Ирма Гринёва
Наш неоконченный роман. Молчун ты мой любимый
Из всего перечня проблем Олеси Шурочка смогла помочь только с датой госпитализации Наденьки в Самарской клинике, оттянув её на неделю. С остальными был полный тупик. Никто из её знакомых не брался помочь на границе. Все честно признавались, что не смогут этого сделать даже за большие деньги.
Ещё ни разу в жизни Шура не чувствовала себя такой беспомощной и бесполезной. Каток истории, которая происходила на твоих глазах, свидетелем и участником которой ты был, в жернова которой попали страны, люди, грозил безжалостно перемолоть жизнь Шурочки и её семьи, а она ничего не могла с этим поделать! Так же, наверное, чувствовали себя те, кому «посчастливилось» жить в революцию 17-го года, раскулачивание 20-х, репрессии 30-х годов. Сегодня уже четверг. Прошло четыре дня… Что для истории четыре дня? Так, меньше пылинки, атома. А для человека четыре дня могут означать больше, чем вся его предыдущая жизнь до этого. Или провести жирную черту, за которой жизни не будет вовсе…
– Кораблева, останься! – вырвал Шурочку из круговоротов мыслей голос шефа.
Шурочка вздрогнула и оглянулась вокруг. Сотрудники уже почти все покинули кабинет Тимура Георгиевича. Она не слышала ничего, о чём говорилось на совещании, а ведь наверняка там были и её вопросы, поскольку на совещания шеф приглашал только необходимых людей.
– Ну! – подстегнул Шурочку шеф, глядя исподлобья.
Шурочка совершенно не представляла, что от неё ожидает услышать босс. В измученную тревогой за родных голову никакие спасительные идеи не приходили, и она решила признаться честно, что отвлеклась на домашние проблемы.
– Простите, Тимур Георгиевич. Отвлеклась. Больше этого не повторится.
– И?
Что подразумевал шеф под вопросительным «и», Шурочка не поняла, да и не было у неё сил разгадывать ребусы начальника, она застыла между желанием уйти, чтобы расплакаться уже за дверью, и настоятельной потребностью разреветься здесь же.
– Я тебя слушаю, – как-то неожиданно мягко произнёс Тимур Германович, и Шурочку прорвало.
Может быть, он имел в виду услышать что-то про работу, но Шурочка вывалила ему про Наденьку, Олесю, Тараса, про непробиваемых украинских пограничников, про отчаянье, которое она испытывает из-за своей беспомощности. И, всё-таки, разревелась.
Тимур Георгиевич, не обращая внимания на её истерику, выслушал заплетающуюся речь до конца, дождался окончания рыданий и отпустил с напутствием заняться своими прямыми служебными обязанностями. Он ничего не пообещал Шурочке, не успокоил, но, как ни странно, её отпустило внутреннее напряжение. Она взяла себя в руки и даже смогла немного поработать.
За ночь возникли новые идеи, куда можно бы было обратиться за помощью, а ещё, вопреки логике, затеплилась надежда, что шеф поможет. Но ничего не происходило, и к вечеру пятницы в животе Шурочки опять начал завязываться тугой узел безысходности. От нервов её начало подташнивать, поднялась температура.
А ночью Шурочку разбудил звонок телефона. Она спросонья никак не могла отыскать источник звука, а когда выудила, наконец, сотовый из сумочки, услышала на том конце провода приглушённый голос брата:
– Мы уже в России. Боялись звонить тебе раньше, чтобы не сглазить. Спасибо, сестрёнка!
4
В понедельник Шурочка летела на работу, как на крыльях.
За выходные она успела встретить родных и проводить их в Самару. Они смогли вовремя прибыть в Самарскую клинику к сроку, до которого Шурочка умолила подержать за Наденькой место.
А вот поговорить, пообщаться толком не успели. Не потому, что к националисту Тарасу вернулась его ненависть к «москалям» вообще, и к сестре-предательнице в частности. Просто не было времени.
Шурочка сразу после ночного звонка Тараса поднялась и помчалась в Пулково, благо, что самолёты между Питером и Москвой летают каждые 2 часа. Так что она успела встретить родных на Киевском вокзале и проводить сразу на Курский. В вокзальной суете, сдерживая эмоции, чтобы не испугать ребёнка – что это за разговор? Шурочка с тревогой всматривалась в родные лица. Прошло всего три года, как она их не видела, а, глядя на Олесю и брата, казалось, что прошли все десять. Постарели они за предыдущие годы или за последние пять дней, было не понятно. Олеся постоянно глотала слёзы, рассказывая о мытарствах на границе. А Тарас выглядел, как побитая собака. И в переносном и в прямом смысле. У него была разбита губа и отбиты почки (каждые полчаса он бегал в туалет). Брат избегал смотреть Шурке в глаза. И только прощаясь перед поездом, порывисто обнял сестру и прошептал куда-то в волосы: «Прости, что так всё скомкано получилось!» Но Шурочке показалось, что просил он прощение не за события последних дней, а за всю ту ненависть, что выплёскивал в её сторону последние годы.
Ну, ничего! Ещё успеют они и пообщаться, и простить друг друга! Дай Бог, только чтобы лечение Наденьки было успешным.
Весь день Шурочка караулила Тимура Георгиевича, чтобы высказать ему свою безмерную благодарность за родных, поскольку кто, кроме него, мог ещё помочь? Шеф на горячие слова своего сотрудника только поморщился и сказал:
– Мне нужно, чтобы мои подчинённые отдавали все свои силы работе!
И углубился в бумаги на столе, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Шурочка ничуть не обиделась на холодность шефа. Какими бы эгоистичными соображениями не были продиктованы его поступки, но ведь именно он разрулил безвыходную ситуацию!
5
Нет! Совершенно не понятно, зачем шеф потащил за собой в командировку Шурочку. Что касалось её прямых обязанностей – менеджера по связям с общественностью, то ничем больше в Германии помочь она не могла. А что касается перевода, то для знакомства с производством на заводе Эко-Фармы под Абенсбергом были наняты специальные переводчики, хорошо знакомые с техническими терминами. Но Тимур Георгиевич всё равно заставлял Шурочку присутствовать на всех встречах. Она понимала из беглого разговора специалистов едва ли половину, и ей было скучно. Но она старалась, очень старалась! Попробуй у Тимура Георгиевича не стараться! А после того, как он помог с Наденькой, так и особенно. Он ведь ей, фактически, жизнь спас. Да и Тарасу тоже.
Работа занимала у Шурочки полдня, и что делать во второй его половине было не понятно.
Абенсберг – городок крошечный. Все его достопримечательности – центральная площадь с милыми разноцветными домами в баварском стиле, да пивной завод-музей, больше похожий на сказочный замок из Диснейленда, поскольку построен по проекту австрийского архитектора,
великого затейника Хундертвассера1.
В музей Шурочка сбегала в первый же день, дома на площади перещёлкала, в симпатичной пиццерии все пасты перепробовала. В Мюнхен, где достопримечательностей было полным-полно, добираться надо было больше двух часов в одну сторону, да ещё и с пересадкой, так что свободных полдня на него явно не хватало.
А когда у Шурочки образовался целый свободный день, Тимур Георгиевич её в свободное плаванье не отпустил. Буркнул:
– Ты мне завтра нужна!
Эх, Мюнхен! Близок локоток, да не укусишь! Увы! Работа есть работа.
1 – австрийский архитектор и живописец. Реализовал огромное количество нестандартных архитектурных проектов в Австрии, Германии, США, Японии, Израиле, Швейцарии, Новой Зеландии. Также много работал над дизайном государственных флагов, монет, почтовых марок. Несколько раз менял собственное имя, которое из начального – Фридрих превратилось в итоге в Фриденсрайх, что дословно означает – «богатый миром», и, безусловно, отражает суть его личности.
Общественный туалет, Вена
Мусоросжигательный завод, Австрия
6
На следующий день утром, сразу после раннего завтрака, они вдвоём отправились в дорогу. Арендованную машину вёл сам Тимур Георгиевич. Куда и зачем ехали не сказал. А Шурочка и не спрашивала, зная по опыту, что лишние вопросы шефа раздражают.
Ехали долго, больше трёх часов, Шурочка успела даже подремать в машине, так что в каком направлении был их путь, не заметила. Только остановившись около калитки низенького забора, огораживающего участок с аккуратными, расчерченными как по линейке, клумбами цветов, перерезанными прямыми дорожками, и небольшим двухэтажным домом – то ли чья-то дача, то ли частное жилище, разжал губы и соизволил объяснить:
– Тут живёт немецкая семья моего деда.
Шурочка не успела даже толком удивиться, как они вошли в дом, и оказались в окружении множества лиц. Здесь было около десятка людей самых разных возрастов, запомнить сразу – кто есть кто, было нереально. И Шурочка сосредоточилась на двух персонажах – самой пожилой женщине в инвалидном кресле, очень эмоционально отреагировавшей на их появление, вернее, на появление Тимура Георгиевича (конечно, причём тут она, Шурочка? Она ведь только безликий переводчик) и молодого человека примерно её возраста, который не только представил всех членов одной семьи (немецкой семьи деда Тимура Георгиевича), но и в дальнейшем взял на себя почти весь разговор.
Питер, так звали молодого человека, оказался младшим внуком фрау Андерс, той самой дамы преклонного возраста. Он же, как оказалось, помог гроссмутер разыскать в далёкой России Тимура Георгиевича и был единственным, кто знал историю их семьи со слов бабушки. Для остальных её членов известие, что их любимый отец, дедушка и прадедушка был русским, стало шоком, от которого они ещё не отошли, судя по их перевёрнутым лицам.
А у Шурочки и Тимура Георгиевича застыли лица, как только они услышали начало истории семьи Андерс с момента знакомства 27-ти летней немки Агнешки Боден и 20-ти летнего солдата советской армии, бывшего танкиста, Петра Рыбникова2. Их шокировало не только место знакомства – концентрационный лагерь Флоссенбюрг3, где Агнешка работала, но больше всего то, каким бесстрастным и спокойным тоном Питер об этом рассказывал. Как о самой обыкновенной работе кассирши в магазине или продавщицы мороженого!
…Пётр Рыбников поступил в лагерь в июне 1944 года. К этому времени Советская армия уже почти полностью освободила территорию СССР, но немцы ещё верили, что они не победимы. А вот гонения на советских военнопленных в концентрационных лагерях усилилось. Их отправляли в печи крематориев нескончаемым потоком наряду с евреями.
Игра Петра на гармони в местной самодеятельности (было и такое, когда немецкое начальство концлагерей, считающее себя великими эстетами, собирало оркестры из пленных, умеющих играть на музыкальных инструментах. Особенно им нравилось заставлять их играть перед дверями крематориев) уже не гарантировало ему спасение от смерти в печи, и Агнешке приходилось выкупать приглянувшегося ей русского паренька у коменданта лагеря. Такое произошло дважды из-за смены руководства лагеря.
В апреле 45-го лагерь Флоссенбюрг срочно эвакуировался в Дахау из-за того, что с востока фашистские войска теснила Советская армия, а с запада – союзническая армия США. Агнешка работала машинисткой при коменданте лагеря оберштурмбанфюрере СС Мартине Готтфриде Вайсе, и потому ей удалось воспользоваться неразберихой во время поспешной эвакуации и выправить документы Петра Рыбникова на бывшего бродягу из Гамбурга Питера Андерса.
В концлагерь Дахау они не доехали, сбежали по дороге. Бежали и бежали дальше на юг, лавируя по линии фронта. Прячась и от немцев, и от русских. Попадись они в лапы немцев, обоим грозила бы смерть, как уклонистам и предателям. Попав в плен к русским, участь Агнешки, как сотрудницы концлагеря, была бы решена одним выстрелом, а Петра, если бы выяснилось, кто он такой, в лучшем случае ожидала ссылка куда-нибудь под Магадан. Так что беглецы решили бежать на юго-запад, где уже хозяйничала американская армия.
По дороге в городке Мемминген Агнешка и Питер обвенчались в Kreuzherrenkirche (церковь Креста Господня). Так исчезла Агнешка Боден и появилась чета мирных немецких обывателей Агнешка и Питер Андерс. Их документы не вызвали подозрения у американских оккупационных властей.
И стали они жить-поживать и добра наживать, как говорится в русской народной присказке. Нажили двух детей – Вальтера и Белинду, шестеро внуков, одним из которых и был Питер, названный в честь деда, и двух правнуков (пока). Правнуков Питер-старший уже не увидел. Умер тихо, как и жил – замкнуто, молчаливо. Не любил шумных компаний, с соседями почти не общался, его голос даже в семье звучал редко.
И, тем не менее, и дети, и внуки своего отца и дедушку обожали, о его смерти искренне скорбели. Питер с энтузиазмом откликнулся на просьбу бабушки помочь ей найти родных любимого мужа, абсолютно не подозревая, что искать их придётся в России. Он в одиночку пережил шок от известия, что на самом деле деда зовут Пётр Рыбников и что в России, возможно, ещё жива его первая жена, есть их общий сын и, вероятно, внуки и правнуки тоже. И три года, пока разыскивал Тимура Георгиевича, в одиночку нёс бремя этого знания потому, что его попросила молчать бабушка, не уверенная в успехе поисков и, в случае неудачи, желающая сохранить тайну до своего самого последнего часа.
Когда Агнешка Андерс перешагнула свой 95-летний юбилей, она, вдруг, задумалась о том как много, из того о чём она мечтала в юности, не осуществилось. Сначала помешала война, потом страх разоблачения, затем дети, внуки, правнуки… Она долго колебалась, но, всё-таки, решилась на поездку в Париж, ведь для её возраста выражение «Увидеть Париж и умереть» отнюдь не является красивым оборотом речи.
Дети уговаривали мать сначала не ехать, потом, когда поняли, что её не переубедишь, остановиться в дорогом отеле. Но она их не послушала ни в первом, ни во втором случае. В первом сыграло упрямство её натуры, во втором – знаменитая немецкая бережливость.
Маленький 2-х звёздочный отельчик (зато в центре города и рядом со станцией метро) располагался на улице с символическим названием Москва. Ещё когда она увидела его в интернете – сразу решила, что остановится только здесь, какой бы клоповник её не ожидал. Ведь ещё одним её страстным и тайным желанием было побывать на родине своего горячо любимого мужа. Она понимала, что это её желание не осуществимо в принципе, а потому решила прикоснуться к России хотя бы таким способом.
Из соотечественников в отеле она была одна. Зато там полно было русских. А среди множества телевизионных каналов фрау Агнешка нечаянно наткнулась на один русский. Она щёлкала пультом и вдруг услышала знакомую и уже изрядно подзабытую речь (Питер иногда, когда никого не было рядом, пел ей грустные и протяжные русские песни, аккомпанируя себе на гармони, которая спасала его от смерти в концлагере), а с экрана телевизора на неё надвигалась бескрайняя река людей с фотографиями в руках – мужчин и женщин, но больше мужчин, в военной форме и гражданской одежде, с орденами и медалями на груди. Она поняла кто эти люди, вспомнив, что сегодня – 9 мая. Во всей Европе праздничные мероприятия, посвящённые окончанию Второй мировой войны, уже отгремели накануне, а в России ещё только начались.
У Агнешки защемило сердце. Но плохо ей стало, так что пришлось вызывать врача, когда камера выхватила из толпы и показала крупным планом фотографию её Питера и рядом – очень похожего на него мужчину средних лет. Именно в этот момент она поняла, почему её горячие молитвы Богу с просьбой забрать её на небеса, чтобы воссоединиться с мужем, остаются без ответа. Она должна узнать о судьбе его русской семьи! Может быть, даже, соединить её со своей! Ведь не может быть всё это случайным совпадением – отель на улице Москва, 9 мая, Бессмертный полк (название акции позже нашёл и перевёл ей внук Питер) и лицо мужа, выхваченное камерой из тысячи и тысячи фотографий!
Питер-младший не стал вдаваться в подробности трёхлетних поисков первой семьи деда – его сводный кузен, Тимур Георгиевич, явно тяготился разговором, и Питер постарался свернуть его побыстрее. Отказался русский внук их деда и пообедать с семьёй, сославшись на ограниченность времени во время командировки. Не дрогнуло его сердце и когда к нему напрямую обратилась бабушка Агнешка, ласково накрыв его сжатые в кулаки руки своими исхудавшими ладонями с пергаментной кожей:
– Du siehst so aus wie mein Geliebter Peter! So schön, gründlich, still! Nimm dich in Acht! Sei glücklich!
Шурочка перевела: «Ты так похож на Питера! Такой же красивый, основательный, молчаливый! Береги себя! Будь счастлив!», убрав из текста «моего» и «любимого». Она вообще старалась переводить осторожно, убирая лишние эпитеты и эмоции – видела, как напряжён Тимур Георгиевич, и очень боялась, что он взорвётся и нагрубит.
Когда русские ушли, взорвался Вальтер, сын фрау Агнешки. Он был искренне возмущён неуважением, которое проявил русский внук их деда по отношению к матери. Агнешка прервала гневную тираду сына.
– Они имеют на это право! – сказала пожилая женщина и закрыла глаза с закипевшими слезами.
А под закрытыми веками на неё шли и шли люди с фотографиями своих родных и близких в руках, которых у них отняла война. Сотни, тысячи людей. И это ещё было благо, что её не преследовали картины того, на что она насмотрелась в концентрационном лагере Флоссенбюрг.
2 – есть несколько версий происхождения слова «рыба», ни одна из которых не является приоритетной. По одной – от слова «рябой», что сделало «рыбу» чисто славянским словом. Есть мнение, что «рыба» – это древненемецкое слово, которое произошло от «rupa», в переводе – «налим». В царской России фамилия Рыба была очень престижной. Согласно таблицам времен Ивана Грозного, она была зачислена в реестр почетных. То есть ее, как и титул, земли или богатства, могли даровать за величайшие заслуги перед государем. Отсюда и пошли фамилии Рыбаков, Рыбин, Рыбников и многие другие.
3 – концентрационный лагерь СС в Баварии возле города Флоссенбюрг на границе с Чехией. Был создан в мае 1938 года. Располагался на небольшом горном плато на высоте 800 метров над уровнем моря. За время существования лагеря через него прошли около 96 000 заключённых, из них более 30000 скончались. В начале лагерь использовался для содержания в качестве заключённых так называемых асоциальных элементов (бродяги, пьяницы, безработные, уголовники, гомосексуалисты, цыгане, члены секты Свидетели Иеговы). Их использовали в качестве рабочей силы для работы на гранитных каменоломнях, принадлежавших СС. Во время Второй мировой войны большинство заключённых поступало в лагерь с оккупированных восточных территорий (из Википедии)
7
Тимур Георгиевич не смог вести машину. Он отогнал её от дома и оставил на первой же подвернувшейся парковке. Шурочка понимала, что шефу надо успокоиться, и молча шла за ним. Начал накрапывать дождик, и они зарулили в ресторан, тем более что и время было обеденное.
Шурочка решила, что Тимуру Георгиевичу, в его вздрюченном состоянии, неплохо было бы залить в себя горячий супчик, коль, уж, он за рулём и спиртного нельзя. Только не учла она, что жиденькая баланда, которую европейцы считают за первое блюдо, раздражит его ещё больше. Тимур Георгиевич резко отодвинул от себя тарелку, расплескав половину слабенького бульона по столу, и высказался громко:
– Дрянь!
К их столу тут же подскочил испуганный официант, вытер стол и унёс не понравившееся клиенту блюдо, а Тимура Георгиевича прорвало:
– Я так им гордился! А он фашистам на гармошке наяривал! Документы на медаль «За отвагу» как святыню берег! А он по кустам прятался! Под бабской юбкой хоронился! Как крыса дрожал всю жизнь! С фашистской б… трахался! А ведь бабушка его всю жизнь любила! Как поженились они в семнадцать лет, так больше ни на кого и не взглянула! А ведь красавицей была даже в старости! Всё Петечку своего ждала! Сына его растила!..
(Петя и Настя любили друг друга ещё с седьмого класса школы. Еле дождались окончания школы. Осенью, после уборочных работ планировали сыграть свадьбу. Но в июне началась война. Петра призвали на срочные курсы механиков-водителей танков, поскольку профессия тракториста была ей сродни. Влюблённых расписали в сельсовете в экстренном порядке. Всего-то и успели они полюбиться перед расставанием две ночки. О том, что он станет отцом, Пётр узнал уже на курсах и очень обрадовался. Как бы дальше не сложилась его судьба, не иссякнет род Рыбниковых, продолжится в сыне. То, что будет именно сын, был уверен, даже имя ему выбрал – Георгий. Победитель!)
– Ведь какие письма, сволочь, писал: «Не сомневайся – раздавим фашистскую гадину!» «Победа будет за нами!» «А сына Георгием назови». А я-то, дурак! – воскликнул Тимур Георгиевич и грохнул кулаком по столу.
Шура испугалась – не хватало ещё, чтобы кто-нибудь полицию вызвал для усмирения буйного клиента, и заозиралась. Но, похоже, никто не понимал, о чём говорил шеф, а на неё смотрели сочувственно. Шура поняла, что люди воспринимают разбушевавшегося Тимура Георгиевича и её за семейную пару, а то, что происходит за их столом, как бытовую ссору, и успокоилась.
– С первых шествий ходил с портретом деда! Всё надеялся, что кого-нибудь встречу! Узнаю о его судьбе! Обрадовался, блин, когда письмо на немецком получил с его фотографией! Нафантазировал – побег из плена, антифашистское подполье! Лучше б остался «без вести пропавшим»!
(Сын Петра и Насти родился в феврале 1942 года. Как и наказал муж, имя ему дали Георгий. В июне Пётр с гордостью сообщил семье о награждении его медалью «За отвагу». А уже осенью этого же года письма от Петра приходить перестали. А вскоре в его дом пришло горе в виде скромного по размеру печатного бланка, где было написано, что водитель-механик Рыбников Пётр Семёнович без вести пропал в боях за город Н.)
Тимур Георгиевич иссяк. Сидел опустошённый, раздавленный. Жевал стейк, заказанный ему Шурочкой, не чувствуя его вкуса. Шурочке так хотелось прижать его седеющую голову к груди, погладить, успокоить, как ребёнка. Она понимала и его боль, и несправедливость его обвинений.
Кем был его дед, когда ушёл на фронт? Семнадцатилетним мальчишкой! И ведь храбро сражался, если медали «За отвагу» удостоился. И в плен попал явно раненым или контуженным. Тех, кто сам сдавался, фашисты привечали, а не в концлагеря отправляли. А то, что смог выжить в том аду, приспособиться, играя на гармошке – разве можно за это осуждать? Семнадцать – двадцать – тридцать – пятьдесят… В любом возрасте хочется жить. Отчаянно хочется жить! И то, что испугался на всю жизнь, боялся и своих, и чужих… Домой не вернулся… А что его дома ожидало-то? Ведь положа руку на сердце – клеймо изменника Родины, хорошо ещё ссылка в ГУЛАГ, а не что-то похуже…
Не могла Шурочка осуждать и Агнешку. Ведь в голову даже взрослого человека можно вбить что угодно, если долбить туда одно и тоже (пример родной Украины это ярко показал). Сколько было Агнешке, когда Гитлер пришёл к власти в Германии? Это для нас война началась в 41-м, а оболванивание немцев в 1933-м! Агнешке было всего 16! Она жила, взрослела в этой оголтелой пропаганде превосходства арийской расы над всем миром. Да, Шурочку тоже резануло то, что Агнешка работала в концлагере. Но ведь не надзирательницей, а машинисткой. Работать-то ей где-то надо было, чтобы жить?! Ведь фашисты и своих сажали в концлагеря за тунеядство. И где можно найти «чистую» работу, если вся страна работала на фронт?
И ещё одно соображение удерживало Шурочку от осуждения Петра и Агнешки. Вот его-то она и решилась высказать, когда Тимур Георгиевич немного успокоился:
– Я вот иногда думаю, как бы я поступила в той или иной ситуации? Во время революции или войны? Смогла бы я перетерпеть боль во время пыток? Пошла бы добровольцем на фронт или пряталась бы за обстоятельствами? И не знаю ответа…
Тимур Георгиевич ничего на эту речь Шурочки не сказал. Они вышли из ресторана (супа, кстати, в чеке не было) и пошли по узкой, извилистой улочке. Улочка круто спускалась вниз и вскоре вывела их на набережную. Шурочка увидела бескрайнее море и, не удержавшись, спросила:
– А это, случайно, не Боденское озеро4?
Тимур Георгиевич кивнул и ответил:
– Меерсбург5.
Шурочка, которая даже не надеялась побывать так далеко от Абенсберга, мечтательно прошептала:
– Отсюда всего полчаса на пароме есть шикарный ландшафтный парк на острове Майнау.
Тимур Георгиевич промолчал. Постоял, посмотрел вдаль, туда, где серая вода сливалась с серым пасмурным небом, и двинулся дальше. А Шурочка пошла за ним. И каково же было её изумление, когда шеф завёл её в кассы и купил билеты на паром до острова Майнау! Об этом она даже не мечтала, когда отправлялась в командировку в Германию!
Погода была, конечно, не особо подходящая для прогулок по саду – с неба то и дело срывался дождик. Но они купили прозрачные дождевики в магазинчике на пристани уже на острове. И, как два марсианина, отправились по дорожке, идущей вдоль кромки воды. Впрочем, они тут не одни были пришельцами из космоса. Несмотря на погоду, в парке хватало туристов.
Шурочка очень боялась, что разглядывание цветов Тимуру Георгиевичу быстро наскучит, и она
невольно ускоряла шаг, чтобы успеть рассмотреть как можно больше чудес этого райского острова,
прекрасного даже в хмарь. Но, кажется, на шефа пестрая яркость цветов и мерный плеск воды озера о каменный берег острова, оказывали благотворное действие. Он неспешно шёл по дорожке и не проявлял признаков нетерпения или раздражения. И Шурочка успокоилась. С удовольствием рассматривала творения ландшафтного дизайна и без устали фотографировала на телефон.
А посмотреть здесь было на что! Каждый клочок небольшого острова был с любовью обустроен. Клумбы радовали разноцветьем трав, цветов и деревьев. За поворотом дорожки вдруг открывался уютный уголок с лавочкой и фонтанчиком. Жаль только, что посидеть здесь из-за дождика не было возможности. Плавали по травяному лугу сделанные из цветов уточки, а рядом с ними прилёг отдохнуть весёлый гном. Тут даже карта Боденского озера была сделана из цветов!
Были здесь и детские площадки, и загончики с животными. Как ребёнок, Шурочка обрадовалась павлину, гордо восседающему на широком газоне с аккуратно подстриженной травой. Павлин был визитной карточкой Майнау и каждый год менял свои цвета. В интернете Шурочка видела его и ярко-красным, и фиолетовым, и белым, и, даже, зелёным. Им с Тимуром Георгиевичем достался красно-жёлтый.
Красными, розовыми, желтыми, белыми, сиреневыми тонами благоухал розарий. Розарий был разбит перед барочным дворцом Немецкого ордена. Внутрь Шурочка и Тимур Георгиевич не попали. Дворец стоял на самой высокой точке острова, откуда открывался чудесный вид на озеро и пристань, где как раз швартовался паром. И они поспешили вниз – день клонился к вечеру, бог знает, когда будет следующий.
В уютном тепле парома Шурочка и Тимур Георгиевич, вдруг почувствовали, что промёрзли. Пришлось согреваться глинтвейном6. Ах, как Шурочке было хорошо! Потому и заметила, что идут они не туда, не в Меерсбург, она не сразу. Пришлось опять звать официанта.
Улыбчивый белобрысый парень, увидев, что гости расстроились, начал убеждать их выйти на следующей остановке в городке Маммерн, взять машину и сгонять к Рейнскому водопаду, до которого всего-то 30 км пути. И подсказал время отправления и номер парома из Маммерна до Меерсбурга, чтобы они уже больше ничего не перепутали. А напоследок выдал по-русски: «Прывэт!», «Спасыбо!» и «Пока!». И всю оставшуюся дорогу специально делал крюк, чтобы пройти мимо их столика и заговорщицки подмигнуть. Что там скрывать – было очень приятно ощущать такое дружелюбное к себе расположение.
Рейнский водопад оказался не бог весть какой высоты (как утверждала табличка – 23 м) и ширины (150 м), но удивительно красивый. Вода несколькими уступами падала вниз, разделяясь на множество рукавов, чтобы обогнуть выступающие скалы с гордо торчащими вверх деревьями, каким-то чудом укоренившиеся на их вершинах.
У водопада было несколько смотровых площадок, и самая интересная – на скале в центре водопада, куда можно было попасть только на туристической лодке. Шурочка тщательно выяснила, сколько времени займёт такое путешествие, и они решили рискнуть.
С лодки водопад уже не казался таким маленьким и безобидным. Вода грохотала так, что самого себя было не слышно7. Ветер с ожесточением отгонял настырные лодки, которые лезли под самые струи водопада, и
швырялся пригоршнями воды.
Один такой особо сильный порыв грозил окатить Шурочку с головы до ног. Но Тимур Георгиевич вовремя сориентировался и закрыл собой, приняв удар стихии спиной. Они очутились в водяном коконе. А Шурочка оказалась в кольце рук шефа глаза в глаза. И её голубые утонули в его карих. А потом карие глаза приблизились, и вся Шурочка утонула в поцелуе Тимура Георгиевича …
4 – огромное озеро (536кв.км при длине 63км и глубинах до 251м) на границе Германии, Швейцарии и Австрии.
5 – город на Боденском озере в самом узком его месте. Расстояние до противоположного берега, где расположен город Констанц, составляет всего 5км. Крупный центр паромной переправы через озеро.
6 – горячий алкогольный напиток на основе красного вина, нагретого до 70–80 градусов с сахаром или мёдом и пряностями
7 – Вот как описывал это зрелище Н.Карамзин: «Друзья мои, представьте себе большую реку, которая, преодолевая в течении своем все препоны, полагаемые ей огромными камнями, мчится с ужасною яростью и наконец, достигнув до высочайшей гранитной преграды и не находя себе пути под сею твердою стеною, с неописанным шумом и ревом свергается вниз и в падении своем превращается в белую, кипящую пену. Я молчал, смотрел и слушал разные звуки ниспадающих волн: ревущий концерт, оглушающий душу!…»
8
Ой, господи, что же она натворила! Ой, что же теперь будет?! Волна паники накрыла Шурочку с головой. Ей хотелось зарыться в подушку и выть от ужаса. А ещё… А ещё хотелось вопить от счастья! От счастья, которое не умещалось в душе, рвалось наружу.
Как всегда в минуты глубокого эмоционального потрясения, Шурочку подташнивало, а тело горело, как при высокой температуре. И было от чего! Она любила Тимура Георгиевича. Давно. И уже давно сама себе в этом призналась – к чему перед собой лукавить? Любила, не смотря на его скверный, угрюмый характер, на его упёртость. На разницу в возрасте. На его холодность. Ни разу – ни взглядом, ни словом, он не поощрил Шурочкину любовь. До вчерашнего дня. До поцелуя. Но и после него выбор оставил за ней…
На пароме из Маммерна они отплыли в восемь вечера. В Меерсбург согласно расписанию должны были прибыть в районе девяти. По всем подсчётам вернуться в Абенсберг они могли не раньше часа ночи. Видимо, это же время прикинул и Тимур Георгиевич, поскольку велел Шурочке обеспечить им ночлег в Меерсбурге.
