Иван Рыбкин (И.В. Баранов)
Три корзинки с разными ягодами
Не каждая пятница, как и не каждая женщина, согласится вот так просто выпустить тебя из своих цепких рук, даже если ты уже сделал вроде бы успешную попытку улизнуть от неё.
Не отпустила и эта…
…
И была ночь пятницы. Было пьяно, шумно, цветасто, как в цыганском таборе. Шлюх было больше, чем китайцев. Этот бар был настоящим адовым местечком. Но, впрочем, этой ночью и в этом мире места лучше было уже не придумать. В нашем провинциальном городке в наше дивное время любые подобные заведения – мрачный мрак.
Раньше, конечно, тоже была лютая жесть, но она была совсем иного рода, и в ней всё-таки были, стоит признать, свой стиль и своя, передаваемая, атмосфера. Кучин и Шатунов надрываются, вперемешку, из хриплых колонок музыкального центра, выкрученных на полную. Адики и кожанки, гондонки на затылках, печатки на пальцах, темно-фиолетовые и пестро черно-белые рубашки с длинными отложными воротниками, «вострые» туфли. Смурые взгляды исподлобья, плевки под ноги, громко матерящиеся девахи, «дым сигаре-е-ет с ментолом», невнятные рамсы по пьяни, массовые драки на крыльце, ментовские бобики, дешевое пойло рекой, вот это вот всё. Я не ностальгирую, боже упаси, но разве сейчас, меняясь, стало много лучше?
Теперь каждый второй бар и прочее уподобляющееся ему заведение в Городе – это безвкусная и беззубая попытка передрать увиденные кем-то где-то интерьеры общепита Первопрестольной. Все пытаются быть такими разными, и при этом все такие уныло одинаковые. Гольный, доведенный до абсурдного абсолюта лофт на лофте и лофтом погоняет. Все эти хреновы металлические бочки-канистры вместо всего, чего только можно – вместо барной стойки, вместо столов, вместо стульев, вместо унитаза. Все эти здоровенные лампочки без абажуров, свисающие с потолка на проводах, будто висельники. Все эти орнаменты голой кирпичной кладки, впихиваемые повсюду, к месту и без. Обилие хрома и бездушных зеркальных поверхностей. Музон унылый – преимущественно пресный синт, мяукающий чил, медидативный транс или бренькающий олдскульный американский рок. Щепотки безвкусного китча – какие-то картинки в рамочках на стенах, резные деревянные рамы, диковинные туалетные комнаты. Закуску подают на каких-то небывалых тарелках, на дощечках, на крафтовой бумажечке, того и гляди, скоро начнут просто вываливать тебе еду на стол. Зато каждая вилочка и сраная ложечка обязательно при этом будут упакованы в отдельный кожаный саквояжик и обернуты в салфеточку, ведь это так важно и так «дорого-бохато» для местной клиентуры. Ценники везде конечно, под стать этим роскошным ложечкам – конские. Поэтому и посетители, все как один, кроме совсем уж счастливчиков, которым уже на всё по фиг, так как они пережрали паленой текилы вперемешку с энергетиками, все косят под элитную элитку, томную богему, развязную золотую молодежь, изящных тусовщиков, бывалых завсегдатаев ресторанов, снобов и ценителей звезд Мишлен.
Я не любитель подобных мест. По мне – так лучше нажраться с добрыми корешами по старинке у подъездной лавочки, хотя и это, конечно, моветон и людям спать мешаешь. Но эти рассадники небрежных владельцев айфонов позапрошлых моделей, любителей поселфиться и блевотно, с важным видом, тянуть по часу микроскопическими глотками маленький бокал давным-давно выдохшегося крафтового пива с карамельно-сливово-имбирным вкусом по цене в три сотни за 0,3 литра – неет, это точно не по мне, и никогда моим не будет.
Но я же сейчас здесь?
Это потому что я уже преизрядно пьяненькый, и при этом продолжаю нагружать себя всё больше, зачем-то мешая пиво с водкой по бессмертным заветам старого дядюшки Ёрша.
Тут и Ти меня подзуживает, со своими любимыми философскими сентенциями, глубокомысленно так, под руку с бокалом:
– Запомни, мой юный захмелевший друг! Все твои радости не будут столь прекрасны, как они же, произошедшие впервые – все, кроме алкоголя.
Ну охр…ть…
С каждым новым глотком я становлюсь всё более спокойным и умиротворённым. Мы вроде недавно пришли сюда, а мне уже всё нравится. И девочки тут ничего такие, красивые, правда – редкие, и все, конечно, по компашкам. И бармен совсем не такой уж и бородатый пидор, каким он показался мне вначале. А Ти вообще, оказывается, норм. Сейчас вот еще зарядим по шоту-другому, говорит он мне, а затем двинем в сауну. Посреди лета – да в сауну, ну-ну. Он точно напрочь отбитый.
Выпьем еще, нам и тут пока неплохо. Здесь совсем не ярмарка тщеславия, как может показаться на первый взгляд. Нет, это – банальный супермаркет фальши с красными ценниками и просрочкой фасованной радости на полках.
А каково было бы моё идеальное место для подобного отдыха?
Интерлюдия два.
И спал я, и снился мне сон. Средневековая таверна. Да, именно так. С закопченным медным очагом в углу и вертелом на жарких углях. Сложенная из крепких бревен, с высокой скатной крышей, может быть даже – с соломенной. Просторная, но при этом, за счет слабого освещения, множества столов, утвари, посетителей – очень уютная. Уютная – это прям определяющее, это в основе. Пусть за подслеповатыми оконцами с мутными цветастыми стеклами – воет метель, или хлещет ручьями постылый осенний ливень. А в моей таверне – тепло, сытно, пьяно, покойно. Усталые путники, одиночки и компании, местные подгулявшие цеховые трудяги, несколько засидевшихся деревенских с дневной ярмарки. Споро снуют с подносами и посудой пара хорошеньких улыбчивых девиц, одаривая неожиданно крепким и соленым словцом зарывающихся нахалов, пытающихся ущипнуть их за что помягче. Столы заставлены тарелками и крынками, кувшинами и кружками. За широкой стойкой суетится толстый хозяин-трактирщик, раздает распоряжения кухонным работникам, беззлобно прикрикивает на поварят, готовящих, судя по запаху, знатное жаркое из цельного поросенка в сливах в тесной кухне позади основного зала. Все знают – если обратиться к трактирщику с беседой, да сунуть ему в нужный момент одну-другую монету – он охотно поделится с вами свежей порцией сплетен и информацией о здешних порядках и обитателях.
Ближе к середине таверны за большим круглым столом шумит компания гномов-краснолюдов. Хватают ручищами в массивных кожаных наручах здоровенные кружки, плескают на пол и на стол пеной от темного эля. Аппетитно и смачно поедают из общей тарелины размером с добрую ладью, стоящей посреди стола, квашенную капусту. Хохочут и галдят наперебой, громко стучат об доски столешницы пятками кружек, а об доски крепкого пола, присыпанного опилками – пятками своих окованных железом башмаков. Среди них сидит один высокий, худощавый, с прямой спиной и рукоятью меча за плечом, беловолосый. Белый Волк заглянул к нам сегодня на огонек!
В углу, подальше от света очага, за маленьким столом устроились четыре низенькие фигуры в капюшонах – едят, попивают, шушукаются еле слышно о чем-то своем. А из самого темного угла таверны, вольно развалившись на плетеном стуле со спинкой, за наивными хоббитцами уже давно и очень пристально наблюдает высокий следопыт в сером дорожном плаще, вытянув устало ноги в заляпанных свежей грязью сапогах с высокими ботфортами. Приветствую тебя, Арагорн, сын Араторна! Помахал бы тебе рукой, но, вижу, ты сегодня здесь инкогнито. Жаль Гэндальфа не видно – он всегда душа любой компании в подобных вечерних посиделках.
В другом углу, за круглым маленьким столиком – сидят двое, одетые как-то слишком уж нелепо даже для этих вольных мест. Тусклый, моргающий подгорающим фитилем фонарь, закрепленный на столбе прямо над их головами, нечетко и тенями освещает небывалый балахон того, что повыше ростом. Он, кажется, слегка задремал, утомленный, слегка тревожно всхлипывая во сне, прямо за столом, уперев в него худые локти. А тот, что пониже, вполне себе бодрствует – безмятежно и спокойно поедает самую обычную, жареную на решетке, рыбу с таким видом, будто впервые пробует невиданный заморский деликатес. При этом он успевает с явным любопытством осматривать посетителей и обстановку зала живыми озорными глазами. В полутьме этого почти не видно, но под их столом еле уместился внушительных размеров сундучище. И, конечно, всего лишь кажется, что сундук этот будто живой, слегка шевелится и пощелкивает крышкой, будто пёс, ждущий команды или угощения от подкрепляющегося рыбиной хозяина. Двацветок, Ринсвинд, ба, как же далеко вас занесло на этот раз от самого Края Мира – прямо в наши обетованные земли!
Хорошо мне в такой таверне. Тепло, сытно, хмельно, весело и, одновременно, – очень спокойно. Здесь все свои.
…
Будто бы задремал даже на пару минут за неудобной барной стойкой. От приятных расслабленных полумыслей-полумечтаний меня бесцеремонно вытряхнула рука Ти, хлопнувшего меня по моему плечу. Не люблю, когда так делают. Но вряд ли это его сильно волнует.
Гремела музыка. Что-то новомодное, как сейчас любит молодежь – не очень внятное и понятное, но на своем стиле. То ли просто дурачатся, то ли слишком умные, то ли наркоманы какие-то. Хорошо хоть, не про пчёл, и то ладно.
Нам далеко-далеко
До перемен
Нам далеко-далеко
До лучших измен
Это не из-за тебя
Это не из-за тебя
Я просто ухожу в отрыв
Когда наступит закат
Малиновый свет упал на окна
Танцует во тьме пара влюблённых
Малиновый свет
Малиновый свет
Малиновый свет искал нас долго.
Впрочем, гипнотический ритм был очень даже приятным, а тягучие, обволакивающие сознание слова-рефрены органично в него вписывались, не перегружая мозг лишними смыслами – здесь это было вовсе ни к чему. Песня, видимо нравилась девочкам, и они со всех сторон стайками потянулись на танцпол, освещенный фиолетовыми диодными лентами и мигающими разноцветными плитками пола – киберпанк какой-то, да и только.
Для этого-то Ти меня и хлопнул по плечу, решительно отвлекая от медитативных волхований над бокалом светлого нефильтрованного. Как он и показал сразу жестами – ты только посмотри, какие красавицы, да как они двигаются.
Я посмотрел. Тут-то я и увидел её. Пчела…
Её звали Ли, и я знал её. Она работала у нас в конторе, еще до того, как туда взяли меня. Отдел общественных коммуникаций, журналюги и пресс-секретари, короче, если без наших бюрократических косноязыких заворотов. Она была филолог по образованию, мне как-то раз попадалась на глаза скан-копия её диплома, когда мы прошлой осенью отправляли делегацию на слет каких-то придурков типа «Энергия синергии бессмысленных смыслов форум семинар конференция 2.0»
Не люблю я этих филологов и прочую пишущую братию. Сплошь неумехи, слишком чувствительные для рутинной работы, зато вечно с задранным самомнением и неимоверными амбициями. Парни – так вообще все странные типы или придурошные педики, через одного, сколько я их не встречал. Как еще в такую область может занести мужской пол – других объяснений у меня нет. В жизни не встречал (а мне уже 25 лет, напомню, и я кое-что повидал) ни одного адекватного и толкового филолога или, как их там, филологиню.
Поэтому, наверное, и на Ли никогда особо не обращал внимания. Да и типаж был не совсем мой – пожалуй, слишком шумновата поведением и слишком широковатые бедра. Хотя сейчас это очень модно и ценится парнями. Выдающаяся попа – выдающиеся достижения, привет, Кардашьян!
Ли, как и многие до и после неё, уволилась из конторы, приблизительно полгода назад, подалась куда-то в коммерцию. Слышал, сейчас она работает маркетологом что ли, в какой-то компании по производству высококачественного прокисшего говна медведей, очень нужного всем-всем-всем.
Многим хорошо там, где их нет, а мне сегодня хорошо там, где наливают.
Но, однако ж, что она выделывает сейчас в танце этими своими бедрами, и не только ими…О её святые Кирилл и Мефодий, вы бы видели сейчас вашу дщерь! Красивая кошка. Такую вряд ли я забуду.
…
Ти оставил меня, отправив напрямик к ней, чуть ли не за плечи подтолкнул. При этом, конечно, он не удержался, чтобы с важным менторским видом не изречь снова своё, замысловатое, но на этот раз достаточно короткое:
– Сегодня ночью ни о чем не думай и просто отдыхай. Ты это заслужил. И не парься – ты всё равно не поймёшь значимость любого момента в жизни, пока он не станет воспоминанием.
Как же это здорово – быть самоуверенным и развязным.
Жаль, что я не такой. Но пьяному и маскарад не в тягость. Я протянул свою руку к ней – без слов прося и требуя вложить её ладонь в свою. Сжал покрепче, начал подчёркнуто внимательно рассматривать. Аккуратный маникюр. На безымянном пальце уже успела чуть надломить ноготь. А на указательном – слегка зацарапать лак. Белеет галочка тоненького шрама между большим и указательным пальцами. Кожа слегка суховатая по прикосновениям и чуть теплее, чем принято в подобных случаях. Но всё равно – приятная и приятно. На запястье – часики с черным ремешком, циферблат усеян какими-то маленькими глупенькими самоцветками.
Чуть ниже часов и ближе ко мне – браслетик, какие они носят зачем-то, то ли волосы, если что, в хвост закрепить, то ли просто форсят, модно – такой, знаете ли, как будто от провода телефонного, спиралью завивается. О, вот это уже интересно. Добрался до него, подсунул пальцы под завитки спирали, чуть потянул – да и начал снимать. Отдай мне, значит. Это игра такая, флирт. Забери у неё какую-нибудь безделушку. Их, женскую, штучку. Заберешь – будет тебе талисман. В нём будет частичка её самой. Они на такое чутко реагируют, хоть и прикидываются иногда непонятливыми дурочками – ерунда, всё они понимают. Тут важно тоже дурачком немножко прикинуться – только вовремя и в меру. Типа просто шутка такая – отдай браслетик. А глаза и без слов всё скажут и расскажут, даже смотреть в них друг другу не надо. Всё и так понятно. Ну, а нет – так нет. Будет у тебя тогда просто браслетик. Тоже дело.
…
Вы когда-нибудь занимались сексом лишь рука с рукой, ладонь с ладонью, очень нежно, страстно, бесконечно, целомудренно, развратно, каждый палец – с пальцем, кожа к коже, на расстоянии и нераздельно, едва касаясь и до исступления, сталкиваясь и тая? И при этом знали, оба, прекрасно знали – большего вам никогда не будет дано в этом мире? Больше – нельзя?
В моём сердце так и кровит ржавая игла, разъедая изнутри, убивая всё на своем пути, делая меня мертвецки спокойным, призрачно безразличным, могильно холодным беззаботным весельчаком с озорными глазами живого трупа.
И, насколько я знал, она вроде была замужем, когда работала у нас. Но кого сегодня этим удивишь?
…
Комната была захламленной и пустой одновременно. Так не бывает? Еще и не так бывает, когда тебе нет до этого дела. Посреди комнаты небрежно лежал широкий и с виду совсем новенький надувной матрас синего цвета, а на нём небрежно лежали мы, тоже немного синие. Не, я – прилично прям, она – вроде совсем немного. Лежали как пришлось – буквой Т, я уютно устроил свою буйную голову у её живота, почти положившись на неё, а она чуть рассеянно гладила мою голову и трепала мои отросшие запущенные волосы своими пальчиками – и это было прекрасно. Приятнее, чем десять сексов. Черт возьми, кажется, это было даже не менее приятно, чем первый глоток пива из второго бокала перед футбольным матчем в прекрасный пятничный вечер после тяжелой трудовой недели. В общем – мне было очень хорошо здесь и сейчас, с ней, да и она вроде не жаловалась.
Мы лежали и говорили не о любви, а о чём угодно. Хотя и о ней – говорили, чего уж тут. Я много болтал, она задумчиво слушала. Потом – наоборот. Нежно было и понятно – аж воздух звенел.
За окном взрывался радужными и иссиня черно-белыми брызгами весь этот серый мир. Там строили, разрушали, возводили, развивали, относились ответственно, критиковали и ставили резолюции. Люди работали, спали, ели, и выходили на митинги, и было много провокаций, необыкновенно много лжи и лицемерия. Старые правители строили новые страны. Молодежь плевалась на стариков, и те отвечали им тем же. Откуда-то наносило тревожным горько-кислым запахом войны и стало необычайно много патриотов, убийц, пацифистов, общественников, экспертов, оппозиционеров, лидеров, мух и рэперов. Много воровали – всё и у всех. Еще больше врали. Было тщеславно и тщетно. Весело было и скучно. И весь этот бред выстраивался красивыми, ровными колоннами – загляденье – и очень дружно, слаженно, под какой-то бравурный марш, дружно маршировал в рассвет и заодно – прямиком на х.й.
Подальше от нас, пожалуйста.
…