Иван Лазутин
В огне повенчанные
Глава VI
Шоссе было забито гружеными машинами, повозками, просто идущими с котомками и узелками женщинами, стариками, детьми… По обочинам дороги гнали колхозные стада. Недоеные и непоеные коровы протяжно, с тоскливым надрывом мычали, подняв к небу вытянутые рогатые и комолые головы. Продвигались рывками: почти через каждые три-четыре километра узкое шоссе было изрыто свежими бомбовыми воронками, которые еще не успели засыпать. И чем ближе подъезжали к городам и большим селам, тем чаще встречались воронки и образовывались пробки.
Галина обратила внимание на то, что там, где дорогу недавно бомбили, по обочинам, шагах в тридцати от нее, виднелись холмики свежих могил, на многих из которых возвышались наспех поставленные кресты из обломков разбитых машин и повозок.
Гнетущее впечатление на Галину произвела серая лошадь, лежавшая с открытыми глазами рядом с кюветом. Ее ноги были вытянуты, словно в последние минуты, когда на дороге рвались бомбы, она пыталась ускакать от гибели. А вокруг нее, делая то большие, то малые круги, метался осиротевший жеребенок. Статный и длинноногий, из породы орловских рысаков, он подбегал к матери, тыкался белесыми мягкими губами в холодное вымя и тут же, словно чего-то испугавшись, отскакивал от нее и, распустив по ветру пушистый хвост, скакал что есть мочи в полынную степь, над которой кружило воронье.
И, словно читая мысли Галины, мать лейтенанта Королькова своими дальнозоркими глазами смотрела туда же, где, вытянув ноги, лежала мертвая кобылица.
– Ко всем пришла беда, – вздохнув, сказала она и подняла глаза к небу. – Одному воронью праздник-пир. Ишь, кружат, окаянные…
И в тот же момент, открыв правую дверцу, из кабины высунулся подручный шофера, молоденький боец с облупленным носом.
– Следите за небом!.. – крикнул он охрипшим голосом. – Как увидите самолеты – стучите по крыше кабины. По команде «Воздух» – всем слезать с машины и ложиться в кювет справа. – Сказал и сильно хлопнул дверью газика.
Проехали еще километров пятнадцать. Несколько раз колонна останавливалась из-за пробок.
Галину стало клонить ко сну. От тряски и запаха бензина слегка поташнивало.
Дочка старшины Балабанова, сморенная полуденным зноем и монотонным гулом мотора, сладко спала на руках у матери. Ее старший братишка Ваня, уже успевший потихоньку втайне от матери «по-братски» разделить кусок жареной курицы со своим неразлучным дружком Валеткой, тоже боролся со сном: боялся, как бы непоседливый Валетка не вскочил на узлы и не спрыгнул с машины на дорогу.
К полудню сломил сон и Валетку. Растянувшись на прогретой солнцем крышке чемодана, обитого черным дерматином, он блаженно спал кверху животом, подняв к небу полусогнутые, расслабленные лапы. На его голый розоватый живот время от времени садились мухи. Ваня, чтоб не разбудить Валетку, осторожно сгонял их березовой веткой. Еще две женщины, которых Галина увидела впервые в прошедшую ночь на плацу военного городка, тоже не спали – оберегали сон своих задремавших детей.
На ухабе, образованном плохо засыпанной воронкой от бомбы, машину сильно тряхануло. Галина, ударившись спиной об угол чьего-то чемодана, проснулась. Открыв глаза, увидела перед собой усталое и еще больше постаревшее лицо матери лейтенанта Королькова.
– А ты, доченька, немного уснула… – сказала она и улыбнулась той светлой улыбкой доброты и ласки, которую Галина видела только у своей матери.
– Устала я… Ведь всю ночь на ногах, – ответила Галина, поправляя сползшую косынку.
– А я вот все думаю. Думаю и никак не найду ответа.
– О чем же вы думаете?
– Все о том же… – Горький вздох матери лейтенанта оборвал ее слова. – И кто только, скажите мне, придумал эти войны? Зачем человек убивает человека?
– Как вас зовут, тетенька? – спросила Галина, глядя в глаза пожилой, уже почти совсем седой женщины, которая смотрела мимо нее, через плечо, куда-то далеко-далеко, словно там, в облаках, она искала ответ на мучивший ее вопрос.
– Зовут меня Степанидой Архиповной, доченька. А сыночка моего, с которым я сегодня простилась, зовут Алешей. Без отца вырастила. Один он у меня на белом свете. Сам-то погиб в Гражданскую, под Волочаевкой. Небось читала книгу Фадеева «Разгром»?
– Как же, в школе проходили, очень хороший роман, – ответила Галина, заметив, как по лицу Степаниды Архиповны проплыли серые тени.
– Нет, доченька, это не роман. В романах все больше выдумывают. А в этой книжке – правда. Мой Николушка хоть и был немного старше Саши Фадеева, а воевали вместе. И про него в этой книге написано. Только под другой фамилией.
– Сейчас наши лучшие писатели стараются все больше писать исторические романы, чтобы было в них больше правды, – пыталась поддержать разговор Галина.
– Это-то так… – рассеянно отозвалась Степанида Архиповна, продолжая глядеть в сторону, где остался ее единственный сын. Потом, словно вспомнив вдруг что-то, спросила: – А скажи, доченька, мы, случайно, едем не по Старой Смоленской дороге, как ее называли в старину?
– По ней. Только сейчас она называется автострадой Москва – Минск.
– По этой, что ли, дороге Наполеон шел на Москву? – Посуровевший взгляд Степаниды Архиповны поплыл по линии горизонта.
– По этой, Степанида Архиповна.
– И бежал назад тоже по ней?
– По ней. Раньше, еще задолго до войны с Наполеоном, эта дорога соединяла Россию с Францией.
Окончательно сраженный сном, теперь сладко спал и сын полкового писаря Балабанова. Свернувшись калачиком на черном чемодане, он положил голову на фуфайку.
– Стало быть, и Гитлер задумал идти на Москву по этой же дороге? – Степанида Архиповна посмотрела на Галину так, будто та обязательно должна была знать, по какой дороге Гитлер пойдет на Москву.
– Наверное, по ней. Все остальные – узкие, местного значения.
– Ну что ж, пусть идет. Эта дорога для России святая, а для врага проклятая. Только вот боюсь… Чует мое сердце беду… В Россию верю, в народ верю, нас победить нельзя. А вот за своего Алешеньку боюсь.
– Ничего, Степанида Архиповна, скоро будет в войне перелом. По радио передавали, из Сибири движутся несметные полки. Едут и с Дальнего Востока.
– Так-то все оно так, но где сегодня мой сын и твой муж? Ведь уже несколько дней убивают. А в роду нашем мужики долго не живут, все гибли на войнах.
– Так уж и все? – спросила Галина, чтобы не молчать, но сразу же устыдилась своего вопроса, прозвучавшего как бабье любопытство.
– Дед и его брат не вернулись с турецкой, отец мой погиб под Порт-Артуром. Остался вот Алешенька.
К вечеру последняя машина колонны начала отставать. Лейтенант Артюхов, которому было поручено доставить семьи командного состава полка в Смоленск, ехал в головной машине. Всякий раз, когда Артюхов останавливал колонну у какой-нибудь деревни или села, чтобы залить в перегревшиеся радиаторы воду и дать десятиминутный отдых женщинам и детям, которые, с трудом слезая с машин, сразу же спешили в холодок палисадников, он нервничал, бегал от машины к машине и, снова недосчитавшись последней машины, начинал ругать сержанта Кутейникова.
– Ну подожди, дам же я этому губошлепу-верзиле, когда вернемся в полк! Всю дорогу тянет нас за хвост!
И только минут через десять – пятнадцать, увидев показавшийся на дороге грузовик Кутейникова, лейтенант Артюхов успокаивался, шел к колодцу, снимал гимнастерку и, пыхтя и фыркая, обливался холодной водой. Но даже и в эти минуты, умываясь, он то и дело вскидывал голову и смотрел в сторону приближающегося к колодцу ЗИСа, словно боясь: а вдруг он ошибся, вдруг это не их машина?
Галине было искренне жаль молчаливого и безответного сержанта Кутейникова, в машине которого что-то не ладилось с двигателем. Глядя на потрескавшиеся и пересохшие губы сержанта, на его воспаленные от напряжения и бессонной ночи глаза и выгоревшие на солнце брови, Галина хотела заступиться за шофера, злилась на Артюхова, который, отчитывая Кутейникова, всякий раз находил для него ядовитые и обидные слова. Молча выслушивая брань лейтенанта, сержант еще больше краснел и, обливаясь потом, лез под капот машины. Пока все отдыхали в холодке, он копался в двигателе.
– Свеча барахлит, товарищ лейтенант, – не глядя на Артюхова, объяснял причину отставания Кутейников и, посматривая в сторону колодца, спрашивал: – Разрешите залить холодненькой, а то в радиаторе уже кипяток. Я мигом.
– Только живо! Третий раз сегодня из-за тебя, растяпа, теряем по полчаса!
Откуда-то из-под сиденья сержант достал помятое, видавшее виды ведро и метнулся к колодцу. Сидя на бревнах перед покосившейся избенкой с окнами, уходящими в землю, и худой, почерневшей от времени и дождей соломенной крышей, Галина видела, как, жадно припав к ведру, сержант большими глотками пил холодную колодезную воду и оторвался от ведра только тогда, когда услышал окрик Артюхова:
– Хватит! Лопнешь! Ведь ледяная! Пожалей утробу!
Сержант спустил из перегревшегося радиатора кипяток и залил в него два ведра холодной воды. Глядя на пассажиров, уже забравшихся на свои места в кузове, он впервые за день улыбнулся и, поправив пилотку, подмигнул сыну полкового писаря:
– Как Валетка?
– Хорошо… – ответил мальчуган и, подняв щенка на руки, показал его шоферу.
– Не искусал никого? – на полном серьезе спросил Кутейников.
– Он не кусается.
– Смотри, а то лейтенант ему задаст! – Сержант сел в кабину и захлопнул за собой дверцу.
Дневная жара спадала. Струистое марево зноя гасил набегавший со стороны леса прохладный ветерок. Почерневшие кособокие избушки смоленских деревень вызывали в душе Галины грустные мысли. Не такой представлялась ей Смоленщина, край русского воинства, земля, помнящая баталии с Наполеоном, места, где партизаны под водительством Дениса Давыдова и Сеславина показали, на какие подвиги способен русский человек, когда на карту поставлена судьба Отечества…
И снова последняя машина отстала. Шофер, до конца выжимая газ, отчего двигатель ревел зверем, старался изо всех сил сократить разрыв между машинами. И снова в эти минуты в душе Галины вспыхивала жалость к сержанту.
Первым «раму» заметил Костя. Ладонью заслонив лицо от солнца, он напряженно во что-то вглядывался.
– Ты чего, Костя? – спросила Галина, прочитав на лице мальчишки тревогу. – Что ты там увидел?
– «Рама»!.. – выдохнул Костя и показал рукой туда, где над кромкой леса, прямо над дорогой, по которой они ехали, повис немецкий «фокке-вульф».
Все, кто сидел в машине, уже знали, что такое «рама», когда она, снижаясь почти до вершин сосен и делая круги над военным городком, поливала пулеметным огнем тех, кто не успел скрыться в подвалах домов. Хотя бы вчерашний случай… Летчик не пощадил даже старушку с двухлетним внуком. Когда площадка перед домами, в которых проживал командный состав, опустела и на ней остались только двое – старуха в длинной черной юбке и белом платочке и малыш, играющий в песке, – «рама» сделала новый разворот, снизилась так, что чуть ли не задевала за трубы казарм, и пошла прямо на детскую площадку. Прицельная пулеметная очередь была точна. Убитые наповал старушка и малыш так и остались лежать, уткнувшись в песок.
Расстояние между «рамой» и грузовиком быстро сокращалось. Костя, пробравшись по узлам к кабине, начал что есть мочи колотить по крыше кулаками. Теперь «рама» казалась уже не повисшим черным бруском, а зловеще разрастающейся черной птицей с застывшими крыльями.
Резко затормозив, машина прижалась к обочине шоссе и остановилась. Из кабины выскочили сержант Кутейников и его напарник – боец с облупленным красным носом. Вытаращив испуганные бесцветные глаза, боец что есть духу крикнул сидящим в кузове:
– Во-оздух!.. – И в тот же миг бросился с протянутыми руками к машине, принял на руки дочку писаря Балабанова, прижал ее к груди и побежал с ней к дорожному кювету.
Шофер Кутейников, ссадив с машины Степаниду Архиповну, подхватил на руки трехлетнего малыша, которого ему подала жена писаря Балабанова, и тоже кинулся с ним к кювету.
Галина нащупала ногой скат машины, неловко носком уперлась в него и, соскользнув, всей тяжестью тела плюхнулась в горячую пыль дорожной обочины. В последний момент, когда Галина еще держалась за борт кузова, она успела увидеть, как жена Балабанова, передавая солдату девочку, одной ногой попала в ручку большого чемодана и, завязнув в ней, вгорячах резко дернула ее и с криком от боли присела на узел. «Наверное, сломала ногу», – подумала Галина.
Первые пули глухо цокнули о борта машины. До слуха Галины донеслись звуки пулеметной очереди. Немецкий летчик выполнял свою привычную работу. Поравнявшись с машиной, на которой в безжизненных позах лежали на узлах две женщины, а рядом с ними копошились мальчик и девочка, он стремительно набрал высоту, сделал крутой разворот и снова, круто снижаясь, пошел на машину.
Галина, прижавшись к дну кювета, вскинула голову и увидела, как от самолета, с воем падающего на машину, отделились три похожие на свеклы бомбы. Покачиваясь, они падали на землю. Что было дальше – она не видела. Одна за другой над кюветом, где вместе с Галиной лежали Степанида Архиповна, солдат с дочкой писаря Балабанова и Костя, разорвались три бомбы. Всю дорогу молчавшая женщина с пятилетним сыном, на шапочке-матроске которого была надпись «Марат», и сержант Кутейников лежали в кювете по другую сторону дороги.
Первым из кювета поднялся боец с облупленным носом. По его искаженному лицу Галина поняла, что случилось ужасное.
– Вставайте, – сдавленным голосом проговорил солдат, глядя в сторону, где минуту назад была машина.
Цепляясь за кромку кювета, поросшего полынью, Галина встала. И тут же чуть не рухнула: там, где минуту назад стояла машина, валялись разбросанные по всей проезжей части дороги куски ЗИСа, разноцветное тряпье, расщепленные куски фанерных чемоданов… Два задних колеса вместе с диффером откатились от воронки метров на двадцать. Над воронками висело белое облако пуха из подушек.
Обезображенный труп жены полкового писаря был неузнаваем. Ее сына нашли лежащим на спине в придорожной пыльной траве за кюветом.
Галина опустилась на колени перед разметавшим руки мальчиком. Степанида Архиповна, боец и Костя молча стояли за ее спиной. Трехлетняя дочка писаря Балабанова, не понимавшая, что в жизни ее случилась страшная трагедия, сидела на горячем асфальте и жалобно скулила, глядя на свою безголовую куклу, которую она увидела сразу же, как только выползла из кювета. В эту тяжелую минуту о ней словно забыли – все были потрясены случившимся.
В первый момент Галине показалось, что мальчик всего-навсего потерял сознание. Но когда она увидела окаменевшие в смертельной неподвижности широкие зрачки его, то почувствовала, как к горлу подступило что-то горячее, удушливое.
– Мертвый, – прошептала Галина и только теперь заметила над левым карманчиком выгоревшего пиджака рваную дырку величиной не больше трехкопеечной монеты. Галина отстегнула полу пиджака и увидела набухшую кровью клетчатую рубашку. – Прямо в сердце…
Почувствовав чье-то прикосновение к руке, Галина вздрогнула. Резко обернулась. В ее ногу тыкался носом Валетка. Увидев своего хозяина, лежащего в бурьяне, щенок обрадовался, заскулил и принялся облизывать его холодеющие пергаментные щеки.
Галина почувствовала, как сердце ее стискивает тупая боль и ей не хватает воздуха. Как во сне отошла она от трупика ребенка и взяла на руки не перестающую плакать девочку, которая, отбросив в сторону безголовую куклу, теперь стала звать мать.
Этого не выдержала и Степанида Архиповна, хлебнувшая на своем веку немало горестей и бед.
– Господи! – простонала она, подняв глаза к небу. – За что же, за какие грехи наказал ты эту кроху?
В ту же минуту все увидели, как с запада на восток, в стороне от дороги, в небе плыла темная тучка бомбовозов.
Гул нарастал. Переливистый, с равномерными порогами-перекатами, этот вой, несшийся с неба, давил на землю, угрожал смертью.
– Двенадцать, – насчитал Костя.
– Этим не до нас, пошли на Смоленск, а то и на Москву, – сказал боец и, отмерив от кювета тридцать шагов, остановился. – Похороним здесь.
– Здесь, так здесь, – со вздохом ответила Степанида Архиповна. – Мать сыра земля везде примет.
Могилу копал боец. Чудом уцелевшая лопата с коротким черенком глубоко входила в верхний пласт нетронутой придорожной целины. А когда показалась глина, боец закурил. Встретившись взглядом с Галиной, попросил:
– Где-то здесь должны валяться молоток, топор и гвозди. Лежали в багажнике. Поищите.
Пока боец углублял могилу, Галина нашла среди обломков кузова машины несколько длинных гвоздей. Костя в левом кювете подобрал молоток.
Дно могилы Степанида Архиповна устелила пахучим чабрецом. Тела погибших положили рядком, головой на закат солнца.
Над свежим холмиком боец поставил крест, сбитый из обломков бортовых досок машины. Потом достал из нагрудного кармана замусоленный блокнот, вырвал из него листок и, послюнив химический карандаш, написал: «Здесь похоронен погибший при бомбежке сержант Василий Кутейников, шахтер из Горловки, и…» – Окинув взглядом стоявших за его спиной Галину и Степаниду Архиповну, боец спросил: – Как фамилии остальных?
– Не знаю, сынок, – ответила Степанида Архиповна.
Взгляд бойца метнулся на Галину.
– И я не знаю.
Почесав за ухом, боец поплевал на карандаш и дописал: «…жены и дети командиров 565‑го артиллерийского полка».
Бумажку он свернул вчетверо, аккуратно завернул ее в лоскут клеенки от сиденья, который валялся в кювете, и двумя гвоздями прибил сверток к кресту.
Другим теперь казался Галине боец, на облупленный нос и веснушчатое лицо которого она раньше не могла смотреть без улыбки.
– Вы идите к городу, – сказал боец и посмотрел на темнеющий вдали лес, за которым только что скрылось солнце.
– А вы? – тревожно спросила Галина, забыв в эту минуту, что задачи у бойца воюющего полка совсем другие, чем у эвакуированных жен и детей командиров.
– Пойду назад, в полк буду добираться на попутных. Если увидите лейтенанта Артюхова, расскажите ему обо всем. Скажите, где это случилось.
С узелками тряпья, оставшегося после бомбежки, Галина, Степанида Архиповна и Костя попрощались с бойцом и обочиной дороги двинулись на восток. Галину душили слезы. Заснувшая на ее руках дочь полкового писаря, откинув светло-русую головку, сладко посапывала. На руках Кости, пригревшись, тихо скулил Валетка. Впереди всех шла Степанида Архиповна. Опираясь на суковатую палку, подобранную на дороге, она, как слепая, высоко подняв голову и словно посылая кому-то вызов, смотрела туда, где дымом пожара обозначился горящий город.
Галина оглянулась, чувствуя, что кто-то смотрит ей в спину. Предчувствие не обмануло ее. Посреди дороги, отойдя шагов на сто от того места, где похоронили погибших, стоял боец, имени и фамилии которого она так и не спросила. Он махал рукой. Помахала ему и Галина. Костя тоже остановился и, прижав к груди Валетку, помахал рукой солдату.
Степапида Архиповна, опираясь правой рукой на посох, левую время от времени высоко вскидывала, словно с кем-то споря.
Вечерние сумерки опустились быстро. Тишину замершей степи нарушали гудевшие на шоссе машины и трактора-тягачи с пушками, идущие на запад. Навстречу им шли санитарные машины с ранеными, грузовики с женщинами и детьми.
Раза два Галина поднимала руку, пробовала голосовать, но машины проносились мимо.
– Не надо, дочка, – попросила Степанида Архиповна. – Не до нас им. Раненые. Дойдем своими ногами.
Вначале над городом, к которому они подходили, вспыхнули огненные сполохи, потом, несколько секунд спустя, раскатными волнами над степью понесся грохот. Так продолжалось минут десять: всплески огня и приглушенные расстоянием раскаты бомбовых взрывов.
– Это те, двенадцать, – сказал Костя, прижимая к груди Валетку.
Глава VII
Галина и Степанида Архиповна с детьми вошли в горящий город уже глубокой ночью. Оглушая надрывной сиреной узенькую пыльную улочку с деревянными домишками, мимо пронеслась пожарная машина с пожарниками в серых парусиновых комбинезонах. Следом за машиной пробежали с баграми и пустыми ведрами мужики и парни. У палисадников, перед избами, толпились бабы. Показывая руками в сторону оранжево-красных сполохов в центре города, они что-то тревожно наперебой говорили друг другу. Кое-где по деревянным и щеповым крышам ползали мужики и обливали водой из ведер, подаваемых снизу, прокаленные солнцем старые крыши.
Было видно почти как днем: ночь выдалась лунная, светлая.
Девочка, измучившаяся за день, безмятежно спала на руках у Галины. Руки Галины отекли, поясницу разламывало, в висках стучало. За Галиной еле волочил ноги Костя: сказывались бессонная ночь и тяжелый день. Глухо постукивая о пыльную дорогу палкой, за Костей брела Степанида Архиповна. Последние километры перед городом старушка молчала. Заговорила только тогда, когда остановились, не зная, куда поворачивать: улочка упиралась в кирпичную церковную ограду.
– Куда теперь, доченька?
– На вокзал пойдем, может, военный комендант посадит хоть в товарняк.
– А иде он, вокзал-то?
– Спросим. Вон сколько людей везде. Весь город на ногах.
Все свернули в глухой проулок и чуть не попали под лошадей, впряженных в огромную телегу с пустой деревянной пожарной бочкой, на которой, махая вокруг головы вожжами и погоняя двух старых мосластых кляч с провисшими животами, сидел тощий мужик с темной повязкой на одном глазу. Надсадным голосом он кричал на лошадей, которые никак не переходили на галоп:
– Но-о-о, вы-ы-ы, о-одры-ы!..
Галина подошла к одной из женщин и спросила, как пройти на вокзал.
– Был вокзал, доченька, и нет вокзала. Разбили, ироды. Одни камушки остались.
– Да где же он все-таки был?
– Да вон, вишь, левее колокольни дымище горой стоит, идите на него и прямо выйдете туда, где был вокзал.
– Бабы, никак горисполком занялся? Он! Он! Гля, гля, как полыхнуло правее церкви!
– Нет, это, думается, милиция. Горисполком дальше. И потом он каменный, так враз, полыхмя, не займется.
Видя, что бабам не до беженцев, Галина пошла дальше. За ней потянулись Костя и Степанида Архиповна. На скамейке у покосившейся изгороди палисадника сели передохнуть. Ставни деревянного домишка были забиты – видно, хозяева уехали. Костя, привалившись головой к плечу Галины, заснул сразу же как убитый.
Валетка, учуяв где-то неподалеку съестное, стал принюхиваться. Потом, боязливо оглядевшись, юркнул в щель палисадника и сразу же вернулся с коркой хлеба.
– Измучилась ты, бедняжка, – вздохнула Степанида Архиповна, глядя на Галину. – Помогла бы тебе, понесла бы, да сил моих нету. Еле сама иду.
– Ничего, донесу, осталось немного.
– Куда же мы их повезем-то? Считай, оба осиротели.
– Пока в Москву, а там посмотрим. Девочку в детсад отдадим, мальчика в детдом, а там, может, и родственники найдутся.
– Ой, горюшко ты наше луковое! За что же так наказаны малые детушки? Чем они-то провинились перед судьбой?
На станцию пришли к рассвету. Головешки старого станционного здания еще чадили удушливой гарью, разносимой ветром. Некогда зеленый пристанционный скверик пожелтел и пожух от пожара. Всюду – на перроне, на путях, в пристанционном дворике – валялись разбитые кирпичи, обломки бревен и досок, куски обгорелой фанеры и искореженного кровельного железа. Старинный бронзовый колокол, в который бил дежурный по станции, извещая о прибытии и отходе поездов, очутился метрах в пятидесяти от того места, где он висел. А рядом с колоколом лежал помятый и во многих местах пробитый осколками цинковый бачок для питьевой воды, к крану которого была привязана цепью большая алюминиевая кружка.
Пристанционный дворик был забит беженцами. Кто спал тяжелым сном, растянувшись на пыльном дворе, кто, прислонившись к изгороди, дремал.
Все стремились уехать. Все ждали, когда красноармейцы железнодорожного батальона отремонтируют путь и к станции сможет подойти с востока эшелон с военными, а отсюда порожняк заберет раненых и эвакуированных.
Галина с трудом нашла военного коменданта станции, который разместился в крошечном пристанционном домике. Такие будки на железной дороге цепочкой лепятся на подъездах к небольшим станциям. Уже немолодой капитан, охрипший от ругани с красноармейцами-железнодорожниками, которые часто делали перекуры, понял Галину с полуслова.
– Все ясно, гражданка. Прибудет воинский эшелон – посажу всех. А сейчас, сами видите, – станция парализована.
– У меня на руках двое чужих детей, товарищ капитан. У мальчика тяжело ранили отца, мать эвакуирована с родильным домом на восток. У девочки по дороге сюда при бомбежке погибла мать.
– Эвакуацией детей занимается военком города. Советую вам поторопиться. Сегодня должны отправлять детдом. Им выделили несколько машин. – Капитан хотел сказать что-то еще, но в этот момент дверь в комендатуру широко распахнулась и на пороге вырос здоровенный, толстощекий боец, на лице которого крупные золотистые веснушки походили на пасынки-решетки только что расцветших подсолнухов.
Вытаращив глаза, боец уставился на военного коменданта. Потом, заикаясь, нечленораздельно что-то пробормотал.
– Что случилось?! Почему не на путях?! – закричал комендант.
– Бомба, товарищ капитан!
– Что бомба?! Где бомба?!
– Упала и не разорвалась. Один хвост из земли торчит. Работать на третьем пути нельзя.
– Почему нельзя?
– Возьмет и ахнет!
Капитан в сердцах плюнул, смачно выругался и приказал бойцу доложить командиру взвода, что он сейчас придет сам и посмотрит.
Солдат шмыгнул курносым носом, потоптался на месте, почесал затылок и вышел из будки.
– Советую вам не терять времени и вести детей в военкомат. Может быть, и сами с ними уедете. Скажите, что послал комендант станции.
Галина поблагодарила коменданта и вышла. Когда она вернулась в скверик, все трое – Степанида Архиповна, девочка и Костя – крепко спали. Степанида Архиповна, привалившись спиной к дощатому забору, опустила на грудь голову и прижала к своему мягкому животу девочку, обняв ее скрещенными узловатыми руками. Костя, подложив под щеку ладонь, во сне чему-то улыбался. Губы его вздрагивали. Галине было жалко будить их, но, вспомнив предупреждение военного коменданта, что они могут опоздать к отправке детдомовских детей, присела на корточки.
Костя проснулся сразу же, как только Галина дотронулась до его плеча. Вытянув ноги и опершись на ладони, он сидел на траве и испуганно смотрел по сторонам – никак не мог понять, где он находится.
– Да проснись же, Костя! – тормошила его за плечо Галина. – Нам сейчас надо идти. Ты что так смотришь на меня – не узнаешь?
Цепкая детская память моментально восстановила события прожитого дня и ночи.
Поеживаясь, Костя встал, тревожно огляделся.
– Где Валетка?
– Не знаю. Наверное, удрал куда-то раздобывать пищу. А вообще-то, Костик, давай оставим его здесь. Он не пропадет. Добрые люди накормят его. Вон их сколько. Мы только измучаем его.
Костя горько вздохнул и ничего не ответил.
Сон Степаниды Архиповны был чутким. Она проснулась, как только услышала голос Галины.
– Ну что, доченька?
– Поезда не скоро будут – пути разбиты. Придется выбираться отсюда на машинах.
– А где они, машины-то?
– Комендант велел идти к военкому города. Говорит, сегодня будут отправлять детдомовских детей. Ну и наших заодно, может, прихватят. А там, глядишь, и для нас местечко найдется.
Старуха сделала неловкое движение, пытаясь встать с девочкой на руках, но слабые ноги не слушались. Галина легко подхватила с коленей Степаниды Архиповны девочку и протянула старушке руку.
До военкомата их вызвался проводить без дела слонявшийся по дворику мальчишка лет двенадцати, обросший, грязный, с цыпками на босых ногах. Дорогой он рассказал, что вот уже две недели ходит на станцию встречать мать с отцом, которые десятого июня уехали во Львов, и до сих пор их все нет и нет. Ни самих, ни письма. А уже давно должны вернуться.
– А с кем же ты сейчас живешь?
– А ни с кем.
– А что же тебя мать с отцом не взяли во Львов? – расспрашивала мальчугана Галина.
– А я был в пионерлагере на Черном море, в «Артеке». На город одну путевку дали.
– Это за что же тебе-то? Поди, отличник?
– Нет, я не круглый отличник. Я зимой предотвратил крушение поезда. Об этом даже в «Пионерской правде» писали. Правда, чуть сам под поезд не попал. Только шапку под колеса затянуло.
Кое-где на пыльных, грязных улицах разрывами бомб были вырваны из земли телеграфные столбы. Они лежали поперек дороги и на дощатых тротуарах.
– А вашего щенка утащил цыган, – сказал вдруг мальчишка и взглянул на Костю.
– Какой цыган? – Костя остановился.
– Красноармеец. Пути они тут ремонтируют. Самый злой. Я хотел вас разбудить, да побоялся – отлупит.
– А зачем он ему? – спросила Галина.
– А кто его знает? А он такой. На руку нечистый.
– Как же ты питаешься? – продолжала свой расспрос Галина, время от времени посматривая на исхудалое лицо мальчишки с большими впалыми глазами, в которых затаилась недетская усталость.
– Соседка иногда приносит еду. Но они сами собираются в эвакуацию.
– И ты с ними?
– Нет, я буду ждать папку с мамкой. С запада поезда идут. Должны же они когда-нибудь приехать. Говорят, на западе с билетами плохо.
– А откуда ты знаешь, что с билетами там плохо? – спросила Галина, а сама подумала: «Наверное, его утешил кто-то надеждой, хотя тут дело, может быть, и посерьезней. Пока в городе работают и почта и телеграф. Не в первый же день немцы взяли Львов. Тут наверняка случилось что-то…»
Дорогой девочка проснулась. Не сразу поняла, почему ее несет на руках чужая женщина. Ища кого-то глазами и не находя, заплакала. Галина принялась успокаивать ее.
Оставшийся путь до военкомата девочка шла пешком, уцепившись за палец Галины. Боязливо поглядывая по сторонам, своим детским умом девочка старалась понять, что случилось в ее жизни, почему все так внезапно изменилось.
– Где мама? – захныкала девочка и принялась пухлой грязной ладошкой размазывать по щекам слезы.
От кого-то Галина слышала или где-то читала, что смерть близких дети, по своей несмышленности, переносят гораздо легче, чем взрослые, так как многого еще не понимают.
И когда девочка, хныча, снова позвала маму, Галина остановилась и, склонившись над ней, ответила внешне спокойно и твердо, хотя это кажущееся спокойствие стоило ей большого душевного напряжения:
– Олечка, твоя мама умерла… Ты же сама видела, мы вчера ее похоронили у дороги, где нашу машину разбомбили немцы. Ты это помнишь?.. Ведь ты не забудешь, где погибла твоя мама?
– Нет, не забуду… Они плохие… Они стреляют… – картавила девочка. – Мы больше туда не поедем, там страшно…
– А ты не забудешь, Олечка, где похоронили твоего братика?
