Жуков Евгеньевич Максим
Митя
– Ну, может уехала куда или в стайке управляется. Чего реветь-то?
– А я и не реву! – огрызнулся я.
– Ну, вот и молодец. Не ходи туда Митька больше. И от внучки ее держись подальше – не пара она тебе. Сегодня вечером, к девяти, я пойду на болото – экраны проверять. Хочешь со мной?
– Конечно хочу! – радостно вырвалось у меня. – У меня тоже экран имеется!
Старик повернулся и пошагал в сторону своей водокачки.
– Горилка не поможет ему, – кинул он в след.
– А что поможет? – мои слова полетели вдогонку глуховатому старику и остались без ответа.
«Откуда Герман узнал, что я хотел дать Грею самогонки? Ведь я об этом только маменьке рассказал», – размышлял я, направляясь в сторону дома.
Шаркая по тротуару ногами, я думал о Василисе, и о ее бабке – колдунье. Как Рыжая может спокойно жить, если такая в доме нечисть гуляет? «Откуда же там взяться иконам», – подумал я, поднимая одну из досок тротуара на предмет поиска дождевых червей. «А может она держит ее в заточении и питается ее молодой энергией? А ее ли это внучка?» У меня возникало все больше вопросов. А ответов не было.
Отворив калитку своего дома, я подошел к Грею. Он свернулся клубком и дрожал. Моя рука потянулась к его ушам, как вдруг я услышал строгий голос отца:
– Не трогай его!
– Почему? – поднял голову я.
– Это может быть зараза. Мужики в лесу толковали, что в соседней деревушке знали случай, когда от собаки чуть вся семья не помёрла.
Я отошел от Грея, зная, что перечить было нельзя, и надеясь на то, что отец уйдет, а я все-таки обниму своего больного друга.
Батя, докурив папироску на крыльце, зашел в дом, и я сразу кинулся к Грею.
– Я тебе что сказал! Ты что не понимаешь?! – приоткрыв дверь разразился криком отец. Потом добавил:
– Поди на кухню, мать зовет!
Делать было нечего. Я ретировался.
Сидя на летней кухне, маменька отчитывала меня за грязные вещи и новую дырку на коленке моих вчера еще новеньких штанов.
– Ну я же просила быть аккуратнее, Митя! Ты что, не понимаешь, что это плохо отстирывается?! – завела она свою песню.
Отец осуждающе качал головой, сохраняя суровый вид.
– А книжку, которую ты бросил на завалинке? Она вся промокла под дождем! Ну разве так можно с вещами обращаться? Мы уж с отцом обрадовались, думали сын за голову взялся… Я просушила ее на печи, обернула в газету и положила в твой ящик. Еще раз увижу, что бросил – отдам в школьную библиотеку!
Глава 8.
Не из простых
День подходил к концу. Я приготовил экран и стал ждать девяти часов. Но тут вспомнил о книге и открыл письменный ящик. Аккуратно взяв ее в руки, я начал разворачивать бумажную обертку. Книга ощущалась неестественно тяжелой и была толщиной в три пальца взрослого человека. Ее обложка оказалась выполнена из грубой и толстой кожи темно-коричневого цвета, на которой виднелись выдавленные символы, непонятные мне, а корешок был чистым и гладким. Она источала неприятный запах, похожий на тот, который я ощутил при ее появлении – гнилостно-хвойный, напоминавший дух от покойника.
«Где-то я уже видел такое», – подумал я и стал изучать дальше.
К моему удивлению, я обнаружил, что лицевая и задняя стороны обложки были прочно стянуты двумя кожаными ремешками, концы которых заканчивались маленьким бронзовым замочком.
Я вновь почувствовал то легкое головокружение, что ощущал в первый раз, когда держал книгу в руках. «Как же ее читать?» – подумал я и сунул вещицу обратно в шкаф.
Тишину нарушил удар камешка об окно моей комнаты. Отодвинув тюль, я увидел добрую беззубую улыбку.
– Готов, морячок? – крикнул Гера через забор. На нем был смешной балахон из брезентовой ткани темно-зеленого цвета.
– Иду-у-у… – ответил я вполголоса, понимая, что он все равно меня не услышит.
Мы шли через Школьную улицу и каждый думал о своем. Гера никогда не отличался болтливостью, часто курил, много матерился, и плевал на землю.
Я думал о Новосёловой, не решаясь рассказать старику о том, что со мной приключилось. Но меня не покидало чувство, что он ждал этого разговора.
– Какие книжки читаешь? – вдруг спросил он.
– «Робинзон Крузо», «Человек-амфибия»… – начал перечислять я, вспоминая самые интересные.
– Ну и как? – поинтересовался он в ответ.
– Нормально. Еще про революцию читал одну, но не до конца, – отчитался я, поправляя свой рюкзак, спадающий с плеча.
– А ты никогда не встречал книгу в толстой коже с замком? Может у однокашников такую видел?
Я остановился, не зная что ему ответить. В голове крутилось: «откуда он мог узнать?». Не найдя ничего лучшего, я неуверенно произнес:
– У меня такая есть дома…
Бегающими глазами я смотрел на него, в надежде наконец-то узнать тайну книги. Старик изменился в лице, оно стало серым и немного жутким. Он захлопал по карманам в поисках кисета с табаком, потом посмотрел в сторону леса, к которому мы уже подходили, и, немного подумав, взволнованно произнес:
– Откуда она у тебя? Кто тебе ее дал?
Последний раз я видел его таким, когда он уронил трехлитровую банку самогонки на пол и она, подобно большой весенней льдине, слетевшей с крыши, разбилась на тысячи блестящих осколков, заливая все вокруг ценным для хозяина варевом.
– Я не знаю… она мне из окна прилетела – добавил я, попутно осознавая глупость и нелепость сказанного.
– Сама так и прилетела?! – с серьезным видом спросил он.
– Ну да. Я собирался спать, потом все затряслось, задрожало, ветер, скрипы, и вот: на полу книга. Не веришь?
– Верю, сынок, – мрачным голосом произнес Герман и опустил голову.
Мы вновь двинулись к болоту по лесной тропе. Мне казалось, что Гера будет думать что я ку-ку, и эта мысль не давала мне покоя.
– Я не сумасшедший, понятно?! – вырвалось у меня внезапно.
– Знаю, знаю. Погоди, придем на место, и я тебе кое-что расскажу.
Болото в свете последних лучей заката выглядело волшебным. На водной глади не было ни следа ряби. Камыши стояли словно оловянные солдатики, охраняя каждую кочку, а те в свою очередь, как огромные бородавки на спине великана, расползались намного дальше воды до самого леса.
Я был моложе и ловчее, и знал куда можно наступать чтобы не промочиться. А подслеповатый старик просто шел за мной и постоянно проваливался в воду между кочками. Я тихонько хихикал, чтобы он не слышал, и мы продолжали свой путь, пробираясь дальше к последнему экрану.
Мы перетрясли с Герой около десятка плавунов и взяли почти ведро хороших карасей. Я собирал сухие палки, чтобы развести костер, а Гера, матерясь, выливал воду из своих кирзовых сапог.
Солнце уже закатилось за горизонт, и пламя от костра освещало наши лица. Мой спутник выглядел беспокойным, будто не знал, как начать разговор. Его руки то и дело шевелили сухие ветки в костре и гладили бороду. Я прервал тишину замечанием о хорошей смоленистой лиственнице, которая, сгорая, давала яркий свет и хороший жар.
– Митька, ты мне ведь как сын, я тебя еще в кроватке баюкал, – начал старик, – пришло время кое-что тебе рассказать.
Он смотрел на водную гладь, освещаемую пламенем от костра, и водил ладонями в воздухе, будто лепил снежок.
– Я не зря тебе говорил не водится с этой девчонкой… – продолжал он.
Я внимательно слушал и не перебивал, уставившись на него и стараясь не упустить ничего важного.
– Тут такое дело… Хех, как бы это выразиться… – мялся он.
– Ну? Валяй уже!
– Ты не Егора сын, и маменька эта не твоя! – выстрелил он по мне словами и уставился, будто хотел посмотреть, как я свалюсь с чурки на которой сидел.
Я почувствовал, что на меня опрокинули ведро ледяной воды. Мне не хватало воздуха. Лицо словно сунули в костер, а потом окунули в крещенскую прорубь. Я не знал, что нужно делать, ответить или промолчать. Слезы медленно подступали, накапливаясь в глазницах, чтобы через секунду хлынуть.
Он встал и подошел ко мне.
– Это не все, что я хотел тебе рассказать, Митя, – обняв меня за плечи добавил он.
– А кто мои родители? – выдавил я из себя.
– Ты не из простых…
Караси в ведре оживились, Гера подкинул дрова в костер, и начал рассказ:
«Деревня, в которой я раньше жил, стояла на Волге. Отца я не помню – маленьким был, когда он ушел к другой бабе. Мать дояркой в колхозе работала, значится. Не имел я ни сестер ни братьев – сам по себе, как ветер в поле.
Одной зимой моя матушка захворала, да так, что с постели встать уже не могла. Приехал доктор из города, кровь пустил, пилюли дал, а всё без толку. Мать день стонет, другой стонет, потом подзывает меня и говорит: «Сходи к Лыковым, спроси старушку Дарью. Скажи ей худо мне, пущай придет к нам».
Старуха пришла, а мне велела из дома выйти. Я же, из юного любопытства, на окошко-то залез и глядел в оба. Подожгла она пучок полыни в комнате и давай ходить вокруг матушки кругами, песни петь. Дымом все заволокло так, что уж и не видать было ничего толком. Глянь, а вместо старухи уже девка ходит с этим же пучком! Лицо красивое, сама худенькая. Матушка поднялась с кровати и с ней пошла хороводы водить».
Гера умолк и задумчиво смотрел на угли.
– Так это моя мамка была!? – от нетерпения воскликнул я.
– Да откуда мне знать!? – я ж это, просто про свою рассказал.
Самый крупный карась в ведре ударил хвостом, и брызги полетели в лицо Геры.
«Он точно думает что я ку-ку, и шутит надо мной», – подумал я, бросив небольшой камень в озеро.
– Ты сказал, я не из простых. Как это? Дворянских кровей что-ли?
– Митька, ну ты скажешь тоже. Ей Богу! Да у нас на всю округу ни одного из таких не сыщешь! Ну насмешил старика… – он оживился и начал ерзать на чурбаке, как капуста на терке. Через мгновение снова стал серьезным, и продолжил:
– Перепечь тебя привезли в нашу деревню.
– Что сделать?
– Это значит, вымазать младенца тестом и поставить в теплую печку на ночь. Вся хворь из него выходит, все болезни. А тесто потом поросятам в корыто кидают, – договорил он и бросил маленький камешек в воду.
– Зачем? – вытянулся я в удивлении.
– Затем, что хилым ты родился. Есть не ел, и спать не спал.
– Кто привез?
– Старик какой-то. Раньше его здесь никто не видел. Бабке сказал, что его Андреем зовут.
– И батя с мамкой меня в печку?! – съежился я.
– Нет. Этим занимаются только в одном доме в нашей деревне.
– В каком?
– Из которого ты сегодня бежал без оглядки, – рассмеялся он и оглянулся вокруг.
Легкий мороз пробежался по моей коже.
– И что потом?
– Андрей этот ушел и за тобой так и не вернулся. Ты жил у бабки первое время, потом Егор с Наталией забрали тебя себе, за неимением своих детей.
Я ощущал некое взросление, слушая его слова. Теперь моя жизнь уже не казалось скучной и обыденной, а батю с макой я и не думал переставать любить.
Эта ночь казалась необыкновенной. Звезды, склонившие тяжелые головы, теперь тоже знали тайну, которую поведал Герман. Лягушки, перепрыгивая с кочки на кочку, квакали наперебой, делясь свежими новостями с остальными обитателями болота. Я погрузился в размышления, и мы оба молчали.
Костер, сожрав все, что ему было подано в этот вечер, лениво засыпал, разбросав свои красно-синеватые угольки в разные стороны. Дым от него, как пуховое покрывало стелился на воду, укутывая черную гладь.
Гера вошкался с грузилами, вглядываясь себе под ноги.
– Надо найти их, – тихо произнес я себе под нос.
– Так я это, уже нашел девять штук, еще одно где-то тут завалялось.
– Я о родителях.
Всплеск из ведра снова окропил сморщенное загорелое лицо старика.
– Обязательно найдем, сынок, ты не переживай, – по-отечески, ответил Герман.
– Почему ты спросил про книгу? И что мне с ней делать?
– Эта книга поможет тебе, когда придет время. А пока, принеси ее мне на водокачку, так будет спокойнее.
Потушив болотной водой остатки костра, мы пошли в деревню. На улице Герман не умолкал, он держал меня за руку и рассказывал про огромных щук, которых брал раньше на Волге. Лунный свет, напоминая топленое масло, разливаясь через всю Зеленую улицу. Вдруг дед резко дернул меня за руку.
– Стой!
Я замер.
– Ты чего? – тихо произнес я.
– Слышишь? – как хищник озираясь по сторонам, ответил Герман.
– Что? – не понимал я.
В канаве, метрах в двадцати от нас, слышалось какое-то шевеление и чавканье.
– Тихо. – Гера отпустил мою руку и пошел вперед, доставая из огромных ножен охотничий клинок, который всегда болтался у него на гаче.
Его хромающий силуэт удалялся от меня в темноту, а я стоял как вкопанный. Он шел вдоль дороги чуть согнувшись, скрадывая как кошка. Потом одним прыжком, словно коршун, резко бросился в сторону канавы. Раздался визг, похожий на дикий невыносимый скрежет.
Это был… боров!!!
Мощным прыжком он вынырнул из канавы, мотая своей огромной башкой. Гера, держась за уши хряка, мотылялся на его спине, перекатываясь в разные стороны.
В одной из книг, я когда-то читал про американское родео, где смелый ковбой должен был оседлать разъяренного быка. Этим ковбоем сегодня выступал Герман. Я запрыгнул на лавочку напротив дома деда Ильи, и с ужасом наблюдал за схваткой.
«Ковбой» пронесся верхом в сторону Студенческой. Соседские псы не находили себе места и лаяли все громче. В доме деда Ильи загорелся свет. Я спрятался за забором, чтобы он меня не заметил, и затаился. До меня доносился громкий топот копыт, визг борова и ругань Германа.
– Я тебе уши-то подравняю!
Тем временем за забором послышался скрип двери, а за ним – шарканье шагов, и мурчание кота.
– Что-то мы с тобой, Штепсель, видимо дернули сегодня лишнего. Или Селиваниха опять начала мухоморы в горилке вымачивать, стерва… – хриплым голосом сказал дед Илья, прикуривая папироску. – Нет тут никого, показалось тебе.
Теперь грохот копыт приближался ко мне. Я шарил руками по земле в поисках какого-нибудь камня, чтобы заодно поквитаться с обидчиком.
– А ночь-то какая… А? Глянь на небо, – призывал старик своего кота. Штепсель что-то мурлыкал в ответ.
Вот уже очертания ночного всадника начали проявляться в темноте, шум усиливался. Боров с Герой на спине гнал прямо на меня! Я вскочил со скамейки, как курица с жердочки, залез на забор и перевалился в ограду. Штепсель подпрыгнул как ошпаренный и забрался хозяину на плечо.
– Святые приспешники! – встрепенулся дед, отпрянув от крыльца. – Ну что за свинство! Калитка же есть! – негодовал он, вглядываясь в темноту.
Через мгновение в калитку, напролом, верхом на борове ворвался Гера и помчался прямо в огород, сметая все на своем пути.
– Вот так ночка, – обронил дед Илья, перекрестился и пошел в избу со словами: «Где там у нас ружьо́, сейчас я этим пакостникам устрою!»
Я побежал следом за «экипажем». Визг усиливался, несмотря на то что всадник удалялся от меня.
– Гера! Спрыгивай, хватит с него! – кричал я вдогонку.
Наступила тишина. Я присел на заросшую тропинку и стал считать звезды, не понимая, что делать дальше.
– Вот, держи! – перепугал меня хриплый голос, протягивая что-то в руке.
Герман стоял в разорванной тельняшке и с травой в волосах, но выглядел счастливым.
– Что это?
– Уши от хрюши, – плохо пародируя детский голос, ответил старик.
– Ты что, убил его? Бабка тебе не простит, ей Богу не простит, или того и гляди проклянет!
– Я просто отрезал ему оба уха, чтобы больше не бегал. Жив курилка!
Глава 9.
Грей
Мой сон прервал голос отца. Он сидел на краю кровати, и гладил мои волосы.
– Сынок, просыпайся, – прошептал он.
У меня в глазах еще мелькали обрывки снов, и я не понимал, почему отец не на работе.
Его одежда пахла свежими опилками.
– Зачем вставать? Не в школу же… – протирая глаза, упирался я.
– Одевайся, пойдем.
Мне пришлось подчиниться.
Мы вышли в ограду. Солнце еще только начинало дарить свои первые лучи. Туман потихоньку рассеивался. Птицы чирикали на черемухе, перелетая с одного дерева на другое.
– А где Грей? – изумился я, не наблюдая его в будке.
– Сынок, ты уже взрослый, – начал он, – Грей мучается, понимаешь?
Его слова, будто эхо, медленно доходили до меня.
– Где Грей, папа!? – мой голос заметно дрожал, но не от утренней прохлады.
– Он за стайкой.
Я посмотрел на отца. Лицо его выглядело суровым и мрачным.
Босиком я рванул в сторону огорода. Тротуар был покрыт утренней росой, которая делала его предательски скользким. Я упал. Поднявшись, я добрался до калитки, что вела в огород за стайку.
Грей лежал на широких досках возле завалинки. Шерсть у него была мокрой и вздыбленной, а впалый живот судорожно вздрагивал. Его взгляд был устремлен мимо меня, куда-то вдаль, и лишь редкое моргание говорило о том, что он все еще жив, но я едва мог уловить его дыхание. Я прижался к нему и заплакал.
– Не надо, сынок. Ты делаешь ему еще больнее.
– Он не должен умирать, – выл я, стоя на коленях.
– Ты должен быть настоящим мужчиной, ты – Дмитрий Егорович, мой сын! – повысил голос отец.
За спиной я услышал звук защелкивающегося цевья.
В руках у него была наша двустволка.
– Отойди, сынок.
Хороший был пес, Грейка твой. Не заслуживает он мучений…
– Папа, не надо! – закричал я, утирая сопли ладонью.
– Ему больно, понимаешь? – продолжал он, – Он достоин умереть как настоящий защитник, а не как шакал от холеры!
– Тогда меня тоже убей! – рыдал я.
Отец схватил меня за руку и оттащил. Я брыкался, упираясь ногами в землю. Отец вскинул ружье и направил на Грея. Мой крик перешел на визг.
Щелчок. Осечка.
Из-за забора выглянула Селиваниха:
– Егор, ты чего это удумал сына воспитывать ни свет ни заря?
Грей поднял голову и застыл.
Залитыми слезами глазами я видел мутную черную землю под ногами, мою руку, словно тиски, мертвой хваткой сжимала рука отца.
Выстрел.
Земля ушла из под моих ног и свет погас.
* * *
Весь следующий день я отказывался от еды и почти не вставал с постели. Ветви черемухи, подчиняясь порывам ветра, били по окну моей комнаты, за которым слышался свист. Я привстал с постели и увидел в окне дядю Гришу, мчащегося мимо нашего дома с двумя ведрами в руках. Открыв окно, я почувствовал сильный запах гари.
Спешно натянув штаны и майку, я выбежал на крыльцо и увидел столб черного дыма, который поднимался над домами на Школьной улице.
Я оторопел и по привычке посмотрел на будку в углу ограды – место выглядело безжизненным и серым. Цепь, подобно огромной мертвой змее, вилась по дощатому тротуару, заканчиваясь пустым ошейником. В пустой будке, как у себя дома, прогуливался воробей, подбирая крошки еды, оставленные Греем. Я взял рогатку и бросил в него. Он улетел.
Поспешив на улицу, я свернув на перекрестке на Школьную и увидел, что горит водокачка.
– Гера, – невольно выкрикнул я и побежал на пожар.
Красные языки пламени уже охватили здание со всех сторон. Люди передавали друг другу ведра, кричали и пытались потушить огонь, но он разрастался с новой силой.
Я жадно всматривался в толпу зевак и не видел среди них Геру. Кто-то заорал:
– Ефимыч там был?
– Да кто его, лешего, знает! Утром вроде с сетями тут крутился, потом полыхнуло, и… прости меня Господи! – слышалось из толпы.
Обежав еще раз вокруг догорающего здания, я в бессилии сел на траву у забора и опустил руки.
«Гера пропал», – подумал я, глядя на догорающие остатки водокачки. Лишь стальной чан, по-прежнему стиснутый железными ободами, остался непобежденным в этой схватке с огнем.
Я потерял двух друзей за два дня… За что мне это? Что я сделал такого кому-то на небе? Я был готов заплакать, но не смог – все слезы вышли вчера, и я просто смотрел на свои обветренные ладони.
Гера говорил, что книга поможет мне, когда будет нужно, но как? Я ее даже открыть не мог! Я вскинул голову к небесам и чего-то ждал. Над деревней нависла черная туча и закапал дождь. Я не хотел никуда уходить. Мне казалось, я должен быть сейчас рядом с ним.
Крупные капли дождя, падая на дорогу, поднимали пыль, и, казалось, она закипала под их напором. Так я просидел еще пару часов возле того, что осталось от водокачки. Собираясь с силами, чтобы подняться и пойти домой, я услышал:
– Митька, не сиди на траве, хозяйство простудишь!
В стоптанных сапогах с растрепанной ветром шевелюрой седых волос прямо по лужам шел Гера. В руке он держал ведро, доверху набитое красной брусникой.
Радостно раскинув в стороны руки, я бросился к нему навстречу.
– Ты где был?! – повиснув у него на шее, прокричал я Гере в ухо.
– Задушишь старика! – смеялся он, обнимая меня в ответ.
– Я-то думал ты того!
– Ёк макарёк! Стоит только мне отлучиться, как все идет прахом! Ну что за люди, ей-богу! – негодовал Герман и размахивал рукой в сторону дымящихся головешек.
– Главное, что ты жив, – с грустной улыбкой произнес я.
– Так я и не собирался пока на тот свет. Чего такой грустный? Живой я, не веришь что-ли?
– Отец убил Грея. Никогда ему этого не прощу!
– Не отец его убил, Митя – ответил Гера, озираясь по сторонам.
– Я сам видел!
– Его убила старуха. И лачугу мою тоже она спалила, – выпустив облако папиросного дыма, произнес он. – Ну, война так война. Даст Бог, сдюжим. Правда, Митюнь?
– Зачем? – недоумевал я.
– Затем, что у тебя есть то, что ей жизненно необходимо. А пожар – из-за хряка вчерашнего, будь он неладен.
Мы медленно шли по улице. Люди, встречавшие нас, сперва удивлялись, а потом радовались «воскрешению» Германа, а он предлагал каждому горсть брусники из ведра.
– Жизненно важное? Ты ведь про чертову книжку?
– Про нее самую.
– Но, что это за книга? Что в ней такого?
– Это продление жизни. Но простым смертным она если только в печку на растопку сгодится. Что в ней, никто не знает – замок еще никто открыть не смог. Поговаривают, что там вообще ничего не написано, страницы пустые, но это не важно, ею достаточно просто владеть, чтобы еще один век на земле провести. Видал, небось, сколько у бабки таких?
– Видал. Целая полка!
– Карга живет уже почти тыщу лет, и все ей мало. Куда мир катится… – негодовал Герман, докуривая папиросу.
– А почему она оказалась именно у меня?
– Для того, чтобы защитить тебя. Старик, который тебя привез в деревню, вьюном был.
– Кем? – округлив глаза, переспросил я.
– Вьюн – это дух в облике человека или животного. Он живет в царстве мертвых и появляется среди нас, чтобы служить живым.
– Я сын вьюна?
– Чудак ты, Митька. У духов не может быть детей. Его кто-то послал к нам в деревню.
С каждым его ответом вопросов становилось все больше.
– Откуда ты все это знаешь? Ты ведь даже читать не умеешь, – не умолкал я.
– Знаю и все.
– Пойдем к нам? Батя обрадуется. Он, наверняка, тоже думает, что ты сгинул со своей берлогой.
– На кой я вам? Я в дом Филипповны, он все равно пустует. Да и за Лехой присматривать смогу.
Герман пошлепал со своей брусникой на Студенческую, а я побрел в сторону дома. Свернув в проулок, я увидел знакомый силуэт – Василиса шла по другую сторону улицы.
Я окликнул ее, но она не обратила никакого внимания. Я ускорил шаг. В сандалиях хлюпала дождевая вода, и мои шаги сопровождались смешным чавкающим звуком. Настигнув свою возлюбленную, я схватил ее за руку. Она повернулась.
На ней был летний сарафан из светлой ткани в горошек, а на голове платок, сквозь который, на месте ушей, виднелись багровые кровяные полумесяцы.
– Как?! – сорвалось у меня с губ. – Ты?!
Ее лицо выглядело серым и уже не светилось как раньше, не было и озорства в глазах. Оно казалось мертвым и чужим. Василиса смотрела на меня взглядом взрослой женщины, что призналась в убийстве, о котором ни капельки не сожалеет.