Ирина Ширяева
Память воды
Границы катастрофы и правила игры
Следующие несколько дней Влад усиленно старался успокоиться, отогнать от себя всяческие намёки на дежавю и влиться в обыденный круг школа-дом. Такой скучный раньше и такой желанный сейчас.
Но не тут-то было.
У него вдруг появилось настойчивое желание вызвать в памяти некий едва брезжащий из её невнятных глубин эпизод… Было понятно, что этот эпизод когда-то случился в его жизни. Вот только не ясно – наяву или во сне.
Это смахивало на попытку восстановить в памяти фильм, скажем, Тарковского, увиденный в детстве и прошедший тогда мимо сознания. И теперь отдельные образы просачивались сквозь толщу забвения, как будто призывая вникнуть и понять.
И это почему-то было важно.
Казалось, вот-вот… Но образы мерцали и таяли. Ускользали.
Дом… Какой-то дом. С ним было связано что-то важное.
Поначалу Влада пугало очередное фейковое воспоминание. Хотелось закрыть глаза, заткнуть уши, отвернуться, отмахнуться… Зачем, зачем это мне?! Не хочу, не хочу!
Но все эти приёмы подходили для наружности. А как можно отмахнуться от того, что происходит в твоей голове?
Да и первая волна страха, обрушившаяся на него всей своей тёмной жутью там, на скамейке, около песочницы, уже спала, откатилась, измельчала. Он же решил тогда, что готов вступить в игру? Ну и вот. Хватит шарахаться от проблемы – надо её решать. Во всяком случае, пытаться определить границы катастрофы. Или не катастрофы. Или это правила игры?
Влад постарался взять себя в руки и хладнокровно принять своё новое состояние. А что оставалось делать – не родителям же жаловаться. Понятное дело, что других вариантов, кроме похода к психиатру, они не изобретут. Не-е, это всегда успеется. Да и зачем родных людей пугать? Сам будет разбираться.
И Влад стал прилагать усилия, чтобы разглядеть накатывающее видение. Ведь какой-то смысл в нём был!
Наконец картинка стала проступать.
Мощные колонны у входа… Высокие двустворчатые двери… Длинные ручки, украшенными на концах медными набалдашниками-шишечками… Огромное зеркало в фойе, у подножия широкой мраморной лестницы…
Дворец. Это был настоящий дворец.
Влад как будто входил в роскошное фойе и видел себя в щедро украшенном барочными завитушками зеркале. Причём отражался он по-разному. Картинка была слишком мутной, но всё же можно было определить, что по очереди возникают два отражения – то мужское, то женское. Первым, возможно, был сам Влад. Во всяком случае, это был похожий на него высокий тёмноволосый парень.
В женском, вернее, девичьем отражении, Влад как будто угадывал ту самую девушку, из зеркала в поликлинике. Что было даже логично: а вдруг эта девушка живёт в зеркалах? Однако такое соображение запутывало всё ещё больше. Тем более, что, как и тогда, Владу казалось, будто он видит в зеркале самого себя, а не чужое девичье отражение.
Вокруг мелькали ещё какие-то люди, одетые по-современному и не очень. Но уж точно не по моде восемнадцатого или девятнадцатого века. И ещё в пышных интерьерах дворца явственно проступало что-то подозрительно казённое, кабинетное. Бывший дворец, ставший офисом?
Но нет, парень чувствовал, что здесь царит какая-то особая атмосфера – прикольная и креативная. Что здесь постоянно сочиняют, озаряются, спорят, хохочут, горят, плачут, влюбляются…Что все обитатели этого дворца… как там у Окуджавы? «Все они красавцы, все они таланты, все они поэты…» Во всяком случае, Влад так чувствовал. И ощущал себя частицей этой славной творческой заварушки.
Догадка подступила совсем близко. И вот, наконец, осенило.
ДК! Ну как же он сразу не догадался – это ведь Дворец культуры!
Признаться, такое несколько плебейское разрешение дворцовой темы порядком Влада разочаровало. Что было глупо, конечно. Обижаться, что тебе вместо настоящего дворца подсунули ДК, когда в собственной голове полный раздрай…
Зато эта догадка сильно облегчила расследовательскую задачу. Влад погуглил петербургские ДК, просмотрел фасады. И без труда нашёл то, что явилось в его голову расплывчатой картинкой.
Дворец культуры «Кировский».
Ну, то есть он реально существует. Влад бывал, конечно, в тех краях, но дворец явно находился вне его маршрута. Какого ж тогда…?! Так. Спокойно. Лишние вопросы ни к чему, они только усиливают душевное смятение. Будем разбираться в реале.
И что тут у нас?
Загородный каменный дворец с двумя фасадами был построен в восемнадцатом веке самим Растрелли. Тогда эта дача-усадьба на Петергофской дороге принадлежала одному из екатерининских вельмож. Позже строение переходило из рук в руки, перестраивалось и, наконец, было приобретено в казну. При Николае I его в очередной раз перестроили и открыли здесь больницу для умалишенных…
Да уж, как раз в тему… Влад с горькой иронией помотал головой. Шутки шутками, но знаковое, однако, совпадение. Ладно, не будем пока на нём зацикливаться.
Дальше.
После революции бывший дворец определили под рабочий клуб. Так, меняя названия, этот досуговый центр успешно дожил до наших дней.
Влад лениво полистал длинный список коллективов. Вокал… ИЗО… танцы… цирковые студии… видеостудия… историческое фехтование… ух ты!.. театр моды… английский язык… цигун… йога… ну как же без этого!.. ушу… поэтическое объединение «Апрель»…
Кстати, что-то он про «Апрель» слышал. Миша вроде упоминал. Что, мол, сильное объединение, несколько человек в Литературный институт поступили. А может, в этот «Апрель» рвануть? Попробовать, а? Со своими-то он расплевался, а поступать надо.
Но это потом. А сейчас… Что там ещё? Театральная студия «Бедный Йорик», фото артистов прилагается. Вернее, артисток – как всегда в самодеятельности, это в основном девчонки.
Влад увеличил фотографии. А ничего, симпатичные, особенно вот…
И тут его словно током дёрнуло. С одного из снимков смотрела та самая девушка. Из зеркала.
Да, это была она. Влад её сразу узнал.
Несколько минут парень ошалело разглядывал портрет.
Настоящая красотка – словно с обложки глянцевого журнала. Мало того, была в лице этой девушки какая-то изюминка, которая делала её внешность немного загадочной и от того особенно притягательной.
А, вот что. Чёрные волосы и пронзительно-голубые глаза. Редкое сочетание. Игра природы. Пленительный парадокс.
Интересно, она натуральная брюнетка? А голубые глаза – это не линзы и не фотошоп? Хотя, какая разница. Хорошо ещё, что нет ощущения, будто это его собственное фото.
А если серьёзно… Выходит, эта девчонка его как будто притягивает, подманивает. Может, она гипнотизёр, экстрасенс? С такой яркой внешностью и претензиями на артистическое поприще – запросто. Говорят, человека можно загипнотизировать даже с помощью мелодии или какого-нибудь кодового слова.
Ну, если она, к примеру, экстрасенс и как-то воздействует на него на расстоянии, то все его проблемы объясняются относительно просто. Во всяком случае, логично. И тогда напрасно он парился с голосами в голове. Вернее, картинками. Не из глубины его сознания они появляются, а снаружи, по чьей-то воле. А это уже не так страшно.
Влад даже повеселел от мысли, что всё может разрешиться довольно складно. Вот никогда в эту хрень с экстрасенсами не верил, а теперь вдруг поверил. Удобно было поверить.
Хотя как – разрешиться… Теперь возникает вопрос: а зачем этой девчонке его приманивать? Кстати, как её… Влад, наконец, догадался прочитать подпись под фотографией: Вика Топалова.
Вика, значит. Так вот, вопрос «зачем» относится теперь конкретно к Вике, которая существует в реале. Надо просто встретиться с ней и поговорить.
Просто… Влад грустно усмехнулся. Потому что возникало сразу два «но».
Во-первых, а как же её предупреждение «Не ходи»? Не зря же оно было, ох, чуял Влад – не зря!
Но, с другой стороны ещё неизвестно к чему это «Не ходи» относится: к Мозаичному дворику или ДК «Кировский». Или вообще к чему-то другому. Да и не факт, что Вика сказала именно это. Влад ведь не расслышал, логическую цепочку выстроил на чистых домыслах.
Во-вторых… Было просто страшно. Страшно самому лезть туда, от чего, вероятно, следовало держаться подальше.
А сидеть и трястись что – лучше? Лучше сходить с ума от ощущения, что сходишь с ума?
Вот такая грустная тавтология получается…
Короче, надо послать подальше всякие тавтологические пугалки и идти в ДК, искать эту загадочную и, возможно, опасную Вику. Дальше блуждать в собственных страхах и томиться в ожидании невесть чего у Влада не было ни сил, ни нервов. Пусть всё решится скорее!
Кстати, вот, завтра у них как раз какое-то театрализованное представление под названием «Письма любви». Вика там наверняка будет. Если не на сцене даже, то среди зрителей.
Посмотрим, что за Вика.
«Письма любви»
Влад опоздал. Сперва задержался у репетитора, потом долго добирался на перекладных до проспекта Стачек.
Ну, что делать. В конце концов, он стремился не на представление, а на встречу с таинственной Викой.
Дворец он узнал сразу. Как будто проявилась, приобрела резкость картинка, маячившая в его голове. В результате многочисленных перестроек от лёгкого елизаветинского барокко Растрелли здесь мало что осталось. Архитектура здания тяготела теперь скорее к тяжеловатому классическому стилю – жёлтые стены, массивные белые колонны.
Влад узнал и высокие двустворчатые двери, и длинные деревянные ручки, украшенные на концах медными набалдашниками-шишечками. Причём стёртую ребристость ручки, на которую со странной привычностью легла ладонь, он узнал как будто даже на ощупь.
Шагнул в просторное фойе. А вот и то самое зеркало, огромное, в золочёных завитушках. Амальгама помутнела от времени, стёрлась и расслоилась по углам.
Однако в мутноватой глубине Влад совершенно чётко увидел своё отражение.
Своё! Уф-ф-ф… Уже хорошо!
Это обстоятельство подняло настроение и прибавило уверенности в себе.
– Вы куда, молодой человек? Надо отметиться!
Влад оглянулся. Из застеклённой будки на него подозрительно смотрел пожилой худощавый мужчина в чёрной форме охранника.
– Я … э-э-э… – замялся Влад. Но тут же нашёлся, ткнув в висящую на стене афишу: – Вот! На «Письма любви»!
– Поздновато что-то, – сомневающимся тоном заметил охранник. – Заканчивается уже.
– Так получилось… С Васьки добирался… – снова замямлил Влад.
Вот же блин! Человек изо всех сил рвётся на какую-то несчастную художественную самодеятельность, которая на фиг никому не нужна, а его ещё и не пускают!
– А там знакомая выступает. Вика Топалова, – добавил он для убедительности. Очень хочется посмотреть!
– Знакомая, говоришь? Ну ладно, – смягчился охранник. Видно, беззаветная тяга парня к очагу культуры тронула сурового стража. – Проходи.
Привратник щедрым жестом махнул влево от лестницы, и Влад послушно потопал в указанном направлении.
Просторные двойные двери с табличкой «Зрительный зал» обнаружились сразу, но они почему-то оказались заперты. Тихонько зарычав от досады и с трудом поборов желание пнуть преграду, парень пошёл дальше в поисках другого входа. Коридор загибался углом, за которым, как и ожидалось, оказались ещё одни двери.
Вкрадчиво скрипнув, створка подалась и впустила в душноватую, пахнущую пыльными драпировками и сладковатыми духами темноту. Понадобилось несколько секунд, чтобы сетчатка настроилась на полумрак.
Выяснилось, что припозднившийся зритель стоит у бокового входа, между сценой и первым рядом.
Народу в зале оказалось неожиданно много. Влад рассчитывал сесть где-нибудь сбоку, но обнаружилось, что все крайние места заняты. Зато первый ряд был практически свободен, если не считать двух вольготно расположившихся на просторе мужиков.
Впрочем, сидели они на самых крайних местах – вероятно потому, что один из них даже в сидячем положении смотрелся высоченным, под два метра. К тому же на макушке у него красовалась круглая шляпа-котелок. Вероятно, этот аксессуар в данном случае представлял собой не уличный головной убор, а элемент имиджа.
«Боярский, блин, – хохотнул про себя Влад. – Какая-то несчастная самодеятельность, а туда же – мнят себя богемой…»
Недолго думая, он потихоньку прошёл вдоль первого ряда и уселся посередине. На миг ощутил на себе недоумённые взгляды двух обитателей этого типа VIP-пространства.
Тем временем погас свет, и сцена на несколько секунд погрузилась в темноту. Затем вспыхнул прожектор и осветил правую часть подмостков.
В круге света стояла девушка, прижимая к груди толстую тетрадь в клеёнчатой коричневой обложке. Влад сразу узнал Вику – как не разглядеть с первого-то ряда! Да её и невозможно было не узнать – девчонки с такой яркой и цепляющей внешностью не каждый день встречаются. Правда, на фотографии Вика выглядела более цветущей. Сейчас она смотрелась очень бледной и какой-то осунувшейся. Что, впрочем, нисколько её не портило, а только придавало некой одухотворённой значимости.
Девушка ещё ничего не говорила и не делала – молчала, глядя куда-то поверх зрительских голов, обнимала, вероятно, дорогую ей тетрадь – а на юную актрису уже хотелось смотреть и смотреть. Она уже держала зал. Вероятно, это и называется харизмой.
Наконец Вика заговорила:
– Как давно я не заглядывала в свой дневник… – её слова упали в благодатно внемлющее пространство зала и проросли ещё более чуткой тишиной. – Всё моё желание излить что-то на бумагу исчерпывалось в письмах к тебе. Но от тебя уже давно нет ответа. Поэтому в качестве отдушины я снова взялась писать дневник. А получается, что опять обращаюсь к тебе. Что не могу иначе… – казалось, Вике было мало завороженного внимания зала. Её монолог рвался куда-то за его пределы – к тому единственному, которого не было здесь. – В дневнике я могу быть даже откровеннее – здесь можно писать то, что в письме вымарала бы военная цензура…
Юная актриса сделала паузу. И вдруг, опустив глаза на первый ряд, в упор посмотрела на Влада. Да, именно на него! И этот прямо в душу проникающий взгляд прямо-таки пригвоздил парня к сидению. Он ошарашено замер от такого неожиданно пристального внимания.
Но мало того! В упор глядя припоздавшему зрителю в глаза, Вика спросила с отчаянием и надеждой:
– Где ты? Что с тобой?
Спросила – его!
Влада аж холодный пот прошиб. Почему она именно к нему обращается? Да ещё с такой страстью, с каким-то как бы подтекстом? Потому, что он оказался в первом ряду? Или она чует, что он пришёл сюда не просто так? А может, хочет послать ему какой-то сигнал? Либо это тупо актёрский приём, а он навоображал себе невесть чего?
Тем временем круг света на подмостках расширился, охватив декорацию. Судя по всему, она обозначала помещение в военном госпитале. На авансцене стоял рабочий стол, над ним сбоку висел агитационный плакат: суровый солдат на фоне Медного всадника, протягивал зрителю винтовку, на красном знамени горел призыв: «Молодёжь, в бой за Родину!». В пространстве позади стола были натянуты верёвки с развешанными на них для просушки постиранными бинтами.
Вика подошла к столу и положила на него тетрадь. Только сейчас Влад обратил внимание, что одета она в мешковатый белый халат с завязками сзади. На голове у юной актрисы красовалась косынка, похожая на ту, что носили сёстры милосердия ещё в Первую мировую. В углу этого раритетного головного убора хорошо просматривался инвентарный номер – вероятно, так было задумано для антуража. Медсестричка, значит.
Вика взяла в руки одну из полос бинтов, которые лежали на столе, и принялась аккуратно скручивать её в валик, не прерывая своего печального монолога:
– Каждый раз, когда в наш госпиталь из эвакопункта привозят новую партию раненых, я бегу смотреть. Очень надеюсь увидеть тебя среди них. Надеюсь… и боюсь – ведь ранение может оказаться очень тяжёлым…
Вика закусила губу, под ресницами блеснули слёзы. Словно не желая, чтобы они пролились и показали её слабость, девушка поспешно подняла глаза и уткнула взгляд в солдата на плакате.
Влад поймал себя на том, что потихоньку с облегчением вздохнул. Вот-вот, пусть лучше к агитационному солдату обращается, чем к нему. А то у этой юной актрисы такой взгляд… всю душу выворачивает. Талантливая девчонка! Даже он, человек далёкий от лицедейства, это видит. Вот только как далеко простираются её таланты и насколько они опасны для него – пока неясно.
Девушка между тем шагнула к плакату и бережно провела ладонью по его кромке. То ли расправила завернувшийся угол, то ли погладила. Сквозь слёзы вдруг проклюнулась слабая бледная улыбка. Как будто она по ассоциации что-то вспомнила. Другой плакат, быть может?
– А знаешь, я каждый день, по пути на работу прохожу мимо старой, довоенной ещё афиши… – доверчиво поделилась Вика, и в её грусть впрыгнули весёлые искорки, замерцали.
Девушка вернулась к столу и принялась опять сматывать в рулончики марлевые полосы. Улыбка робко светилась на её лице. Как солнце в холодной воде – пришло Владу на ум знаменитое сравнение.
– Помнишь прикрепленные к каждому столбу фанерные листы с анонсом музыкальной комедии «Антон Иванович сердиться»? Фильм вышел накануне войны, и мы не успели его посмотреть. Ты ещё сказал, что когда вернёшься, первым делом поведёшь меня на эту комедию…
Девушка отодвинула в сторону готовые свитки бинтов, повернулась и шагнула назад – к тем прозрачным тряпочкам, что сохли на верёвках.
– Да, афиши всё ещё висят, – продолжала она говорить, снимая марлевые полосы. – И этот кусочек обещанного, но несбывшегося, отнятого веселья выглядит нелепо в обескровленном, едва дышащем городе… – Юркие искорки выскакивали из её голоса и убегали, пугаясь тяжёлых мрачных слов, боясь быть ими раздавленными.
Откуда-то потянуло сквозняком. Бинты заколыхались, полетели косо – словно снежные обрывки безжалостной пронзительной метели.
– Среди разрывов бомб и снарядов… подолгу дымящихся развалин… верениц замерших троллейбусов и трамваев… тёмных измождённых лиц в длинных очередях за хлебом… – говорила девушка посреди этой метели. – Людей, присевших на обочине, но так и не поднявшихся … «Пеленашек» на саночках… Сосущей стыни, гари, хруста выбитого стекла и кирпичной крошки под ногами…
В её голосе не звучало даже горечи. Это были усталые интонации человека, для которого шокирующие картины стали бытом. И потому эмоции по поводу жуткой повседневности давно выгорели, обесценились.
«Зима сорок первого – сорок второго, – определил Влад. – Смертное время».
– Но гулкие и размеренные звуки метронома – как сердце Ленинграда. Которое всё-таки бьётся, – в потухшем голосе робко блеснула не успевшая убежать искорка. – Наперекор всему.
Бинты успокоились и утомлённо повисли. Как изодранный в боях и пробитый пулями, но не опущенный флаг. Прожектор подсветил их красным светом.
Вика вернулась к столу и продолжила свою работу по сворачиванию бинтов в рулетики.
– Мы так и не узнали, на что так сердился Антон Иванович, – заметила она и покачала головой. – Но расстройство его было, конечно, мелким и суетным. Забавным – как почти все довоенные обиды. Что они значат по сравнению с сегодняшними горестями! – девушка улыбнулась печальной улыбкой, снисходительной по отношению к каким-то теперь для неё, должно быть, милым огорчениям. – Так хотелось бы верить, что скоро … или хоть когда-нибудь это всё закончится. Что мы выдержим. Выстоим. Что ты вернёшься, и мы пойдём всё-таки на эту музыкальную комедию. И узнаем, наконец, на что так смешно сердился этот добрый Антон Иванович…
Но тут же улыбка её съёжилась, сжалась – словно от холода – и сама медсестричка поникла. Оставила свои прозрачные тряпицы и принялась дышать на пальцы – согревать замёрзшие руки.
Влад поразился, насколько убедительно в тёплом и даже душноватом помещении юная актриса передавала сосущую всё нутро стынь. Со сцены вдруг и правда словно дохнуло пронизывающим холодом.
– Но вера порой сменяется отчаянием. Надежда тает вместе с порциями хлеба, выдаваемого по карточкам.
«Да, так и жили, должно быть, ленинградцы в то смертное время: качелями от безумного отчаяния – к едва брезжащей надежде, – подумал Влад. – И опять к отчаянию. И опять к надежде».
Тем временем юная медсестричка своим несдающимся тёплым дыханием как будто отогрела и воскресила кусочек пространства вокруг. И сама оттаяла.
– Неизменной остаётся только моя любовь. Она питает веру и надежду, не давая им истаять окончательно – сказала она просто и уверенно. – Она всегда будет со мной. И с тобой – на любой из твоих дорог. Она – будет! Что бы с нами не случилось…
Слова облаками плыли над полем ровно расчерченных зрительских рядов – дыханием, которое надеется долететь, приникнуть, воскресить…
Девушка погладила холодную обложку тетради (прямо видно было, что она прикоснулась к ледяной клеёнке, надо ж так сыграть это ощущение зябкости!). Положила на неё ладонь и тоже согрела своим теплом. Улыбнулась, принялась задумчиво переворачивать листы.
– Помнишь наш спор о законе сохранения энергии? – глаза её живо заскользили по строчкам раскрытой тетради. – Да, с физикой у меня всегда было плохо, – слегка фыркнула она. – Поэтому я придумала свою теорию – о законе сохранения энергии любви. Бывают ведь разные виды энергии, почему бы не быть такому? Просто он ещё не изучен, благодаря своей исключительной тонкости и неуловимости. Своей особости.
Вероятно, живо вспомнив тот давний спор и увлечённо его продолжая, Вика принялась взволнованно ходить взад-вперёд вдоль рампы. Она то утыкалась в тетрадь, то размахивала ею.
– Но, согласно закону сохранения, энергия любви где-то сберегается – в книгах, например, в письмах… А потом передаётся следующему поколению влюблённых. Новые влюблённые высекают свои искры и увеличивают количество энергии любви. Поэтому любви в мире постепенно-постепенно должно становиться больше…
Бинты на верёвках чуть колыхались, молочно белели загадочным туманом, создавая едва уловимый романтический флёр. Клубились облаком, готовым принять очертания воздушного замка – прибежища всех влюбдённых.
– Ты тогда, как отличник, смеялся над моей завиральной теорией. Но как поэт ты готов был со мной согласиться – я это чувствовала.
Внезапно Вика остановилась посреди сцены и посмотрела в зал. Влад замер в тревожном предчувствии. И предчувствие не обмануло. Девушка опять в упор посмотрела на него. Пронзила своим взглядом.
– Где ты сейчас? Ну отзовись же… Хоть как-нибудь!
Этот взгляд так отчаянно звал, так жадно тянулся к нему, так молил об ответе, что Владу вдруг нестерпимо захотелось откликнуться. Сыграть того, кого так ждала эта девушка.
Или впрямь стать им?
Стать и откликнуться… Откуда?
Этот странный порыв был настолько сильным, что Влад на миг утратил чувство реальности. Сцена отдалилась, тёмное пространство зала качнулось и поплыло…
…Очнувшись, он обнаружил, что лежит навзничь на снегу. Дышать было трудно, он с трудом хватал ртом холодный воздух. Попробовал пошевелиться – и чуть опять не потерял сознание от пронзившей всё его существо боли.
Слева… Снег под ним слева был горячим. Туда из его тела что-то уходило. И уже много ушло. Не подняться.
Звук боя слышался где-то позади и правее, кажется, там, где лесок. А он лежит на болотистой равнине.
Как – позади?! Выходит, атака опять захлебнулась? Значит, наши отступили, а он, раненый, остался на территории немцев?..
Впрочем, не всё ли уже равно…
Небо… Он видел только огромное и пронзительно-голубое небо. Равнодушно-ясное.
Андрей Болконский… Небо Аустерлица…Всё пустое, всё обман кроме этого бесконечного неба… Как некстати сейчас эта книжность… Зачем? Как глупо…Как глубоко засела в умном мальчике эта книжность… Что даже в такой момент…
Нет, не глупо. Наверное, Толстой тоже видел это небо… Когда стрелял и падал… Над Севастополем видел… А он видит сейчас – здесь… Меняются причины для человеческих распрей, а небо остаётся… Одно на всех… С одной на всех… истиной? Утешением?
С белыми облаками…
Люди в окопах читают белые письма от любимых… А потом бегут и убивают друг друга… Бросают белые письма, чтобы упасть на белый снег и уже не встать… Брошенные листки трепещут им вслед своими крылышками: зачем? зачем? И остаются без ответа. Темнеют от горя и превращаются в серые похоронки…
Письма не могут спасти. Но лягут белой облаткой на рану… Смягчат боль и горечь рокового часа…
Но что это?
Страшный, нарастающий свист… И сразу неподалёку – грохот разорвавшегося артиллеристского снаряда.
Зачем стреляют по этому пустынному снежному полю? На котором, вероятно, кроме трупов, никого нет? Артподготовка перед новым наступлением? Чьим? Чья это артиллерия – немецкая, наша? Откуда бьют?
Голова кружилось всё больше. Дыхание рвалось. Не понять.
Опять грохот. Он увидел грязное облако взрыва, поднимающееся к небу. Со всеми ошмётками земли, снега и человеческих организмов.
Казалось, будто это страшное облако собралось встроиться в вереницу плывших по небу безмятежно-белых собратьев. Стать одним из них. Нет, не притвориться, а именно – стать. Преобразиться.
И, прежде, чем прозвучал следующий взрыв, он понял, что с ним будет.
Он станет облаком. Частью этого мудрого неба.
И это совсем не стра…
Грохот взрыва.
… Очнулся Влад от громких аплодисментов. Пару минут усиленно соображал: где он и что происходит?
На сцене, взявшись за руки, кланялись улыбающиеся, раскрасневшиеся артисты. Вместе с ребятами на поклоны вышел импозантный моложавый мужчина – наверное, режиссёр. Ранняя седина и трость только придавали ему шарма.
По ходу, спектакль окончился.
Влад уже привычно потряс головой. Ну и вштырило! Он ведь и впрямь почувствовал себя частью того, что происходит на сцене. Да какое там – на сцене! От сцены он далеко улетел… В замёрзшее поле, взрывы, боль… и некое ощущение прозрения, что ли…
Выходит, он каким-то непостижимым образом стал частью сложного мира, созданного авторами этого спектакля. А всё из-за взгляда хорошенькой лицедейки. Если разобраться. Не, здорово у неё получилось, ничего не скажешь! Но как можно такого достичь? Это уникальная способность какая-то или актёрский талант?
Ведь для получения столь мощного эффекта… Для того то есть, чтобы он провалился куда-то между явью и навью… Она должна быть либо гениальной актрисой… Либо… Точно – экстрасенсом!
Интересно, Вика только на него так воздействовала?..
Влад оглянулся на зрительный зал. Народ восторженно аплодировал, даже нёс цветы и кричал «браво». Но такого ошарашенного вида, какой был, должно быть, сейчас у него, ни у кого из окружающих вроде не наблюдалось.
Вике, кстати, цветов досталось больше всех. Ну что ж, заслужила. Впечатлила – по-любому. Поразила!
Влад пожалел, что не догадался купить цветов. Это сильно облегчило бы знакомство. Ну что ж, будем обходиться тем, что имеется. Парень с энтузиазмом забил в ладоши и гаркнул во всю силу лёгких: «Браво!».
Получилось доходчиво – ведь он стоял почти вплотную к сцене. Принимавшая очередной букет Вика подняла глаза и остановила взгляд на нечаянном театромане.
Взгляд показался очень внимательным, несколько изучающим даже. Парень поспешил воспользоваться моментом и изобразил нечто вроде комического воздушного поцелуя, пытаясь жестами изобразить свой восторг и закрепить интерес к себе. Но не тут-то было! Лицо юной примы тут же поскучнело, а взгляд уплыл в недосягаемую даль – словно прощально махнувшая хвостом золотая рыбка. Тебе, типа, тут ловить нечего.
Как это нечего?! Можно подумать, он припёрся сюда по собственной воле!
Актёры тем временем спустились прямо в зал и смешались с публикой, среди которой, очевидно, было много своих – то есть персонажей, так или иначе причастных к лицедейству. А эта порода людей, как известно, склонна к демонстративному поведению. Поэтому в проявлении эмоций, по мнению Влада, местные заметно пережимали. Возбуждённо гомонили, экзальтированно жестикулировали и картинно закатывали глаза. Поздравления здесь выглядели нарочито бурными, а обнимашки – несколько манерными.
Влад проследил глазами за Викой. Её прочно окружили три парня – явно коллеги по студии. Один – тонкий азиат, другой – смазливый блондинчик в стиле юного Ди Каприо, явно крашеный, третий – маленький, с клоунской подвижной физиономией.
Ну вот. Всего-то, небось, три парня в студии – и все трое вокруг неё вьются, не подступишься.
Народ тем временем, гомоня, выплёскивался в фойе, поближе к воздуху и свету. Туда же перетекла Вика со своими кавалерами.
Влад последовал за ними. Встал в углу, неподалёку и принялся наблюдать исподтишка. Ждал удобного момента, чтобы подойти – а что ещё оставалось?
Он по-прежнему чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Хотя… Разве то, что актёр изображает на сцене – это жизнь? Так, слабое её подобие. Искусственная – правда, порой искусная – проекция.
И Влад, усмехнувшись, уточнил про себя, что он оказался чужим на празднике ИСКУССТВЕННОЙ жизни. От этого несколько высокомерного определения стало почему-то легче.
Но как ни старался шпион поневоле быть незаметным, Викины кавалеры всё ж-таки начали на него коситься – чего ты типа тут отираешься? Почувствовали что-то. А она ничего, ноль внимания. Ни разу не глянула даже в его сторону.
Однако Владу чудилось в этом равнодушии что-то нарочитое. Он бы даже так определил: девушка напряжённо старалась на него не смотреть. Почему? Считает его очередным прилипалой-поклонником?
Ладно, пусть он будет прилипалой. Да кем угодно! Хоть маньяком. А с Викой поговорить обязательно надо. Хоть что-то выяснить, а то сил уже нет терпеть эту заполняющую каждую его клеточку жуткую муть.
Вдруг все, кто наполнял фойе, дружно замолчали и уставились на дверь, ведущую в зрительный зал. Влад замер от недоумения и любопытства. Да что там такого интригующего могло произойти?
Оказывается, из дверей показалась довольно живописная компания. Посреди, опираясь на трость, шёл уже виденный на сцене режиссёр. Он что-то увлечённо говорил спутникам, разворачивая шапку густых волос с эффектной ранней сединой то к одному, то к другому собеседнику.
Справа от него шествовал вальяжный толстяк в очках, солидно и благосклонно кивавший речам режиссёра. Слева пристроился молодой высоченный, под два метра, весельчак, на макушке которого красовался пижонский котелок.
А, так это же они сидели в первом ряду – узнал Влад. Важные, судя по всему, гости. Теперь вот делятся своими судьбоносными впечатлениями от увиденного.
Толстяк мимоходом остановил свой взгляд на группке юных артистов, застывших посреди фойе. Уловил их вопросительные взгляды и ободряюще кивнул. А носитель котелка озорно подмигнул ребятам и как бы по секрету показал большой палец.
Артисты тут же засияли улыбками, начали радостно и смущённо переглядываться, почтительно провожая глазами персон с нечитаемым для Влада штрих-кодом.
Они прошли мимо, оставив зацепившиеся за обострённый слух клочки фраз:
