Ирина Верехтина
Вышивальщица
Арина бы тоже не выдержала такой жизни, в которой нет ничего, кроме работы и молитв. Святому Пантелеймону она поклялась, что вернёт опекунам бездумно потраченные в период эйфории деньги. И ей стало легче.
На пятничных дискотеках она больше не появлялась, в ночных пирушках не участвовала, а «форточки» между лекциями использовала на подготовку к коллоквиумам и зачётам. Пенсии на жизнь не хватало, жить на деньги Вечесловых не хватало совести, и Арина устроилась уборщицей в небольшое офисное здание на площади у трёх вокзалов: Ярославского, Ленинградского и Казанского. Денег платили немного, зато удобно, и метро рядом.
Ровно в одиннадцать вечера сторожиха запирала общежитскую дверь и впускала опоздавших «за бакшиш», обеспечивая таким нехитрым способом прибавку к зарплате. Арина возвращалась «домой» без четверти одиннадцать.
Соседки по комнате изнывали от любопытства, где она проводит вечера, но не могла же Арина признаться, что моет полы? Через силу плелась в душ, выпивала стакан сладкого чая и бухалась в постель в совершенном изнеможении. Из зарплаты возвращала на книжку вечесловские деньги – потраченные на вышивальные нитки и на таблетки.
Нагрузки и постоянная усталость привели к тому, что после зимней сессии она опять осталась без стипендии: к госэкзамену по анатомии Арину не допустили, из-за не сданного на первом курсе зачёта по анатомии. Пересдать зачёт не получалось, вредный препод куражился как мог, мстя ей за пропуск занятий, за обмороки в анатомичке и за частушку про патологоанатома.
В общежитской комнате их снова было четверо: третьекурсница Лида Позднякова перешла к ним из комнаты напротив, где каждую ночь собиралась весёлая компания. Лида «веселиться» не хотела, не высыпалась и однажды заснула прямо на лекции. Она охотно рассказывала о своём третьем курсе: какие предметы, кто читает, как принимают зачёты.
– А учебная практика у вас есть, или только теория? А экзамены какие? – выспрашивали девчонки.
– У нас и теория, и учебная практика, а после экзаменов производственная практика, в медицинских учреждениях, кого куда направят, – рассказывала Лида. – Четыре недели, полный рабочий день, диспансеризация обязательна. Опять всех врачей проходить…
– Мы же на первом курсе проходили.
– Ну, так это на первом курсе. А перед производственной практикой диспансеризация обязательна, и медкнижка.
– И справка из ПНД? – стараясь казаться спокойной, спросила Арина.
– И из наркодиспансера.
Всё дальнейшее Арина слушала как в тумане. По итогу прохождения практики пишется отчет, в котором указывается, чем занимался практикант. К отчету прилагается дневник практики и путевка с подписями и печатями. Практика входит в сессию, несдача будет академической задолженностью, за которую лишат стипендии.
– Если договор оформишь, тебе ещё и зарплату выплатят, за четыре недели. А если договоришься, можно вообще практику не проходить, тебе всё подпишут.
– Просто так? Просто – возьмут и подпишут?
– Арин, ты такая наивная… За деньги, конечно. Подпишут и печать поставят. Но все равно нужно получить медкнижку и путёвку. И явиться в медучреждение, где тебе назначена практика.
Дождавшись субботы, когда девчонки уехали домой, Арина спросила у Лиды, какой формы должна быть справка из ПНД.
За справкой она поехала в тот же день. Она ж не сумасшедшая и не шизофреничка, с БАР второго типа справку ей выдадут, успокаивала себя Арина. В регистратуре её направили к врачу, и справку выдали другую, не на бланке, а на рецептурном листке. «На дату обследования пациентка Зяблова А.Г. дееспособна, активной психопродукции не выявлено» – прочитала Арина. Справку она выбросила в урну.
– Лавочка закрылась. Пейте тенотен, невротички – сказала Арина девчонкам, когда перед сессией они начали клянчить «волшебные таблеточки».
– Ну, Арин, ты даёшь…
– Даёт Климова. Но не всем, только москвичам с квартирой.
– Ну Арин, ты даё-ооошь…
Таблетки в тумбочке она больше не оставляла, носила с собой. Нелли Гуманецкую и Надю Герас не звала Гуманисткой и Герасимом и молча ненавидела. Из-за них ей пришлось пойти в ПНД, из-за них она не станет врачом и не изобретёт лекарство от биполярки, с которой придётся жить всю жизнь.
Всё это расшатало и без того некрепкую нервную систему, и летнюю сессию она не сдала. Учиться в университете она не сможет, поняла Арина. Пошла в деканат и забрала документы, как когда-то – из ветеринарного техникума. Тогда ей не было так горько, впереди что-то брезжило, какая-то надежда…
Койку в общежитии придётся освободить, она ведь больше не студентка. Что теперь делать? Как теперь жить?
Вечесловым позвонила вечером, возвращаясь с работы в общежитие, где ей разрешили остаться на неделю. В придуманную наспех историю с академическим отпуском, который она взяла, чтобы не отчислили из университета за несданную сессию, бабушка поверила. Не давая ей вставить слово, Арина сообщила, что чувствует себя отлично, нашла работу с общежитием и в Осташков не приедет.
И не дожидаясь расспросов, отключила телефон.
Глава 21. «Академический отпуск»
Вещи Арина отвезла в камеру хранения на Казанском вокзале. Она впервые была здесь днём, впервые никуда не торопилась. Стояла и смотрела, как дворник меланхолично сдирает со стен объявления, счищая обрывки ножом. Объявления приглашали на работу, предлагали купить подержанную мебель, котят, дачный участок, снять квартиру или комнату. Работа у неё есть, мебель ей не нужна, а снять комнату в Москве стоит вдвое больше, чем Арина зарабатывает в месяц.
Одну бумажку подхватило ветром и бросило Арине прямо в руки. Это оказалось объявление о сдаче жилья:
«Сдам ЖЕНЩИНЕ/ДЕВУШКЕ (славянке) комнату в 11-комнатной коммунальной квартире коридорного типа (2 кухни, 2 туалета, 2 душа). Пятый этаж пятиэтажного кирпичного дома 1962 года, лифта нет, мусоропровода нет, лестница чистая, соседи хорошие, комната закрывается на ключ. В комнате двухспальный диван, шкаф с зеркалом, комод, стол, холодильник, балкон. На окнах стеклопакеты. Есть стиральная машина. До метро 7 минут пешком.
19000 руб./мес., предоплата 50%, интернет в стоимость не входит, оплачивается отдельно. Звонить с 10:00 до 21:00».
Девятнадцать тысяч! В три раза больше, чем Арина зарабатывает в месяц, на полставки. Если перейдёт на полную ставку, денег всё равно не хватит. Пенсию по утрате кормильца ей платили как студентке-очнице, с московской надбавкой. Теперь платить не будут. Ну, допустим, о цене удастся договориться. А на что тогда жить?
Арина разжала пальцы, бумажка упала на тротуар.
– Девушка, что ж вы мусор людям под ноги бросаете? И не стыдно? – возмутилась толстая тётка, поедающая пломбир. Мороженое она держала, растопырив жирные пальцы. Доест, а урны поблизости нет. Тоже, наверное, на тротуар бросит, отстранённо подумала Арина.
– Что молчишь? Сказать нечего? – тётка перешла на «ты», приняв Аринино молчание за беспомощность «жертвы».
– Почему же нечего? Вам мороженое вредно, вон ветровка уже мала, треснет скоро, – сказала Арина.
Толстуха от неожиданности уронила мороженое, и Арине стало смешно: за что боролась, на то и напоролась. Интересно, поднимет или нет? Пломбир шлёпнулся на тротуар, растёкся белой лужицей. Тётка с сожалением на него посмотрела и торопливо зашагала к метро.
Бумажный квадратик, который любительница мороженого назвала мусором, отнесло ветром на проезжую часть. Может, надо было позвонить? Может, получилось бы договориться? А в офисе взять полторы ставки. Может, тогда хватило бы…
Арина беспомощно наблюдала, как по листку с объявлением – таким, оказывается, нужным, а она его бросила! – прокатывались колёса, одно за другим, одно за другим…
Какая-то женщина тронула её за рукав: – Дочка, ты комнату ищешь? Я недорого сдаю, и ехать недалеко, от Москвы на электричке час, от станции одна автобусная остановка, пешком можно дойти. Живу я одна, никто тебя не побеспокоит. Комната светлая, с мебелью. Дочкина. Она в Северодвинске с мужем живёт. А комнатка хорошая, окна во двор смотрят, и соседи хорошие, тихие.
– А сколько платить?
– Много с тебя не возьму, сговоримся. По хозяйству подмогнёшь, в магазин сходишь да в доме приберёшься, а денег сколь дашь. Сговоримся.
Из общежития она уехала в тот же день.
◊ ◊ ◊
В «академический отпуск» Вера Илларионовна поверила (полковник сделал вид, что поверил), но сильно обеспокоилась судьбой внучки:
– Ваня, что она опять придумала, какая такая работа с общежитием? Кто там живёт, в общежитии этом? Обидят девочку, кому и жаловаться… Она ж не такая, она хорошая у нас.
Полковник уверил жену, что в рабочем общежитии живут только те, кто работает на предприятии. Но навестить внучку надо, и денег ей отвезти, и вообще…
– Тогда уж и лекарства отвези, я к Рите в клинику съезжу…
– Не нравится мне эта твоя Рита. И клиника не нравится. Деньги заплатил, рецепт получил, и до свидания. Ни тебе наблюдения, ни тебе лечения, всё на самотёк пущено. И вот что вышло. Учиться девчонка не может, и жить не может как все, сама мучается и нас с тобой мучает. На учёт её надо ставить, вот что я тебе скажу. И лечить не от случая к случаю, а постоянно. Врач чтобы постоянный был. Не надо было её в Москву отпускать. А ты всё – отпусти да отпусти, пусть едет, пусть учится… Отпустили! А помнишь, нам настоятельница монастыря советовала не брать её, другого ребёнка взять?
– А кто бы тогда её взял?– вскинулась Вера, гневно глядя на мужа. – Загнулась бы давно в специнтернате, а так – выросла, живёт, работает, нас с тобой любит. Не любила бы, домой бы вернулась.
Она ведь из-за нас не едет, нас от себя бережёт… И врёт, что всё у неё хорошо. А я чувствую, что плохо, всё плохо, Ваня! Поезжай, привези её, ради Христа!
Ивану Антоновичу не удалось обмануть жену, не удалось обмануть себя: на сердце лежала тревога, тяжёлая, как свинцовое одеяло, которым его накрывали на магнито-резонансной томографии.
Как он и предполагал, академический отпуск оказался ложью, в университете Арина больше не училась, из общежития ушла «вот буквально вчера, и вещи забрала». На вопрос, где она теперь живёт и где работает, полковник ответа не получил.
– Она не сказала. Потихоньку ушла, мы даже не видели, когда она вещи забрала. И звонки сбрасывает, не отвечает. А про работу мы не знали, думали, она к парню своему ездит каждый вечер… А ночевать в общежитие возвращалась, – торопясь, рассказывали студентки.
– К какому парню? Про какую работу? Она что, работала? Что ж вы за подруги, если не знаете ничего?
– Почему не знаем? Знаем. Ни к кому она не ездила, она стипуху не получала весь год, а работала в офисе на Комсомольской площади, после занятий, пять вечеров в неделю, уставала сильно, потому и сессию не сдала, – сказала Лида, и девчонки с удивлением на неё уставились.
– Ты знала?! И молчала?
– Она просила вам не говорить.
За день Вечеслов съел упаковку валидола, обошёл все офисы на Комсомольской площади, побывал в отделах кадров трёх железнодорожных вокзалов, выходивших на Комсомольскую площадь, в Центральном доме культуры железнодорожников, в музее таможенной службы и в универмаге «Московском». Поиски успеха не имели (Каланчёвская улица располагалась в стороне от Комсомольской площади, по другую сторону железной дороги). Домой полковник вернулся ни с чем, привёз обратно рецепт и деньги и, не в силах сдерживаться, рассказал обо всём жене.
Неизвестно, что было бы с Верой, если бы Арина не позвонила в Осташков тем же вечером:
– Ба, привет, это я.
Услышав внучкин беззаботно-весёлый голос, Вера громко закричала в телефон:
– Аринка, беда ты бедовская! Чуть до инфаркта не довела… Что ж ты вытворяешь-то?! Где хоть ты есть-то? Дед к тебе ездил, не нашёл, обратно приехал. Разве ж так можно? Он с тобой поговорить хочет.
Полковник отобрал у неё трубку и долго и смачно ругал внучку, требуя немедленно ехать домой и не «шлёндрать по общежитиям».
– Я не шлёндраю, я комнату сняла в пригороде, – успокоила его Арина. – Хозяйка хорошая, мы тут вдвоём с ней… Работаю в офисе, работа несложная, справляюсь. Со мной всё нормально.
– Нормально?! А документы зачем забрала? Учиться-то теперь как?
– Дед, угомонись. Я отдохну немножко и восстановлюсь. Пропущу год, ничего страшного. А рецепт мне в диспансере бесплатно выписали, и таблетки помогают. То есть, сначала не помогали, а потом стали помогать. Я теперь спать могу. И есть могу, с работы приезжаю и мету как пылесос всё, что тётя Нина сготовила. Она вкусно готовит. Дед, ты не переживай за меня, и бабушке скажи, чтобы не переживала. Я ещё позвоню… Да, я вам деньги перевела, на почту. Ну, те, что вы мне посылали. Я же пенсию получала и стипендию, и работу нашла, на полставки. Мне хватало, даже на театры оставалось, я ходила каждый месяц, все московские премьеры пересмотрела. Всё, пока!
◊ ◊ ◊
– Ну, как она? Где она? Адрес хоть сказала?
– Скажет она… Ни словечком не обмолвилась. И домой, сказала, не приедет. Сказала, чтобы мы не переживали.
– Вот окаянная…
Больше всего на свете «окаянной» хотелось домой. Приехать и остаться навсегда, на всю жизнь! Лепить с бабушкой пельмени, ловить с дедушкой рыбу, зимой кататься на лыжах, вышивать, читать книжки… Найти какую-нибудь работу… Ей будет хорошо, будет просто замечательно! Но во что она превратит жизнь Вечесловых, со своими приступами, которые повторяются всё чаще?
Ехать в Осташков нельзя.
Врачихе из ПНД Арина рассказала всё – о неотвязной депрессии, о таблетках, которые так и не купила. О том, что не может даже вышивать, потому что у неё дрожат руки. – И вытянула растопыренные пальцы.
– Синдром отказа. Привыкание, будь оно неладно. На препаратах пишут, что его нет, а оно есть. Ты таблеток вообще не пила, никаких?
Арина призналась, что принимала литиевые препараты.
– И как? – поинтересовалась врач. А Арина думала, что она будет кричать, как в прошлый раз, и вообще её убьёт. Она ведь отменила литий, а Арина её не послушала…
– Тошнит всё время. И галлюцинации бывают иногда.
– Голоса слышите? – врач от волнения перешла на «вы».
– Нет. Только вижу – то, чего нет. Настю, мы с ней в детстве дружили, давно. Маму. Я её шестнадцать лет не видела, я лица её не помню уже! А она приходит, такая же, как тогда. Я её вижу! И при этом понимаю, что мне это только кажется, уговариваю себя, что это ненастоящее. И тогда они уходят. Призраки тех, кого я любила. А я… продолжаю их любить.
– Это хорошо, что звуковых галлюцинаций нет. Иначе бы я рекомендовала стационар. Будешь принимать таблетки, которые я тебе выпишу, и это пройдёт. Не будешь – кончится дело больницей.
Арина торопливо заверила, что – будет. Честное слово!
– А работаешь где?
– В библиотеке, – солгала Арина. Отчего-то стало стыдно, что она уборщица.
– А с учёбой какие дела? – лезла в душу настырная докторша.
– Живут же люди без высшего образования, и я проживу. Всё нормально, я не очень расстраиваюсь по этому поводу.
С лица Арины исчезла улыбка.
– Что, совсем никогда не расстраиваешься? И ничему не радуешься?
– Нет, почему? Радуюсь. И расстраиваюсь. В прошлом месяце мне премию не дали, сказали, плохо работала. Я конечно обиделась, но не плакала. И всё равно со мной что-то не так! Настроение прыгает, то хорошо, то плохо, ни с того ни с сего. Иногда мне от этого делается страшно.
Врач покивала, соглашаясь. Биполярник тем и отличается от шизофреника, что способен анализировать своё состояние и рассуждать адекватно. Слава богу, у девчонки БАР второго типа. Первый тип – тяжёлый, с гипоманиями и «голосами». А она справляется с собой.
◊ ◊ ◊
За комнату в подмосковном Кратово хозяйка брала недорого. И жалела Арину, которая домой приезжала совсем никакая и бухалась в постель. А в выходные дни покупала в магазине продукты, убирала две хозяйкины комнаты и кухню, стирала, гладила, мыла посуду. Готовила Нина Степановна на двоих, заставляла Арину съедать всё что на тарелке и ругалась, когда она отказывалась есть:
– Тёть Нин, я не могу, устала очень. Я потом поем.
– Потом это значит никогда. Ешь без возражений. Или невкусно сготовила?
Еда была вкусной, Нина Степановна доброй, и всё было бы прекрасно, если бы не работа. Кроме кабинетов, тесно заставленных столами, под которыми приходилось ползать, и массивными стульями, которые Арина выдвигала и задвигала (ножки царапали пол, сотрудники злились, и стулья приходилось поднимать), в офисе был архив, в котором не убирались со дня сотворения мира. «Через неделю архив должен быть вычищен, и чтоб на папках – ни пылинки!» – начальник сделал строгие глаза, и Арина испуганно закивала.
Ловко он обротал эту девчонку. За полгода уволились три уборщицы, потому что платил он им мало, а требовал много. А эта взяла две ставки, работает за четверых и ни на что не жалуется.
В архиве пахло мокрой бумагой и плесенью. Вглубь уходил длинный коридор и терялся в темноте. Справа и слева от него ответвлялись неширокие проходы между полками, на которых возвышались горы бумажных и пластиковых папок. Арина включила свет и испугалась: за неделю она не успеет, тут и за две не управиться. Пылесоса в офисе не было, и она вооружилась влажной тряпкой. Папки с документами лежали на полках вповалку, достать до верхней можно только со стремянки. Стремянки в архиве тоже не было, вместо неё была низенькая деревянная скамеечка, широкая и устойчивая. Арина встала на скамейку и дотянулась до верхней полки…
Пирамиды из папок падали на пол, как только к ним прикасались. «Короны», тяжёлые как кирпичи, оттягивали руки; тканевые тесёмки на бумажных папках лопались, содержимое рассыпалось, пыль взлетала в воздух, Арина открывала окна, архив наполнялся выхлопными газами, и приходилось снова закрывать…
Через неделю у неё началась аллергия с сухим кашлем и сыпью на руках. Начальник похвалил её за работу, о сроках больше не упоминал и выплатил премию «в повышенном размере». Сотрудники вознегодовали. Аринин кашель их раздражал: приняли на работу туберкулёзницу, а вдруг она заразная? На Арину жаловались: не промывает пол под столами, вытирает телефонный аппарат грязной тряпкой, грубит в ответ на замечания. Всё это было неправдой, как и «туберкулёз».
Ещё в её обязанности входило мытьё окон, которые через день покрывались грязным налётом (окна выходили на Каланчёвскую улицу с оживлённым движением). Неприятнее всего была уборка лестниц, с которых приходилось смывать плевки, и туалетов, загаженных так, что Арина удивлялась: почему эти интеллигентные, чисто одетые люди ведут себя как скотина?
«Даже свиньи не гадят там, где спят» – сказала Арина начальнику. И услышала в ответ: «Это ваша работа, вам за неё деньги платят». Из офиса она вышла с твёрдой уверенностью, что больше сюда не вернётся. «На словах прилежно каюсь, а делами весьма далёк от покаяния» – всплыли в голове слова Преподобного Ефрема Сирина.
Впереди полыхала красным дьявольским огнём гигантская буква «М» – вход в метро. Ей не надо в метро, ей надо на электричку, где можно смотреть в окно и ни о чём не думать, и ничего не делать – целый час! Счастье.
Нина Степановна всплеснёт руками, усадит Арину за стол, нальёт ей горячего, ароматно дымящегося чая и молча приткнётся на табуретку. Не будет вынимать душу расспросами. Согласится подождать с платой за комнату, пока Арина найдёт другую работу.
Нина Степановна ей чужая, но так уж вышло, Арина всем чужая, нигде не своя. Вот даже опекунам боялась сказать, что ушла из университета. Хотя они больше не опекуны, но она их очень любит и не хочет ничем расстраивать. И деньги вернёт, она ещё не все отдала. Приедет домой и сунет потихоньку в шкаф, баба Вера будет перекладывать вещи и найдёт.
Чай у тётки Нины крепкий, краснодарский. Арина положит в свой стакан дольку лимона и три… нет, четыре куска сахара. Может, тогда исчезнет чувство дурноты, мучившее так сильно, словно её укачало на океанском лайнере, она видела такой в кино.
Возле метро раздавали листовки. Она никогда их не брала, а тут взяла. Булочно-кондитерский комбинат «Пролетарочка» приглашал на работу. Очень кстати! Арина сунула листовку в карман. В электричке почитает. А может, и на работу устроится. Курьером идти не хотелось, в «Макдональдс» тем более не хотелось, а идей, куда пойти без опыта работы, больше не было. Не подъезды же мыть, как мыла Аринина мать.
Нине Степановне она объявила, что нашла новую работу, а долг за комнату отдаст с первой зарплаты.
– Всё лучше, чем пыль глотать, – сказала Нина Степановна. – И сыта будешь, и с деньгами.
Хлебозавод был недалеко от метро, на улице Верхняя Красносельская. Арина зашла на сайт, почитала отзывы и воспрянула духом.
«Почти 30 лет хлеб и разные плюшки покупаю только здесь (живу недалеко). Знакомые часто просят купить для них. Минус – здесь всегда очередь, 15-20 человек, и каждый со смаком выбирает: нарезной, половинку чёрного, две ватрушки, плюшку с курагой, маковый калач, московскую. А маффины у вас свежие? А булочки с корицей? В очереди стоять не хочется, но я стою».
«Один из немногих сохранившихся со времен СССР хлебозаводов, который продолжает делать вкусный и качественный хлеб, а не "пластмассовую" гадость, которую большинство делает сейчас. Пряники здесь тоже самые вкусные, мятные, шоколадные, с корицей, ягодные… Если свежие – объедение! Я беру по два каждого вида. Спасибо вам, ребята».
«Хлебозавод – огонь! Свежеприготовленный хлеб, выпечка собственная, очень вкусные торты из натуральных (наверное) продуктов. Особенно «Птичка»! Но вот по магазину есть вопросы: постоянно очередь за хлебом, хотя три кассы пустые, но хлеб ни в коем случае не продадут! Что за чудные правила такие…»
«Одно из немногих мест, где можно еще купить вкусный хлеб сделанный по старым технологиям».
Отзывы о магазине при комбинате были не столь хороши.
«В магазине хлебозавода продавец колбасного отдела всегда пьяна!!! Возле кассы не находится, приходится её звать с подсобки. Огрызается на претензии, заявляет "Ну вы же сюда ходите, значит, вам все нравится!" Маркировки на вскрытых колбасных изделиях с датой нет! Была куплена несвежая колбаса, а у нас маленькие дети. Я не хочу тестировать ответственность работников магазина на здоровье семьи. На просьбу продать невскрытую колбасу у продавца появляется гонор и смелость, подключаются собутыльницы из соседнего отдела с тортами и начинают хамить хором! Магазин конечно хороший, но в отдельных частях хочется полицию вызвать. В части хлебной все идеально! Все быстро, чистенько и всегда прекрасно. Бакалея и колбасы это какой то алкотреш. То ли она пьющая тёща директора завода, то ли руководства у завода вообще нет. Но картина как в кино»
Другой отзыв был даже с фотографией продавщицы:
«Отзыв о магазине! В 15:45 хотел зайти в магазин, но не тут-то было!!! На пороге встретила запечатлённая на фото особа и в хамоватой манере заявила, что магазин закрыт на дезинфекцию! На вопрос «Как так? Ведь работать он должен до 16:00» ответ был таков: «Ну, человек с санэпидстанции приехал раньше. Что ж теперь ему – ждать, что ли?» Вывод: покупатели для них не люди.
Хотя, заглянув в окно, увидел что в торговом зале никакой дезинфекции нет, персонал спокойно занимается подсчётами и закрывает смену, видимо чтобы в 16:00 срулить самим, а не только закрыть магазин как положено».
Отзывы Арина читала вслух, последние два – изнемогая от смеха.
