полная версия

Ирма Гринёва
…И мы станем единым целым. Благодаря и вопреки. Так вот она какая – любовь!

Очнулась Дори от холода. Они, видимо, уже долго ехали, и осенний холод пробрал её тело до костей, несмотря на плотное покрывало. Заухала какая-то птица, почти сразу Дори полетела вниз и больно ударилась о землю. Дальше она расслышала топот удаляющихся лошадиных копыт, обрадовалась, что, наконец-то, солдаты отстали от неё, но ещё какое-то время лежала не шевелясь. Пусть думают, что она умерла. Когда они отъедут подальше, она выберется из кокона и обязательно вернётся к людям. Не в Форти-Майл, конечно, а куда-нибудь подальше от Гэлла. Уж, работу шлюхи она всегда и везде найдёт – она ведь прекрасно видела, какое желание у мужчин вызывает её внешность. Да, кто бы мог подумать, что самая страшненькая девочка в приходской школе будет считаться первой красавицей в Новом Свете? Но сейчас думать об этом было не к месту и не время.

Только Дори решила выбираться из покрывала, как послышался топот лошадей. Она замерла. Её подняли с земли, опять перекинули через круп лошади и куда-то повезли. Только это уже не были друзья Гэлла. Гортанные низкие голоса, незнакомый язык. Индейцы! Гэлл всё-таки осуществил свою угрозу…

Дори так испугалась, что все мысли, все планы вылетели у неё из головы, и, вместо того, чтобы не даться в руки краснокожих живой, убить себя, она выстрелила прямо перед собой, не целясь. В какого-то высокого индейца. Кто-то тёмный заслонил ей его облик, ударив по руке. И тут же вскрикнула девушка. Больше Дори ничего не видела. Ей больно скрутили руки и поволокли по земле. Она недоумённо смотрела в мерцающие звёзды ночного неба и удивлялась: почему я ещё жива? Её куда-то швырнули, и звёзды погасли. Наступило отупение. А потом она заснула, потому что кто-то очень добрый принёс ей тёплое одеяло.

И, как она понимает, он же принёс ей поесть. И сочувственно выслушал её горестный рассказ. Может быть, он будет так добр, что не позволит снять с неё скальп? И Дори расплакалась. Безутешно. Навзрыд.

Нэпэйшни обнял девушку, прижал к себе, поплотнее укутал в одеяло и так сидел, пока она не успокоилась и заснула. Что ещё он мог для неё сделать? Её судьбу должен решить Совет племени и решающее слово там будет за шаманом, который пока занят раненым Хоуохкэном. Совет может состояться и завтра, вернее, уже сегодня, и через несколько дней. В любом случае, вряд ли её отпустят целой и невредимой, Нэпэйшни это понимал, а потому усиленно искал способ спасти любимую Анпэйту.

⁵ – готический собор, основанный в VII веке, в Кентербери (Англия)

⁶ – индейцы считали любую болезнь вещью неестественной, рассматривая ее как следствие вмешательства злых духов, ранения, полученные в бою, также относились к этой категории, поскольку были результатом действия злых сил. Шаман же был специалистом по духам и демонам, как и вообще по всем вопросам, связанным со сверхъестественными силами, и поэтому приглашать к больному следовало именно его.

⁷ – Пожалуйста!.. Не уходите!.. Мне так страшно!.. Я вижу – вы хороший, добрый человек!.. Я не хотела никого убивать… Это… Это получилось нечаянно… Он жив? Скажите, он жив или..?

⁸ – в переводе – «бадья»

⁹ – в переводе – «хранительница»

¹⁰ – в переводе – «бессмертный»

5

Куидель и Хоуохкэн вышли из транса одновременно. Раненый опять начал метаться, и шаман приступил к своим обязанностям. Из своей священной связки доставал всё новые и новые магические предметы, как будто она была бездонной: клок шерсти бизона, змеиную кожу, голову дятла, высушенную орлиную лапу с когтями. Влил в рот Хоуохкэна какое-то снадобье, воткнул в кисти рук и ноги шаманские спицы, а его лицо закрыл маской из перьев. Взял в руки бутыль из тыквы и под гулкие хлопки по её бокам опять начал кружиться вокруг хогана с Хоуохкэном, выкрикивая заклинания. Сколько часов продолжался его бешеный танец, никто бы сказать не смог. У обычного человека уже давно бы закружилась голова, но Куидель не был обычным, он был шаманом.

Закончилось кружение вокруг хогана с Хоуохкэном только тогда, когда звук хлопков по тыкве изменился. Внутри бутыли явственно появился какой-то твердый предмет, который каждый раз ударял по стенке тыквы вслед за хлопком руки шамана: хлоп-тук, хлоп-тук. И Куидель, страшно завывая, начал нарезать круги вокруг хогана, в котором находилась бледнолицая девушка.

Уже стемнело, когда звук тыквы опять изменился. Теперь всем окружающим слышалось: хлоп-тук-так, хлоп-тук-так. Куидель закружился, всё более увеличивая темп, связывая своим ритуальным танцем хоганы Хоуохкэна и бледнолицей девушки с костром. Наблюдающим уже который час за его священнодействиями индейцам, начало казаться, что с каждым кругом хоганы всё больше приближаются друг к другу и к костру, стягиваясь в единый узел.

Наконец, шаман сделал несколько последних кругов вокруг костра, поднял тыкву над головой и с нечеловеческой силой грохнул её о землю. Бутыль разлетелась на мелкие кусочки, а к ногам Куиделя упали две связанные друг с другом маленькие деревянные куклы – мальчик и девочка. Шаман уселся на землю, скрестив ноги, долго бормотал себе под нос новые заклинания, а потом кинул фигурки в костёр. Пламя костра резко взвилось вверх, искры с громким треском посыпались во все стороны. Куидель поднял обе руки вверх, а потом плавно опустил себе на колени. И костёр послушался шамана – пламя опало, и горение вскоре прекратилось. Начавший накрапывать мелкий дождик с редкими снежинками, прибил к углям дым. В середине костра индейцы увидели фигурку мальчика, почти не тронутую пламенем, и, практически, полностью сгоревшую фигурку девочки.

Участь бледнолицей пленницы была решена. Для этого не понадобился ни Совет племени, ни слова шамана. И без них всё было всем ясно: духи примут жертву в лице бледнолицей девушки с огненными волосами, и Хоуохкэн останется жив.

Шаман продолжал безмолвно сидеть в застывшей позе – Куидель впал в глубокий транс. Тело его окостенело. Индейцы подняли своего шамана и, как деревянного истукана, отнесли в хоган к раненому. Вождь ОхитекаКотахира распорядился всем расходиться и уже с утра заняться сбором дров для жертвенного костра.

Непейшни понял, что ему надо действовать немедленно. Как только стойбище погрузилось в глубокий сон, он вошёл в хоган к Анпэйту. Любимая не подавала признаков жизни. Никак не отреагировала на миску с горячей похлёбкой, которую он вложил в её застывшие руки. Не откликнулась на ласковые слова, с которыми он к ней обратился. И пришлось Непейшни кормить её с ложечки, а потом одевать в принесённую им мужскую одежду. Хорошо хоть Анпэйту не задеревенела, а исправно глотала и сгибала руки и ноги под мягким нажимом рук Непейшни…

Для Дори сегодняшний день был самым страшным в её жизни. Дикие завывания вокруг её жилища скрутили ужасом её внутренности в тугой узел. Даже когда звуки удалились, даже когда они смолкли, ей не стало легче. Даже далёкие выстрелы ружей солдат, послышавшихся вскоре, не внушили ей надежду на спасение. Она поняла, что её судьба решилась, но каково было это решение, она не знала. Её душа сжалась в крохотный комочек, в точку, а страх окутал, словно толстое одеяло, сквозь вату которого звуки внешнего мира едва проникали. Запах горячей пищи, хотя она и ела последний раз сутки назад, чьи-то ласковые руки, надевающие на неё одежду, не вернули её к реальности. И только когда в её спутанную гриву погрузился гребень, и стало больно от выдёргиваемых волосков, защитная плёнка её сознания лопнула от ужаса, как мыльный пузырь. Дори поняла, что её готовят к снятию скальпа, и слёзы двумя ручейками покатились по её щекам и закапали на одежду. Что ещё она могла предпринять? На что ещё надеяться? Только на милость Бога. И Дори начала молиться…

Непейшни с трудом справлялся с расчёсыванием спутанных волос любимой. У Натта, гребень которой он захватил с собой в последний момент, тоже были длинные густые волосы, но они не шли ни в какое сравнение с пышными кудрями Анпэйту, да ещё и сбившимися в комок за последние двое суток. Их невозможно было убрать под мужскую шапку, поэтому пришлось тщательно расчесать, а потом заплести в косу, вспомнив, как он это делал, пока Натта была маленькой.

Наконец, любимая была готова. Непейшни взял её за руку и вывел из хогана в ночь.

6

Исчезновение жертвы обнаружилось только утром, когда и костёр, и Куидель были готовы для проведения ритуала. Это исчезновение связали с отсутствием Непейшни только днём, когда один из дозорных, сменившихся после смены, доложил вождю, что двое мужчин проследовали мимо него в восточном направлении беспрепятственно, подав правильный условный сигнал. До этой информации исчезновение жертвы приписывали духам, поскольку раненый, вдруг, почувствовал себя гораздо лучше, перестал метаться, его прежде мертвенно-бледное лицо приобрело естественный коричневый оттенок. Шаман не спешил никого ни в чём переубеждать. Уселся перед своим хоганом и молча курил трубку.

Догонять беглецов было бессмысленно – слишком много прошло времени, а их следы были надёжно скрыты под покровом первого снега, шедшего всю ночь. Тем не менее, ОхитекаКотахира разослал гонцов по всем направлениям в дружественные племена, граничащие с племенем осейджикау. Гонцы вернулись через несколько дней, но ни в одном из племён беглецы не появлялись, ничего и никого подозрительного никто не видел. Нэпэйшни и бледнолицая пленница как в воду канули…

Нэпэйшни и Дори передвигались только по ночам, пока не минули земли, на которых располагались племена из Союза двенадцати. От дозора родного племени в первую ночь бегства Нэпэйшни не скрывался, всё равно утром вскроется правда. А вот все последующие ночи был настороже. Он, как сын вождя и главы Военного Совета Союза двенадцати дружественных племён, был прекрасно осведомлён о системе дозорных, их расположении и условленных сигналах. И также прекрасно знал, как их обойти стороной. А едва светало, останавливался в лесу, делал из веток шалаш, нагребал на ветки снег, разводил небольшой костерок, на котором грел воду, и они с Анпэйту разжёвывали вяленую оленину. А потом, обнявшись, забывались коротким сном.

Дори уже потеряла счёт дням. Каждую ночь ей казалось, что она больше не выдержит, не сможет сделать больше ни шагу. Да и зачем? Так уютно и спокойно было в кольце рук этого странного индейца, спасшего ей жизнь, так тепло и надёжно, что ей хотелось остаться в их очередном импровизированном сугробе и заснуть вечным сном. Но каждый раз её будили, терпеливо в чём-то убеждали, ласково заглядывая через глаза в самое сердце, и она покорно шла дальше.

Нэпэйшни видел, как таяли силы любимой. Даже ему, закалённому охотнику и воину, было тяжело, что уж говорить о нежной девушке из другого мира. Но он знал, что, если они ещё немного потерпят, всего две ночи пути, границы союза закончатся, и тогда они смогут передвигаться более открыто, днём. Кроме того, вскоре должно стать теплее, поскольку Нэпэйшни выбрал путь на юг. Об этом он каждый вечер и рассказывал любимой, уговаривая встать и продолжить путь. Она его явно не понимала, но подчинялась его мягкой силе.

Дори, действительно, не понимала ни слова из того, что говорил этот красивый мужчина, индеец с зелёными глазами, и постепенно в ней зрела мысль о том, что надо бы обучиться языку друг друга. И начала воплощать эту идею в жизнь, когда они, наконец, вошли в обычный график – спали по ночам, шли днём.

Странно, физически Дори было тяжело как никогда в жизни, но и никогда в жизни она ещё не была так счастлива! Она чувствовала такую уверенность в завтрашнем дне, такое спокойствие и надёжность, как будто она – жена богача и живёт во дворце, а не сбивает ноги, идя уже который день за странным индейцем. А куда – похоже, не знает не только она, но и он тоже. Но ей было всё равно. В первый раз в жизни Дори поняла, что такое – быть за мужем. Непейшни (она уже знала, как зовут его и согласилась зваться смешным именем Анпэйту, хотя так и не поняла, что оно означает, как он не пытался ей это растолковать) так заботился о ней: добывал еду, разводил костер, готовил пищу, находил место для ночлега, согревал своим телом, оберегал в пути…

Было только одно «но», отделяющее их от полноценных супругов – они ещё ни разу не занимались сексом. Дори прекрасно видела, как реагирует его тело на её прикосновения, да, что там – прикосновения, даже на взгляд. Уж ей ли, познавшей к своим пятнадцати годам не один десяток мужчин, не разбираться в этом! Но единственное, что позволял себе Нэпэйшни, это вести её за собой, держа крепко за руку.

Чем дальше они продвигались, тем больше восхищала Нэпэйшни эта маленькая хрупкая женщина. Она не ныла, не капризничала в еде, доверяла ему полностью и бесповоротно. К очарованию её красотой добавились преклонение перед её силой духа и чистотой души. Но, о духи! Как же трудно было сдерживать своё желание прикоснуться к ней! Почувствовать гладкость светлой, будто прозрачной, кожи под своими ладонями. Вобрать в себя её дыхание, завладев полными, такими зовущими, губами. Но Нэпэйшни понимал её зависимое от него положение и не хотел пользоваться ситуацией. А хотел, просто жаждал, чтобы она пришла к нему первая. В порыве любви, а не благодарности за спасение. И потому позволял себе только держать её за руку во время переходов, да дотрагиваться до её огненных волос, когда расчёсывал на ночь её кудри.

Дори решила, что обязательно прорвёт эту последнюю преграду между ними при первом же удобном случае. Они передвигались неведомыми для её разумениями маршрутами, и иногда выходили на индейские поселения. Принимали там странную парочку по-разному. Где-то, даже не выслушав, прогоняли прочь. Где-то позволяли согреться у костра и даже кормили. И вот, однажды, разрешили переночевать в пустующем вигваме.

Дори уютно угнездилась на мягком лежаке, укрылась тёплым одеялом, разделась под ним донага и стала ждать Нэпэйшни, который остался у костра о чём-то договариваться с индейцами. Полный желудок вкусной еды, уютная постель, крыша над головой вместо звёздного неба – всё это разморило Дори, и она задремала.

Проснулась от неожиданности: Нэпэйшни, привыкший спать одетым, просунув руку под одеяло и обнаружив там нежную женскую кожу вместо грубой одежды, отскочил, как ошпаренный. Дори подскочила, и перед взором мужчины предстала девушка во всей полноте её красы: белоснежная мерцающая кожа, полные груди с аккуратными кружками сосков, черный провал пещерки между ногами… А ещё любимая протягивала к нему руки и маняще звала его по имени…

Первая их ночь любви была, действительно, целой ночью, а не отдельными любовными актами с перерывом на сон. Нэпэйшни был неутомим, но, при этом, нежен, терпелив, внимателен. Очень удивился и испугался, когда Дори расплакалась от накала чувств, и ей пришлось долго ему объяснять, что плачут не только от горя, но и от радости тоже.

С этой ночи счастье Дори стало безграничным. Всего месяц прошёл с того дня, как Нэпэйшни

вырвал её из лап смерти, а ей казалось, что прошло не меньше года. Так круто поменялась её жизнь. Так сильно изменилась она внутренне…

Хоуохкэн быстро поправлялся, и уже к исходу месяца вернулся к занятиям, ради которых прибыл в племя осейджикау. Это чудесное выздоровление ещё больше укрепило веру индейцев в могущество их шамана и милость духов к их племени, забравших бледнолицую жертву столь таинственным образом.

Натта признавала, что в выздоровлении любимого были и благоволение духов, и мастерство шамана, и самоотверженность матери, но твёрдо была убеждена, что решающую роль сыграла её искренняя, безграничная любовь. В эгоизме счастливого человека она не часто вспоминала об исчезнувшем брате и не замечала ни беспокойства матери, ни погасшего лица отца.

Предательство сына подкосило ОхитекаКотахира. Он был одним из немногих, кто верил в могущество Куиделя и милость духов, но понимал, что девушка исчезла с помощью Нэпэйшни, а не благодаря их волшебному вмешательству.

У Найра сердце разрывалось и от боли за мужа, и от страха за сына. Сердце матери не могло признать сына предателем и быстро нашло оправдание его странному поступку – в сердце Нэпэйшни, наконец-то, поселилась любовь. Настоящая. И он сделал то, что помогло её спасти. Найра было бы легче, если бы она смогла растолковать это Охитека. И ему было бы легче, но он замкнулся в своей уязвлённой гордости, запретив даже любимой жене говорить о сыне. И Найра приходилось только молиться в одиночестве, прося у духов защиты для её сына и его возлюбленной. И верить, что им хорошо там, куда привёл их выбранный ими путь.

7

Нэпэйшни и Анпэйту осели в племени хункпапа¹¹, если можно назвать оседлой жизнь с кочевниками. Племя, в основном, занималось охотой: летом – на бизонов, в остальное время – на зверьё степей и лесов, а потому не меньше трёх-четырёх раз за год меняло место своего стойбища.

Индейцы доброжелательно отнеслись к появлению чужих людей, а, когда Нэпэйшни попросил вождя Кичи¹² разрешить у них остаться на время, им не только дали такое разрешение, но и помогли поставить типи¹³, выделив в долг ценные шкуры бизонов для её утепления. Хункпапа уже не раз вступало в контакт с бледнолицыми, не только военный, но и торговый, и расплатой за это были неизвестные болезни, выкосившие почти половину их численности, а потому, сильный, молодой воин со своей женщиной в детородном возрасте, были им на руку.

Первая же охота, на которой Нэпэйшни подстрелил белку метким выстрелом в глаз, не испортив её шкурку, убедили индейцев в правильности их решения. Но истинное уважение вызвали его навыки организации охоты. Нэпэйшни, конечно, не рассказывал никому, что он сын вождя могучего северного племени осейджикау, но, невольно, по привычке, принимал на себя руководство охотой. И, удивительное дело, индейцы подчинялись чужаку, интуитивно чувствуя его внутреннюю силу, его, впитанное с молоком матери, право на власть.

А вот к Анпэйту женщины хункпапа отнеслись настороженно, хотя она и говорила на их языке, и старалась изо всех сил хорошо выполнять любую работу, которую ей поручали. И дело было не только в её странной, не похожей на них внешности – рыжих волосах, цвета огня, голубых, как прозрачные ручейки ранней весной, глазах, светлой коже со странными тёмными пятнышками, будто зерна, рассыпанные на вспаханную землю, по лицу. Впрочем, последнее было наименее удивительным, поскольку индейцы посчитали пятна следствием какой-то болезни. Они чувствовали на уровне инстинктов чужеродность Анпэйту, её внутреннюю, глубинную инаковость.

Нэпэйшни тоже понимал, чем дальше, тем больше, что его мир не то место, где должна находиться любимая. Казалось бы, всё сложилось удачно. Они обогнали зиму, преследовавшую их по пятам. Они оторвались от погони родного племени. Они выдержали тяжёлый пеший переход. Они нашли приют и обрели собственное жилище, которое, возможно, из временного может стать постоянным. И любимая ни на что не жаловалась, неизменно бурно радовалась его возвращению с охоты, с упорством учила его язык и с удовольствием обучала своему. А ночи! Ночи полны были страсти, нежности, любви…

И начинались они с ежедневного ритуала, который появился в их семье, когда они ещё не были семьёй, – Нэпэйшни брал в руки гребень сестры, расчёсывал буйные рыжие кудри жены и заплетал их в косу. Под конец у него уже дрожали руки, а по телу пробегали волны желания, так что иногда причёска так и оставалась незавершённой.

В последнее время Нэпэйшни всё чаще стал замечать, как любимая замирает и уходит в себя. «Тоскует по дому, по родным», – понял он. Нэпэйшни тоже тосковал. Прошло уже полгода, как они с Анпэйту покинули племя осейджикау, но не проходило и дня, чтобы он не просил прощения у отца, матери и сестры, и молил духов даровать жизнь и здоровье Хоуохкэну…

…Натта уже давно простила брата. Была бы она столь великодушна, если бы любимый ушёл по Млечному Пути, – не задумывалась. Её волновало другое. Весной Хоуохкэн вернулся в родное племя куапо, с успехом продемонстрировав полученные военные навыки. Но влюблённые надеялись, что расставание не будет долгим. Хоуохкэн пообещал уже этим летом подстрелить на охоте бизона или, на крайний случай, оленя, чтобы его допустили к обряду инициации в мужчины, и осенью вернуться за Натта, чтобы сыграть свадьбу. Натта же поклялась, что будет верно ждать любимого.

Найра каждый день молила духов о благополучии сына и просила их вернуть огонь в сердце мужа.

На первом же Совете племени, состоявшимся после того, как окончательно стало понятно, что беглецов не догнать, ОхитекаКотахира заявил, что не имеет больше права быть вождем, и просил сменить его на этом посту. Члены Совета изумлённо молчали. Помимо всего прочего, все они были ещё и друзьями Охитека: Сикис, Титонка, Хонон, Куидель, Сунаккахко, Тэнгэквуну. Теми, кто возрождал племя из едва ли одного десятка оставшихся в живых после нападения бледнолицых. Теми, кто стоял у истоков создания Союза двенадцати дружественных племён. Теми, кто стоял плечом к плечу и во время сражений, и во время охоты. Был вместе и в горе, и в радости. Ни одному из них не пришло в голову перекладывать вину сына на плечи отца. Тем более что раненый

Хоуохкэн быстро шёл на поправку. В этом смысле и высказался первым Титонка, глядя на задумчиво курившего трубку Куиделя.

Тот одобрительно кивнул, и, воодушевлённый поддержкой шамана, Титонка ринулся забрасывать Охитека аргументами, категорически подтверждающими невозможность, а, главное, неправильность смены вождя. Сикис переживал боль названного брата, как свою, а потому понимал мотивы поступка Охитека. Понимал, но не принимал. Так же, как и Тэнгэквуну, как артистическая натура, тонко чувствующий состояние друга. Хонон и Сунаккахко, забеспокоившиеся поначалу – кто же будет вести их за собой в бой, если не Охитека?, тут же отключили слух и успокоились, как только заговорил Титонка. Уж они-то знали, что он и мёртвого мог уболтать вернуться с Млечного Пути. Охитека хмурился, первый раз находясь в шкуре того, на кого было направлено красноречие друга. И, хотя он понимал некоторую правоту того, что говорил Титонка, всё равно чувствовал, что решение его верное.

Наконец, Титонка иссяк и опять обратился к Куиделю за поддержкой. Шаман выдержал внушительную паузу, и, выпустив из трубки несколько колец дыма, спокойно сказал:

– У нас есть вождь мирного времени.

А ведь действительно! Все вдруг вспомнили, что одновременно с избранием Охитека вождём военного времени, был избран и вождь мирного времени – Титонка! Просто жизнь индейцев в основном состояла из сражений и охоты – делах, где не превзойдённым лидером был Охитека. А все текущие вопросы они всегда решали вместе на Совете племени. Но авторитет Охитека был столь высок, а амбиции Титонка столь малы, что со временем, как-то так получилось, ОхитекаКотахира стал восприниматься всеми, как вождь на все времена.

После фразы шамана все оживились и заговорили. И в итоге трёхчасового обсуждения Совет племени пришёл к единому мнению: ОхитекаКотахира остаётся их вождём военного времени, но при этом Титонка будет постепенно брать на себя всё большую массу вопросов и проблем жизни племени. Заменить ОхитекаКотахира в Военном Совете Союза двенадцати дружественных племён тоже было некем: все вожди были гораздо старше Охитека, а вот их военные способности уступали его дару. И Совет поручил Хонону и Сунаккахко внимательно присматриваться к молодым индейцам из любого дружественного племени, из которых можно будет взрастить нового вожака.

– Да услышат нас духи, – пристально глядя в костёр подытожил Куидель. И пламя резко взвилось вверх, затрещали дрова, посыпались искры, подтверждая правильность принятых решений.

Весной, когда после окончания полугодового обучения Хонон и Сунаккахко развозили учеников по их родным племенам, они обратили внимание на несколько молодых охотников и воинов, но окончательного выбора не сделали. Но ведь новый вожак был и нужен не завтра, правда, ведь?..

… Нэпэйшни доплёл косу жене и заглянул ей через плечо. Картина, которую он увидел, выбила молодого индейца из спокойного состояния. Любимая сидела с мягкой, обращённой внутрь себя полуулыбкой на лице, положив обе руки на свой живот. Мать, уже чувствующая в утробе своё нерождённое дитя – вот что означала её поза! Нэпэйшни уже не раз видел это у своих подруг (даже если половина его девушек врали, что ребёнок именно от него, он всё равно уже давно обогнал отца по количеству рожденных от него детей).

И тут всё разом навалилось на Нэпэйшни: радость, ни с чем не сравнимое счастье (ничего подобного он раньше не испытывал) – у них с Анпэйту будет сын! Ужас – а вдруг с любимой случится то же самое, что произошло с матерью, когда она чуть не умерла в родах? Нет! Он не может этого допустить! И боль от мысли, которую он упорно гнал от себя всё это время: любимой нужно вернуться в свой мир. А он всё тянул с этим решением, перекладывая его с завтра на послезавтра, а, если не послезавтра, то в самое ближайшее время. Потому что не знал, не мог себе представить – что же тогда будет с ним? Без неё?

¹¹ – в переводе – «Ставящие Палатки в Оконечностях Лагерного Круга»

¹² – в переводе – «храбрый»

¹³ – типи имеет форму прямого или слегка наклонённого назад конуса или пирамиды высотой 4-8 м, с диаметром в основании 3-6 м. Каркас собирается из шестов длиной от 12 до 25 футов. Покрытие традиционно сшивалось из сыромятных кож бизонов и реже – оленей. В зависимости от размера, для изготовления типи требовалось от 10 до 40 кож. Для обогрева типи внутри разводился костёр, а сверху находилось дымовое отверстие с двумя дымовыми клапанами.

8

К началу лета в голове Нэпэйшни сложился чёткий план дальнейших действий. Он осторожно выспросил у Анпэйту как рожают женщины в её мире и много разговаривал с индейцами, интересуясь их контактами с бледнолицыми. Большинство полезной информации ему удалось почерпнуть на Празднике плодородия, куда съехались представители нескольких соседних племён.

Праздник должен был обеспечить успешную посевную и последующий хороший урожай для оседлых племён, занимающихся сельским хозяйством, а для кочевых племён скотоводов и охотников, таких, как хункпапа, – удачную охоту. Кульминацией праздника было жертвоприношение, которое посвящалось Заре, поскольку считалось, что именно от ее брака с Закатом рождаются приходящие в мир свет и тепло. Как рассказывали старики, раньше в жертву реально приносилась 13-летняя девочка. Четыре жреца поднимались вместе с жертвой на алтарь и торжественно привязывали ее к деревянной раме лицом к востоку. Как только первый луч зари касался земли, один из воинов выступал вперед и поражал девочку стрелой прямо в сердце. Другой воин делал ей надрез над сердцем освященным кремневым ножом и вымазывал свое лицо ее кровью, которая стекала на жертвенное мясо бизона, положенное в специально вырытую яму рядом с алтарем. Традиция жертвенного алтаря, состоящего из веток вяза, кустов бузины, американского тополя и ивы, которые ассоциировались с каждой из сторон горизонта соответственно, а также со священными животными: медведем, горным львом, дикой кошкой и волком, сохранилась, а живая жертва уже давно была заменена искусно изготовленной куклой.

Там, на Празднике плодородия, Нэпэйшни и услышал о белом шамане бледнолицых, совершающем чудеса с помощью священной связки магических предметов, но без ритуальных плясок и песнопений. Он понял, что белый шаман и есть тот доктор, о котором ему рассказывала Анпэйту. Оставалось дождаться Праздника бизона в середине лета, на который должны приехать представители кочевого племени кэддо с востока, которые принесли с собой легенду о белом шамане, чтобы точно знать, где его искать.

Однако и сейчас было ясно, что путь предстоял не близкий, и осилить его пешком любимая не сможет. Значит, необходимо было добыть лошадей. Хотя бы одну. Украсть у соседей означало разрушить и так хрупкий мир между племенами, Нэпэйшни не мог себе этого позволить, да и любимая была бы против. Взять у приютившего их племени хункпапа – покрыть своё имя вечным позором, каково тогда будет жить их сыну? Другое дело, если бы речь шла о родном племени осейджикау, туда Нэпэйшни вложил немало трудов за свои двадцать лет для его процветания и имел полное право присвоить себе не только лошадь. Купить скакуна у хункпапа тоже не представлялась возможность – их и так у них было мало. Да и что ценного для кочевников у них с Анпэйту было за душой? Да ничего! Другое дело бледнолицые! Нэпэйшни видел их только в бою в качестве врагов, а вот южные племена уже давно и успешно с ними торговали. Так перед Нэпэйшни встала близлежащая задача – добыть на охоте как можно больше пушных зверей: белок, лисиц, песцов, не испортив их шкурок. Индейцы утверждали, что этот товар ценится бледнолицыми, а на ежегодной осенней ярмарке, если повезёт, за него можно отхватить и лошадь.

Всё лето Анпэйту практически не видела мужа. Нэпэйшни участвовал во всех работах на благо племени хункпапа, а оставшееся время охотился для семьи. Но и Анпэйту некогда было скучать. Она тоже не отлынивала от общественных работ, а в остальное время разделывала тушки животных, научившись мастерски снимать с них шкурки. Только очень тосковала по нежным рукам, властным губам, ласковому голосу и блестящим зелёным глазам мужа.

Нэпэйшни тоже тосковал по любимой жене и молил духов, чтобы их сын дождался того момента, когда его мать попадёт в опытные руки белого шамана-доктора.

9

На осенней ярмарке Нэпэйшни, аккуратно сложив в кучки связки шкурок, терпеливо ждал, когда ему представится случай купить лошадь. Анпэйту, судя по размерам живота, вот-вот должна была родить. На летнем Празднике бизона Нэпэйшни разузнал всё о небольшом городке Филадельфия, в котором творил чудеса доктор, и тщательно продумал маршрут, как туда добраться. Индейцы кэддо рассказали Нэпэйшни не только о белом шамане, но и о мудром и справедливом вожде городка – Хауелле¹⁴ Пенне¹⁵, и у молодого индейца затеплилась надежда, что ему не придётся расставаться с любимой в её мире. Может быть, мудрый вождь отнесётся и к нему по доброму? Так что отсутствие лошади оставалось последней преградой к осуществлению плана, задуманного Нэпэйшни ещё в начале лета.

К Нэпэйшни подходили бледнолицые, рассматривали товар, трясли рыжие лисьи шкурки, запускали пальцы в мягкую подшёрстку длинного песцового меха, деловито подсчитывали – хватит ли им беличьих шкурок на длинную доху или только на полушубок, но он никак не реагировал на их предложения – ни посуда, ни огненная вода¹⁶, ни даже оружие ему были не нужны. Бледнолицые отходили от Нэпэйшни, ворча, что не понимают, чего хочет эта «красная задница».