Исаак Розовский
Дожить до 120
– Нет, брат, не шутки, – повторил он. – А, ладно, придется тебе объяснить, что да как. Чтобы ты не ушел в лучший мир в неведении.
Паша уселся в кресло прямо передо мной. Лицо его я плохо видел из-за солнечного света, который лился в комнату из распахнутого окна позади него и слепил мне глаза.
– Собственно, я расскажу тебе концовку твоих записок. Для тебя это явится неожиданностью, уверяю тебя. Да, это моя лучшая в жизни придумка. Идеальное, так сказать, преступление. Представляешь, мне удалось убить сразу двух зайцев. Вот ты спрашивал, отчего видок у меня не блестящий. Еще бы ему быть блестящим. Это же какое потрясение – в одночасье лишиться отца и брата.
– Как? Твой отец умер?
– Да, и все из-за тебя.
– Из-за меня? – вытаращил я глаза.
– Ладно, хватит играть в шарады. Ты хоть знаешь, кто я?
– Паша.
– Правильно, Паша. А фамилия моя?
– Томилин.
– Да, но это фамилия матери. А отца моего покойного звали Александр Равильевич. Ничего тебе это имя не говорит?
Я на миг потерял дар речи, и только потом у меня вырвалось:
– Спонсор?
– Ну да, спонсор.
– Он твой отец?
Именно, именно. Я Павел Александрович Томилин. А старший мой брат Вячеслав Александрович. И фамилия у него Свешников. Фамилия жены моего папаши от первого брака. Ясно теперь?
Я был сражен и только, как выброшенная на берег рыба, хватал воздух широко открытым ртом.
– Да, о гипотезе Хаскина я узнал от тебя. И вся эта идея с «Агасфером», продлевающим жизнь платежеспособной части населения, у меня тогда же и возникла. Чтобы быть в курсе всего, что у вас там происходит, я и уговорил тебя писать записки. А сам вызвался быть редактором. Так что всю информацию ты же мне и поставлял.
– Значит, все твои слова о книге, об издателе, жаждущем ее публиковать, все блеф? – Я почувствовал, что по-настоящему огорчен. Ведь ни в коей мере не числя себя писателем, я в последнее время ловил себя на мысли: «А вдруг и вправду напечатают». И на душе становилось сладко.
– Увы, Костя, каюсь – блеф. Но история, действительно, классная. Знаешь что, если хочешь, я исполню последнюю волю умирающего и издам эту книгу. Назовем ее, к примеру, «Дожить до 120». А подзаголовок такой: «Посмертные записки Константина Кравцова». Но с моей концовкой. ОК?
А теперь вернемся к нашим баранам. Вернее, к первому зайцу. Так, вся информация была у меня в руках. А дальше уже дело техники. Переговорил с отцом. Он умный человек… Был. Сразу все понял. И оценил по достоинству. Я, понятное дело, находился в тени. Всей организацией занимался отец, а брат, так сказать, по медицинской части – на нем лежала грязная работа по ликвидации «напарников».
Паша сделал паузу, а потом продолжил:
– Кстати, в органах, наверное, удивились, что никаких счетов за услуги «Агасфера» так и не нашли. Еще бы им найти! Отец в этом деле дока был. Все деньги за вычетом накладных расходов переправлялись в офшор на Виргинских островах. Там же был открыт и «Агасфер-2», филиал головной фирмы. Тебе, дружище, вероятно, любопытно будет узнать расценки за наши услуги. А?
Я молчал.
– Нет, ты послушай. В самом начале, когда мы только раскручивались, ставка за год дополнительной жизни была установлена в размере 100 тысяч долларов, но уже через короткое время она была поднята до миллиона, а от богатеньких отбоя не было.
Вскоре выяснилось, что новая буржуазия к тому же очень плодовита и чадолюбива. В их кругу стало модно иметь трех и более детей. И для нежного отца (а иногда и матери) была нестерпима мысль, что какой-то неизвестный сопливый байстрюк самим фактом своего существования пожирает жизнь у его ненаглядных Дашеньки или Кирюши. Поскольку детям заведомо гарантировалась долгая жизнь, то и ставка была соответствующей – несколько миллионов. В последнее время возник новый и прогрессивный вид услуг – абонементное обслуживание, которое остроумцы окрестили "семейным подрядом", когда за 20 миллионов Центр комплексно решал проблему долголетия для всех членов семьи заказчика (вне зависимости от количества детей и любимых жен). Постепенно стали поступать заказы от политической элиты, а также иностранных клиентов. Спрос все увеличивался и сейчас в очередь записываются на год вперед. Словом, денег и без того столько, что можно было бы этот филиал не открывать. Я бы его и не открыл по причине врожденной лености. Делаю это токмо в память покойного папаши. Ведь он меня как учил? Мол, бизнес есть бизнес. И пока потенциал не исчерпан, надо продолжать. Тем паче, что общественность, которая платежеспособная, требует продолжения банкета. А для продолжения что нужно? Правильно, программа. Не зря же отец с братом так ее от Хаскина добивались. Им не удалось, не успели. Но теперь вот она – тут, – Паша похлопал себя по нагрудному карману. – Так что всё. Свою работу ты выполнил, и миссия твоя подошла к концу. Согласись, ты не ожидал такого финала? Неожиданный, правда?
– Неожиданный, – подтвердил я. – Но мне другое интересно. Зачем вы семьям убитых деньги возвращали? В виде компенсации за каждый отнятый год тысячу долларов? Уж объясни напоследок.
– А-а, это все папашины сантименты. Ты, брат, удивишься, но он ведь религию уважал. На церкви щедро жертвовал. И знаешь, хотя мы с ним об этом никогда не говорили, думаю, он искренне в Бога верил или, если не в Бога, то в загробное существование. Вот и решил, что называется, соломку подстелить. Чтобы не просто так «напарники» умирали. Чтобы их семьям с этого какой-то навар был.
– Что же так мало давали? Вам по миллиону, а семьям по тыще?
– Вот и я ему говорил – если уж совесть мучает, увеличь компенсацию. Но папаша был скуповат. Не сумма важна, говорил, а жест, движение души. И все про луковку поминал.
– Луковка? При чем тут луковка? – удивился я.
– Ну да, ты же у нас малограмотный. Про луковку эту в книжке одной говорилось. Про Достоевского слышал?
– Слышал. Даже читал.
– Выходит, плохо читал. У него там про старуху говорится. Форменная была злодейка и ведьма. А когда пришло ей время умирать, ясно было, что у нее одна дорога – в ад. Но тут ангел за нее заступился и говорит богу: Баба эта однажды луковку в огороде вырвала и нищенке подала. А, говорит Бог, тогда дело другое. За луковку эту ей многое простится. Вот ты, говорит он ангелу, и тяни ее за луковку эту в рай. Очень история эта папашу моего впечатлила. Может, он искренне верил, что компенсация эта станет его луковкой. Мы-то с тобой, братан, в загробное существование не верим, так ведь? Но папаша в этом смысле был человек отсталый.
– Луковка, говоришь? Да, такого цинизма я даже от вас не ожидал, – изумился я.
– Да не цинизм, а идиотизм чистой воды, – усмехнулся Паша. – Деньги на ветер… Ну да ладно. Собственно, ты теперь все про первого убитого мною зайца знаешь.
– А второй? – спросил я.
– О, тут тебя ждет сюрприз покруче первого. Что, заинтригован?
– Давай, Томилин, не томи, – нашел в себе силы пошутить я.
– Правильно! Молодец! Удовлетворить любопытство на пороге смерти, в этом особая сладость. Ну, слушай. Собственно, идея, то бишь, первый заяц, была чисто коммерческой. Как говорится, бизнес и ничего личного. Но вот когда вы гипотезу Хаскина проверять стали, ты в своих записках написал одну проходную вроде бы фразу, а она меня как током ударила. Я ее даже наизусть заучил. Вот она, цитирую тебя как живого (пока живого, ха-ха) классика: «Снедаемый любопытством, я вычислил своего «напарника». Ничего интересного. Им оказался неведомый мне татарин по фамилии Хабибулин или Хабиулин». Написал ты ее и думать забыл и о фразе, и о «напарнике». Даже когда фамилия эта всплыла в деле об убийствах, ты ее то ли не услышал, то ли значения не придал. Не припоминаешь?
Тут я вспомнил, что когда генералу принесли досье на спонсора, он произнес эту фамилию – Хабибулин. И даже мысль про то, что где-то фамилия эта мне попадалась, мелькнула. Но я ее не поймал.
– Этого не может быть! – воскликнул я. – Не бывает таких совпадений!
– Не бывает, но есть. Как вы, люди ученые, говорите? Вероятность совпадения столь мала, что ею можно пренебречь. А вот, оказывается, ничем нельзя пренебрегать. Жизнь не литература. Это в книжке какой-нибудь реалистической, если писатель такое совпадение вставит, читатель только поморщится. Мол, все врет писака! Пожалуй, и книжку закроет. А в жизни всякое, как видишь, бывает. Я вначале тоже не поверил, но… Кстати, мы с тобой ровесники. И, почитай, лет десять как корешимся. А ты меня на свой день рождения ни разу не пригласил. Мне даже обидно стало.
Как ни странно, я даже в такой ситуации почувствовал неловкость из-за этого упрека и пустился в объяснения:
– Так я день рождения никогда не отмечал. А если отмечал, то только с мамой. По правде сказать, мне кроме тебя и пригласить было некого. Но ты ведь в этот день, 10 августа, обычно в Ниццах прохлаждался. Да и все из Москвы разъезжаются. Вот я и не праздновал.
– А вот я праздновал. И родился, надо же – какое совпадение, 10 августа. В Ниццах и праздновал. А даже когда в Москве был, тебя не приглашал. И знаешь, почему? Из самых гуманных соображений тебя не звал. Вот те крест! Чтобы гости не потешались над калекой, а ты чтобы не расстраивался. А помнишь, когда гипотеза Хаскина подтвердилась, ты мне тоже предлагал имя «напарника» узнать? А я категорически отказался. Потому что уже знал, кто мой «напарник». Хорош бы я был, если бы ты программку свою включил и увидел, что мой «напарник» Костя Кравцов. Все бы рухнуло в один момент.
Вот тогда и выскочил второй заяц. Помимо коммерческого, у меня возник прямой шкурный интерес. И как все идеально получилось. Нам с тобой на двоих полтинник. Значит, если тебя не будет, до 95 лет я гарантированно проживу. Вот я и пришел второго зайца убить. Про шашлыки я ведь не зря сказал. Только шашлык будет малость пережаренный.
– Ты что, решил меня заживо сжечь?
– Фи! Скажешь тоже! Я ведь не садист какой. Нет, все будет цивилизованно, не бойся. Вот я и таблетку принес, – и Паша вытащил из заднего кармана брюк пузырек с таблетками, видимо, из того самого запаса, которым воспользовались его отец и брат, чтобы живыми не даться. – Куснешь, и тут тебе легкая и мгновенная смерть. А уж фатерку-то я перед самым уходом подпалю, чтобы ненароком не обжечься.
Паша балагурил, а я напряженно смотрел на блестящий шарик, похожий на елочную игрушку, который неожиданно залетел в окно и, чуть покачиваясь, завис сантиметрах в тридцати повыше и чуть позади его правого плеча, так что я шарик видел, а он – нет.
Вначале я решил, что это галлюцинация. Что за шарик и откуда? Потом вдруг вспомнил про описания шаровой молнии. Да, очень похоже. Но если она что-то заденет, то всё. Ни от меня, ни от Паши, ни от квартиры ничего не останется. Я испугался, но потом вдруг понял, что страшиться в моей ситуации нелепо и даже смешно. И тогда во мне вспыхнуло желание, чтобы это случилось. Пусть от меня горстка пепла останется. Но ведь и от Паши тоже. Пусть хоть так. Какое-никакое воздаяние. Заодно перед смертью познакомлюсь с действием загадочного явления природы.
Паша поглядел на роскошный «Ролекс», свободно свисавший с его руки:
– Ого, припозднились мы за разговорами. Пора, брат, тебе помирать. Полагаю, грехов за тобой, калекой, особых не числится. Так что в рай попадешь и без луковки. Ну, не поминай лихом.
Он вытряхнул из пузырька на ладонь темную таблетку и, осторожно держа ее между двумя пальцами, прижал к моим изо всех сил стиснутым губам.
– Да не бойся ты. Куснешь и отмучаешься. Давай, за папу, за маму… – слегка дрожащим голосом увещевал он меня. Я же во все глаза смотрел, как белый шарик словно подплывает к нему, уже почти касаясь его правого уха.
– Куда это ты все время смотришь? – удивленно спросил Паша и резко повернул голову в направлении моего взгляда. Этого движения хватило, чтобы его голова и шарик соприкоснулись. Сверкнула вспышка, раздался оглушительный грохот, какой бывает от совсем близкого грома. Я в ужасе закрыл глаза. И долго не решался их раскрыть. Лишь когда мне в нос ударил сладковатый запах горелого мяса, я разжмурил их. Мне открылось чудовищное зрелище. Передо мной сидел обугленный скелет, словно бы на кресло поставили огромный, в человеческий рост, рентгеновский снимок. Он даже не сидел, а тянулся ко мне, чуть не касаясь моего рта своими костяными пальцами. Застыл точно в той позе, когда протягивал мне таблетку, хотя вроде никак не мог держаться в этом положении, а должен был упасть и рассыпаться. Но нет, он тянул ко мне руку, и череп его скалился на меня, словно улыбался. В точности, как в фильмах ужасов. Мурашки поползли по спине. Одновременно я почувствовал тошноту и с трудом с ней боролся. Только этого не хватало, чтобы тело мое нашли (если найдут) еще и заблеванным.
Лужицы керосина поблескивали на полу, а ведь по всем законам физики я должен был уже заживо сгореть. От мысли, что через неделю, когда мама вернется, она застанет эту картину: меня, мертвого и обсиженного тараканами, и скелет, назойливо тянущий к моим губам свою руку, я содрогнулся. Попытался хоть чуть-чуть сдвинуться. Но нет, скотч держался крепко. Да, такую смерть красивой и героической не назовешь.
Я продолжал сидеть с плотно закрытыми глазами, потому что стоило мне их приоткрыть и увидеть этот оскаленный скелет, который еще час назад был жив, и которого я искренне считал своим другом, как снова подкатывала тошнота. Не знаю, сколько времени я пребывал в таком положении. Мне казалось, что вечность. Вдруг я понял, что не слышу ни звука, ни голосов, ни шума машин за окном. Только звенящую тишину в голове. Видимо, я был оглушен взрывом и испугался, что барабанные перепонки лопнули. Я почти уверил себя в этом катастрофическом варианте. Уж чего уж тут, если все настолько плохо. Но нет, не лопнули. Сквозь звон в голове стал проступать какой-то посторонний жужжащий звук. Я не сразу понял, что это звонил телефон. Звонил почти беспрерывно, только время от времени замолкал на несколько секунд. Видимо, звонивший снова набирал номер.
***
Я мысленно стал молить неведомо кого… хотя почему неведомо? Его я стал молить. Вернее, молиться, чтобы Он явил чудо и спас меня, вызволил отсюда, избавил от этого страшного и тошнотворного соседства со скелетом. «Сделай, сделай так, чтобы»… – стал вслух шептать я. Вдруг сквозь собственный шепот услышал, что кто-то стучит в дверь, ломится в нее. И различил отчаянный крик: «Костя! Что с вами?! Откройте дверь!» Потом я услышал, что дверь ломают, и через минуту в комнату ворвался Хаскин.
– Живой! Успели все-таки! – услышал я его голос. Он кинулся ко мне, широко расставив руки, словно хотел обнять, но вдруг отпрянул. Я подумал, что это он разглядел скелет. Но его лицо под рыжими кудрями, которое только что сияло, как медный самовар, исказилось в гримасе удивления. – Костя, что с вашими волосами? Смотрите, он же совсем седой!
Кто седой? И к кому он обращается? Ответ на второй вопрос я тут же и получил. Следом за ним в комнату вошли Пронин с Круглянским.
– Поседеешь тут, – генерал брезгливо указал на фантастическую конструкцию – оплывшее от гигантской температуры кресло и восседающий на нем скелет, с рукой, тянущейся ко мне.
Не знаю уж, как Хаскин, когда вбежал, умудрился не заметить скелет? Видимо, все внимание сконцентрировал на мне. Но сейчас заметил. Вскрикнул, позеленел, схватился за горло, ойкнул и скрылся в туалете. Ему, в отличие от меня, с тошнотой справиться не удалось.
Круглянский в это время возился со скотчем, освобождая меня от липких пут.
– Ничего страшного, что седой. Зато теперь все девчонки будут на тебе, Костя, виснуть. Они любят седую юность, – усмехнулся он.
Появился Илья Львович, все еще зеленый. Теперь он издалека разглядывал скелет, опасаясь подойти ближе, но пытался шутить:
– А что, прямо скульптура из музея современного искусства! Я бы назвал ее «Memento mori».
Все невольно улыбнулись, а я чуть ли не ползком добрался до ванной, чтобы умыться. Голова трещала. Возможно, от паров керосина, которыми я надышался, пока не пришли мои спасители. Но я забыл о головной боли, когда взглянул в зеркало, висящее над умывальником. Точно, совсем седой.
– Как же вы вовремя! Еще немного, я бы тут окочурился, – сказал я, вернувшись в комнату и стараясь не смотреть на скелет.
– За это ты рэбе благодари, – сказал генерал. – Когда я доложил начальству, что дело закончено, то хотел дать команду, чтобы с тебя и с твоей квартиры сняли наблюдение, но он мне отсоветовал, – сказал генерал. – Мол, не надо торопиться. Пусть еще какое-то время следят и разговоры прослушивают. Я еще возражал, ссылаясь на нехватку кадров, но возражал для виду. За тридцать лет, что мы знакомы, я привык полагаться на его интуицию. Она и сейчас не подвела. Час назад мне вдруг позвонили и говорят, что у тебя в квартире гость появился и что-то не то у вас происходит, что-то угрожающее. Ну, мы сразу сюда и бросились. А теперь рассказывай, что все это значит?
– Только не здесь, – Хаскин кивнул в сторону скелета и добавил: – Да и вонь тут страшная.
Мы прошли на кухню, где тоже пахло керосином, но хоть не так сильно воняло «пережаренными шашлыками». Там я им все рассказал про Пашу, про мои записки, которые стал писать по его совету, и про эту последнюю (действительно, последнюю) встречу, когда выяснилось, что он второй сын спонсора и, собственно, идея «продления жизни», повлекшая за собой массовые убийства, принадлежала ему. Рассказал и об «елочной игрушке» – о невесть откуда возникшем белом шарике, которому я и обязан своим спасением.
Они слушали молча, а потом долго сидели ошарашенные. Особенно их поразило, почему родственникам убитых подкладывали деньги.
Хаскин сказал:
– Ни за что бы не поверил, если бы не видел все своими глазами. Вообще, вся эта история просто дичь какая-то! И деньги эти, что родственникам присылали. Ведь не идиот же он был?
Тут я им рассказал про луковку.
– Ба, хорошая история, – оживился Круглянский. – Уж сколько мы голову ломали с этой компенсацией, а ларчик просто открывался. Тоже ведь Страх Божий. Но в особо извращенной форме. Теперь я вам расскажу одну притчу. Некий садовник долгие годы выращивал сад. И это был не простой сад, а восьмое чудо света. Понятно, что садовник очень им дорожил. Но однажды он должен был на время уехать по делам. «Как же я сад оставлю без присмотра? Разорят же его в одну минуту», – тревожился он. – Даже если найму сторожа, тот сам же первый сад мой разорит». Думал садовник, что делать, ломал голову, но, наконец, придумал. Нанял он не одного сторожа, а сразу двух. Одного слепого, а другого – со слабыми ногами, так что он ходить не мог. Ибо решил он так в сердце своем: Ни тот, ни другой плоды сада моего воровать не смогут, ведь один ничего не видит, а второй хоть и видит, да подойти к плодам не сможет. Велел он им сад тот сторожить, а сам уехал. Но сторожа быстро смекнули, что если слепой посадит себе на плечи безногого, то они прекрасно смогут срывать плоды. Так они и поступили, обрывали дивные фрукты с деревьев и кустарников и продавали их тихонько. Так что вскоре в саду том ничего не осталось. Вернулся садовник, видит, что труд всей жизни его насмарку пошел, закручинился и говорит сторожам: Что ж вы, такие-этакие, сад мой разорили. А они ему в ответ: « Ты на нас напраслину возводишь. Мы же, слепой да безногий, никак не могли сад твой погубить. Хоть в какой суд обращайся. Отправился бедный садовник с сторожами к судье. Тот быстро все понял, велел слепому посадить безногого на плечи и к дереву подвести. Тут их афера и раскрылась. И были они сурово наказаны за свой хитрый обман.
– И к чему ты нам все это рассказал? – пожал плечами генерал. Я, признаться, тоже не понял морали этой басни.
– А все очень просто, – улыбнулся Круглянский. – Притча это о…
– О душе и теле? – вдруг спросил Хаскин.
– Вот, он все понял, – одобрительно взглянул на Хаскина рэбе. – Точно, о душе и теле человека.
– Причем тут душа и тело? – возмутился генерал. – А если так, то кто из них слепой, а кто безногий?
– А ты подумай на досуге. Благо, теперь, когда дело закончено, у тебя его будет много, – усмехнулся Круглянский. – Да и не суть важно. А важно, что их на последнем суде будут судить не по отдельности, а вместе, как соучастников. И вина их только тяжелее, ибо налицо преступный умысел и сговор. И того Судию не обманешь. И луковкой не откупишься.
Тело надеется, что на последнем Суде сможет отмазаться – дескать, что я могу? Я ведь слепо и выполняю приказы души. С нее и спрашивайте. А душа твердит, что все тело делает своими руками, а у меня, мол, и ручек-то нет. Но судья им говорит: «Нет, голубчики, я вас по отдельности судить не буду, а только вместе. Ибо суд не разделяет человека на тело и душу, а смотрит в совокупности. Так-то вот.
– Потрясающе! – невольно восхитился я.
– Ну, не знаю. Вообще, вся эта история – сплошная аномалия! – сказал генерал.
– Вот именно, аномалия. И зря удивляешься, генерал, – подхватил Круглянский. – Неужели ты не заметил, что мы все, занимаясь этим делом, оказались на каком-то странном изломе бытия, где перестает действовать обычная человеческая логика? В этой точке мы столкнулись с чем-то, выходящем за рамки нашего обыденного понимания. Здесь действуют совершенно иные силы. Или сила…
– Опять ты, рэбе, в мистику ударился, – начал было генерал. – Я за годы службы с такими невероятными совпадениями сталкивался, и с такими сторонами жизни и, как говорят писатели, с такими движениями души и поступками, что самому хоть садись и романы пиши. Одного я никак не пойму – если вправду это была шаровая молния, то как ты-то, Костя, уцелел? Ведь все должно было взорваться. Тем более, керосин этот повсюду. И электричество должно было вырубиться.
Пронин щелкнул по выключателю. Лампа, висевшая под потолком, действительно не зажглась. Света не было.
– Вот, сами видите, – сказал он.
Я сказал:
– Да, я тоже об этом думал. Боюсь, как бы от взрыва материнская плата в компьютере не гикнулась. Он же был включен. Значит, и программа по поиску «напарников». Это, правда, не страшно. Я ее за три дня восстановлю. Пойду-ка проверю.
Я пошел в комнату, подошел к компьютеру. Странно, хотя электричества в доме не было, он работал. Вот уж чудеса, так чудеса! Экран светился, и на нем мигала какая-то надпись.
Я подошел поближе, но разобрать ничего не мог. Надпись была записана не по-нашему, а крючками. На иврите, то есть.
– Идите сюда. Скорее! – в изумлении закричал я.
Они тут же ввалились и уставились на экран.
– Ну, рэбе, это по твоей части. Что тут написано?
Круглянский подошел, склонился над компьютером. Было видно, что он читает и перечитывает это очень короткое сообщение.
– Там… – начал было он, но потрясенно замолчал. Пожалуй, я никогда раньше не видел на лице этого обычно невозмутимого человека такого удивления.
– Ну, что там? Осмысленно, или какая-то абракадабра? – в нетерпении спросил Пронин.
– Ха-ха, – медленно по слогам сказал Круглянский. – А написано там следующее.
Он прочел надпись на иврите.
– Да что ты нам читаешь по-тарабарски. На русский переведи! – взмолился Пронин.
–По-русски? Изволь. Нас уведомляют, что доступ к коду закрыт на ближайшую тысячу лет, – сказал Круглянский, чье лицо стало бледным как полотно, а на лбу явственно проступили бисеринки пота.
– Чего-о-о? Кто уведомляет???– в один голос вскричали мы.
– Того, – сказал Круглянский, – а ну-ка, генерал, дай закурить.
Пронин удивленно протянул ему пачку. Круглянский несколько раз сильно затянулся, закашлялся с непривычки и сигарету загасил. Но за это время он, похоже, взял себя в руки и снова обрел свою обычную невозмутимость:
– Я ждал чего-то подобного. Вам, Костя, незачем писать программу, даже если она и полетела. Доступ к библейским кодам для нас отныне закрыт. Для нас, в смысле, для человечества. Не дозрели, и Он в этом убедился.
– Кто это Он? – замахал руками Пронин. – Брось свои штучки. Это какой-то нелепый розыгрыш. Костя, включайте свою программу, если она сохранилась. Сейчас проверим. А то рэбе возомнил, что Бог с ним напрямую общается, мэйлы шлет.
Я сел к компьютеру, включил программу и спросил:
– А чье имя писать?
– Да хоть мое!
Программа, как обычно, задумалась, а потом выдала какое-то бессмысленное буквосочетание.
– Нет, ты прочти по-еврейски, – потребовал Пронин у Круглянского. – Может, это по-вашему что-то означает.
– Валя, поверь, случайный набор букв, – усмехнулся тот.
– Не может такого быть. Давай, Костя, еще раз.
Я снова включил программу. С тем же результатом.
– Давай еще раз! – побагровев, закричал генерал, вошедший в раж.
– Не трудитесь, Костя, – спокойно сказал Круглянский. – Можете хоть до скончания века набирать, ничего это не даст. Сказано же – код доступа закрыт. Все, финита ля комедия.
– Но как такое возможно? – продолжал недоумевать Пронин.
– Я не знаю, как. Если бы я был на Его месте, да простятся мне эти слова, то поступил бы, например, так. Просто добавил бы одну лишнюю букву в текст Торы. И все. Все наши алгоритмы идут к чертям собачьим.
– Как это – добавил букву? В мире же миллионы библий. Можно же сличить.
– Не кипятись, Валя, – мягко сказал Круглянский. – Если Он избрал этот способ, то можешь быть уверен – в каждом из всех, какие ни есть в мире, экземплярах Книги, одновременно появилась та же лишняя буква. И теперь ее никак не обнаружить. Реальность изменилась. Пусть всего лишь на одну букву. Но этого достаточно. Мы ничего поделать не можем, а вот через тысячу лет новый Рипс или Хаскин обнаружат в этом уже измененном тексте странную закономерность и все начнут сначала.
– Так вот же оно! – вдруг услышали мы торжествующий голос до того молчавшего Хаскина. Он стал в волнении бегать по комнате, поскользнулся на лужице керосина и, чтобы не упасть, ухватился за первое, что попалось под руку. Это был скелет. Тот зашатался и тут же рассыпался. На полу лежала груда костей. Череп откатился в сторону, но продолжал скалиться уже оттуда, из угла.
Мне показалось, что все вздохнули с облегчением, когда скелет превратился в то, во что и должен был, – в прах.
Но на Хаскина обрушение этой дикой конструкции, кажется, не произвело впечатления. Он продолжал метаться по комнате, время от времени бил себя кулаком по лбу и все повторял:
–Вот оно, вот оно!
– О чем вы, Илья Львович? – спросил я.
– Ну как же, Костя, помните, в начале нашего знакомства я говорил, что теперь, когда в библии обнаружились коды, мы точно знаем, что Бог был, но нет никаких оснований утверждать, что он есть и продолжает управлять этим миром. Помните?
– Прекрасно помню. Мы как раз совсем недавно с господином Круглянским об этом говорили.
– Так вот же оно, доказательство! Неопровержимое! Жив, жив курилка! И продолжает действовать. Ох, что это я… – вдруг осекся он и добавил шепотом: – В общем, все мы под Богом ходим.
– Лично я в этом ни секунды не сомневался, – сказал Круглянский.
Хаскин метался, заламывал руки и твердил свое:
– И то, что сейчас случилось, – это безусловно главное событие нашей жизни!
– Может, для вас и главное, – сказал я. – А вот мне грустно. Выходит, всё? Никаких кодов библии больше не существует? Будто и не было?
– Я вас, Костя, понимаю. Да, это печально, – сказал Круглянский. – Но кому-кому, а вам грех жаловаться. Наоборот, гордиться должны. Ведь Он ни с кем иным, как с вами, вступил в личную переписку, вошел, так сказать, в контакт. А этой чести за всю историю человечества удостаивались только праотец Авраам и Моисей. А теперь вот еще и Константин Кравцов.
Все это время Пронин сидел с каменным лицом. А тут вдруг вскочил со стула, лицо его исказилось в какой-то непередаваемой гримасе, глаза выпучились и налились кровью… И он повел себя так, как никто не ожидал. С возгласом «Господи, помилуй мя!» наш генерал опустился на колени прямо в лужу керосина и стал неумело креститься.
– Вот и тебя проняло, – сказал Круглянский. – Понял, наконец, что такое Страх Божий?
