Иван Бурдуков
Имение Марковых
– Боюсь себе представить тебя без одежды.
– Тебе понравится, Жень.
– Надеюсь у тебя не отвисшая грудь.
– Ты что уже видел меня голой? – она громко рассмеялась. Эхо её мелодичного смеха разнеслось по кабинке.
Перевидав женщин всякого покроя и фасона, на очередную женщину уже не смотришь вожделенно; не смотришь на её обмокший вид, как на нечто сакральное; возбуждаешься физически и только. Утрачиваешь эту неосязаемую обуревающую половую связь и уже не видишь в женщине нечто уникальное. Ты видишь её очаровательную грудь и чувствуешь её волосы, кожу, вибрацию связок, когда она смеётся, и можешь дотронуться до каждой части её тела – но это не вызывает в тебе эмоций, как будто ты трогаешь тёплую мягкую статуэтку. С Лерой я всегда мог почувствовать удовольствие обычного времяпровождения. Она милая, не скрою, мне нравятся поцелуи с ней, её макияж не режет глаз, она не высокомерная, доступная и открытая для меня одного, для меня одного готовая на всё. Оттого что я вижу в ней кого-то большего, чем просто женщину, я могу испытывать к ней чувства.
Обычно, встречая девушку и считая её потенциально своей, я представлял её лицо всё в слезах, представлял, как она обижена на меня, самую обидчивую из гримас – и тогда, смотря на получившийся образ этого лица, я и делал выбор: знакомиться с ней, или нет. В слезах женщины я замечаю интимные подробности её характера, темперамента, сущности. Самая необычная женщина – плачущая. Плачущая Алла в моих фантазиях выглядела жалко, истерила и говорила напропалую всё на свете, дабы получить своё, как заносчивый ребёнок, которому впервые решительно отказали. Лера в моих грёзах плакала тихо и не говорила ни слова, пока я на неё смотрел, затем вставала и уходила, вытирая слёзы. Вот различие душевной низменности и душевного благородства; натуры прекрасной, великодушной и чёрствой, малодушной.
Собственная постель, не заправленная и взъерошенная. Собственный круг вокруг себя, начерченный мелом проб и ошибок. Собственная квартира в триста тридцать квадратных метров, вырезанная в пятидесятиэтажном доме. Собственная планета. Собственный космос. Лера, не собственная, но и совсем не чужая мне, на моей собственной кухне готовит по запаху что-то очень вкусное.
Я отлучился от Леры, пока она готовила и приятно напевала что-то нетривиальное и цепляющее; я бы начал подпевать, зная слова. В моём кабинете я взял коробку с роскошным колье, вынул его и бросил в угол. Достав из стола золотую цепочку с подвеской, аккуратно положил её в коробку. Это ожерелье подарил отец моей матери в один из дней её рождения, на что в ответ моя мама ответила отцу, что беременна (мной). Позже отец обанкротился, квартиру пришлось продать, продать машину и всё-всё предполагающее хоть какую-то ценность. Всё, кроме этого ожерелья. Оно осталось, и моя мама просила продать и его – отец забрал ожерелье у матери и, скрепя сердцем, заявил, что продаст на следующий день.
Спустившись вниз, Лера уже закончила готовить. Она пела теперь другую песню своим чудесным голосом. Мне кажется, это песня репертуара «Битлз», но не так важно. Пританцовывая, она смешно, притом очень грациозно приближалась ко мне.
– Стой, Лер. Я хочу тебе дать вот это. – Достав из-за спины коробку, я подал её Лере.
Она остановилась.
– Я думаю, не надо было… – говорила она, держа коробку закрытой.
– Это моей мамы, – прервал её я, – пусть это будет твоим.
Лера покорилась и открыла коробку. Она очень серьёзно оглядела простенькое ожерелье. Взяла за подвеску с розовым камнем.
– Оно красивое. А какой этот камень…
– Это топаз.
Лера прижала его к груди и подняла глаза на меня.
– Почему ты отдаёшь его мне?
– Это принадлежало важной для меня женщине, и я хочу, чтобы оно и впредь принадлежало такой женщине.
Она растрогалась и обняла меня. После этих слов я боялся представить себе мир без Леры, этой обходительной и незаурядной девушки. Я держал её и не решался выпускать в страшный безнравственный мир.
III
Евгений Марков
Страшно жить в одиночестве и быть зависимым от одного себя. Одиночество – непримиримый спутник, принуждает к причудливым вещам. Без твоего ведома позволяет тебе увидеть мать, превратиться в ребёнка, лечь рядом с ней в одну кровать и уснуть. Проснувшись, уловить доносящийся запах какой-нибудь выпечки с кухни. Радио в это время наигрывает задорную мелодию. Ты поспешишь выйти на кухню и поразить её собой, простым своим пробуждением, взлохмаченными волосами и сонным лицом. Она побросает всё и обнимет тебя. Ты будешь счастлив.
Я проснулся один, и меня уже ожидало такое вот утреннее откровение. Нет ничего язвительнее подобных игр разума и воображения, особенно с утра. Теперь эту мысль придётся пронести через весь день и заснуть, возможно, не выйдет – пол ночи будет мучить воспоминание об этом объятии.
Меня зовут Евгений Марков. Приём прошлым вечером проходил в моём доме. Бар, в котором мы выпивали с Лерой тем же вечером, – тоже мой.
Насчёт той истории про ожерелье. Я не закончил. Вскоре, мой отец очень разбогател и даже смог выкупить родовое имение, «конфискованное» в 1917 году. После реставрации мои родители вошли в имение, и мой отец дополнил тот момент вручением этого ожерелья матери. В самом бедственном положении он не продал ожерелье – мой отец всё-таки был романтиком.
Область, образовавшаяся вокруг этого дома, непрестанно платит ему свою дань: управляющая компания не присылает квитанций за коммунальные услуги, обо всех мелочах касательно моего дома давно похлопотали высокопоставленные чиновники.
Интересоваться хозяином громадного дома, где собираются самые влиятельные люди города, никому не хочется. Все думают, что раз этот господин собирает всю городскую знать, даёт им платформу для обсуждения дел, требующих особой скрупулёзности и закрытости, такой фрукт, право, не из простых. Пожалуй, обладает более величественной властью и связями, чем любой гость его дома, а это велит тем, что лучше с таким игроком не связываться. На самом деле, любой пожелал бы познакомиться со мной настоящим, но никто не пытал счастья. Что собственно касается моего положения дел: значительно интересней и выгодней представляться Александром Севастьяновым, а Евгению Маркову оставаться в тени.
Казалось бы, там прекрасно, но в имении я не живу. Боюсь я не смог бы жить там, спать, приводить туда кого-то – меня бы замучили призраки коррупционеров и богачей, энергетика алчности и бессовестности пропитывала бы меня, пока бы я не утратил конечные крупицы человечности.
Я путешествовал по миру какое-то время на частном самолёте. Когда ты не задумываешься о карьере, благосостоянии и будущем, не остаётся более оппонентов в борьбе со стремлением к бессрочному отдыху, особенно в девятнадцать лет. Ты запросто можешь прыгнуть и лететь вниз наравне с водопадом, пасть в реку и отдаться силе стихии воды – и такое кредо будет тебя устраивать. Попутчиком моих побуждений был Вова Колобченко. Страны вооружились ластиками и принялись стирать свои границы, потому что мы могли прилететь куда угодно и когда угодно. Нам открывалось любое направление двумерного пространства, одновременно мы не привлекали население, как какие-нибудь суперзвёзды. Однажды к нам привязались две шведки, и мы летали с ними около недели, оставив их потом спящими в номере отеля в Неаполе. Неиссякаемые богатства и неслыханные связи, как мои, так и Вовы, вернее богатства и связи наших отцов, могли оказаться причиной нашей гибели в вечном неупорядоченном торжестве. Спасло меня известие о смерти отца. Мне пришлось вернуться домой, вернувшись, мне уже не удалось нейтрализовать насущные проблемы – нужно было управлять делами отца, моими делами. Из беззаботного мажора я волей-неволей переквалифицировался в напыщенного бизнесмена.
Ввязавшись в дела, я не мог не замечать и имения, где вертелась вся правда, вся, как воздух потребная, суть. Пир во время чумы продолжался в свете набухших бубонов общества, завсегдатаев имения Марковых. Имение стало для меня как группа поддержки для анонимных алкоголиков, где я встречал подобных мне, с теми же проблемами, мучительными язвами. Не трудно отыскать в каждом из них моё отражение. Говоря о другом, цель нашего пребывания расходилась: я приходил в имение на исповедь, все остальные – в бар. И там у меня не выходило исповеди, покуда я притворялся другим человеком. Так и выходит, что ни единое существо на свете не знает меня настоящего. Даже прекрасная девушка Лера.
IV
Приют дельцов
Испорченная нравственность, обновлённые значение и роль человека приняли своё сегодняшнее место от грубейшего цинизма, впрочем, называемого теперь благоразумием и неотъемлемым качеством преуспевающего человека. Предположим, если бы один отдельный человек поставил себя ко всем так, как себя поставили прихожане дома Марковых, то никто бы не воспротивился выгнать его из нашего существующего общества. Его непременно осудили бы согласно общечеловеческой нравственности и этики. Поэтому данный круг ставил себя значительным образом: авторитетность и само пребывание отдельного человека в доме Марковых определялись законами, требующими обязательного своего соблюдения. Законы эти обсуждались на самом первом собрании в имении Марковых, и с того дня, каждой кандидатуре на вход в этот дом, в письме, помимо приглашения, присылается «Устав имения Марковых».
Главная правда в имении Марковых: все презирают всех, – но это вряд ли кого-то тревожит. Приобретенный опыт жизни этих людей предполагает неуважение к людям вообще – из простых соображений бизнеса и политики. Влиятельных людей принято уважать, не уважая; людей обычных – попросту ни во что не ставить. На этом зиждется общество скупердяев, финансистов и продажных политиков. Живётся же им таким образом комфортно, а совесть не сетует. При малейшем грехе совестливости всегда можно взглянуть на других: «их всё же не мучает совесть – так пускай и меня не мучает», – и всё снимает рукой. От скуки существуют привычные лекарства: похоть и чревоугодие, извращения, алкоголизм и наркотики – но это уже происходит совсем в других местах.
Первая суббота июля означала: сегодня имение Марковых в очередной раз приютит крупнейших дельцов округи. В этот день здесь снова Алла. Её платье сегодня таинственно-чёрного цвета. Меня посетила фантазия о том, как она его одевала, как красилась перед зеркалом, как она мылась в душе и проводила руками по тем местам, о которых мечтают тысячи глаз.
Она заметила мой взгляд и была рада мне. Медленно приближаясь, она наиграно водила бёдрами и её нельзя было в этом упрекнуть. Красивая шея её не нуждалась в аксессуарах, только в поцелуях и ласке, которые медленно бы спускались к её сочной, набухшей от жара возбуждения груди. Тщетно и смешно представлять себе такие подробности; поддаться этому всё же стоит.
– Здравствуйте, Александр Александрович, – обратилась ко мне Алла, проговаривая, как логопед, каждую букву этих трёх слов.
– Здравствуй. Давай, ты будешь звать меня Александр?
– Давай – Саша?
– Ты любишь, когда мужчины предпочитают всем женщинам мира тебя одну?
– Ах! Вот ты как? – засмеялась Алла. – И правильно, отбрось эти сантименты. Да, ты прав, мне нравится радовать мужчин своим видом. Кто-нибудь сегодня насмотрится на меня, поедет в бордель или домой, а я буду продолжать находиться в его памяти. Он будет проводить время с другой женщиной, а мечтать обо мне. Мне нравится так вот думать.
– Веришь что вся твоя власть в красоте?
– Это у тебя надо спросить.
– Увы, Алла. У меня есть два варианта. Либо ты решила наладить со мной отношения по рекомендации, а может и наставлению твоего отца; либо ты всё то же самое решила самостоятельно. Представь, как будет рад папка, узнай он, что его милая Аллочка захомутала такого видного и богатого человека. Это же сразу какое доверие к тебе возникнет: он увидит, что его дочь уже доросла до него, смыслит, что следует делать, а что не следует, без объяснений. И теперь вы смогли бы объединить свои усилия в капиталостроении. Ты станешь для него лучшим открытием, возможно, после золотых приисков.
Каждый раз в общении с женщинами я видел их чище дистиллированной воды. И всегда закрывал на это глаза. Я всегда это знал, и никогда не говорил им правду, иначе разбивается барьер вычурности, а сам экзотичный и уродливый звук правды слышать попросту неприятно. Почему-то именно сейчас я решился на эту циничную выходку. Неужели действительно меня поглощает эта чёрная энергетика дома?
