Ирма Гринёва
Наш неоконченный роман. Молчун ты мой любимый
После Ромкиного ухода Антонина помчалась в Одинцово к Иришке и Димке. К кому ещё можно обратиться в трудную минуту? Родители далеко. Вот и остаётся – верная подруга и почти семейный юрист.
«Почти» – потому что Иришка пока замуж за Димку выйти не согласилась. Он у неё был на испытательном сроке. Неудивительно, если учесть какое количество вранья он со своим друганом Ромкой наворотил вокруг Тони. Димка, правда, с определением «враньё» был категорически не согласен. Даже в очевидном стоял на упоре. Нет, ну скажите, какая разница в формулировках работать на человека или у человека? Димка применял свою юридическую казуистику, доказывая, что он не врал, когда заявлял Тоне, что не работает у Романа, поскольку работал на него. С точки зрения Иришки – стопроцентная отмазка! В остальном будущие молодожёны пришли к консенсусу. Иришка отбушевала своё ещё четыре месяца назад, когда Тоня скоропалительно исчезла из Москвы, и связь с ней, для её же безопасности, пришлось держать через Димку, тогда Дмитрия Андреевича. Поневоле пришлось общаться. Так постепенно и сблизились. Тогда же Димка отчитался Иришке за всё, как на духу, и не за пятнадцать последних лет своей жизни, как Ромка Ивану Корнеевичу, а за все свои тридцать пять, ну, или чуть меньше, с тех пор, как себя помнил.
Димка окончательно расстроил Тоню. И тем, что подтвердил отсутствие у неё оснований для препятствия общению Ромки и Полинки. Такое постановление может вынести только суд. И тем, что категорически отказался представлять её, Тонины, интересы перед Ромкой. Даже надутые губы Иришки не помогли.
19
Ромка приезжал к Полинке каждую субботу, вне зависимости от погоды. Если на улице светило солнышко, они шли гулять на открытое пространство. Ромка даже не подозревал сколько, оказывается, в Москве парков. И в каждом из них была куча развлечений для детей. И всякие там контактные зоопарки, и аттракционы, и прогулки на лодках и катамаранах, и велодорожки, и веревочные лазилки. Если же было холодно или шёл дождь, они шли в кино, в Планетарий, осваивали профессии в Городе мастеров, проходили квесты в развлекательных центрах, принимали участие в мастер-классах. Ромка вместе с дочкой навёрстывал своё детство, то, которое у него могло быть, если бы он рос в семье, а не в детдоме.
А как он обрадовался, когда в воспитании Полинки пробел обнаружился! Она всё умела, а плавать, оказывается, не умела! С тех пор при каждом удобном случае, они бежали в аквапарк, где Ромка терпеливо учил Полинку не только плавать, но и нырять, дышать через трубку в маске, бесстрашно прыгать в воду с его плеч, всплывать со дна звёздочкой и поплавком. И радовался её успехам, как будто джек-пот в лотерее получил.
Тоня ужасно ревновала дочку к Ромке. Ну, конечно, папа же у нас Мистер-праздник! Девять лет плевать на нас хотел, а тут появился, как чёрт из табакерки, обрядился Дедом Морозом и подарил себя, как подарок, перевязанный красной ленточкой! Полинка каждый день недели торопила в ожидании субботы. Раньше всем делилась только с мамой, а теперь… Нет, она, конечно, делилась, но теперь каждый раз после ритуального вопроса: «Я молодец?», обязательно добавляла, что надо об этом рассказать папе.
Каждую пятницу, когда Ромка звонил, чтобы договориться, во сколько он подъедет за Полинкой, у Тони, с одной стороны, сжималось сердце от ужаса – вдруг, он сегодня не позвонит, и как ей тогда утешать дочку? А с другой стороны, после очередного звонка, начинала сердиться – когда же он наиграется, наконец, и отстанет от нас? А сама ждала субботы с не меньшей радостью, чем Полинка. И сердилась уже на себя за эту радость. И чему тут радоваться-то? Они там развлекаются, а она дома, как сыч, сидит. Нет, она бы, конечно, не пошла, если бы они её с собой позвали, но они и не звали. Эта тоненькая ниточка разрыва с дочерью больно ранило Тонино сердце.
Иногда Ромка оставался у них ужинать, и тогда Тоне казалось, что у них настоящая, полноценная семья. Тем больнее было, когда он уходил. С дочкой они долго обнимались в коридоре, а Тоне он говорил просто «Пока!», даже нейтрально в щёчку не чмокал на прощанье. Не то чтобы повторить предложение о замужестве. Быстро же прошла любовь, завяли помидоры! Тоня стала плохо спать, долго ворочалась – всё мешали мысли о Ромке. Что было бы, если бы она тогда согласилась… Если бы да кабы… Но потом неизменно решала, что, всё-таки, такая семья, на один раз в неделю, всё же, лучше, чем ничего. Вон как дочка расцвела! По земле не ходит, а буквально летает!
Ромка прекрасно видел все душевные метания жены. У неё же всё на лбу было написано аршинными буквами. Как же ему хотелось прижать её к себе плотно-плотно, поцеловать, хотя бы при прощании. Но тогда бы она заметила, как он её хочет, и весь процесс перевоспитания строптивых пошёл насмарку. Нет, уж! Надо потерпеть. Чтобы, уж, наверняка! Так что с этим погодим. А вот время для воплощения в жизнь следующего совета от Ивана Корнеевича как раз подоспело!
20
Ромка позвонил Тоне на работу и попросил о встрече, но так, чтобы без Полинки. Напустил туману. Договорились встретиться во время обеда. В пафосные рестораны, которые он любил, не потащил, а подъехал поближе к Тониной работе.
Тоня разволновалась, как девчонка перед первым свиданием, и, сколько голову ни ломала, никак не могла догадаться – о чём пойдёт речь. Ромка вообще последнее время был какой-то странный. Часто задумывался о чём-то, уходя в себя, улыбался, но как-то отстранённо, чему-то своему внутреннему, потаённому. Не так уж часто они и виделись – как обычно, раз в неделю, но Тоня заметила. Весна так на него действовала, что ли?
Они сделали заказ, и Ромка, явно смущаясь, что было совершенно ему не свойственно, начал разговор:
– Тоня, мне надо с тобой посоветоваться… Не знаю, как лучше поступить… Я встретил девушку… Очень хорошую. Не думай, не такую стерву, как Инга. Один раз обжёгся, хватит! В общем, мы собираемся пожениться. И у нас будет ребёнок. Это такое счастье! Только, вот, я не знаю, как об этом сказать Полинке. Сейчас её с Катюшей познакомить? Или уже после свадьбы? И про братика или сестричку как сказать, чтобы не обиделась, чтобы не думала, что я из-за этого буду любить её меньше. У нас с ней только всё наладилось… Что ты об этом думаешь? Что посоветуешь?
Тоня сидела оглушённая, чувствовала себя как рыба, выброшенная на берег. Вздохнуть хочется, а каждый глоток воздуха раздирает лёгкие в клочья. Так вот почему он перестал проводить с Полинкой всю субботу. Вот почему прекратились их совместные ужины. У него появилась новая любовь…
Тоня еле выдавила из себя, что ответить так сразу трудно, и она над этим подумает. А Ромка, обрадованный тем, что сбросил с себя проблему на другого, оживился, начал расхваливать свою избранницу и делиться с Тоней планами на будущее, в которых присутствовала и его будущая семья, и Полинка, а вот Тони в них уже не было…
Еле Тоня дотерпела до конца обеда.
Вторая половина рабочего дня к работе не имела никакого отношения. Какая уж тут работа, если до встречи с Полинкой остаётся всего три часа, а тебе надо собрать осколки своей души в единое целое, да так, чтобы никому не было заметно ни шовчика, особенно дочери!
И ведь поплакаться некому! Иришка ещё тогда, летом, сразу после возвращения в Москву, когда Тоня пересказала ей последний разговор с Романом, где он говорил об их женитьбе, как о деле само собой разумеющемся, а она ему отказала, предрекла такой конец: «Ты что – дура? Ты что думаешь, он тебя век ждать будет? Он молодой, здоровый, богатый мужик! Не ты, так он другую найдёт! Монахом, уж точно жить не будет! Ладно бы не любила, а то ведь уже десять лет прошло, а ты всё по нему сохнешь! Ни одного мужика к себе не подпускаешь! Ну, смотри, упустишь – будешь крокодильими слезами обливаться! Ко мне тогда в жилетку плакаться не приходи!»
Ромка чрезвычайно был доволен Тониной реакцией на свою придумку. Заливался соловьём, описывая Тоню в «Катюше» Главное было не брякнуть одно имя вместо другого. Но, Тоня, кажется, этого и не заметила бы. Во всяком случае, то, что он говорил о ней, не поняла. Побледнела, замкнулась, постаралась свернуть обед побыстрее.
Всё шло чётенько по плану. Спасибо Корнеичу! Работали его советы! Ещё как работали! Итак, с дочкой контакт наладил, Антонину заставил почувствовать, что будет, если она его, Ромку, потеряет. Что там следующее? Ага, на жалость надавить! Как там Корнеич говорил? «Бабы, они ж жалостливые. Дай им только повод над собой поквохтать, так они в лепёшку расшибутся. Бывало, посмотришь, каких уродов на своих плечах тащат – и алкашей, и тунеядцев, и калечных, что мама не горюй!» Только вот вариант, как надавить на жалость, никак не придумывался. Идеально было бы заболеть и остаться у Тони с Полинкой, чтобы они за ним ухаживали. Не подстраивать же собственную аварию, чтобы попасть в больницу?!?
21
Ромка сделал «круг почёта» вокруг дома, но ни одного места для стоянки машины, кроме как в глубокой луже у Тониного подъезда, не нашёл. Не помогли даже скрещённые «на счастье» пальцы Полинки.
Мимо проехал, не снижая скорости, автомобиль и обдал Ромкину машину фонтаном брызг. «Вот урод! – ругнулся про себя Ромка, – Даже не притормозил! А если бы я уже дверь открыл?!? Обтекал бы сейчас по полной!… Стоп! Да это же идея!» Ромка отстегнул Полинку и велел ей перелезть через сиденье, чтобы выйти сразу на тротуар. А сам дождался следующей машины и вышел в аккурат под холодный душ.
– Мамочка! А папу всего обрызгали! – закричала с порога Полинка.
Роман и правда представлял из себя жалкое зрелище: весь его фирменный костюм был мокрым и грязным, лицо в темных размазанных потёках (видимо, пытался вытереться носовым платком), в лакированных туфлях чавкала вода (лужа оказалась глубокой, что Роману было только на руку). Пришлось Тоне выдавать ему сухую одежду, а его пытаться отстирать и высушить.
Туфлям, конечно, после такой ванны хана, пиджаку, скорее всего, тоже, но это ничуть не портило Ромкиного настроения. Как и постоянное прысканье Полинки и едва сдерживаемая улыбка Тони над его внешним видом в коротких трениках Тони и её же растянутой футболке. После горячего душа (настоящего, а не из лужи) и сытного ужина он блаженствовал на кухне, вытянув длинные ноги. Одежда и, особенно, туфли вряд ли высохнут в ближайшие два часа, так что Тоне ничего не останется делать, как оставить его ночевать у себя. Можно ещё и поныть, что боится простудиться, чем вынудить Тоню принять превентивные меры для его здоровья.
Тоня уложила всех спать – Полинку в свою кровать, Ромку на раскладушку на кухне, а сама опять не могла заснуть. К бессоннице, которая мучила её с возвращения в их с Полинкой размеренную жизнь Ромки, последнее время добавились почти ежедневные слёзы. По вечерам, тихонечко, чтобы Полинка не услышала. С того времени, как Ромка объявил ей о своей скорой женитьбе. На другой. А случилось это почти два месяца назад. И он с тех пор больше не поднимал этот разговор, про ответный совет не спрашивал. Чем мучил Тоню ещё больше.
Она лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, и слёзы двумя горячими ручейками скатывались по щекам и образовывали два солёных озерца на подушке. Ромка такой был трогательный в этой нелепой одежде… Такой родной… И вот же он, рядом, только руку протяни… А уже не её… Другая заняла место в его сердце… Профукала она своё счастье… И Тоня разрыдалась, уткнувшись в подушку. Чтобы никто не слышал.
Но Ромка расслышал. Ему тоже не спалось. Вот он добился своего: и Тоню измучил, и на ночь напросился, а что делать дальше – не знал. Но тут услышал Тонины сдавленные рыдания и бросился к ней в комнату. Без всякой задней мысли бросился. Просто потому, что ей явно была нужна помощь.
– Что случилось? Тебя кто-то обидел? Тебе кто-то угрожает?
Тоня ничего не ответила, только ещё глубже зарылась лицом в подушку. Ромка присел на край дивана и начал гладить её, как маленькую, по голове.
– Малыш, ну, успокойся, пожалуйста! Скажи толком – что случилось? Чем я могу помочь?
Тоня только мотала головой и рыдала всё громче. Ромка растерялся. Он всегда терялся от женских слёз, а тут уже, похоже, настоящая истерика. Он оторвал Тонину голову от подушки и прижал к своей груди, крепко обняв.
– Ну, успокаивайся, успокаивайся, а то Полинку разбудишь! Только скажи, что произошло? Ты же знаешь, я всё для вас сделаю!
Тоня всхлипывала, закрыв лицо ладонями и уткнувшись в плечо Романа. Он баюкал её, как ребёнка, одной рукой, а другой успокаивающе гладил по спине. Её чудесные пышные волосы щекотали его нос. А пахли! Пахли так соблазнительно, что он и сам не заметил, как начал покрывать их лёгкими поцелуями. Потом его губы переместились на Тонины руки, закрывающие лицо. А потом почувствовали её горячие губы. Она сама к нему потянулась. Сама. Всем телом. И вот они уже вместе упали на диван и крепко прижались друг к другу. Одежда мешала. Они скинули одежду и неистово целовали и гладили друг друга. Их губы, их руки вспоминали каждую ложбинку, каждый изгиб, каждую родинку…
Роман мягко вошёл в ту последнюю сокровищницу на её теле, которая делает соединение мужчины и женщины поистине цельным, замыкает их тела в нерушимый круг, сеет семена жизни, обещает бессмертие, собственное возрождение в детях, внуках, правнуках…
Но Тоня не позволила чуду совершиться. Она забилась в его руках, начала сопротивляться, отталкивать Ромку. Отчаянно шептала, даже в порыве страсти помня о спящей дочери, и пытаясь не разбудить её:
– Нельзя! Нам нельзя! У тебя другая! Нельзя! У тебя ребёнок будет! Отпусти! Нельзя!
Ромка не сразу сообразил, о чём она толкует. Враньё, оно ведь не запоминается, не сидит в голове постоянно. А, когда, наконец, вспомнил, – расхохотался и попытался справиться с бушующей женой. Пришлось применять силу. Навалился на неё всем телом, брыкающиеся ноги зажал коленями, руки удерживал на кисти, а сам губами пытался поймать Тонины губы. Она мотала головой и даже попыталась его укусить. Тогда он изловчился и перехватил её руки одной своей рукой, а второй зажал ей рот и нос.
– Я тебя сейчас отпущу, а ты меня спокойно выслушаешь. Договорились?
Тоня моргнула глазами в знак согласия. Ромка снял руку с её лица, и Тоня тяжело задышала, судорожно восполняя нехватку воздуха.
– Слезь с меня, – сказала строго, отдышавшись.
– Мне и так хорошо! Сначала скажу, а потом видно будет!
– Говори уже скорее и вали отсюда!
– Ого, как ты заговорила! – искренне изумился Ромка, – Я от тебя таких слов в жизни не слышал!
– Много ли было той жизни? – с горечью ответила Тоня, – Без тебя в два раза больше, чем с тобой.
– Вот я и хочу это исправить, – ласково произнёс Ромка, пытаясь опять поцеловать жену.
– Женившись на другой? – прошипела Тоня, уклоняясь от Ромкиных губ, – Или гарем решил завести?
– А что? – развеселился Ромка, – Пойдёшь ко мне старшей женой?
– Спешу и падаю!
– Мы, кажется, ревнуем, а? – съехидничал Роман. – А единственной пойдёшь? – спросил он и замер.
– Как ты… Как тебе…
Тоня от возмущения не могла ни одну фразу договорить до конца:
– Она же беременна от тебя! Гад! Предатель!
И она опять начала биться под ним, пытаясь сбросить с себя. Ромка понял, что зашёл слишком далеко, заигрался:
– Да нет у меня никого! Придумал я всё! Да, тише, ты! Посмотри мне в глаза! Тоня, слышишь! Нет у меня никого! – сказал Ромка, отдельно чеканя каждое слово, когда поймал Тонин взгляд, – Стратегия и тактика укрощения строптивых жён!
– Ах, ты! – не нашлась с определением Тоня.
И откуда силы нашлись – скинула с себя Романа, да ещё и пощёчину умудрилась ему залепить.
– Иди отсюда и больше никогда, слышишь? Ни-ког-да у нас не появляйся!
Тоня уже не контролировала себя. Ей бы порадоваться, что всё так счастливо разрешилось. Что всё, о чём она мечтала последнее время, готово превратиться в реальность. Но в душе царил такой раздрай, так всё наслоилось, что её несло куда-то, куда-то не туда. Слова выговаривались сами собой. И совсем не те, что были в душе.
Но Ромка не собирался сдаваться. Тонины слова его только забавляли. Он демонстративно разлёгся на диване, забрав единственную подушку себе, и сказал:
– И не подумаю!
– Подумаешь-подумаешь! – азартно воскликнула Тоня и попыталась спихнуть его с дивана.
Ромка схватил жену за руки и повалил на себя. Они продолжили возиться и пихаться, больше шуточно, чем на самом деле, пока от двери не раздался детский голос:
– Мам, пап, а можно мне к вам?
Эпилог
Расписались Роман с Тоней и Дима с Иришкой в один день. Это была идея девушек, мужчины не возражали. На свадьбе со стороны Димки и Иришки присутствовали Колька, Тарас и Валера, со стороны Ромки и Тони – её родители и Иван Корнеевич.
Ромке, кстати, всё-таки удалось подгрести Ивана Корнеевича под себя. Он просто выкупил автосервис у его «курлы-мурлы» хозяина. Так что стал Иван Корнеевич начальником и по форме, и по сути. А вот Димка стать подчинённым Романа так и не уговорился. Да оно и к лучшему: найти профессионального сотрудника намного проще, чем хорошего друга.
Судьба Олега и Инги осталась неизвестна.
Лешка наведался в свой охотничий домик в тайге через год летом. Очень уж ему было любопытно, зачем он Ромке понадобился. Да и беспокоило что-то. В домике были явно видны следы проживания. Исчезли все запасы еды, а также и ружьё с патронами. Лёшка успокоился: понадобится Ромке ещё здесь пожить – он сам восполнит запасы. Только вот почему в гости к нему, Лёшке, не заскочил, было не понятно. Откуда Лёшка мог догадаться об узнике? Тем более что тот не смог избежать соблазна сбежать. И следы его затерялись в дебрях тайги.
А следы Инги растаяли в лучах солнца и ласкового моря Гоа. Ромка исправно переводил деньги на её карточку, пока однажды платёж не вернулся, поскольку карточка оказалась заблокированной.
Вот такая история, которая совсем не тянет на роман, поскольку быстро закончилась.
апрель 2019
Молчун ты мой любимый
1
– Нет!
Ну, Шурочка другого ответа от Тимура Георгиевича и не ждала. Это первое время она дёргалась, пыталась тут же, с наскока, доказать свою правоту, искренне возмущаясь упёртостью шефа – она же для дела старается?! В конце концов, это её прямая обязанность, как менеджера по связям с общественностью, заниматься не только имиджем компании, но и имиджем её руководителя. А любой имидж разве не с внешнего вида начинается? Но если ко всем предложениям своего менеджера, касающимся компании, Тимур Георгиевич прислушивался с уважением, то на любые попытки Шурочки повлиять на его внешность и одежду упирался руками и ногами. На работе не вылезал из джинсов и рубашек невнятного защитного цвета, а летом так и вообще – футболок! Ладно! Сотрудники все к этому привыкли. Но ведь к нему, как владельцу крупной фармацевтической компании, косяком приходили солидные люди на переговоры. И кого они видели? Стареющего любителя вестернов (шефу было 47, когда Шурочка пришла в его компанию наниматься на работу. И было это 2 года назад). Впечатление ещё больше усиливалось, когда кто-нибудь из посторонних узнавал, на чём владелец РинГлара ездит на работу – на Harley-Davidson, пусть и дорогом, на уровне автомобиля премиум-класса, но всё же – мотоцикле!
Ну, от привычки приезжать на мотоцикле даже на светские мероприятия, Шурочка шефа отучила довольно быстро. Правда, ей это чуть не стоило потери работы, но обошлось. Мероприятие было за городом. Шурочка не стала настаивать на машине, но и о просёлочной дороге не предупредила. А грунтовая дорога, разъезженная гружёными самосвалами (асфальтовая дорога как раз и строилась, но до места проведения светского раута ещё не дошла), да ещё весенней капризной порой – м-м-м! Прекрасное место для проведения гонок по бездорожью! Вот Тимур Георгиевич и выглядел, когда доехал, как участник этих самых гонок, то есть обляпанный грязью с ног до головы.
А когда снял шлем и нашёл взглядом безмятежное лицо Шурочки, стал похож на разъярённого пикадором быка во время корриды – глаза налиты кровью, из ноздрей пар, а сказать ничего не может, только что копытом не бьёт о землю, ввиду отсутствия этих самых копыт.
Шурочка отвела шефа в туалетную комнату с душем, где ему уже был приготовлен комплект одежды с обувью. Нормальный такой светский комплект – костюм, рубашка, галстук и лакированные туфли. Всё это новое, с иголочки и идеальное по размеру. Шеф бесился, но делать было нечего – не рассекать же голым или в мокрой одежде?
Всю вечеринку Шурочка старалась на глаза шефу не попадаться – авось, к её концу остынет. Но издалека наблюдала. Ей даже показалось, что Тимур Георгиевич вполне доволен. Во всяком случае, он выглядел довольно раскрепощено, свободно общался с мужской частью гостей, а, уж, у женской половины так и вовсе пользовался особой популярностью. Он и в серо-коричневых своих футболках выглядел сексуально, а в костюме с галстуком так был просто не отразим.
Выходку Шурочки Тимур Георгиевич не простил. И, когда мероприятие закончилось далеко за полночь, пришлось ей сначала отвезти шефа домой на своей машине и только потом тащиться к себе на противоположный конец Москвы. И доставкой его байка самой заниматься, причём к его дому на следующее же утро и в чистом виде. Всё это встало Шурочке в кругленькую сумму за свой счёт, поскольку бумажный счёт, предоставленный шефу, тот демонстративно при ней разорвал. Ну, хоть не уволил, и то хорошо!
С тех пор транспорт шеф со своим менеджером по связям с общественностью всегда согласовывал. Шурочка старалась не вредничать, власть свою над шефом не выпячивать, когда представительская машина была не обязательна, против байка не возражать. С одеждой оказалось сложнее. Пришлось разрабатывать целую стратегию и тактику. Особенно когда приходилось общаться с иностранными партнёрами (Шурочка по совместительству была ещё и переводчицей, поскольку основными европейскими языками – английским, французским и немецким, владела в совершенстве и в фармацевтических терминах уже поднаторела). Вот тут Шурочке приходилось превращаться в шпиона-разведчика, выискивая информацию о предполагаемом партнёре по бизнесу, его пристрастиях, хобби, вкусах в еде и одежде. И доказывать Тимуру Георгиевичу необходимость придерживаться определённого имиджа с помощью фото, видео и статей из журналов и газет. Вот как сегодня во время подготовки к встрече с владельцем Эко-Фарма под Абенсбергом герра Герхарда Баума.
Услышав вполне ожидаемое «Нет!» шефа, Шурочка открыла свой портативный ноутбук (пришлось обзавестись, поскольку однажды Шурочка попыталась показать что-то шефу на его компьютере, но так решительно была остановлена, как будто покусилась на государственную тайну) и вывалила на Тимура Георгиевича всю нарытую на Герхарда Баума информацию. И шефу пришлось капитулировать.
2
Да, в определённом смысле Тимур Георгиевич был прав, сопротивляясь одеваться как все бизнесмены. Все эти пиджаки и галстуки делали мужчин похожими друг на друга, лишали индивидуальности. Тем более что и укладку Шура убедила шефа сделать под Герхарда Баума. Немцу явно нравилось видеть перед собой своё более моложавое отражение. Он быстро перешёл с сухого делового тона на вполне дружелюбный. Правда, может это произошло потому, что Эко-Фарма была больше заинтересована в сотрудничестве с РинГлара, чем наоборот. Но это уже выходило за рамки компетенции менеджера по связям с общественностью, поэтому Шурочке приятнее было думать, что именно её усилия способствовали успеху переговоров.
А вот кому ещё пришёлся по вкусу внешний вид шефа, так это спутнице герра Герхарда – фрау Катарине, так её представил немец, не назвав ни фамилии, ни статуса, ни её должности. Жена? Любовница? Переводчица? Для сотрудницы держала себя слишком раскрепощено, для жены или любовницы – слишком не осторожно. Немка усиленно строила глазки Тимуру Георгиевичу и к концу ужина уже откровенно-плотоядно пялилась на него. Ни на что серьёзно-радикальное, типа женитьбы, не намекала, но и против жаркой короткой интрижки ничего не имела.
На стандартное представление о сухопарых и несексуальных немках Катарина никак не походила. Карие глаза-вишенки с поволокой, полные губы и чистая кожа выдавали в ней славянку, скорее всего, соотечественницу Шуры – украинку (Шурочка отметила про себя разобраться с этим вопросом и на будущее обязательно проверять вторые половинки возможных партнёров по бизнесу заранее, хотя это уже входило в компетенцию службы безопасности, а не её).
Тимур Георгиевич никак на заигрывания Катарины не реагировал, похоже не замечал, весь сосредоточившись на переговорах, в перевод с немецкого на русский вслушивался только из уст Шуры. А вот Шурочка решила не оставлять поведение немки без внимания. Был в её арсенале такой приёмчик: внимательно и заинтересовано смотреть в глаза выступающего, и тот, через какое-то время, уже начинал говорить для неё одной, сколько бы ни было в аудитории слушателей. Герр Герхард наживку проглотил быстро, Катарина не сразу, но вскоре это заметила, и занервничала. «То-то!», – торжествовала про себя Шурочка, но внешне свой триумф постаралась ничем не выдать.
За всеми этими скрытыми манёврами (ещё бы – и переводить, и отражать атаку немки, и следить за собой, чтобы не переиграть), Шурочка не заметила, с какого момента переговоры начали раздражать шефа. Но когда они проводили немцев, тот уже кипел, как тульский самовар.
– Кто она? – накинулся он на Шуру грозно.
– Э-э-э, – растерялась Шурочка. И пришлось признаваться – Не знаю…
Шеф резанул по Шуре гневным взглядом и отвернулся, что означало высшую меру недовольства. У Шурочки на языке крутилось возражение, что выяснять подноготную потенциальных партнёров и его окружения не входит в её служебные обязанности, но она его благоразумно проглотила. Себе дороже! Когда шеф так зол, лучше ему не перечить.
Шурочка откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза и постаралась отвлечься. Но мысли всё равно крутились о работе. Она думала о том, что уже который раз недооценила шефа, его внимательность до въедливости и умение владеть собой. И что завтра надо будет опять перерывать интернет в поисках сведений о Катарине, а, заодно, и всего ближайшего окружения герра Герхарда Баума. И ещё о том, что Тимур Георгиевич, пожалуй, единственный человек, по крайней мере, на сегодняшний день, в глаза которого она не может смотреть внимательно и заинтересовано. Даже цвета его глаз не знает!
3
Шура сидела на совещании у шефа и честно пыталась сосредоточиться на работе. Но мысли всё равно крутились о Наденьке. Своей племяннице, дочери старшего брата – Тараса, и его жены – Олеси.
… Шура не видела свою семью уже долгих три года. С тех пор, как Майдан расколол взаимоотношения двух стран – России и Украины, на до и после, пройдя глубокой бороздой по душам двух братских народов, по сердцам родных и близких. С тех пор Шурочка в родном Киеве ни разу не была. Благодаря короткому студенческому браку она стала петербурженкой, и ездить на родину каждый год, чтобы получать отметку таможни, как это приходилось делать украинцам, работающим в России, ей было не надо. А съездить просто в гости не получалось. Что там съездить! Ей даже звонить домой, чтобы пообщаться с родителями не дозволялось! Они звонили сами, украдкой, когда Тараса рядом не было. Тарас заделался ярым националистом. Не скрывал, что если бы не беременность жены, а потом маленький ребёнок, отправился бы на фронт. Воевать с «москалями», как всех россиян называли националисты, не зависимо от города проживания. Шурочку считал предательницей, и общаться с ней строго запретил. Вычеркнул из семьи. Олеся мужа слушалась, хотя раньше они с Шурочкой были лучшими подругами, а родители изредка, но запрет нарушали. Ведь родительское сердце болит за всех своих детей.
Когда Олеся позвонила сама после трёх лет молчания, Шура несказанно обрадовалась. Значит, всё-таки, мозги встали на место! Но причина оказалась куда более прозаичной и, даже, трагичной. Наденька росла больным ребёнком (Шурочка об этом знала со слов родителей) и, наконец-то, врачи в Киеве смогли поставить диагноз – лейкемия. Украинские врачи давали неутешительный прогноз на лечение, фактически в открытую сказав родителям, что надежды на выздоровление нет. Лечение заграницей стоило неподъёмных денег, и семья вспомнила о Шуре. Её работа в фармацевтической области натолкнула на мысль, что она сможет помочь.
Шурочка не стала спрашивать ни Олесю, ни своих родителей – а как к её помощи отнесётся Тарас? Подняла все свои связи, наработанные за два года в РинГларе, и вышла на специалистов Национального медицинского исследовательского центра детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Рогачева в Москве. И начался интенсивный обмен информацией через Шурочку, поскольку клиника в Киеве не могла напрямую пересылать данные в Москву. Вердикт российских врачей был более оптимистичным – излечение возможно с помощью пересадки костного мозга и нескольких курсов химиотерапии. По результатам пункций костного мозга Наденьке в качестве донора подошёл Тарас, что было несказанной удачей – искать донора на Украине или в России не было времени, оно было упущено за время установки диагноза. А ещё дорого, тем более, если бы его пришлось искать заграницей. Операцию и лечение в России, оказывается, могли предоставить не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в Самаре, где оно было на порядок дешевле, чем в столицах, а по качеству ничуть не уступало.
Шурочка и в Самаре нашла рычаги, чтобы надавить и приблизить дату начала лечения. И вот всё было готово. Дата госпитализации Наденьки подошла. Они втроём с Олесей и Тарасом выехали из Киева и… застряли на украинско-российской границе. Украинские пограничники ссадили семью с поезда и начались изматывающие душу допросы о цели визита в страну-агрессора. Возможно, если бы Олеся с Наденькой были вдвоём, они бы и проскочили. Но они были с Тарасом – мужчиной вполне призывного возраста, и здесь уже никакие бумаги, свидетельствующие о болезни ребёнка, на пограничников не действовали.
Олеся позвонила Шуре в понедельник. Уже была на грани истерики. Мало того что на её руках была больная дочка, лекарства для неё они взяли в дорогу с небольшим запасом, из-за задержки в пути могли лишиться места в клинике, так ещё их разлучили и с Тарасом. О его судьбе Олеся ничего не знала, связи с ним не было, и воображение любящей жены рисовало всякие ужасы. Пограничники ничего Олесе о муже не рассказывали, её возвращению домой с дочкой не препятствовали. Но она не могла вернуться домой! Это означало бы обречь Наденьку на смерть.
