Jacob Davidovsky
Ленин. 1917-06
Конец мая 1917 года
На уездном съезде крестьян в Александровске Нестор Махно сделал доклад о том, что трудовое крестьянство Гуляйпольской волости не доверяет дела революции Общественному Комитету и берёт комитет под свой контроль.
Делегаты от других волостей приветствовали эту инициативу и обещали у себя на местах проделать то же самое. Эсеры были довольны, но эсдеки (социал-демократы) и кадеты (конституционные демократы) заявили, что этот акт идёт вразрез с политикой Временного Правительства, что это, дескать, пагубно для дела революции.
Подавляющему большинству крестьянских делегатов такое не понравилось. Прозвучали весьма резкие ответные выступления.
Эсдеки и кадеты отступили. В противном случае делегаты от крестьян покинули бы зал заседания, что сделало бы съезд недействительным из-за отсутствия кворума. А эсдеки с кадетами ещё надеялись преодолеть эти настроения.
В итоге съезд вынес резолюцию о переходе земли в пользование трудового общества без выкупа и избрал уездный комитет. Эсеры радовались, эсдеки и кадеты злились, а делегаты от крестьян, разъезжаясь по своим местам, советовались, чтобы организоваться на местах самим, без помощи этих политических "гавкунов". Чтобы объединиться. Иначе, говорили они можно остаться опять без земли.
Вскоре родилась декларация Гуляйпольского Крестьянского союза, гласившая
"Трудовое крестьянство Гуляйпольского района считает своим неотъемлемым правом провозгласить помещичьи, монастырские и государственные земли общественным достоянием". В заключении всё уездное крестьянство призывалось проводить это право в жизнь.
По ситуации в целом в стране декларация была всеьма передовой и революционной, и о ней стало известно далеко за пределами Екатеринославской губернии. В Гуляйполе начали стекаться делегации от крестьянских деревень, в том числе и из других губерний.
4 июня 1917 года.
Первый Всероссийский съезд Советов Рабочих и Солдатских Депутатов открылся 3 июня. На нём присутствовало свыше тысячи делегатов, из которых 822 имело право голоса. У большевиков было 105 мест, в чём они значительно уступали как эсерам (285 мест), так и меньшевикам (248 мест).
В первый день съезда в речи нового председателя Петроградского Совета меньшевика Ираклия Церетели, который к тому же во Временном Правительстве являлся министром почт и телеграфа, прозвучал вопрос – может ли кто-нибудь из делегатов назвать партию, которая бы рискнула взять в свои руки власть и принять на себя ответственность за все происходящее в России. Присутствовавший в зале Ленин, по воспоминаниям очевидцев, хранил молчание и оратора не перебивал.
На следующий день, 4 июня, Ленину предоставили слово для пятнадцатиминутного выступления. Прозвучали, в частности, следующие слова:
“Сейчас целый ряд стран накануне гибели, и те практические меры, которые будто бы так сложны, что их трудно ввести, что их надо особо разрабатывать, как говорил предыдущий оратор, гражданин министр почт и телеграфов – эти меры вполне ясны.
Он говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: “Есть!” Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается. Каждую минуту она готова взять власть целиком.”
Значительно позже родилась легенда, что на вопрос Церетели – есть ли сейчас в России партия, готовая взять на себя власть и всю связанную с этим ответственность – Ленин с места немедленно громко ответил: “Есть такая партия!” Как мы видим, это не совсем так.
Владимир Ильич в отличии, например, от Троцкого или Зиновьева не был силён в импровизации и все свои речи предпочитал готовить заранее. Так произошло и на этот раз.
Хотя существуют и воспоминания очевидцев, в которых утверждается, что Ленин произнёс знаменитые слова действительно с места, сразу отвечая на слова Церетели.
Но очевидцев этих немного, и мы можем утверждать, что во всяком случае большинство делегатов съезда этих слов с места не слышали. Позицию партии большевиков публично Ленин озвучил только 4 июня, на следующий день после речи Церетели.
По остальным принципиальным вопросам – отношение к власти, к войне и миру и так далее позиция большевиков оставалась принципиально той же, что и неоднократно провозглашённая ранее.
Иное дело – национальный вопрос. Пожалуй, следует более подробно остановиться на предыстории.
В России Ленин был единственным политиком, который еще накануне войны прямо и открыто объявил право народов многонациональной России на самоопределение вплоть до отделения от русского государства. К удивлению своих учеников и к ужасу врагов, он это право признавал даже за Украиной.
Расчленение России, конечно, не было целью Ленина, но путь к большевистскому завоеванию народов России он видел через признание права на независимость. Это признание должно было обеспечить ему поддержку нерусских народов (около 47%!) на пути к власти. Обязанностью русских большевиков было признавать это право, обязанностью большевиков из нерусских народов – проповедовать невыход из России – такова установка Ленина.
Так сказать, и волки сыты, и овцы целы. Большевики признают право народов на самоопределение. Всё равно пока они не у власти, так что это не имеет значения. А когда возьмут власть, то народы сами не захотят отделяться. Как бы.
Гибкость тактики вождя большевиков по национальному вопросу была продемонстрирована, когда Финляндский сейм и Украинская рада (первый “Универсал”) выступили с требованиями об автономии их стран, а Временное правительство отклонило эти требования, ссылаясь на то, что такие вопросы должны решаться на будущем Учредительном собрании.
Все политические партии от меньшевиков и эсеров до кадетов, не говоря уже о более правых, единодушно поддержали правительство. Только Ленин и его партия признали право на автономию и даже на отделение от России. В частности, о требовании Украины Ленин писал:
“Ни один демократ, не говоря уже о социалисте, не решится отрицать полнейшей законности украинских требований. Ни один демократ не может также отрицать права Украины на свободное отделение”.
На Съезде Ленин сумел уточнить и детализировать свою позицию по национальному вопросу. Впрочем, не будем забегать вперёд – на эту тему вождь большевиков выступит через несколько дней.
5 июня 1917 года. На Первом Всероссийском Съезде Советов.
Активность большевиков в антивоенной и антиправительственной пропаганде оставалась очень высокой. Сторонники правительства в ответ всячески муссировали тезис о шпионаже большевиков в пользу Германии.
Ленину было к таким обвинениям не привыкать. Он давно практически не обращал на них внимания. Факт своего возвращения в Россию в предоставленном правительством Германии пломбированном вагоне Владимир Ильич особо не скрывал. Деньги охотно брал у кого угодно, соблюдая при этом лишь одно правило – не давать никаких обязательств кроме тех, согласно которым большевики должны будут делать что-либо, что они и так собирались делать.
Дело в том, что в последнее время всё активнее в оплаченном шпионаже в пользу Германии обвиняли ещё и Троцкого. Мы помним, что ещё британцы, пытаясь оправдать беззаконный арест Льва Давидовича в Галифаксе, пытались инкриминировать тому наличие десяти тысяч долларов, якобы полученных от немцев.
Слухи о связях Троцкого с немцами за это время не умолкли, а наоборот были подхвачены эсеровско-меньшевистскими газетами, для которых революционер давно был как бельмо на глазу, уступая в этом, возможно, только Ленину с большевиками.
Несчастные десять тысяч долларов, которых на деле никто никогда не видел, всё никак не желали кануть в небытие. В канун начала съезда статьёй о Троцком – немецком агенте разразился лидер кадетов и бывший министр иностранных дел Павел Милюков.
Лев Давидович был намного щепетильнее Ленина и подобные обвинения воспринимал как оскорбление. Тем более, что на деле ему никогда не доводилось иметь в кармане и десятой части такой суммы.
5 июня на Съезде Советов он с трибуны обрушился на клеветников:
“Милюков обвиняет нас в том, что мы – агенты-наемники германского правительства. С этой трибуны революционной демократии я обращаюсь к честной русской печати с просьбой, чтобы мои слова были воспроизведены. До тех пор, пока Милюков не снимет этого обвинения, на его лбу останется печать бесчестного клеветника.”
Произнесенное с силой и достоинством заявление Троцкого встретило овацию.
