Jacob Davidovsky
Ленин. 1917-3
Тон Троцкого был сух и бесстрастен, его глаза сквозь очки холодно взирали на полковника.
Тот скрипнул зубами. Эх, с каким бы удовольствием он расстрелял этого наглого интеллигентишку. Но здесь не Южная Африка … к сожалению. Этот парень явно – фигура известная, раз о нём знают даже в Адмиралтействе. И не придраться, требование его абсолютно законно. Они – граждане страны-союзницы Великобритании, и требует он связаться с правительством своей страны. Не подкопаешься.
Чёртовы лорды Адмиралтейства! Им легко – послали телеграмму с приказом снять с судна и интернировать иностранных граждан – а ты крутись тут, как хочешь – и не вздумай нарушить хоть один параграф закона. Ещё и виноватым окажешься. А, гори оно всё синим пламенем!
– Такая возможность будет вам предоставлена, – мрачно сказал он, – Составьте текст телеграммы и список адресатов с точным указанием адресов и титулов. А теперь прошу меня извинить. Дела.
Выходя из дверей кабинета, Лев Давидович успел ещё услышать за спиной сдавленное рычание – “Попался бы ты мне на южноафриканском побережье!”. Троцкий довольно ухмыльнулся.
Он не знал в этот момент, что ситуация на самом деле уже не столь негативна, как ему представляется. Весть о незаконном интернировании русских эмигрантов успела достичь Нью-Йорка, и тамошние социалисты начали готовить митинги с требованием их освобождения.
Завтра-послезавтра те же вести станут широко известны в России, и полетят запросы с требованиями отпустить незаконно задержанных. Вождь большевиков Владимир Ленин, несмотря на разногласия, станет наиболее горячим борцом за его, Троцкого, освобождение. Которое в итоге всего этого и состоится через две с половиной недели. А для него самого, Льва Троцкого, этот арест значительно сократит сроки его трансформации в большевика.
Впрочем, несмотря на незнание, действия Троцким были предприняты абсолюто верные. Телеграмма была подготовлена уже на следующий день, а 6 апреля легла на стол Керенскому.
Но гораздо важнее, что копия телеграммы была направлена и опять же в тот же день получена Петроградским Советом – и немедленно оглашена с его трибуны. Совет принял решение обратиться с протестом как к министру иностранных дел России Павлу Милюкову, так и к посольству Великобритании в Петрограде.
5 апреля 1917 года. Петроград. Утреннее заседание ЦК партии большевиков.
После возвращения из ссылки и эмиграции многих членов ЦК, называть собравшихся в зале каким-то Русским Бюро было бы уже странно. В зале находился практически полный состав ЦК.
После открытия заседания слово взял Каменев.
– Я хочу коснуться содержания последних речей Владимира Ильича. Вчерашней, на фракции большевиков Петросовета и той … с броневика, на Финляндском вокзале, сразу по приезду. Мне кажется, они слишком радикальны и могут дискредитировать партию. Мы здесь под давлением ваших телеграмм, Владимир Ильич, и так внесли корректировки в позицию ЦК. Из нашей резолюции вычеркнут пункт о поддержке Временного Правительства.
Но Вы в своих речах прямо призываете к захвату власти и конфронтации не только с правительством, но и с меньшевиками и эсерами! Вы не боитесь, что мы окажемся в изоляции?
И что это за предложения о переименовании партии и изменении её программы? По-моему, такие вопросы должны предварительно согласовываться с ЦК.
Владимир Ильич, вы же сами в “Двух тактиках” доказывали, что, согласно марксизму, сначала бывает буржуазно-демократическая революция и демократическая республика (демократическая диктатура), а уже потом – пролетарская революция и диктатура пролетариата. Между ними должен быть некий период времени. А вы призываете к немедленной пролетарской революции.
Каменев высказал ещё немало протестов по поводу ленинских речей, но больше ничего настолько же серьёзного.
Председательствующий Калинин по окончании речи обратился к Ленину:
– Владимир Илич, вы не хотите дать разъяснения по поводу обрисованного Львом Борисовичем?
Ленин безмятежно сидел, закинув ногу на ногу и делая какие-то пометки в блокноте. Пиджак он снял, оставшись в рубашке с галстуком и жилетке, отчего напоминал сейчас журналиста, набрасывающего для своей газеты заказанный редактором репортаж с заседания.
Каменева Владимир Ильич, казалось, даже не слушал, но на вопрос Калинина отозвался сразу:
– Мне кажется, Михаил Иванович, следует дать возможность высказаться всем желающим. Потом сразу всем и отвечу.
Сталин, сидящий поодаль от Ленина, мысленно поаплодировал. Закалённый в годах дискуссий и полемик большевистский вождь сразу решил выяснить мнение остальных членов ЦК, после чего соответствующе скорректировать свою ответную речь. Всё верно, одно неосторожно сказанное слово может иметь далеко идущие последствия.
Впрочем, если Ленин ожидает услышать слова поддержки, его, похоже, ждёт разочарование. Судя по разговорам в кулуарах, все, как один, испуганы чрезмерным радикализмом ленинских речей – и поэтому выступят в поддержку Каменева. Кажется, они с Львом Борисовичем остаются негласными лидерами ЦК. Старик оказался в изоляции.
Дальнейшие выступления подтвердили, что мысли Сталина имели под собой веские основания. Выступающие, как один, называли речи Ленина чересчур резкими и выражали опасения по поводу возможной изоляции партии, к которой эти речи могут привести.
В таком духе выступили даже Шляпников и Залуцкий, которые, как мы помним, до возвращения из ссылки Сталина и Каменева твёрдо следовали ленинским указаниям из Цюриха. Зиновьев, который всегда, насколько помнил Сталин, поддерживал Ленина, на сей раз предпочёл отмолчаться.
Сам Сталин выступил кратко, упирая в основном на необходимость предварительно согласовывать подобные речи с ЦК.
В целом не прозвучало ни одного выступления в поддержу Ленина.
Наиболее мягким оказался спич Калинина, который на правах председательствующего взял слово последним. В его краткой речи прозвучала мягкая укоризна – что же Вы, мол, Владимир Ильич, так неосторожно.
После чего он предоставил слово Ленину.
Вождь большевиков, возможно, как мечталось Сталину, уже бывший, неторопливо вышел к месту председательствующего. Никакого беспокойства он, похоже, не испытывал. Невероятно, но в глазах искрилась даже какая-то насмешка.
Ленин чуть наклонился вперёд, опёрся правой рукой о спинку стула, левую заложил за пройму жилетки, посмотрел на присутствующих как будто даже доверительно и заговорил:
– Товарищи! Я был немало удивлён, выслушивая ваши выступления. Такое ощущение, что в голове у присутствующих не просто каша, но каша засохшая. Их понимание марксизма застыло на отметке где-то года этак 1905-го. Что такое диалектика они, кажется, забыли вовсе.
В зале прозвучал возмущённый ропот, но налившийся силой голос вождя легко его перекрыл.
– Настоящий марксист не может быть закостенелым догматиком! Вот вы, Лев Борисович, упрекаете меня в том, что я говорю сегодня не то, что писал в “Двух тактиках”. Вы не забыли, что статья “Две тактики” написана двенадцать лет назад? Если не заметили, мир с тех пор изменился. Радикально! У меня сложилось впечатление, что мои последние работы присутствующими просто проигнорированы.
А ведь там ясно, по-моему, разъяснено, что сегодня мы можем взять власть в стране, являющейся наиболее слабым звеном в цепи капиталистических стран. В России! А раз можем – значит и должны! И того же хотят рядовые большевики, чего члены ЦК, видимо, тоже не заметили.
Опустив таким образом Каменева и его сторонников, так сказать, ниже плинтуса, Ленин перевёл взгляд на Сталина. Глазки-буравчики, казалось, буквально сверлили дырки в недавнем сподвижнике, рыжеватая бородка угрожающе на него нацелилась.
– Коба, ты сказал, что я должен был согласовать свои выступления с ЦК. Это с каких пор я для обнародования своего мнения должен спрашивать у вас позволения? Напротив, мы все обязаны делиться с рядовыми членами партии своими соображениями и учитывать их реакцию! Центральный вопрос на сегодняшний день – вопрос власти. Так вот, этот вопрос решится не здесь, а на улицах.
Прозвучали слова, что мы можем оказаться в изоляции. Да, можем! И такая опасность уже становится реальной. Только в изоляции окажется не партия, а вы, здесь присутствующие. Когда я выступал на фракции большевиков в Петросовете, то увидел, что излагаю соображения, о которых мои слушатели давно и сами думали. Просто мне удалось облечь их чаяния в более строгую и логичную форму. А против новых веяний, оказывается, только присутствующие здесь!
– Владимир Ильич! – Сталин не выдержал, – Вы уже несколько раз публично оскорбили присутствующих. Вы не опасаетесь, что они сочтут, что ваша позиция противоречит позиции ЦК и выведут вас из его состава?
Ленин насмешливо взглянул на него.
– Да ради Бога, Коба! Сделайте одолжение. Мне станет намного проще. Мои-то взгляды, как я успел увидеть, совпадают со взглядами рядовых членов партии намного больше, чем с вашими. Мне по пути с ними, а не с замшелым ЦК, который я и большевистским-то могу назвать с большой натяжкой.
Кстати. По поводу моих речей. Сегодня вечером я подготовлю на их основе статью, завтра представлю её в редакцию “Правды”. Ожидаю, что статья будет напечатана не позже, чем послезавтра.
У Сталина даже захватило дух. Ну и наглец наш вождь, – подумалось ему. Но вслух сказал:
– Что печатать в “Правде”, а что нет – решает редакция, членом которой являюсь и я. Приносите вашу статью, Владимир Ильич. Мы ознакомимся и примем решение.
– Как вам будет угодно, – шутовски поклонился Ленин, – Но учтите, что я твёрдо намерен распространить эти тезисы в массы. Впрочем, процесс уже начался. Мне известно, что мои речи широко обсуждаются, о них спорят. Кто-то за, кто-то против, но о равнодушных я не слышал.
Перепечатать статью в машинописном бюро в сколь угодно большом количестве экземпляров не составит труда, а добровольных агитаторов в Питере сейчас в достатке. Просто в казармах, матросских кубриках, на заводах … да и вообще на улицах статью будут зачитывать не с номера “Правды”, а с машинописных листков.
Ну а теперь позвольте откланяться. Сегодняшнее заседание убедило меня, что распространять статью надо непременно – и как можно скорее. Пойду, допишу.
– Пожалуйста, минуточку, Владимир Ильич, – Калинин не забыл о своих обязанностях председательствующего, – Позвольте хотя бы проголосовать для выяснения теперешнего отношения ЦК к вашей точке зрения. Возможно, кто-нибудь изменил своё мнение.
