Иван Лазутин
В огне повенчанные
Первым бронебойным снарядом заклинило башню танка. Вторым вырвало правую гусеницу, которая с лязгом хлестнула по башне. Два следующих снаряда, угодивших в бензобак и в отсек, где находились боеприпасы, довершили дело: взрывом изнутри танк разлетелся на части.
…Когда Казаринов, пошатываясь от усталости и нервного перенапряжения, вошел в глубокую траншею с отводом, где на небольшом пригорке между третьим и четвертым орудиями находился его командный пункт, к своему удивлению, увидел там командиров трех орудий: Касаткина, Иванова и Бутырина. Лица у всех троих были потные, грязные. Все жадно курили.
– Ну как? – Казаринов подмигнул сержанту Касаткину, в глазах которого еще не растаял лед ужаса.
– Жарко, товарищ лейтенант!
– Это пока цветочки, ягодки еще впереди.
Глава IX
Три дня назад, когда полк занимал оборону на реке Улла, ветер приносил запахи чада и гари с востока. Это пылал Витебск, над которым длиною в несколько километров по горизонту темнела бурая туча пожарища. Ночью город озарялся багряно-кровавым сполохом. Волны бомбардировщиков, обдавая позиции батарейцев рокотом моторов, все шли и шли боевыми девятками на восток.
Теперь же, когда силы механизированных полков немцев при поддержке авиации и танков форсировали Уллу и потеснили артиллерийский полк вначале на юго-восточную окраину Витебска, а потом к реке Лучесе, все тот же трупный запах и удушливая гарь наплывали на окопы уже с западным ветром, дующим со стороны Витебска.
Там, на Улле, после неудачной танковой атаки немцы словно осатанели. За двенадцать танков, оставшихся догорать на зеленой речной пойме, они решили методической бомбежкой сровнять окопы артиллерийского полка с землей. Волна за волной накатывались тяжелые бомбардировщики на полосу обороны и, прицельно сбросив бомбы, возвращались назад, чтобы через некоторое время черными гроздьями девяток снова взять курс на позиции артполка. Так продолжалось до самой темноты и всю первую половину следующего дня…
Батарея Казаринова потеряла на Улле два орудия: второе и четвертое. Второе было разбито вместе с расчетом прямым попаданием тяжелого снаряда в орудийный окоп. Из расчета четвертого орудия наповал убило сержанта Бутырина и наводчика Мякушкина. Двоих бойцов тяжело ранило.
Не успел Казаринов приблизиться по траншее к орудийному окопу третьего орудия, как на пути его вырос заряжающий Солдаткин.
– Товарищ лейтенант, убит Ярыгин.
– Когда?
– При последнем налете, когда вы ушли в штаб полка.
– Остальные?
– Тоняшова засыпало, но мы его вовремя откопали. Оглох, и трясун напал. Контузия. Но ничего, оклемается.
Со стороны леса, пригибаясь и время от времени бросая тревожный взгляд за линию окопов стрелкового батальона, откуда в любой момент могла просвистеть вражеская пуля, бежал боец.
– Кто это бежит к нам? – спросил Казаринов.
– Коновод первого расчета Гуляев… – ответил Солдаткин.
Обливаясь потом, коновод прыгнул в траншею и с трудом, опираясь о дно окопа руками, встал.
– Товарищ лейтенант, бомба угодила прямо в капонир Ланцова… – Гуляев смотрел испуганными глазами то на Казаринова, то на Солдаткина.
– Ну и что? – спросил Казаринов, тут же почувствовав нелепость своего вопроса.
– От лошадей одни куски, от Ланцова только рука и левый сапог с ногой.
Ветерок со стороны Витебска принес с собой сладковато-тошнотный запах. Казаринов почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Он даже не заметил, как рядом с пим, вынырнув откуда-то из левого отвода траншеи, появился связной командира дивизиона. Этого белобрысого сержанта он приметил давно. Худой, с выпирающим кадыком, который, когда он говорил, челноком сновал снизу вверх, сержант всегда почему-то вызывал у Казаринова невольную улыбку.
– Товарищ лейтенант, вас вызывает на КП командир полка!
– Срочно?
– Сейчас же! Разрешите, я вас провожу?
– Сам знаю дорогу.
Пригибаясь, сержант юркнул в боковой отвод траншеи.
– Товарищ лейтенант, как вы думаете, мы не в окружении? – хмуро спросил Казаринова подошедший Иванников.
Этот вопрос за последние дни Казаринов задавал сам себе не раз. Он, этот вопрос, начал леденить его душу уже несколько дней назад, когда полк еще стоял на Улле, а вернувшаяся в штаб разведка доложила, что немцы, обойдя дивизию, подошли к горящему Витебску с севера и заняли его без боя. Наступившая потом тишина и бездействие противника на другом берегу Уллы подтвердили донесение разведки.
– Мы не в окружении, мы в мешке, – резко ответил Казаринов.
– Так выходить надо… – растерянно проговорил Иванников, вглядываясь в лицо Григория.
– Будет приказ – будем выходить! Прикажут держать позицию на Лучесе – будем стоять здесь! Понятно?!
– Понятно, товарищ лейтенант.
– Передай командирам орудий, что меня вызывают в штаб. – Казаринов направился было по окопу в сторону леса, на опушке которого меж высоких сосен был вырыт блиндаж командного пункта полка, но его окликнул Иванников:
– Товарищ лейтенант, в случае бомбежки – давайте сразу к нам.
– А что у вас? Осколки жарите на тушенке?
– Наша лисья нора выдержит любую бомбу. Троих вместит запросто.
– Спасибо. Если прижмет – прибегу.
Не успел Казаринов пройти и ста метров по направлению к лесу, как услышал знакомый, тянущий за душу гул тяжелых бомбовозов. Прикинув на глаз расстояние до леса, где располагался КП командира полка, и до огневой позиции батареи, он решил вернуться.
Чем быстрее бежал он к окопам батарея, тем гул в небе становился все надрывнее. Было в этом гуле что-то парализующее волю и ослабляющее силы. Вот из-за вершин деревьев синеющего вдали леса показались первые, пока еще нечеткие силуэты-кресты, несущие под своими крыльями тяжелые бомбы. Казаринов на бегу попытался считать. Сосчитал до двенадцати, но тут же сбился, когда за первой волной самолетов хлынула вторая, более мощная…
В орудийный окоп второго расчета Казаринов прыгнул уже тогда, когда появившаяся слева первая девятка «юнкерсов» неторопливо развернулась над окопами батареи. Выстроившись замкнутым кольцом, самолеты один за другим начали выходить в пике.
– Сюда!.. – надсадно крикнул Иванников, выскочивший из норы в стене глубокого отвода орудийного окопа.
Это была действительно нора. О таких норах Казаринов читал только в книгах об инженерно-полевых сооружениях в годы империалистической войны. Упоминалось об этих норах и на лекциях в военном училище, когда изучали тактику оборонительных боев в позиционной войне русской армии в прошлом веке.
На локтях полз Григорий в непроглядной холодной темени куда-то вглубь и вниз… Потом нора повернула влево. Сзади него, тяжело дыша, полз Иванников.
– За мной, братцы! – услышал Казаринов впереди себя приглушенный голос Солдаткина, который зажег спичку, и только теперь увидел, куда он вполз.
Казаринов огляделся и, переведя дух, хотел было ввернуть шутку и похвалить бойцов за надежное укрытие, но не успел. Над головой и с боков, сотрясая мощными толчками землю, начали рваться тяжелые бомбы.
Спичка сразу потухла. И снова кромешная тьма и свинцовый холод земли сковали Казаринова.
– Сюда!.. До конца ползите, товарищ лейтенант!.. – будто через подушку, раздался глухой, еле слышный крик Солдаткина. Казаринов пополз на крик, а когда наткнулся рукой на сапог Солдаткина, прокричал в ответ:
– Может, хватит? А то, чего доброго, заблудимся.
– Ничего! Я здесь все дороги знаю.
Для троих лисья нора была тесна. Рассчитанная на двоих, она еле вместила подползшего сзади Иванникова.
А земля продолжала вздрагивать, отвечая на каждую разорвавшуюся бомбу коротким тяжелым вздохом. Казаринов и Солдаткин лежали рядом, лицом вниз, подложив под грудь скрещенные руки и упершись головой в тупик норы, которая в этом месте была шире, чем лаз, и чуть повыше. Прямо на них, обняв их ноги, лежал Иванников. Лопатками он касался потолка лисьей норы.
Лежали молча. Бомбы рвались где-то совсем близко, а некоторые, казалось, – над самой головой…
Вдруг Казаринова обожгла страшная мысль: «А что, если вход в лисью нору завалит землей?» Ведь они лежали ногами к выходу. О том, чтобы повернуться головой к выходу из норы, не могло быть и речи. «Как в могиле», Казаринов почувствовал, как на спине у него и на лбу выступил холодный пот. Он уже трижды лежал под сильными бомбежками почти незащищенный, в мелкой – на два штыря лопаты – индивидуальной ячейке, но такого мертвящего ужаса не испытывал.
А разрывы бомб, на какие-то секунды стихая, снова и снова, как гигантская цепная реакция, сотрясали землю.
Выбрав момент между разрывами, Казаринов спросил:
– А если завалит вход?
– У меня здесь кое-что есть, – прозвучал над ухом Казаринова сиплый голос Солдаткина. Слегка приподнявшись на локтях, он пододвинул в сторону Казаринова шанцевую лопату, на которой лежал.
Казаринов нащупал черенок лопаты, хотел спросить, как же они смогут повернуться, если вдруг завалит землей вход в нору, но в это время огромной силы взрыв сотряс землю и воздушной волной ворвался в нору.
Наступила странная тишина. Григорий вначале подумал, что у него заложило уши. Сжавшись в комок, он лежал неподвижно и пытался понять: что же случилось? Почему вдруг взрывы стали сразу как-то глуше, тише, хотя земляной гул не уменьшался?
– Наверное, перенес огонь на окопы пехоты, – сам себя успокаивая, проговорил Казаринов и только теперь почувствовал, что его левая рука онемела.
– Нас засыпало, товарищ лейтенант, – послышался голос Солдаткина.
При этих словах у Казаринова от сердца отлила кровь. Никто никогда не считал Григория трусом: ни в детстве, когда среди ровесников он слыл бесстрашным и отчаянным сорванцом, умеющим быстро выйти из сложной ситуации, ни позже, когда прочно связал свою судьбу с военной службой. Лисья же нора с первых минут обдала его чем-то зловещим, потусторонним. А тут вдруг: «Засыпало…» Инстинктивно рванувшись на руках, Григорий ударился затылком о потолок лисьей норы. И снова холодный пот покрыл его спину и лицо.
– Кажется, все кончилось, – прозвучал над ухом Казаринова голос Солдаткина, который, набрав в легкие воздуха, крикнул Иванникову: – Давай задний ход!.. Попробуй ногами, может, оттолкнешь!..
Иванников сполз с ног Григория и пятками вперед двинулся к выходу из норы.
– Может быть, закурим? – спросил Казаринов и удивился своему голосу. Он прозвучал как чужой.
– Повременим, товарищ лейтенант. Воздуха и так маловато. Наверное, присыпало парадный вход.
И снова тишина.
Иванников приполз назад минут через пять, которые Казаринову показались вечностью.
– Чего ты там канителишься? Когда будет команда «На выход!»? – скособочив голову так, чтобы звук летел в сторону выхода из норы, крикнул Солдаткин.
– Черта лысого! Давай лопату!.. – раздался в темноте голос Иванникова.
Пыхтя и переваливаясь с боку на бок, Солдаткин под животом просунул к своим ногам шанцевую лопату.
– Ничего, товарищ лейтенант, самое страшное позади.
Пока Иванников делал боковой подкоп в норе и горстями разбрасывал землю по всему лазу, Казаринов лежал неподвижно, прислушиваясь к его надсадному дыханию и глухим звукам лопаты, входящей в грунт.
– Давай так, чтобы и мы могли развернуться! – сдавленно крикнул Солдаткин.
– Для своих габаритов сам дороешь, – огрызнулся Иванников, продолжая на ощупь орудовать лопатой.
– Когда вы успели вырыть эту шахту? – спросил Григорий.
– Ночью. А вот боковую улитку для разворота не успели, сон сморил, – ответил Солдаткин. С минуту помолчав, он крикнул: – Ну чего ты там чухаешься? Ждешь новой бомбежки?!
– А ты не командуй! Без тебя есть кому командовать!
Теперь голос Иванникова доносился из глубины норы громче и отчетливее.
«Откапывает завал», – подумал Казаринов, жадно прислушиваясь к еле слышным звукам лопаты.
Воздуха становилось все меньше и меньше. Дышать стало труднее. Сковывала беспомощность: ни повернуться, ни развернуться. Так прошло с полчаса. Потом Казаринов почувствовал странное состояние – в ушах его будто отлегло. Такое ощущение он не раз испытывал в детстве, когда во время купания в уши попадала вода. Но стоило попрыгать на одной ноге, как неприятное ощущение глухоты и тяжести в голове вдруг само собой в какой-то момент проходило, в ушах слышался приятный щелчок и мир окружающих звуков сразу же оживал во всем своем многообразии тонов и полутонов.
До слуха Казаринова донеслись голоса. Среди них особо выделялся пронзительно-тревожный голос Альменя Хусаинова:
– Где командир?.. Я спрашиваю вас – где комбат?!
– На выход! – донесся в тупик лисьей норы радостный голос Иванникова.
Первым из земляного убежища выполз Казаринов, за ним – Солдаткин.
То, что увидел Григорий в первую минуту, ужаснуло его. На месте пушки разверзлась огромная, глубиной в два человеческих роста, воронка. Откуда-то из-за бруствера траншеи доносился стон: «Помогите!..» Иванников и Солдаткин кинулись на крик.
Поднялся на бруствер окопа и Казаринов. Берег реки, по которому проходили стрелковые окопы, и все пространство, занимаемое артиллерийским полком, было, словно черными язвами, изрыто бомбовыми воронками. В ближайшем лесу горели сосны. На позиции соседней батареи горела трехтонка, доверху нагруженная ящиками со снарядами. Оставшиеся в живых бойцы батареи облепили машину с боков и сзади и, упираясь в борта плечами, пытались откатить ее от орудия. Голосов бойцов, облепивших горящую машину, Казаринов не слышал, но, судя по тому, что подбежавший капитан Осинин резко махал руками, показывая в сторону крутого берега реки, он понял: комбат приказал машину со снарядами пустить под обрыв реки, чтобы предотвратить взрыв и спасти орудие. Вскочивший на машину боец в чадящей гимнастерке успел подать на руки батарейцам всего несколько снарядов. Разрастающееся пламя уже начало лизать деревянные борта кузова. Боец безнадежно махнул рукой и спрыгнул с машины.
«Нужно помочь», – мелькнуло в голове у Казаринова, но политрук батареи Кудинов опередил его: собрав бойцов орудийных расчетов, он кинулся с ними к горящей машине.
Длинным сосновым бревном, с которым подбежал Кудинов, бойцы вывернули передние колеса пылающей трехтонки в сторону берега. Подталкиваемая сзади плечами и жердями, она черно-рыжим факелом поползла к обрыву, потом, набирая по инерции скорость, уже пошла сама. Как только грузовик скрылся из виду, Казаринов услышал огромной силы взрыв, потрясший воздух. Григорий невольно присел, захлестнутый звуковой волной. «Успели… Молодцы!» – подумал он, вглядываясь в сторону, где только что пылала машина.
Один за другим вставали с земли батарейцы. «Неужели это все, что осталось от двух батарей? Не больше тридцати человек…» – подумал Казаринов.
Связной командира дивизиона, выросший словно из-под земли, передал приказ: Казаринову срочно явиться на КП командира полка.
Во время последней бомбежки, как доложили Казаринову командиры расчетов, три бойца были убиты, четверо ранены. Из строя вышло два орудия.
По пути к КП командира полка Казаринов узнал от связного, что подполковник Басоргин тяжело ранен осколком в грудь. Бомбежка настигла его на НП, искусно сооруженном на гигантских соснах на опушке леса. Не успел он спуститься в укрытие, как над огневой позицией полка развернулись две первые девятки «юнкерсов».
Все оставшиеся в живых командиры собрались в блиндаже командира полка, когда в него вошел Казаринов. Казалось, в лице подполковника не было ни кровинки. Он лежал на носилках посреди блиндажа. Под носилками был подстелен еловый лапник, отчего в блиндаже пахло свежей смолкой, перемешанной с запахом бензина двух чадящих копотью гильзовых «люстр», стоявших на сосновых чурбаках у изголовья раненого.
Встретившись взглядом с Казариновым, подполковник слабо улыбнулся.
– Молодец, лейтенант. И в этом бою твои орлы… показали себя. – Пробегая взглядом по лицам командиров, стоявших вокруг носилок, он кого-то искал глазами и не находил: – А где Грязнов?
Командиры молчали, словно каждый из них был виноват в том, что они здесь, живые-здоровые, а капитана Грязнова, любимца полка, нет.
– Я спрашиваю: почему нет Грязнова? – В голосе подполковника прозвучало недовольство.
Стоявший рядом с Казариновым командир второго дивизиона майор Гордейчук прокашлялся в кулак и ответил:
– Когда танки прорвались на позиции батареи, Грязнов сам встал к орудию. Прямой наводкой уничтожил два танка… А третий танк зашел с фланга и… тоже…
– Что… тоже?
– Ударил по орудию прямой наводкой. Накрыл сразу весь расчет.
Казаринова, когда он услышал о гибели комбата три капитана Грязнова, обдало жаром. Позиции третьей батареи проходили за ложбинкой, на взгорке, поросшем молодым зеленым сосняком вперемежку с березами.
– Ну вот что… – глядя в темень наката блиндажа, глухо проговорил командир полка. – Три разведгруппы, что я послал вчера и позавчера, не вернулись… Час назад стало известно, что все населенные пункты восточнее, южнее и севернее нашей полосы обороны заняты противником. Линия фронта ушла далеко на восток… Около ста километров… А то и больше. Мы в окружении. Нужно выходить. – Подполковник замолк. Сделав слабое движение плечом, он болезненно поморщился.
Медсестра, стоявшая в изголовье раненого, склонилась над носилками, словно собиралась сказать командиру полка что-то очень важное и по секрету. А сказала самые обычные слова:
– Вам нельзя двигаться, товарищ подполковник… Нужно немедленно в госпиталь. – Умоляющим взглядом медсестра пробежала по лицам командиров, словно прося их дать ей возможность поскорее выехать с раненым в госпиталь.
– А как же орудия? – спросил командир первого дивизиона майор Барашов. – С ними не пробьемся к своим.
– Сколько пушек осталось у тебя, майор? – спросил командир полка.
– Четыре.
– Неплохо, – слабым голосом проговорил подполковник, и взгляд его упал на командира второго дивизиона капитана Осинина. – У тебя, капитан?
– В строю шесть орудий, снарядов – по комплекту на каждое, – доложил Осинин.
Среди командиров полка по возрасту Осинин был самый старший. Участник боев на Халхин-Голе и в финской кампании, он был одним из самых уважаемых и опытных боевых командиров полка. На его два ордена Красного Знамени, которые Осинин носил на манер времен Гражданской войны – на фоне кумачовых шелковых бантов, – друзья и товарищи по полку посматривали с тайной завистью. А вот в академию Осинину попасть так и не посчастливилось. То не приходила в полк разнарядка, когда он мог и хотел поехать учиться, то семейные обстоятельства нарушали планы. Кто-то из молодых командиров лет пять назад в шутку прозвал Осинина Максим Максимычем. Прозвище это так и осталось за ним.
– Совсем хорошо, – после некоторого раздумья, будто что-то прикидывая в уме, проговорил подполковник. – Как дела в третьем дивизионе? Что-нибудь осталось?
– Две пушки, – подавленно ответил командир батареи старший лейтенант Егорычев. – Снарядов – по полтора боекомплекта.
– Ну что… Двенадцать орудий – это сила! – словно рассуждая сам с собой, сказал командир полка и на некоторое время замолчал, глядя перед собой на толстые бревна наката. – Теперь слушайте мой приказ. – Раненый лежал молча, с закрытыми глазами. Потом ладонью провел по лицу, открыл глаза и глубоко вздохнул. – Связи с дивизией мы не имеем. Где она – штаб не знает. На прорыв к своим пойдем самостоятельно. Перед тем как выходить на прорыв – выпустим все снаряды по аэродрому под Витебском. Сегодняшняя разведка доложила, что на немецком аэродроме под Витебском больше сотни тяжелых бомбардировщиков и истребителей. Весь вчерашний день с утра до вечера к аэродрому двигались колонны машин с бомбами. – Подполковник встретился взглядом с начальником штаба полка майором Лоскутовым. – Координаты дислокации аэродрома у кого?
– У меня, товарищ подполковник, – сказал майор Лоскутов, стоявший в ногах у раненого командира.
– Приказываю! – Голос подполковника окреп, а пересохшие губы выговаривали твердо и решительно: – Все оставшиеся орудия свести в одну группу! И сегодня же ночью ударить по аэродрому! Командовать группой будет капитан Осинин. Как, Максимыч?
– Ваш приказ будет выполнен, товарищ подполковник! – В словах капитана звучали решимость и искренняя готовность немедленно приступить к выполнению приказания. Он даже зачем-то снял пилотку, обнажив свою седеющую голову.
– Комиссаром группы назначаю политрука батареи Москаленко. Где он?
– На батарее, – ответил Осинин. – Отправляет раненых.
– Передайте ему мой приказ.
– Будет исполнено!
– Корректировать огонь будет Казаринов. Слышите, лейтенант?
– Слышу, товарищ подполковник!
– Возьмите с собой надежных бойцов и связистов. Успех операции во многом будет зависеть от вас. На Лучесе нам делать больше нечего. Все, что могли, мы сделали. – Взгляд подполковника остановился на начальнике штаба. – Сколько танков мы уничтожили на Улле?
– Двадцать восемь, – ответил майор.
– А на Лучесе?
– Двенадцать.
– Сколько положили пехоты?
– На Улле и на Лучесе – более четырехсот солдат и офицеров, – ответил майор Лоскутов, ожидая от раненого командира дальнейших вопросов.
– А вчерашняя колонна на большаке? – Подполковник отлично помнил цифры немецких потерь, о которых вчера вечером докладывал ему начальник штаба, но сейчас очень хотел, чтобы цифры эти знали и подчиненные ему командиры.
– По грубым подсчетам, уничтожено около двадцати автомашин, более десяти орудий, сорок с лишним мотоциклов, убито более двухсот автоматчиков…
Взгляд командира полка загорелся, он даже сделал попытку приподняться на локтях.
– Колонну автоматчиков слизнули как языком. Вот что значит выдержка, когда контратакуешь. – Подполковник снова закрыл глаза. Было видно, что он не только ослабел от раны, но и смертельно устал от бессонных ночей. А может быть, вспомнил вчерашний бой, когда в его полк влился отбившийся от своей дивизии стрелковый батальон, который, к великой радости поредевшего батальона, подполковник подчинил себе и влил в него еще две разрозненные стрелковые роты, с боями отступающие от самой границы.
Это было запоминающееся зрелище. Бесконечно длинная, растянувшаяся до самого горизонта колонна вражеской мотопехоты на автомашинах и мотоциклах, выйдя из-за дальнего пологого холма, буквально заполонила большак, по обеим сторонам которого в кустах залегли цепи стрелкового батальона. Орудийные расчеты надежно замаскированных батарей, приготовившись к стрельбе прямой наводкой, поджидали противника поближе.
Разведку, идущую впереди немецкой колонны – три мотоцикла и автомашину, которые на ходу прочесывали слепым, беспорядочным огнем безлюдные кусты леса, – пропустили без единого выстрела.
Команда «Огонь!» прозвучала лишь тогда, когда колонна врага подошла к цепям залегшего батальона на прицельный винтовочный выстрел и когда стволы орудий были наведены на колонну для стрельбы прямой наводкой.
За какие-то несколько минут запруженный вражескими войсками большак превратился в сплошную огненно-черную трассу горящих машин и мотоциклов, с которых спрыгивали оставшиеся в живых солдаты. Скатываясь на обочины дороги, они ныряли в кюветы, бежали назад, к холму… Но их косил пулеметно-ружейный огонь контратакующего батальона, настигали осколки рвущихся шрапнельных снарядов.
Казаринов, перебегая от орудия к орудию, забыв о предосторожности, то и дело вскидывал к глазам бинокль и до хрипоты в голосе подавал команды.
Очевидно, этот вчерашний бой, в котором полк не потерял ни одного человека, вспомнил сейчас подполковник, лежа с закрытыми глазами и чему-то улыбаясь.
– Кто останется в живых и прорвется к своим – доложите об этой контратаке по команде. Я видел своими глазами, как бойцы стрелкового батальона плакали от радости. Максимыч?..
– Слушаю вас, товарищ командир, – отозвался капитан Осинин и сделал шаг к изголовью носилок.
– Ведь ты тоже плакал… Я видел.
Взглянув на часы, комиссар полка Соколов спросил:
– Какие еще будут приказания?
– Для выноса знамени полка… – и снова взгляд подполковника остановился на начальнике штаба, – выделить группу сильных и смелых бойцов, подробно проинструктировать их, как двигаться со знаменем…
– Люди для выноса знамени уже выделены, товарищ подполковник, – проговорил майор Лоскутов. – Снабжены картой и проинструктированы.
В наступившей тишине было слышно, как где-то стороной, недалеко от блиндажа КП, с запада на восток, прошла большая волна вражеских бомбардировщиков.
– Полетели дальше, на Смоленск, – проговорил подполковник, прислушиваясь к затихающим звукам. – Мы для них – уже битая карта. Мы у них в тылу… – Говорить командиру полка было все труднее и труднее. – Капитан Осинин?
– Слушаю вас! – отозвался Осинин.
– Политрук Москаленко?
– Я здесь! – сказал вошедший политрук.
– Комбат Казаринов?
– Слушаю вас, товарищ подполковник, – по-строевому четко ответил Казаринов.
– Желаю вам удачи. Командование полком передаю комиссару Соколову.
