Иван Александрович Мордвинкин
Шторм
Тем более возмущался и жёсткий Виктор Николаевич, который по случаю длинной вахты всё ещё занимал главенствующее положение в его уме и нервах.
И Виктор Николаевич взял верх:
– Ты с ума сошла? – прорычал он на жену. Кстати, выходит, что не на свою, ибо женился на ней Витя, а не Виктор Николаевич. При том, даже Виктор поглядывал на других женщин и сожалел о промахе, допущенном наивным Витей.
Катерина вздрогнула, отерла слёзы, растерянно оглядела комнату и ничего не ответила – с Виктором Николаевичем она старалась не препираться и даже не разговаривать, ибо заметила, что без провокаций он быстрее успокаивался и уходил в лабиринты памяти её мужа, уступая место «другим».
Пока муж наводил порядок в доме, Катерина сходила в сад и забрала дочь.
Варежка ждала отца и не очень разбиралась в образах, владеющих его сознанием. Поэтому хорошенько подготовилась – написала очередной чудо-стишок, который тут же вручила, как только вбежала в прихожую, где уже ждал её Виктор, чтобы раздеть.
«Папа! Папа! Зима прайдет и железная дарога. R люблю тебя и ты мне дораг!» – гласил свежий листок.
Виктор Николаевич не любил сантиментов и прочей театральной ерунды. Он прочитал издалека, по брезгливости не поднося записку близко к лицу, и с равнодушием отдал стих обратно:
– Больше не пиши мне стишки, они мне не нужны. А лучше научись правильно писать букву «Я», – заметил он раздраженно. Может быть, дочь Виктор Николаевич не любил совсем, ведь родилась она у Вити, который любил её и о ней заботился. А Виктор Николаевич только выполнял свой долг.
Потом он, сам того не ожидая, довольно грубо оторвал от себя Варежку и, взяв жестко за плечо, отвел на кухню.
– А теперь ужинать – ты худая, как недоношенная змея!
Он даже уловил на мгновение, что в его сознании промелькнул прятавшийся за тенью Виктора Николаевича образ Витька Кувалды, давно, ещё в 90-е, тусовавшегося с друганчиками на районе.
Варежка же потом не однажды добивалась у мамы, кто такая эта недоношенная змея. Но та никогда не отвечала прямо, а только пеняла на плохонький Варин аппетит.
К следующей перевахте Варя уже не встречала папу стихами, не бросалась на шею и не рассказывала ему взахлеб о своих интересных и, конечно же, необычайно важных новостях. Она радовалась, но на некотором расстоянии, будто боясь войти в кружок личного папиного пространства. И всё ждала, когда он сам её позовёт.
Но Виктор Николаевич не звал: февральский аврал лишил Витю возможности побыть дома – вызвали на работу всего через день.
Но в конце концов тяжелый период на железной дороге благополучно миновал, снег расквасило и слило мартовскими оттепелями вспять. Виктор получил долгожданные полные выходные.
Теперь он с трудом вклинился в «мирную» жизнь, и, наконец, нащупав в сознании свое собственное лицо, которое соответствовало бы домашней обстановке, понял, что что-то изменилось. Жена больше не играла на пианино – это видел он по идеальному вокруг него порядку, а дочь держалась на расстоянии.
Странная выходила картина. С полной решимостью и сознанием правильности он делал то, что потом он же считал грубым и неуместным. Приходилось умягчать, заглаживать и исправлять. Но, пробегало время, и он снова действовал жёстко и рушил то, что сам с таким терпением и любовью выстраивал.
В следующие выходные и вовсе всё переменилось – Варя заболела, попала в «инфекционку» с отравлением.
Дома никого не было.
В непривычной и по-своему мертвенной тишине комнат Виктор Николаевич затосковал. Поэтому навёл порядок, полил цветы, приготовил ужин, отгоняя от себя тревожные мысли и образы. Но всё это время нервы внутри его грудины спазмически скручивались, дребезжали и сдавливали грудь, словно исторгая из неё отравленный его недобрым дыханием воздух. И он дышал незаметно тяжелее обыкновенного.
К вечеру Витя уехал в «инфекционку».
Здесь, в больничном парке, заросшем взрослыми, темными соснами, стояло всё, что нужно человеку: районная больница с роддомом, небольшая, красиво отделанная церквушка и морг. В углу огороженного плитами больничного двора ютилось старенькое здание инфекционного отделения.
Витя припарковался на стоянке вовне и вошёл во двор. Кладбищенская тишина и благородство старой, потемневшей от времени отделочной плитки на стенах больничных строений казались величественно-покойными. Но сознание того, что это не старинный замок или музей, а районная больница, поднимало со дна души смутную тревогу. Всплывали воспоминания, связанные с больницей. Все они сплошь были недобрыми.
Витя прошёл по скользкому насту, сохранившемуся в тени сосен, выбрался на очищенную от снега бетонную площадку возле храма и громко потопал ногами, чтобы сбить с ботинок мокрую снежную слякоть.
На его стук из церкви вышел служитель с «жиденькой» бородкой – священник, дьякон или ещё кто-то – Витя не разбирался в церковной иерархии. И тем более облачениях.
– Вы к нам? – спросил служитель, видимо уже приготовившийся замкнуть церковь на ночь.
– Нет, – мотнул головой Виктор и прошёл дальше, но, одумавшись, вернулся к «священнику», который уже навешивал на железную дверь большой замок. – А вы… Я могу у вас спросить?
Служитель закончил возиться с замком, сунул ключ в карман и повернул к Виктору усталое лицо в тонких очках.
– Да.
– Вы ведь в церкви… Как это сказать? Об умах и душах ведаете. Вот у меня и возник вопрос по поводу внутреннего… – он вздохнул, пытаясь не то, чтобы подобрать слова для собеседника, а хотя бы понять для себя, что именно его беспокоит. – Сознание… Я чувствую себя таким непостоянным, мой ум как будто принадлежит нескольким людям одновременно. То я делаю одно, а потом противоположное… Не могу объяснить. Вот вы, если вы священник, наверное, с разными сталкиваетесь ситуациями?
Тот замялся, глядя под ноги, подумал, потом, уже подняв глаза, ответил устало.
– Да, я священник, – он снял очки, сунул их во внутренний карман и, закрыв глаза, растёр затёкшую переносицу. – Но это вам не к священнику надо, это к психологу. Священник – это о Боге и душе. А сознание – это к психотерапевту, или там…
Он неопределенно развёл руками.
– Я схожу, – утвердил Виктор Николаевич, но священника не отпустил. – А церковь что говорит об этом? Знаете, хочу отыскать себя, нормального себя. А то… Бываю излишне жёстким в семье, вижу это и смягчаюсь, да уже наговоришь злого. Потом еду на работу, а там моя мягкость не нужна никому, там мужики. Вот и приходится из дома на работу нести мягкость, а с работы домой – жёсткость. И ни там, ни там оно не надо, а я… Видите, как оно?
– Да-а, – с пониманием в глазах ответил священник и вздохнул. – В вас как бы разные личности. Все они от вас независимые и самостоятельные, или все они – вы?
– Это я, конечно! – с удивлением отстранился Виктор Николавевич. – Все они – это разный я.
– Значит, вероятно, личность ваша целостности не потеряла, вы здоровы, с точки зрения психиатрии. Но, если есть сомнения, лучше сходите к специалисту, – ответил священник и глянул на ворота, за которыми, видимо, стояла его машина. – Есть такая теория о субличностях, ознакомьтесь на досуге.
