Иван Александрович Ходченко
Чушь в современной психологии
Социально–предпринимательская индивидуальность, стремление к насаждению собственных идей, эгоцентризм
Но такого основания никакая философия признать не может. Что исходит из эгоизма и на эгоизме основано, в том не может быть никаких зачатков любви и преданности, и тот, кто сознательно заключил себя в своем я, не может сбросить его с себя и освободиться. Правда, для деятельности, посвященной общественному благу, потребны не бездушные, равнодушные и бесхарактерные люди, но лица с характером и совестью, и такое лицо всякий, желающий служить обществу, должен воспитать в себе. Но и личность в нравственном смысле может образоваться и достигнуть развития не иначе, как через сношение человека с подобными себе: так только человек может выработать в себе достоинство. Но когда человек начинает с того, что, чуждаясь общества, посреди коего живет, подвергает его презрению, для того чтобы в отчуждении воспитать в себе свое гордое, причудливое я, и затем присвоить себе миссию разорить это общество вконец и на место его создать новое по–своему плану; в этом нет никакой мудрости, а одно лишь безумие. Тем не менее в наши дни это безумие возводится в идеал, художественно изображаемый мыслителями и поэтами. А за ними, не рассуждая, увлекаемая талантом, стремится стадным движением толпа, восхищаясь героями и героинями идеализованного эгоизма. [К. П. Победоносцев. Московский сборник (1896)]
Но эту болезненность, эту жестокость начала всякого движения должен принять всякий, кто не хочет вечного застоя и покоя, кто ищет развития и новой жизни. Жесток и болезненен переход от патриархального строя жизни к иному, более сложному строю, в котором подымается личное начало, до того времени дремавшее. Болезненно и жестоко всякое нарушение первоначальной целости и органичности. Просыпающаяся, подымающаяся и сознающая себя личность всегда жестока в отношении к окружающей ее среде и господствующей в ней системе приспособления, она не может не причинять боли. Как много жестокости и боли бывает при всяком разрыве личности с семьей, которая давит своей системой приспособления! Как много жестокости и боли бывает во всякой борьбе за ценность, которая ставится выше блага! Болезненна и мучительна замена натурального хозяйства денежным, болезненно и мучительно разложение общины, разложение старого строя семьи, болезнен и мучителен всякий разрыв со старыми устоями жизни, со старыми идеями, болезнен и мучителен всякий духовный и идейный кризис. [Н. А. Бердяев. О жестокости и боли (1914–1918)]
Способность к контролю собственных побуждений, направленных на удовлетворение потребностей
Время есть движение к совершенству, к Богу. Пространство есть предел моего я. Жить в этой жизни жизнью вечной. Не душу свою тратить для сохранения и увеличения животной личности, а животную личность тратить на сохранение и увеличение души. Т. е. жить для души. Т. е. жить по–Божьи, желать того, чего хочет Бог, возрастить высшую душу в себе и в других. Наследственность государей доказывает, что нам не нужны их достоинства. [Л. Н. Толстой. Дневник с 15 февраля 1895 г. по 28 октября 1895 г.]
Проявление отношения (чувств и эмоций)
Наоборот, стремление сохранить справедливость или правдивость по отношению к тому же человеку, т. е, любовь к известным моральным «призракам», заговорившую во мне по поводу моих отношений к людям, я могу испытывать как непосредственное, инстинктивное мое побуждение. Нарушение истины или справедливости будет испытываться мною почти как вред, нанесенный мне самому, моему спокойствию и счастию. Аналогия с альтруистическими мотивами, поскольку последние также обладают такою непосредственностью, быть может, лучше пояснит нашу мысль. Самая бескорыстная и самоотверженная любовь к ребенку ощущается матерью почти как эгоистическое чувство: личность ребенка сливается для нее с ее собственною личностью, счастье и польза ребенка становятся ее собственным счастьем и пользой. Мать, как говорит Ницше, не требует награды за свою любовь; она испытывает ее не как лишение, а как радость, как свою эгоистическую потребность. Но круг, на который могут распространяться альтруистические побуждения подобного характера, крайне узок; наоборот, нет предела той сфере отношений, которую может охватывать «любовь к призракам», способная по своей силе и непосредственности сравняться с материнскою любовью к ребенку. Поэтому–то инстинкт «любви к призракам» способен по своему психологическому эффекту походить на эгоизм, хотя теоретически ― мы еще раз подчеркиваем это ― между ними лежит моральная пропасть, отделяющая побуждения, имеющие лишь субъективную цену, от побуждений, обладающих объективною моральною ценностью. [С. Л. Франк. Фридрих Ницше и этика любви к дальнему (1902)]
Носитель “свободы воли”, субъект вне причинных действий
Его душа жаждала или гибели мира, или его преображения. Но мутный источник материализма ― его отравил. К здоровой натуре, к томящейся по вечной правде личности присоединилось поистине варварское миросозерцание, полуинтеллигентская полунаука. К здоровой натуре, к томящейся по вечной правде личности присоединилось поистине варварское миросозерцание, полуинтеллигентская полунаука. Абсолютная личность подменилась культом закованного в причинную связь человека. «Человек ― это звучит гордо», ― восклицает один из героев Горького. Да, гордо, воистину гордо, но только потому, что внутри него живет абсолютный нравственный закон, а над ним горит звездами небесный свод. Уткнувшись же носом в землю, подчинив себя целиком закону причинности, человек неизбежно превращается лишь в прах и тлен. [Д. В. Философов. Конец Горького (1907)]
Познающий субъект, деятель культуры в общем смысле слова; самоограничения и самоконтроль
О, конечно, Маркс взял «меч Кесаря». Марксисты же часто бывают невинными детьми, очень благонамеренными и не ведающими еще духа своего учителя. Обоготворяющая себя личность, отвергнувшая всякое высшее бытие, ничего, кроме себя, не признавшая, явно идет к небытию, лишает себя всякого содержания, тлеет, превращается в пустоту. Утверждать свою личность ― значит наполнять ее бесконечным содержанием, впитывать в себя мировое бытие, приобщаться к бытию бесконечному. Всякое воление личности пусто, если оно не имеет своим предметом, своим объектом бытия универсального, мирового всеединства. Сделать самого себя самым сильным своим желанием, признать себя последней своей целью ― значит уничтожить себя. Видеть во всем мире лишь свои субъективные состояния, признавать, подобно Максу Штирнеру, весь мир лишь своей собственностью ― это значит истребить свою личность, как объективную реальность, единственную в мире. [Н. А. Бердяев. Великий Инквизитор (1907)]
Не говорите мне он умер ― он живет, Пусть жертвенник разбит, огонь еще пылает, Хоть роза сорвана ― она еще цветет, Пусть арфа сломана ― аккорд еще рыдает. Из предыдущего ясно, что речь идет не о бессмертии индивидуальной человеческой личности в ее целом, которая при наступившей смерти прекращает свое существование как личность, как особь, как индивид, как уже говорилось выше, а о социальном бессмертии ввиду неуничтожаемости той нервно–психической энергии, которая составляет основу человеческой личности, или, говоря философским языком, речь идет о бессмертии духа, который в течение всей индивидуальной жизни путем взаимовлияния как бы переходит в тысячи окружающих человеческих личностей, путем же особых культурных приобретений (письмо, печать, телеграф обыкновенный и беспроволочный, телефон, граммофон, те или другие произведения искусства, различные сооружения и проч. ) распространяет свое влияние далеко за пределы непосредственных отношений одной личности к другой, и притом не только при одновременности их существования, но и при существовании их в различное время, то есть при отношении старших поколений к младшим. Можно сказать, что личность всеми своими сторонами и индивидуальными особенностями как бы переливается в целый ряд других личностей, с ней сосуществующих и за ней следующих. Вот почему в той мере, в какой жизнь человечества может считаться вечной, могут и должны считаться вечно преемственными и все вообще проявления человеческой личности. Поэтому понятие о загробной жизни в научном смысле должно быть сведено, в сущности, к понятию о продолжению человеческой личности за пределами ее. индивидуальной жизни в форме участия ее в совершенствовании человека вообще и в создании духовной общечеловеческой личности, в которой живет непременно частица каждой отдельной личности хотя бы уже и ушедшей из настоящего мира, и живет не умирая, а лишь претворяясь в духовной жизни человечества, иначе говоря, бесконечного ряда человеческих личностей. Нечего говорить, что каждая личность делает тот или иной, то больший, то меньший, то положительный, то отрицательный вклад в общечеловеческую духовную культуру своей деятельностью и своим трудом вообще, производя созидательную или разрушительную работу, и это опять–таки заставляет признать, что личность не уничтожается вместе со смертью, а, выявляясь в течение всей жизни своими различными сторонами, живет и дальше, и живет вечно, как известная частица в творениях общечеловеческой духовной культуры, которая является слагаемой из производительного труда всех вообще отдельных человеческих личностей. [В. М. Бехтерев. Бессмертие человеческой личности как научная проблема (1918)]
И искусство, разглядев их даже у свиньи, начинает восхищаться, вот, мол, и у свиньи есть доброе нутро! Наша беда в том, что мы не делаем следующего шага и не говорим себе и другим, что этого мало. «Чувства добрые», которые пробуждены, чтобы тут же уснуть, сникнуть, поблекнуть под влиянием обстоятельств в наше время, мало что дают и не восхищают. Личность нашего времени надо судить не по возможности проявить себя человеком, а по возможности им оставаться. Вот в чем дело. Смеяться в твоей комедии надо не столько «над ними», сколько над собой, за то, что мы настолько еще сентиментальны, что можем всерьез относиться к слабому проявлению «добрых чувств». Тут смех обратным ходом. [Михаил Козаков. Актерская книга (1978–1995)]
Наличие собственных потребностей, сферы интересов, целей
Но опять и опять следует подчеркнуть: голоса эти призывают не к добру. К живой жизни они зовут, к полному, целостному обнаружению жизни, и обнаружение это довлеет само себе, в самом себе несет свою цель, ― оно бесцельно. Из живой же жизни ― именно потому, что она ― живая жизнь, ― само собою родится благо, сама собою встает цель. «Каждая личность, ― говорит Толстой в «Войне и мире», ― носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим». Цели эти настолько недоступны человеку, что даже само добро, истинное добро, бывает результатом его деятельности только тогда, когда человек не ставит себе добро целью. Николай Ростов хозяйничает в деревне. «Когда жена говорила ему о заслуге, состоящей в том, что он делает добро своим подданным, он сердился и отвечал: «Вот уж нисколько; для их блага вот чего не сделаю. [В. В. Вересаев. «Да здравствует весь мир!» (о Льве Толстом) (1909–1910)]
От меня, правда, ничего не требовали, но всякое желание продолжать такие знакомства отпало. Другие мужчины, хоть и выглядели прилично, вели себя так, будто делали одолжение, встречаясь со мной, присматривались ко мне как к лошади на базаре. Некоторые интересовались моей зарплатой, квартирой. А как личность, как человек я никого не интересовала. Так и не выбрала спутника жизни. Что тут скажешь? Ситуация, к сожалению, типичная. [Людмила Сальникова. Записки современной свахи // «Горизонт», 1989]
Индивидуальный и субъективно значимый образ–идеал себя
И о чистоте и «идейности» животного мира внятнее всего говорят птицы небесные, эти цветы его, уже самым своим бытием славящие Бога. «Избавления» от рабства «суете», софийного сияния, преображения в красоте, жаждет вся тварь, но об этом говорит она немотствующим языком. И только душу человеческую, свою собственную душу, бедную, запуганную, изнемогающую Психею, знаем мы самым последним, интимным, несомненным знанием. А что может быть достовернее того, что наше теперешнее я есть вовсе не я, ибо наше извечное существо, наша божественная гениальность совсем иная, чем наша эмпирическая личность, наше тело, характер, психика! Нельзя никогда примириться с собой, и эта непримиримость есть, может быть, высшее достоинство человека: «аще хвалитися ми подобает, о немощах моих похвалюся» (ап. Павел), и эту непримиримость могло бы исторгнуть из сердца, погасить в душе только полное духовное падение. Алкивиад говорит Сократу бессмертные, вдохновенные слова, которые повторяет всякая душа, поставленная лицом к лицу пред собственной божественной сущностью, как пред зеркалом своего несовершенства и безобразия. [С. Н. Булгаков. Свет невечерний (1916)]
Личность как идея справедливости, ее образ
Русский человек не очень ищет истины, он ищет правды, которую мыслит то религиозно, то морально, то социально, ищет спасения. В этом есть что–то характерно–русское, есть своя настоящая русская правда. Но есть и опасность, есть отвращение от путей познания, есть уклон к народнически обоснованному невежеству. Преклонение перед органической народной мудростью всегда парализовало мысль в России и пресекало идейное творчество, которое личность берет на свою ответственность. Наша консервативная мысль была еще родовой мыслью, в ней не было самосознания личного духа. Но это самосознание личного духа мало чувствовалось и в нашей прогрессивной мысли. Мысль, жизнь идей всегда подчинялась русской душевности, смешивающей правду–истину с правдой–справедливостью. [Н. А. Бердяев. Об отношении русских к идеям (1917)]
Метафизическая категория человечества, не определенное по своему значению слово
Личность ― ничто, перо, носимое бурей; ей безусловно законодательствует стихия. Но Пушкин не видит здесь обиды. Он точно удивился, когда впервые сознал свою подданность непонятному закону, как раньше никогда не сознавал; но в нем нет ропота: он только с недоумением констатирует в себе действие этого закона. Женщина, которую он любил когда–то, умерла; казалось бы, весть о ее смерти должна была глубоко взволновать его; но нет: [М. О. Гершензон. Мудрость Пушкина (1919)]
Оторванное от конкретной исторической личности человека, это понятие стало у Штерна абстрактной метафизической категорией. Понятие личности распространяется на самые различные ступени развития и перестает быть характерным для какой–нибудь из них. Личностью признается не только общественный человек, но также, с одной стороны, всякий организм, клетка, даже неорганические тела, с другой ― народ, мир, бог. Личность определяется формальными внеисторическими категориями целостности и целенаправленности, выявляющимися в самосохранении и самораскрытии. <…> История развития психологии в СССР История русской научной психологии Развитие психологической теории в России, борьба в ней материализма и идеализма приняли особенные формы. [С. Л. Рубинштейн. Основы общей психологии. Части 1–2 (1940)]
Сомнение, обсессивное привнесение личной оценки
Поэтому, жизнью сломленный город ослабѣл, потерял активность и ушел в церковь и религію, как мѣсто и область, в которыя не достигают звуки страшной жизни и царит покой. Деревня в такой отрѣшенности от жизни и в уходѣ от иея не нуждалась или нуждалась меньше ― даже меньше, чѣм прежде. Отсюда отсутствіе под’ема религіозных переживаний в деревнѣ и весьма вѣроятный упадок их. Выросшая личность массоваго деревенскаго человѣка, ея способность и стремленіе стоять на своих ногах и все мѣрять своим личным аршином, в религіозной жизни выразилась в том, что современная религіозная жизнь строится «на много углов». Сохраняется старая православная вѣра; усиливается сектантское движеніе, обвѣянное духом раціонализма; усиливаются языческія вѣрованія и пріемы; распространяется безвѣріе. В трех послѣдннх явленіях ― отрыв от традиціи, от стараго, вѣками сложившагося быта, от завѣтов и наслѣдія предков ― явленія неизбѣжныя при ростѣ личности. Сектантское движеніе с его ярким и благотворным вліяніем на личную жизнь, на еемейныя и общественныя отношенія ― вплоть до чистоты в одеждѣ сектанта, до чистоты его жилища ― производит наиболѣе сильное впечатленіе из всего новаго, что видишь в деревнѣ современной Россіи. [неизвестный. Из жизни нашей организации // «Вестник крестьянской Россiи» № 2–3, 1925 г, 1925]
Образ себя вообще, «Я»–конструкт в целом
Это обычно замечается в слабых степенях гипноза, когда личность, или «я», не будучи вполне устраненным, относится еще с критикой ко всему окружающему и в том числе к внушению. [В. М. Бехтерев. Внушение и его роль в общественной жизни (1898–1925)]
Личность распадается и разлагается, причем имя перестает быть ясно сознаваемым коренным сказуемым Я, перестает быть идеальной формой всего содержания личной жизни. [П. А. Флоренский. Имена (1926)]
На этом основана таинственная способность человека ― единственный подлинный признак, отличающий его от животного, ― соблюдать дистанцию в отношении самого себя, привлекать свою непосредственную самость на суд высшей инстанции, оценивать и судить ее и все ее цели. Эта высшая, духовная «самость» и конституирует то, что мы называем личностью. Личность есть самость, как она стоит перед лицом высших, духовных, объективно–значимых сил и вместе с тем проникнута ими и их представляет, ― начало сверхприродного, сверхъестественного бытия, как оно обнаруживается в самом непосредственном самобытии. Эту высшую инстанцию самости ― и, тем самым, личность ― имеет каждый человек и во всяком своем духовном состоянии. Ибо в самой безосновности, беспочвенности, субъективности его непосредственного самобытия, его чистой «душевности» уже непосредственно содержится ― как уже было указано ― свидетельство инстинной основы ― того, что в себе правомерно и значимо. Даже самый пустой и ничтожный в духовном отношении человек имеет какое–то чувство значимой в себе, т. е. «духовной» основы своего бытия, какое–то, хотя бы и дремлющее, стремление к ней; но и человек, одержимый темными силами, чувствует реальность духовного бытия и потому обладает духовной «самостью» ― личностью. [С. Л. Франк. Непостижимое (1938)]
Система функций организма в целом
Эта разница особенно ясна в области работы нервной системы. Все изменения, включая и стойкие изменения паратипического характера, в области того, что Павлов называет анализаторами и безусловными рефлексами, относятся к конституциональным изменениям; содержание же временных установок, протекающих без изменения структуры анализаторов, т. –е. изменения, которые Павлов относит к условным рефлексам, есть результат применения конституциональных механизмов к окружающей среде, (работа конституции), а не конституция. Затем, говоря о конституции, мы никогда не должны забывать, что «конституция», «организм как целое», «личность» ― идентичные понятия. Различая составные части конституции («частичные конституции», «примитивные факторы»), рассматривая ее особенности с разных точек зрения (анатомической, физиологической, зволютивной), мы должны помнить, что как целое она обладает иными свойствами, чем составляющие ее части в отдельности, что она едина. Конституция может в потомстве расщепиться при известных условиях на ряд элементов, как H2O ― вода может расщепиться на H и O, но H2O имеет не те свойства, что H и O в отдельности. [Т. И. Юдин. Психопатические конституции (1926)]
Точно также расовой особенностью является и склонность к той или иной быстроте угасания условных рефлексов, той или иной способности к образованию следовых рефлексов, той или иной легкости образования условных тормозов. Таким образом анатомами, физиологами, патологами сделано очень много для изучения строения и законов функционирования отдельных нервно–психических механизмов. Но мы уже знаем, что поведение всей личности является результатом весьма сложной взаимозависимости всех особенностей организма в целом. Личность нельзя понимать, как простую сумму отдельных функций; при объединении отдельных механизмов в общую систему личности получается совершенно новое и своеобразное функционирование системы как замкнутого целого. На основании изучения отдельных функций невозможно понять сложного поведения личности. Недостаточно изучать простейшие реакции, надо понять и сложные реакции всей личности. В патологии, напр. [Т. И. Юдин. Психопатические конституции (1926)]
Творческое начало, креативность, способность к яркому фантазированию
И потому наука везде торжествует, искусство унижено до служения забавам невежд и пользу его видят только в «отдыхе». Бог знает, когда и какие силы изменят разрушительное направление современного сознания, догадка об этом ― праздное дело. Но днями своей личной жизни можно воспользоваться каждому для опыта если не воскрешения, то хотя бы охраны жизни. Другими словами сказать: каждый может заняться охраной своей личности, понимаемой не как индивидуальность, а личность ― творческое, созидающее, воскрешающее начало жизни. В таком направлении сознания заключается прямой выход к социальным вопросам, так как эту свою личность можно постигать, только узнавая ее в другом («Я ― это Ты в моем сердце, Возлюбленный!» ). Обращаясь к возможностям, заключенным во мне, я могу воспользоваться материалами моего постоянного наблюдения природы, избрать себе какую–нибудь «тему» (жизнь какой–нибудь пичуги), проследить эту жизнь научным методом и параллельно этому применить после мертвой воды науки живую силу искусства. Дело культуры было отстоять неумирающее (духовное) существо личности от поглощения ее законом размножения. [М. М. Пришвин. Дневники (1928)]
Принадлежность к группе как фактор развития воли
А между тем эта логика больше направлена в защиту интересов личности, чем всякая другая. Защищая коллектив во всех точках его соприкосновения с эгоизмом личности, коллектив тем самым защищает и каждую личность и обеспечивает для нее наиболее благоприятные условия развития. Требования коллектива являются воспитывающими, главным образом, по отношению к тем, кто участвует в требовании. Здесь личность выступает в новой позиции воспитания ― она не объект воспитательного влияния, а его носитель ― субъект, но субъектом она становится, только выражая интересы всего коллектива. Это замечательно выгодная педагогическая конъюнктура. Защищая каждого члена коллектива, общее требование в то же время от каждого члена ожидает посильного участия в общей коллективной борьбе и тем самым воспитывает в нем волю, закаленность, гордость. Уже без всякой специальной педагогической инструментовки в коллективе развивается понятие о ценности коллектива, о его достоинстве. [А. С. Макаренко. Педагоги пожимают плечами (1927–1935)]
Подражание
Когда ребенок играет ту или иную роль, он не просто фиктивно переносится в чужую личность; принимая на себя роль и входя в нее, он расширяет, обогащает, углубляет свою собственную личность. На этом отношении личности ребенка к его роли основывается значение игры для развития не только воображения, мышления, воли, но и личности ребенка в целом. В жизни вообще, не только в игре, роль, которую личность на себя принимает, функции, которые она в силу этого выполняет, совокупность отношений, в которые она таким образом включается, накладывают существенный отпечаток на самую личность, на весь ее внутренний облик. Как известно, само слово «личность» (по–латыни persona), заимствованное римлянами у этрусков, первоначально означало «роль» (и до того ― маску актера); римлянами оно употреблялось для обозначения общественной функции лица (persona patris, regis, accusatoris). Переход этого слова на обозначение личности в современном смысле этого слова отражает общественную практику, которая судит о личности по тому, как она выполняет свои общественные функции, как она справляется с ролью, возложенной на нее жизнью. Личность и ее роль в жизни теснейшим образом взаимосвязаны; и в игре через роли, которые ребенок на себя принимает, формируется и развивается его личность, он сам. Теории игры [С. Л. Рубинштейн. Основы общей психологии. Части 4–5 (1940)]
Проявление, демонстрация, существование
Даже поступая эгоистически, человек склонен притом оценивать поступки ― в особенности чужие, отчасти и свои ― по нормам общего. Нормы общего, впрочем, далеко не всегда призывают к гуманизму ― даже в своей официальной, камуфлирующей фразеологии. Самые жестокие и корыстные интересы коллектива тоже требуют от личности жертвы, даже тотальной (фашизм это продемонстрировал). То общее представляется нам иллюзией, обманом, алогизмом, то ― единичная личность. Вероятно, и то и другое в отдельности ― иллюзия; а реальный наш опыт ― это их взаимодействие. Для западноевропейской мысли второй четверти века характерна история экзистенциалистов. Чистую личность в ее существовании они поспешили нагрузить бременами сверхличного. [Л. Я. Гинзбург. Записные книжки. Воспоминания. Эссе (1920–1943)]
Организация, группа, коллектив; сознание
На одной фабрике Московской губернии рабочие, очень немногочисленные, были наняты по коллективному контракту и вследствие несогласия хозяина на прибавку, работу прекратили до срока. Их предали Суду за «забастовку», т. е. за прекращение работы «по соглашению». Я доказывал, что к ним не применим тот отягчающий признак «по соглашению», который находится в тексте уголовной статьи, как ее существенный признак; раз договор был коллективным, то иначе, как по соглашению, он не мог быть ни заключен, ни нарушен. Они наняты были как коллективная личность, а не по личным контрактам. Потому их можно обвинять только по статье о личном прекращении работы до срока, а не в стачке. Эти доводы Сенатом были уважены. Но он пошел еще дальше и не применил уголовной статьи о личном нарушении найма, так как подобное дела должно было быть начато не нанимателем, а фабричным инспектором, чего в данном случае сделано не было, а для «забастовки» этого и не требовалось. [В. А. Маклаков. Из воспоминаний (1954)]
Сентиментальность, чувствительность, восприимчивость; нежность
Этому писателю как никому другому за последние полвека было трудно писать: он силился выразить новый опыт старыми средствами, его литературная культура не предлагала уже ни одного творческого навыка, поддерживающего органическую преемственность. Поэтому «распадается» не литературное наследие его в целом, а отдельные произведения: в каждом из них можно отметить конгломерат своего и «заимствованного», пока не появляется свободная форма цикла очерков. Это – временное достижение писателя, достижение времени. Ему «приходится» показывать свою личность не только в ее движении, но и со всем тем, что препятствует этому движению, с неприятным оттенком «я» эгоистического, позволяющего судить не только по свободе духа, но и по свободе своеволия. Сам писатель настолько остро чувствовал несовершенства своих произведений, что даже при сильнейшем читательском успехе сторонился литературных кругов, писательских знакомств, оберегая от ядовитых оценок, убивающих несовершенное творение, свое право на совершенствование. Он чувствовал себя чужим среди профессиональных писателей и был враждебен общепринятым оценкам и вкусам. Осознав писательский метод Экзюпери, приходишь к признанию его правомерности при условии непрерывного совершенствования духа, требующего даже отказа от собственных достижений, когда они мешают новому. [Рид Грачев. Присутствие духа. III (1964)]
Лицо как передняя часть головы
Вроде деревенской домашней размолвки. ― Эй, девка! Чо разошлась–то, а? Так реветь станешь, личность у тебя распухнет, отекет… Парни–то и глядеть не станут! Я счастлива, что он зовет меня на «ты». Значит, мы действительно выехали из зоны смертельной лефортовской вежливости. [Е. С. Гинзбург. Крутой маршрут: Часть 1 (1967)]
Указание на положительное общественное отношение к человеку
Эллен перелистала блокнот. ― Вот, например: «В чем разница между трупом и покойником? В одном случае ― это мертвое тело. В другом ― мертвая личность». ― Веселые, ― говорю, ― мыслишки. ― Зато какая чеканная форма! Можно, я снова приду?.. [Сергей Довлатов. Ремесло. Повесть в двух частях. Часть 1. Невидимая книга (1976)]
Инициатива исследовательской деятельности, познавательной активности
Фактически он олицетворял собой тот комплексный Институт человека, создать который сегодня без учета идей П. Ф. Лесгафта невозможно. Главный вывод П. Ф. Лесгафта состоял в том, что каждый нормально (без патологии) родившийся ребенок может вырасти в творческую, высоконравственную личность, если только родители и воспитатели не помешают, а поспособствуют ему в этом. Были четко установлены необходимые условия для нормального умственного и нравственного развития. Показано, что при любом отступлении от этих условий вырастает не личность, а представитель «стада». Я ознакомился с трудом П. Ф. Лесгафта в 1979 году и стал добиваться того, чтобы идеи этого страстного учителя стали доступны всем советским людям. На мои обращения издательства «Знание», «Просвещение», «Московский рабочий» отвечали, что это не по их профилю. Наконец, издательство «Педагогика» включило в план II квартала 1988 года книгу П. Ф. Лесгафта тиражом 20 тысяч экземпляров. [Читатель сообщает, спрашивает, спорит // «Знание ― сила», 1988]
Предмет веры: богочеловек, случайность, контроль собственного жизненного пути (!!!)
Но самое понятие «личности» неразрывно связано с понятием «свободы», а для науки нет свободы: закон необходимости, детерминизм ― основной закон научного мышления. Вот почему наука не знает «личностей», а знает только «неделимые», «особи» безличных «родов» и «видов». Понятие «личности», так же, как понятие «свободы» ― вовсе не научное, а религиозное. Чтобы утвердить личность, надо утвердить свободу, преодолеть закон необходимости в его самой крайней точке ― в смерти, как уничтожении личности. Это и делает христианство ― религией абсолютной свободы, Абсолютной Личности. Из всего, что говорит Горький о религии, одно только верно, ― что религия «опасна». Но ведь вообще всякая сила опасна: чем больше сила, тем опаснее; религия ― величайшая сила ― величайшая опасность. [Д. С. Мережковский. Не святая Русь. (Религия Горького) (1916)]
– даже, подчас, без осознания того, что она кричит. Это продолжение той самой чудовищной бездуховности, в которую мы влезли так глубоко. Это то, почему при честном анкетировании многие высказываются за смертную казнь, потому что мы потеряли ощущение ценности человека, мы воспринимаем «явление». Человек как личность выпал из нашей системы координат, поэтому сегодня главное ― вернуть человеку его достоинство и веру в самого себя. Человек сам в себя не верит ― вот в чем вся беда сегодня. Конечно, я понимаю, что внутри общества существуют эвересты духа, и это не обязательно великие ученые или художники, это может быть любящая женщина. Когда–то на съемках я услышал великую формулу: «Очень легко любить все человечество, значительно труднее полюбить соседа за стенкой». [В. Гинзбург, Н. Крейтнер. «Как недавно и, ах, как давно…» // «Горизонт», 1989]