подобного.
Тут, в Стапи, я мог вдоволь любоваться этими чудесами.
Скала фиорда, равно как и весь берег полуострова, стоит из ряда вертикальных колонн; колонны эти вышиною футов в 30 и совершенно правильной формы.
Невозможно рассказать, как причудливо красивы эти пробуравленные силой морских волн скалы и что за чудесный вид открывается сквозь них на волнующееся, пенистое море.
Кое-где колонны навалены кучею и представляются как бы развалинами античнаго храма.
Подъехав к избе священника, которая ничем не отличалась от прочих в селеньи, я увидал человека в кожаном переднике, с молотком в руке, который подковывал лошадь.
– Сельветрю! – сказал Ганс.
– Здравствуйте, – ответил кузнец по-датски.
– Kyrkoherde, – сказал Ганс.
– Ректор! – перевел дядюшка. – Слышишь, Аксель? Этот кузнец – ректор!
Ганс, между тем, объяснял, откуда мы явились.
Когда священник его выслушал, то бросил подковывать и крикнул, словно погонял лошадь.
На этот крик тотчас же явилась какая-то исполинша.
Я испугался, что она тоже угостит нас исландским приветственным поцелуем, но она не только этого не сделала, но и в дом проводила не особенно ласково.
Комната путников была здесь самая жалкая из всех остальных, – грязная, тесная и вонючая. Нечего делать, надо было ею удовольствоваться.
Священник не отличался особою приветливостью.
Впрочем, во-первых, по наружности нельзя всегда судить, а во-вторых, участь исландских священников вовсе не завидна. Они получают от датского правительства самое ничтожное жалованье, а от своих приходов доход у них еще ничтожнее. Поэтому они принуждены заниматься рыболовством, охотою, кузнечным ремеслом и проч. в этом роде.
Дядюшка, увидав, что придется иметь дело не с ученым, а с простым поденщиком, тотчас же порешил отправиться поискать в горах более гостеприимного приюта.
Мы наняли трех исландцев для переноски багажа.
Дядюшка объявил Гансу, что он намерен исследовать кратер до последней невозможности.
На это заявление Ганс кивнул головою.
Казалось ему было решительно все равно ходить по своему острову, по земле пли под землею.
Что касается до меня, то я опять стал призадумываться. Меня было развлекло путешествие, но теперь опять нападали на меня прежние страхи.
Что если в самом деле этот Сакнуссем правду пишет? думал я. Ведь мы заблудимся в подземных галереях вулкана! А самое ужасное то, что ведь нельзя поручиться, что вулкан совершенно потух! Кто знает, может в настоящую минуту уже готовится извержение! Правда, вулкан не действует с 1229 г., но ведь это ничего еще не значит! Не действовал и вдруг начнет действовать! Что тогда будет с нами?
Чем дальше, тем эти мысли тревожили меня сильнее. Стоило мне хоть на минуту заснуть, и мне тотчас же снились извержения.
Наконец я не выдержал и решился сообщить свои страхи дядюшке.
Он выслушал все и спокойно мне ответил:
– Я уж об этом думал. С самого прибытия нашего в Стапи, я все об этом думал. Осмотрительность необходима.
– Необходима! необходима! – вскрикнул я.
– Но бояться нечего. Ты, я полагаю, знаешь, что извержениям всегда предшествуют известные явления. Я расспрашивал здешних жителей, я исследовал почву и могу тебе наверно сказать, что извержения не будет.
Я ничего не отвечал.
– Ты сомневаешься в моих словах, Аксель? – сказал дядюшка. – Иди же за мной!
Я машинально повиновался.
Мы вышли из деревни и дядюшка отправился прямо сквозь трещину в базальтовой скале.
Мы удалились от моря и скоро очутились в открытом июле, если только можно дать это название местности, загроможденной вулканическими извержениями.
Земля, казалось, была подавлена дождем громадных камней, базальта, гранита, и других каменных пород.
Кое-где почва дымилась, и белый пар поднимался из горячих источников.
– Смотрите, дядюшка, – сказал я.
– Что такое? – спросил дядюшка.
– Видите, как дымится? Видите, беловатый пар выходит из горячих источников? Ведь это доказывает очень ясно вулканическое состояние почвы.
– Ты указываешь на эти столбы дыма, Аксель, да? Но они только и доказывают, что извержения нечего бояться.
– Как так? – вскрикнул я.
– Запомни хорошенько, мой дружок, что пред извержением, деятельность в этих трещинах, откуда выходит пар, усиливается, а во время извержения совершенно прекращается. Прекращается потому, что упругие жидкости, не имея более необходимого напряжения, вместо того, чтобы проникать сквозь трещины почвы, устремляются прямо в кратер. Значит, если эти пары находятся в обыкновенном своем состоянии, если деятельность их не усиливается, если, кроме того, ветер и дождь не сменились теплым и покойным состоянием атмосферы, то извержения быть не может.
– Но…
– Довольно. Раз как наука произносит свое решение, остается молчать и верить!
Я прикусил язык и не возражал.
Однако я не успокоился. Всю ночь мне опять снились страшные извержения, я попадал в кратер и оттуда извергался вместе с раскаленной лавой, – одним словом кошмары мучили самые ужасные.
23-го июня Ганс во время явился с тремя исландцами, с инструментами и провизией. Кроме того, Ганс запасся теперь и водой на восемь дней.
Было восемь часов утра, священник и его великая стояли у дверей. Мы думали, что они вышли с нами проститься, но они, вместо прощального привета, потребовали с нас за постой, и потребовали дорогонько.
Дядюшка не спорил, расплатился и мы отправились.
XV
Хотя высота Снеффельса 5000 футов, но из Стапи виднелась только громадная куча снега, увенчивающая вершину вулкана.
Мы подвигались гуськом. Ганс шел впереди.
Дорога была до того узка, что мы едва пролезали и вести разговоры не было никакой возможности.
За базальтовыми стенами фиорда пошла почва, состоящая из вулканического торфа. Некоторые торфяные ямы достигали семидесяти футов в вышину и представляли слои обугленных обломков, разделенных пластами пемзоватого туфа.
Как истый племянник профессора Лиденброка, я, не взирая на все свои тревоги, внимательно рассматривал все минералогические особенности.
Вместе с этим я в уме проходил всю историю возникновения Исландии.
Этот любопытный остров, очевидно, поднялся из воды не в особенно отдаленную эпоху. Очень может статься, что он и до сих пор продолжает нечувствительно подниматься.
Если это так, то его происхождение можно только приписать действию подземнаго огня.
В таком случае теория Деви, документ Сакнуссема, притязательные замыслы моего почтенного дядюшки, – все это идет прахом.
Эти размышления заставили меня еще внимательнее приглядываться к почве, и скоро я пришел к следующим выводам:
В Исландии нет осадочных пластов и весь остров, состоит из вулканического туфа, то есть из накопления каменных пород ноздреватого состава.
Действием внутреннего огня остров постепенно поднимался, а поднявшись выше поверхности моря, прорвал почву диагонально с юго-запада на северо-запад и на поверхность острова вылилась трахитовая масса.
Этот переворот совершался без потрясений. Расщелина была громадная и расплавленная масса, вытекавшая из внутренности земли, покрыла остров ноздреватою корою.
В эту же самую эпоху появились сиениты и порфиры.
Благодаря этому излиянию расплавленной массы, толщина острова очень значительно увеличилась, следовательно, увеличилась и сила сопротивления. Можно себе представить, какое количество упругой жидкости скопилось внутри, когда трахитовая масса охладилась и закрылись для нее все выходы на поверхность. Наконец наступило время, когда уже сила скопившихся внутри газов достигла до такой степени, что подняла во многих местах тяжелую кору в виде конусов, а на вершине этих конусов прорвала себе выход.
С этого времени началась вулканическая деятельность. Из вновь образовавшихся кратеров сначала выкинуты были базальтовые соединения, а когда кончилось базальтовое извержение, началось выбрасыванье лавы, пепла и шлаков, которые лежали по бокам горы словно гигантские пряди каких-то чудовищных волос.
Дорога между тем становилась все труднее и труднее; почва все поднималась, осколки скал шатались и колебались.
Надо было подвигаться с величайшей осмотрительностью, потому что каждый шаг грозил опасным падением.
Ганс шел так же спокойно, как другие ходят по усыпанной песком аллее; время от времени он скрывался от нас за выступами скал и тогда резкий свист давал нам знать, какого направления мы должны держаться. Он часто останавливался, и сбирал мелкие осколки в кучи для того, чтобы обозначить путь, по которому мы поднимались и по которому нам придется спускаться.
Три часа утомительнейшей ходьбы не далеко нас подкинули; мы только пришли к подошве горы.
Здесь Ганс подал знак остановиться. Мы остановились и стали завтракать:.
Дядюшка поглотал свои порции как акула, но это ничуть не ускорило дела, потому что Ганс положил, что отдых будет продолжаться час и час отдых продолжался, не взирая ни на какие доводы почтенного профессора.
Три исландца в молчаливости не уступали Гансу Бъелке; они ели и не сказали ни единого слова.
Отдохнув, мы снова двинулись в путь.
Мы теперь взбирались по склонам Снеффельса.
Снежная вершина вулкана, вследствие оптического обмана, как это не редко случается в горах, казалась мне гораздо ближе, чем была на самом деле.
Много еще часов трудного, утомительного пути, предстояло нам до этой вершины!
Камни сыпались из-под наших ног и катились вниз с быстротой лавины.
Иногда вдруг представлялись такие крутые выступы, что карабкаться на них было невозможно, а приходилось огибать их, что тоже было не безопасно.
Мы пускали тогда в ход палки с железными наконечниками и посредством этих палок кое-как помогали друг дружке взбираться.
Тут я должен сказать, что дядюшка очень обо мне заботился: он не выпускал меня из виду, и много раз его рука вовремя поддерживала меня.
Сам дядюшка карабкался хотя не грациозно, но очень деятельно и искусно.
Исландцы взбирались легко и быстро, как настоящие горцы.
Я время от времени поглядывал на снежную вершину Снеффельса и говорил себе, что никогда нам до нее не докарабкаться, если все пойдет такая же крутизна.
Но к счастью, после пяти часовых трудов, нам встретилось что-то вроде ступенчатой лестницы, по которой мы стали уже без труда взбираться.
Лестница эта образовалась из камней, изверженных вулканом.
Если бы эти камни не были остановлены неровностями горного склона, они бы попадали в море и пожалуй образовали бы новые островки.
Всход становился все круче и круче, но эти ступени очень нам помогали.
Мы подвигались так быстро, что остановись передохнуть на одну минутку, я чуть не потерял из виду товарищей, которые продолжали взбираться.
К семи часам вечера мы уже перешли две тысячи ступенек и достигли того места, откуда начинался самый конус.
Море расстилалось под нами; мы были на 3200 футов над его поверхностью. Мы уже миновали границу вечных снегов – эта граница лежит в Исландии довольно низко, по причине постоянной сырости и суровости климата.
Холод был жесточайший, ветер чуть не валил с ног.
Я просто изнемогал.
Нетерпеливый дядюшка понял, что уж ноги меня не несут и, скрепив сердце, решился приостановиться.
Он сделал знак Гансу.
Но Ганс отрицательно качнул головой и сказал:
– Ofvanfor.
– Он, кажется, велит дальше идти, – обратился ко мне дядюшка.
Затем он обратился за объяснением к Гансу.
– Mistour, – ответил Ганс.
– Mistour! – повторил один исландец не без испуга.
– Что значит это слово mistour? – спросил я у дядюшки.
– Гляди! – ответил мне дядюшка.
Я взглянул в ту сторону, куда он указывал.
Над долиной кружился, подобно тромбу, огромный столб песку, пыли и мельчайших камней. Ветер гнал этот столб на тот бок Снеффельса, где мы находились.
– Hastigt, hastigt! – говорил Ганс.
Хотя я и не понимал по-исландски, но догадался, что это значило бежать как можно скорее.
Мы все последовали за Гансом, который начал огибать конус несколько наискось, чтобы облегчить путь.
Скоро тромб опрокинулся на гору и гора затряслась от этого удара. Камни, подхваченные ветром, посыпались дождем, как при извержении.
По счастью, мы уже были на противоположном склоне горы и вне всякой опасности.
Не будь наш Ганс Бъелке так предусмотрителен и осторожен, нас бы разорвало, расщепило и уничтожило в этом страшном вихре.
Ганс счел небезопасным ночевать на склоне конуса, а потому пришлось снова отправиться в путь.
Для того чтобы пройти 1500 футов, которые еще оставались до кратера, потребовалось целых пять часов. Я просто-напросто падал из изнурения, голода и холода.
Воздух становился все реже и реже; дышать было трудно.
Наконец, к 11 часам ночи, в темноте, мы добрались до вершины Снеффельса и прежде, чем мы нашли себе убежище внутри кратера, я успел увидать «полуденное солнце», которое бросало свои бледные лучи на остров, как бы заснувший у моих ног.
