Иван Олейников
Безумный день господина Маслова
– Вот, – тихо, с заговорщицкой радостью сказал Дин, – это он!
Элеш всмотрелся – и в тот же миг вспомнил! Это было как удар молнии, как всплыть из мутной воды на яркую, солнечную поверхность, как большая корзина искрящихся, цветных воспоминаний, громко поставленная перед ним. И в тот же миг, еще не придя в себя, он успел обдумать свое положение и решил всё отрицать. Отрицать напрочь, как никогда ничего не отрицал в жизни: не знаю, не помню, первый раз вижу, уберите от меня, что вы пихаете этот мусор!
Он сделал насколько мог спокойное лицо, поднял брови: мол, что это у вас, объясните? Дин сделал долгую паузу и повторил шепотом:
– Это он!
– Что это?
– Неужели и вправду не помните? Как обидно! Я надеялся порадовать. Это ваш секрет. Вы с Машей закопали его во дворе дома на Преображенской. Фантик от конфеты "Астра" производства фабрики "Олимпия" и осколок бутылочного стекла, который Маша нашла у мусорки рядом с магазином "Лавка древностей", уж магазин-то вы должны помнить. Это единственный секрет, который Маша сделала с мальчиком – вы ей очень понравились, как она сказала. А у вас, наверно, вообще единственный секрет в жизни, правда же?
– Неправда. Глупое детское развлечение, я его даже в детстве не понимал и ни одного не закапывал. Ни с Машей, ни без Маши, честно говорю, – соврал Элеш, глядя на фантик и стеклышко с максимально неубедительным отвращением.
"Что же это, что здесь происходит? – спросит ничего не понимающий читатель. – При чём тут фантики и стеклышки?"
Пояснить нетрудно, а кто-то уже и понял. Среди русских и части европейских детей есть одна старинная традиция, бог весть как передающаяся из поколения в поколение, так же, наверно, как передаются считалочки, песенки и загадки, что забываются уже годам к десяти. Это традиция закапывать секретики, или, как со всей серьезностью выражаются русские дети – секреты. Не удивимся, если когда-нибудь антропологи выяснят, что секреты делались еще детенышами питекантропов, или кто тогда ходил по неосвоенным североазиатским просторам?
Секрет делается по неизменной и овеянной древностью технологии. Берется фантик от конфеты – чем ярче, тем лучше; берется большой осколок стекла – чем темнее, тем загадочней; в великой тайне выбирается место, обычно в тени дерева, там выкапывается лунка, фантик разглаживается и прикладывается к предварительно очищенному осколку; потом этот ансамбль бумаги и стекла закапывается с тем расчетом, чтобы владелец секретика… простите, секрета… чтобы владелец секрета мог прийти через много дней, поскрести землю и за несколько секунд убедиться, что он на месте. Потом секрет прячется до следующей проверки.
В чём секрет секрета? В нём самом. Не задавайте глупых вопросов.
Что же случилось с нашим героем в тот яркий миг, когда он увидел на ладони начальника – а Дина он уже несомненно признал за начальника – когда увидел на чужой ладони свое детское сокровище? Стоит сказать, что он напрочь забыл о нем еще тогда, ребенком: может через день, может через пять, но забыл так крепко, что нынешнее воспоминание буквально оглушило его. Он не ожидал и не поверил бы, что человеческая память может устраивать такие фокусы: забыть, сделать вид, что образы стерты, а потом через полжизни в миг явить их разом и в полном объеме: в цвете, со вкусом и запахом. "Почему, в каком закоулке разума они хранились, почему сейчас они занимают всю голову, так, что кажется она лопнет?" – примерно так думал, или, во всяком случае, переживал свое состояние Элеш.
С рождения и до поступления в университет он жил на Преображенской улице, дом 460, перекресток Вологодской. Не самое красивое и престижное место Москвы, но самое родное, которое он не променял бы ни на что, кроме какого-нибудь богатого северного мегаполиса, например, Солертии. У Элеша было шесть братьев и две сестры, он был "в середине списка", и таких семей тут жило штук двадцать, не считая одиночек и стариков. Их двор был не самым просторным, и на него выходили еще три дома, один из них тыльной стороной. Во дворе было одно, зато гигантское дерево с корнями как закопанные деревья средних размеров, а весной были такие лужи, что по ним плавали на разном мусоре и играли в спасателей. Во всей этой кутерьме сделать удачный секрет было как решить олимпиадную задачу из высшей математики – почти невозможно, и от того сладость успешной операции была еще слаще.
Как верно догадался дэ Дон, у Элеша это был единственный секрет в жизни. Он и вправду еще в детстве не понимал их смысла и с радостью раскрывал чужие секреты, когда удавалось выследить незадачливого кладопрятателя. Некоторые от его разоблачений плакали, бросались предметами и визжали, но его это не останавливало.
В тот яркий летний день, о котором ему так неожиданно напомнили, Элеш подружился с девочкой в оранжевых штанах, лямками натянутых почти до шеи, с лицом, будто она съела горсть песка, и со спутанными светлыми волосами. Она вроде бы недавно появилась в их дворе, он видел ее несколько раз, а сегодня они подружились и сразу решили закопать общий на двоих секрет. Не всякие взрослые заходят так далеко в отношениях в первый же день. Двор был битком набит играющими детьми, но они сделали это прямо посреди двора, успех обеспечила операция прикрытия – поиск якобы утерянной пуговицы. Удача любит наглых – у них получилось.
Дальше воспоминание обрывалось. Кажется, он ни разу не проверил секрета, ему о нем докладывала сообщница. Но он запомнил главное: между ними было это – общее дело и общая тайна. Они поклялись страшной клятвой, что никогда не выдадут секрета, и эта клятва была для маленького Элеша такой важной, как сама смерть. Известно, как дети относятся к смерти – как к чему-то непостижимому, чем можно поклясться, и эта клятва будет страшней всего. Разве что окрик мамы, когда она недовольна и зовет на расправу, бывает страшнее.
И вот секрет перестал быть секретом и лежал на ладони чужого человека. Подруга в оранжевых штанах предала их детскую тайну, но разве должен и он пойти вслед за ней и со смехом признаться? "Нет!" – так он подумал в первую же секунду просто из какого-то суеверного чувства. Элеш решил не играть со смертельной клятвой, оставить воспоминание при себе, и даже если бы здесь явилась сама Мария Хоркина и избавила его от обещания, он лишь пожал бы плечами и сделал вид, что не узнаёт ее. Да и навряд ли узнал бы через столько лет.
Но Элеша беспокоило еще одно: он определенно помнил, что ту девочку звали не Машей, а Наташей. Он не мог убедить себя назвать ее Машей, ведь это точно была Наташа. Он не понимал, вводят ли его в заблуждение сейчас, или это память сыграла с ним еще одну шутку, подменив имя. Как бы там ни было, но признаваться он не собирался и не рискнул спросить, как секрет попал в "Лучик тепла", а главное зачем?
– Так не помните? – спросил Дин.
– Хоть убейте, – развел руками Элеш.
– Дарю вам, – сказал Дин и протянул ладонь ближе. – Простите, не дарю, а возвращаю.
– Это обязательно? Отошлите обратно этой… Марии Хоркиной.
– Считайте, что это сувенир от нее.
– Ну, спасибо, если так! – с этими словами Элеш принял подарок, повертел в руках, завернул в платок и положил во внутренний карман.
– Вот и хорошо! – сказал Дин и хлопнул себя по коленям, обозначая, что официальная часть окончена. – Пообедаем?
Элеш напрягся, на секунду подумав, что предлагается обедать здесь, но Дин встал и сказал:
– Идемте вниз. Не были в здешнем кафе? Заберем с собой Виктора и Венну, что-то мне подсказывает, что они не обедали. Мотя, я не вернусь! – крикнул он механическому питомцу.
Мотя вынырнул из угла, где сидел всё это время не шевелясь, вприпрыжку подбежал к хозяину и проводил до двери. Они вышли в коридор, и Элеш сощурился от яркого света, бьющего из окон. В коридоре, у кабинета товарища Юмина, лицом к ним стояла Венна и, как только увидела их, постучала в дверь, и через несколько секунд к ним вышел пожилой мужчина с красными волосами, в светлом костюме, напоминающем офицерский мундир, и с удивительно белой кожей, будто в ней не было ни кровинки. Венна представила Элеша. Виктор Юмин обладал вялым рукопожатием и ленивыми, незаинтересованными глазами: видимо, критический порыв лишил его последних сил. Элеш не рискнул спросить о занятиях Юмина в фонде и в этот день не узнал ничего, кроме того, что тот находится вне штата и не связан с Дином ничем, кроме географической близости кабинетов.
Они спустились в кафе, где Венна взяла на себя роль официантки. За обедом, после обсуждения местной еды и досадного запрета на гаджеты и алкоголь пошел разговор о форме Земли – модная в то время тема. Элеш и Юмин стояли за круглую Землю, Дин за плоскую. Всё это было не всерьез, а впрочем, может и всерьез, ибо кому по-настоящему есть дело до формы Земли, пока мы с нее не падаем – а значит можно искренне увериться в ее плоскости.
– Не совсем плоская, друзья, не считайте меня дураком, – объяснял Дин. – Я клоун, но не дурак. Будь она сильно плоской, с нее так же стекли бы океаны, как и с круглой. Не быстро, соглашусь, но стекли бы. На самом деле Земля чашеобразная, а мы в середине чаши или совсем близко к середине.
– Можете жить в чаше, господин Дон, – говорил Юмин, обращаясь к собеседнику без предлога "дэ", на что тот не обижался, – но мне по душе ньютоновская физика.
– Может и Солнце чаша? – спросил Элеш.
– Вот о Солнце сомневаюсь, – сказал Дин.
– Вы лучше объясните, почему вы держитесь такой сложной схемы? Ведь есть простая теория о всемирном тяготении, из которой всё логично выводится, – сказал Юмин.
– Уже говорил вам, товарищ, именно простота и красота ньютоновских формул делает их неправдоподобными. Они явно создание разума, а природа – это хаос, неправильность и нелогичность. Ученые стоят перед ужасом Вселенной и от страха выдумывают простые объяснения.
– О, господи! – слабо засмеялся Юмин. – Кому это нужно? Ладно ученые, а властям тоже надо, хотите сказать? И так много веков?
– Власти верят ученым на слово. Всегда верят, когда речь о несъедобном. И заставляют верить нас.
– Да-да, заставляют. Меня прямо заставили. Всеобщий, а главное бессмысленный заговор, – иронически заметил Юмин.
– Как и вся человеческая жизнь, – заметил Дин, поводя рукой, будто подозревал всех посетителей кафе во всемирном обмане, – как и вся общественная жизнь в последние полтора века. А может и жизнь вообще, всегда и во все времена.
На этом месте Элеш потерял нить беседы. Ему хотелось заглянуть в планшет за новостями, еще больше хотелось проверить счет, но гаджеты в кафе не работали. Наконец тема сменилась на что-то более вменяемое.
– Господин Маслов, кто подтверждает ваши рейтинги? – спросил Юмин.
– Гешен Седликов, свободный юрист с Овражьей улицы, – ответил Элеш.
– Хм, никогда не слышал. Не доверяете фондам?
– Доверяю, но мне посоветовали еще в Москве.
Собеседники понимающе закивали, полагая, что здесь замешана знаменитая московская клановость. Многие северяне ошибочно думают, что москвичи как-то по-особенному держатся друг друга, сбиваются в племена и видят своих за километр, чего на прогрессивном Севере, конечно, и духу нет. Разуверять в этом нет смысла, иные простонародные мифы сидят так крепко, что избавиться от них можно только с их носителями. Ни на что не намекаем.
Раз тема так удачно свернула, Элеш не упустил случая поделиться внутренним рейтингом.
– Девяносто два?! Неплохо! – одобрил Дин. – Не затягивайте с детьми, Элеш, мой добрый совет. Если у вас и без детей такой рейтинг, то вы пойдете далеко. Может мы на закате дней еще гордо вспомним, что водили с вами знакомство.
Тут в помещение вошли четыре странных человека: двое мужчин и две женщины. Странность их заключалась в том, что они были в одинаковой форме и очень красивые. В кафе было много народу, люди входили и выходили, но на этих четырех Элеш сразу обратил внимание, как и прочие посетители. Вошедшие нашли себе место и сели, предварительно кивнув некоторым присутствующим, в том числе Дину и Юмину.
– Кто это? – шепотом спросил Элеш у Венны.
Венна присела рядом:
– Это команда по бадминтону, – ответила она, – они вчера приехали из Пренса и завтра участвуют в турнире.
– Да-да, Элеш, верьте ей, – перебил Дин, надвинувшись над столом. – Любые спортсмены из Пренса, которые появляются на Соборной площади, это вербовщики. Ну, кроме разных костоломов и поехавших: борцов там, гонщиков. Официально они никто, прохожие с улицы. Полуофициально, служат в ментальном отделе "Рима", занимаются рекламой и пропагандой. Не удивлюсь, если увезут с собой человек пять. Но и это лишь прикрытие… – Дин перешел на шепот, – на самом деле черт их знает кто они такие.
– Господин Дон, что вы жути нагоняете на молодого человека? – влез товарищ Юмин. – Всё проще. Они все мириты и сегодня будут на молитве с Императором. Я не отрицаю, что они кого-то увезут, просто напоминаю об их главной миссии. А турнир, конечно, повод. Что мы, дети?
Дин сел обратно, откинулся и со всё понимающей улыбкой приподнял руки, соглашаясь с Юминым: "Молитва так молитва", – говорил его ироничный жест.
– К нашему музею примыкает миритский храм, – сказала Венна Элешу, – сегодня будет молебен в честь мэра Пренса. Ждем Императора. Если интересно, то приходите помолиться: мириты допускают совместные обряды с христианами.
– Приду посмотреть, но на молитву не встану. Православным нельзя, – сказал Элеш.
Солертия с самого основания была городом всех народов и религий, здесь было место всем. Император, как истинный сын города, показывал терпимость и доступность горожанам и часто посещал молебны самых разных конфессий. Единственным условием ставил, чтобы его допускали вперед, перед самый алтарь, если он есть, или в центр, или в первый ряд: короче говоря, прихожане должны видеть кто среди них и кто есть власть. Была одна трудность: Император был традиционным хеймитом, то есть не мог явиться в других храмах во плоти. По счастью, выход был найден: вместо себя он посылал ценный ритуальный предмет, каждый раз разный, а оператор второида, который приносил предмет и служил при церемонии, обязательно был верующим соответствующей конфессии. Вот и сегодня, говоря "ждем Императора", Венна имела в виду, что он будет присутствовать духовно, лишь обозначая себя через некий физический символ.
Тут к столу подошли две девушки в теплых белых куртках нараспашку и в больших меховых шапках, будто собирались за город или вернулись оттуда. Одна девушка весело обняла Венну сзади и поцеловала в макушку, потом поздоровалась с остальными. Элеш знал ее через коллегу по предыдущей работе, но она его кажется не узнала.
– Я только поздороваться. Мы убегаем, – сказала веселая девушка.
Венна очень обрадовалась ей:
– Женя, привет! Ты куда такая? – спросила она и пощупала толстый рукав.
– На гору, Венночка, маленькая. Тебе туда нельзя. Будет протест, таких еще не было. Будешь смотреть?
– Кажется, поздно, – сказала Венна.
– Мы на гору не полезем, мы с Викой под горой встанем, а то опоздали, правда. Всё, нам пора, вездеход ждет. До свидания! Смотрите нас!
– Не сможем, мы скоро на молебен, – сказал Дин.
– Женя, вы нарочно к молебну протестуете? – спросила Венна, и в ее голосе послышалась тревога.
– Естественно, иначе какой смысл? – притворно удивилась Женя.
– Ты такая смелая! Я восхищаюсь.
– Тогда смотри нас.
– Нет-нет, сегодня не могу. Погляжу ночью в записи.
– Трусиха красноярская. Ладно, мы убегаем. До свидания!
С этими словами Женя еще раз поцеловала Венну в темечко, лихим движением сдвинула шапку на затылок, взяла Вику под руку, и они быстро ушли, провожаемые удивленными и восхищенными взглядами.
Обед закончился, Элеш допивал кофе, Дин поглаживал пузо и явно хотел подремать, Юмин достал пузырек с таблетками, проглотил одну и встал из-за стола. Венна встала вместе с ним.
– Я вам нужна? – спросила она.
– Нет, я еще поработаю. Сегодня занимайтесь нашим новым другом, – сказал он. – Господин Маслов…
Юмин кивнул Элешу и удалился. Венна отошла к стойке, принесла оттуда маленькую плоскую подушку с ремешком и приладила под голову господину дэ Дон, который уже падал в объятия сна. Тот сделал жест перед глазами, который Венна безошибочно поняла – она принесла маску, надела ему, и Дин окончательно приладился спать в кресле, не заботясь как выглядит со стороны.
– Пойдемте, – вполголоса сказала Венна Элешу.
Элеш понял, что на сегодня рабочий день окончен, Дину он точно не нужен. Они вышли на свежий воздух, и Венна повела его в соседний корпус.
– Раз вы будете на молебне, то вам нет смысла ехать домой: только туда – и сразу обратно, – говорила она. – Я найду свободный кабинет, отдыхайте, хотите – поспите. Я к вам зайду минут за десять до церемонии, а пока сменюсь другим оператором, погуляю с собакой, разомну косточки.
– Вы работаете из сенсорки? – поинтересовался Элеш.
– Да, но всё равно надо гулять, этого не объяснишь. Вы пробовали?
– Да, еще в гимназии. Нас водили на полигон. Я физически освоился, а говорил плохо, путался в значках.
– Дело привычки, тут всё настраивается, к тому же андроид подсказывает.
– То-то я думаю, почему вы такая заботливая? – сделал Элеш тонкий комплимент, прикинувшись непонимающим.
– Нет, что вы, это я от себя, – улыбнулась Венна. – Давно работаю, всех знаю, и на подсказки почти не смотрю, справляюсь сама. Мне только в радость.
Они зашли в здание, поднялись наверх, Венна нашла пустой кабинет и пригласила Элеша.
– Буду в Красноярске – зайду к вам гости, – пошутил он.
– Не шутите с этим, господин Маслов, – не поддержала она его тон. – На Севере проще, но на Юге даже за слова об этом можно нажить неприятностей. Говорю это официально от имени и как представитель Союза Операторов. Берегите рейтинг. Я вернусь через полтора часа.
Венна оставила его, а Элеш с досадой поморщился от своей шутки и подумал, что, и вправду, северная жизнь расслабляет. Он скинул костюм и туфли, потом, слабо надеясь, заглянул в бар, но нашел там вино. Налил бокал, раздвинул кресло, придвинул пуфик и развалился перед экраном. Перво-наперво Элеш проверил счет – и остался доволен. Доволен не только подаренной суммой, но и тем, что хорошо предсказал ее заранее, когда размышлял о жаловании у лучиков. Ему стало тепло на душе и он сделал хороший глоток, добавляя тепла физического. Потом заглянул к жене, ее браслет сигнализировал, что Ёля крепко спит, поэтому он написал отложенное сообщение: "Зайка, меня приняли в "Лучик тепла", получил первое жалование, загляни. Буду поздно, иду на молебен с Императором. Если будут подарки, возьму тебе. Люблю, соня моя!" Остальное время Элеш посвятил играм и пролистыванию новостей.
Через полтора часа за ним зашла Венна, многозначительно посмотрела на бокал, потом Элешу в глаза, но ничего не сказала. Элеш оделся, оценил себя в зеркале, убедился, что выглядит на девяносто процентов, и пристально осмотрел ногти. Венна стояла, скрестив пальцы на животе, и не торопила, зная, что церемонии всегда откладываются, в зал им всё равно не пройти, а на галерее место найдется в любом случае. Через десять минут они были на площади у храма Иордани, где собралось много народу и навряд ли хоть половина были миритами. Парадные ворота были настежь, пускали без ограничений, но внутри полицейские настоятельно посоветовали подняться наверх. Они поднялись на третий ярус, Элеш нашел глазами Дина и хотел подойти, но Венна отговорила.
– Встанем здесь, – сказала она, – господин дэ Дон встретил кого-то важного.
Действительно, рядом с Дином, положив руки на перила, стоял старик с бесформенной копной ярко-рыжих волос на голове, выглядящий настоящим клоуном, давно отошедшим от своего уважаемого ремесла и посвятившим остаток дней спасению души.
Реликвией храма считается вода из Иордана, к сегодняшнему дню существующего в виде слабого ручейка, который, как ни оберегают местные власти, но высохнет лет через сто, о чём сильно переживают верующие по всему миру и строят на этот счет самый пропащие теории. Полагают, что в этой реке когда-то совершал таинство Иисус Христос, родоначальник христианства, тогда еще единого. Мириты более чем за сотню лет активной деятельности скупили по всему свету массу святых предметов и приспособили к своим обрядам, в том числе купили иорданской воды для пяти ритуальных водопадов и понемногу докупали еще. К реликвиям они допускали всех, даже разрешали проводить с ними не миритские обряды, и этот мудрый подход сильно способствовал распространению мирии по Земному шару, которая грозила в будущем встать в один ряд с христианством и хеймой.
В храме стоял мягкий приятный шум от сотен голосов, будто идущих отовсюду: казалось, спокойно произнеси слово в одном конце – и тебя услышат на другом. Элеш смотрел вниз на миритов, которые стояли кучками, прохаживались и разговаривали. Многие в руках держали небольшие разукрашенные подушки и мягкие валики на случай помолиться на коленях, особенно если соизволит Император. Было много стариков, почти не было детей, совсем не было второидов, и хоть нет строгого правила, но женщины больше теснились к правой, а мужчины к левой стороне от водопада. Сам водопад еще не запускали, ждали главного гостя.
Через несколько минут заиграла музыка, народ зашевелился и расступился по сторонам, образуя живой коридор. Дальше началось странное, на взгляд Элеша, и он до конца молебна так и не понял, как к этому относиться, всё ли идет нормально? Он раньше не посещал церемоний с Императором, только слышал из чужих уст, и всегда говорили разное, поэтому Элеш не до конца понимал как они проходят. Вероятно, у остальных присутствующих было то же чувство.
В людском коридоре под музыку прошел высокий, красиво одетый второид с торжественным выражением на лице и красной, вышитой узорами, продолговатой подушкой в руках. Он подошел к ступеням, ведущим к водопаду, присев, положил подушку на пол перед нижней ступенькой, выпрямился, отошел в сторону и оглядел присутствующих. Сделав паузу, он снова подошел к подушке и переложил ее выше, на первую ступеньку, что сопровождалось невнятным шорохом голосов и вздохов: прихожане, видимо, не знали как трактовать этот жест. Второид пошел к выходу и удалился из храма. Через минуту музыка заиграла громче и торжественней, народ еще больше расступился и всё внимание устремил на ворота, ожидая каким ритуальным предметом Император обозначит свое духовное присутствие. Но никакого предмета не внесли. В ворота снова вошел тот же второид, но с пустыми руками. Он шел не по самой середине, а держался немного правее и шел быстрее прежнего, глядя уже не перед собой, а левее, из-за этого создавалось впечатление, что в середине людского коридора идет некто невидимый. Император был нестарым, бодрым мужчиной, и всем была известна его энергичная походка, поэтому действия второида восприняли однозначно: Император духовно здесь, в храме, но не обозначает себя через ритуальный предмет, а присутствует истинно незримо. Сцена была разыграна идеально, и навряд ли кто-то из присутствующих не смог бы ее понять, за исключением, разве, детей.
Второид подошел к водопаду, но не очень близко, встал правее и больше не глядел на остальных. В этот момент музыка пошла с нарастанием, из толпы вышел певец, встал слева, готовый петь призыв, и тут включили водопад. Вода падала с высоты трех метров на гладкие каменные плиты, стекала в желоба и узкие бассейны по сторонам, насосами поднималась наверх и снова падала. Конструкция водопада и конфигурация плит позволяли не сильно растрачивать драгоценную воду, но вместе с тем брызги долетали не только в зал, что естественно, но и по всем уголкам храма: даже на третьем ярусе до Элеша долетело несколько капель.
Мириты радостно зашумели, придвинулись ближе к воде, сомкнули коридор и начали раскладывать подушки и валики, а кто-то уже становился на колени, не дожидаясь призыва к молитве. Тут императорский второид сделал еще один жест, которого раньше не было на высочайших церемониях. Он подошел, забрал подушку, лежащую на ступеньке, отбросил ее далеко в сторону и вернулся на свое место, всё так же преданно глядя на пустое место. Одновременно с этим певец затянул призыв к молитве, а люди после некоторого замешательства догадались и тоже стали отбрасывать подушки к стенам храма. Теперь тот, кто хотел молиться на коленях, а их было большинство, становились прямо на плиты, а некоторые еще подворачивали брюки и становились голыми коленями.
Элеш от начала до конца молебна то и дело оглядывался на соседей и особенно на Венну, стоявшую совсем близко за его левым плечом. Он видел, что люди внизу находятся в легком недоумении, и общее народное сознание вынуждено импровизировать и догадываться, что имеет в виду Император, выражающий свою волю через небывалые раньше действия церемониального второида. Кажется, народ справлялся успешно в предложенных обстоятельствах, но Элеш не был в этом до конца уверен. Встречаясь глазами с соседями, он читал в них тот же немой вопрос, а в глазах Венны не видел ничего: она была абсолютно равнодушна, будто видела тысячу таких церемоний. Как нетрудно догадаться, сохранять невозмутимый вид ей было легче легкого: лишь отпусти телесные движения на волю андроида, дав команду "стой, наблюдай, не суетись".
