Ирина Одоевцева
Елисейские Поля

Третья часть

1

Вечером в доме испортилось электричество. Екатерина Львовна уже спала. У нее болела голова, и она рано легла.

От непривычного слабого света свечи все в комнате стало каким-то особенным, таинственным. И было слишком тихо. Хоть бы хлопнула дверь, услышать бы чей-нибудь голос. Но прийти некому, а мама спит.

У пустой стены, где еще недавно белела Верина кровать, теперь кресло, и на нем сидит рыжий кот Васька. Обыкновенный кот, но на стене его большая черная тень кажется тигром. Люка не любит его, но с тех пор, как Вера уехала, берет его на ночь к себе. Все-таки живой. Все-таки вдвоем, не одна.

Люка раздевается, откидывает одеяло:

– Кись, кись, кись. Господин кот Васька, пожалуйте сюда.

Но кот не слушается. Он, не двигаясь, пристально смотрит на свечу.

– Что ты там видишь, глупый? Иди спать ко мне.

Кот все так же смотрит на пламя круглыми зелеными немигающими глазами.

Люке становится не по себе. Она замахивается на кота рукой:

– Брысь!

Но кот остается сидеть неподвижно.

– А, ты вот какой. Так погоди же. Я тебе усы спалю.

Люка подносит свечу к самой морде кота. Круглые стеклянные глаза смотрят прямо в огонь, прямо ей в лицо. И вдруг словно укол в сердце, похолодевшие пальцы разжимаются, роняют подсвечник.

– Ступка…

Свеча ударяется о пол. Темно. Темно, и нельзя дышать от страха. Но сейчас же открывается дверь, и Екатерина Львовна входит с лампой:

– Что ты шумишь, Люка?

– Я уронила свечу. Не уходи. Мне страшно.

Колени еще дрожат. Люка ложится в постель. Закрывает глаза.

– Перекрести меня, мама.

Екатерина Львовна крестит ее:

– Спи, деточка.

Люка боится взглянуть туда, на кресло.

– Мама, а Ступка… нет, что я… а Васька все еще сидит?..

– Васька? Разве он у тебя?

– Он на кресле, – испуганно шепчет Люка.

– Что с тобой, Люка? Никакого Васьки здесь нет.

– Тогда он под креслом. Поищи его, мамочка.

Екатерина Львовна наклоняется, смотрит под кресло, под кровать.

– Нет его. Тебе показалось.

– Он только что сидел здесь, – волнуется Люка. – Где же он? Найди его.

– Он, верно, на кухне. – Екатерина Львовна выходит из комнаты. – Ну конечно. Спит на плите. Принести его тебе?

– Ах нет, нет. Не пускай его ко мне. И запри его в кухне. Запри.

– Что за глупости. Зачем?

– Ну пожалуйста, мама.

Замок щелкает.

– И пожалуйста, завтра же отдай его кому-нибудь.

– Хорошо, – равнодушно соглашается Екатерина Львовна. – Я и то говорила, какой с него толк. Ведь мышей нет… Спи, Люка.

Люка лежит в темноте, прижимая маленький холодный крестик к груди:

– Господи, спаси и сохрани…

За стеной в кухне вода по капле падает в раковину и тихо поскрипывает пол. Там окно не завешено, и луна свободно гуляет по кухне, перебирает блестящие кастрюли, наводит тонкий луч на ножи… И он не спит. Он ходит от окна к плите и обратно. Оттого и пол скрипит. Только кто он? Васька? Или Ступка?.. Или?..

2

Люка стоит в коридоре, прислонившись к стене. Сегодня ее непременно вызовут по географии. Надо еще раз повторить урок.

За дверью в каморке, где составлены старые парты и доски, слышен шорох. Что там? Крыса? Люка боится крыс, но все-таки любопытно. Ведь не бросится же крыса на нее. Она тихо открывает дверь.

В узкой, пыльной, полутемной каморке, прямо на грязном полу… Люка смотрит, сердце тяжело остановилось, глаза открываются широко. Что они делают? Зачем?

Ей хочется захлопнуть дверь, убежать и даже себе не признаться, что видела. И все-таки она стоит на пороге и смотрит не отрываясь.

Красная подвязка на сером чулке и белая полоска кружев.

Что они делают? Зачем?

– Ах, – томно вздыхает Ивонна.

– Что вы делаете? – вдруг испуганно и громко вскрикивает Люка.

Жанна вскакивает первая, растрепанная, красная.

– Люка, ты видела?

Ивонна неуклюже встает, отряхивает клетчатое платье.

– Ну и видела. Подумаешь.

– Что вы делали? – повторяет Люка испуганно.

– Мы? Мы играли в Поля.

Жанна зажимает Ивонне рот:

– Не смей, не смей.

Но Ивонна отталкивает ее:

– Что тут такого?

– В Поля? – переспрашивает Люка. – Как? Я не понимаю.

– Очень просто. Ведь теперь Жанна приходит ко мне по воскресеньям. И Поль ее тоже целует. И теперь гораздо удобнее. Никто не мешает. Мы сидим в кабинете. Там диван. Только на полу твердо. Теперь я буду Полем. Перестань ломаться, Жанна. Хочешь играть с нами, Люка?

Но Люка, красная от стыда и отвращения, трясет головой:

– Это гадость. Свинство. Как вы можете?

– Ну, ты, пожалуйста, без морали. Не хочешь играть, твое дело. А другим не мешай. Убирайся!

Ивонна выталкивает Люку за дверь.

Люка бежит по коридору, сжимая кулаки. Навстречу идет круглая классная дама по прозванию Шар.

– Почему вы здесь? Уже урок начался.

Люка приседает:

– Извините. Я сейчас.

– А где Ивонна и Жанна? Их тоже нет.

– Они, должно быть, не вернулись еще с завтрака.

– Нет, я их видела. Может, там?

Шар протягивает короткую руку к каморке.

– Нет, нет. – Люка трясет головой. – Их там нет. Там никого нет. Честное слово.

Только бы она не пошла туда, не увидела бы их. Если найдет – скандал. Из лицея их выгонят.

– Я пойду поищу внизу.

– Идите в класс. Вам бы только бегать.

Классная дама поворачивает обратно. Люка вздыхает. Слава богу. Пронесло…

Жанна и Ивонна входят в середине урока. У Жанны томный и усталый вид и платье помято.

– Где вы были? – спрашивает Шар.

Ивонна краснеет и молчит.

– Мы гуляли, – говорит Жанна.

– Хорошо. Вы останетесь на час после занятий.

Ивонна садится на свое место рядом с Люкой:

– Это ты, дрянь, донесла.

Люка презрительно пожимает плечами.

– После урока, – говорит она, показывая кулак.

Звонок. Все вскакивают с мест. Парты шумно хлопают.

– Господа, – кричит Люка, стоя на скамейке, – я вызываю Ивонну на бокс.

– Принимаю, – флегматично кивает Ивонна. – Напрасно только связываешься со мной. Я тебя в котлету…

Все становятся кругом. Выбирают жюри. Борцы снимают передники, закатывают рукава. Люка первая входит в круг.

– Чемпион России, – представляет арбитр Жанна.

Люка кланяется.

– Чемпион Франции. – Ивонна тоже кланяется.

Борцы подают друг другу руки. Публика хлопает и волнуется.

– Ивонна на пять кило тяжелей.

– Но Люка ловчей.

– Ивонна сильней. Я за Ивонну. Ставлю один против пяти.

– Я за Люку.

– Проиграешь. Ивонна…

– Начинайте.

Люка зажмуривается и, размахивая кулаками как ветряная мельница, кидается на Ивонну. Ивонна ударяет ее в грудь. Люка с трудом удерживается на ногах.

– Браво, Ивонна, так ее, так.

Люка снова бросается на Ивонну. Она не чувствует ударов. Она ничего не слышит, ничего не видит. Только одно – победить.

Ивонна отступает. Она тяжело дышит и уже устала. Глаза у нее испуганные. Люка продолжает наступать.

– Держись, Ивонна. Браво, Люка, так, еще, еще. Браво, Люка.

На минуту борцы сцепляются.

– Царапается, – вскрикивает Люка.

Свист. Долой, долой Ивонну. Позор. Люка наступает, из ее расцарапанной щеки течет кровь.

– Браво, браво, Люка!

Ивонна уже только увертывается от ударов, защищает руками лицо. Она оглядывается – нельзя ли удрать. Но публика стоит сплошным кольцом, плечом к плечу.

– Врешь, не уйдешь! – уже по-русски кричит Люка.

– Довольно, – вдруг всхлипывает Ивонна. – Я больше не могу.

– Признаешь ли себя побежденной?

– Признаю, – всхлипывает Ивонна.

Жанна звонит в колокольчик.

– Чемпион России, в один раунд…

Борцы снова пожимают друг другу руку. Публика качает Люку.

– Тише, тише, уроните, убьете ее.

Люка, не совсем еще придя в себя, смотрит кругом счастливыми, ошалевшими глазами:

– Вот видите, победила.

Снова аплодисменты. Кто-то промывает ее расцарапанную щеку.

Кто-то толкает ее:

– Я на тебе десять франков сделала. Завтра пирожными угощаю.

Люка возвращается домой счастливая и гордая. Левое плечо ноет, и на щеке царапина. Но это пустяки. Будет ее помнить Ивонна. А прохожие спешат мимо, толкают ее, и никто не знает, что она победила.

Уже темно. Фонари зажжены. Воздух холодный и влажный. Люка проходит сквозь Трокадеро, на минуту останавливается, смотрит с лестницы на Париж. Эйфелева башня тает в белом тумане, внизу под высоким пролетом огни и деревья Марсова поля. Люка спускается по лестнице, медленно идет мимо чугунного носорога, мимо пустого цветника с небьющими фонтанами.

Она нагибается, поднимает с земли бурый сморщенный лист, кладет его на ладонь. Лист слабо шуршит. «Как записка, – думает Люка. – Записка. Откуда? С неба?..»

Голые деревья тревожно шумят над головой. Сквозь тонкие ветки огни фонарей кажутся звездами. От влажной черной земли сладко и обморочно пахнет тлением. И вдруг порыв ветра и между деревьями черные огромные крылья.

– Азраил…

Но уже ничего нет. Только вечер. Только фонари и шуршащие ветки.

Люка идет дальше, испуганная, смущенная. Что это было?.. Нет, ничего не было. Но разве она еще помнит? Не совсем забыла?..

Люке грустно, и как она устала. Она еле передвигает ноги. Вот наконец их улица. Под фонарем перед самым подъездом стоит кто-то. Она видит его синее пальто, его шляпу. Он стоит спиной к ней – верно, ждет. Но какое ей дело? Сердце еще трепещет от шума черных крыльев. Что это было?.. Неужели опять Азраил?

– Здравствуйте, Люка.

Люка кладет холодную руку в его ладонь. «Нет, это только кажется, – успокаивает она себя. – Только кажется…»

И все-таки она говорит:

– Здравствуйте, Арсений Николаевич…

– Как поживаете, Люка?

– Хорошо, спасибо… – Лучше прислониться к фонарю, чтобы не упасть.

Она неясно видит его лицо. И голос его доносится будто издали… Это от тумана. Это от волнения.

– Какая вы бледная. Вы были больны?..

– Нет…

– Как поживает Екатерина Львовна? Вера Алексеевна?

– Вера вышла замуж. Она в Ницце.

– Скоро приедет? – отрывисто спрашивает он.

– На будущей неделе. Она вчера прислала цветы.

Он снимает шляпу:

– Ну, всего хорошего, Люка. Кланяйтесь Вере Алексеевне. Не забудете?

– Нет.

– А вы большая стали. Много учитесь? Так не забудьте передать привет Вере Алексеевне. До свиданья.

Он быстро уходит. Люка растерянно смотрит ему вслед.

«Неужели это на самом деле был он? Улица пуста, и даже представить себе нельзя, что он только что стоял здесь под фонарем и говорил с ней…» Люка тихо входит в дом, поднимается по лестнице и в прихожей бросается на шею матери:

– Мама, мама… – И нельзя понять, всхлипывает она или смеется.

Екатерина Львовна отстраняет ее от себя:

– Да скажешь ли ты наконец, что с тобой? – и видит длинную красную царапину на Люкиной щеке.

– Господи, ты упала?

– Нет, нет, я ранена, – уже громко хохочет Люка. – Я дралась с Ивонной, и я победила.

Люка со всех ног бежит в столовую.

– Как не стыдно драться…

– Я победила, – кричит Люка, – победила. Подумай, она на пять кило тяжелей, а я победила.

От возбуждения Люка не может устоять на месте и бегает из комнаты в комнату, оглушительно хлопая дверьми.

– Люка, перестань. У меня голова разболится.

Но Люке необходимо как можно больше шума, грохота и крика. Она ложится на спину на диван, взмахивает ногами и, перекувырнувшись через себя, падает на пол.

– Люка, сумасшедшая. Спину сломаешь.

Но Люка уже прыгает со стула на стул.

– Не мешай, мама. Я не могу, не могу иначе. Я бы хотела, как Чаплин в «Ла рюе вэр л-ор»^[4], пух из всех подушек выпустить и вокруг палки на потолке крутиться. Ах, мама…

Люка бежит к себе. Минут пять слышно, как она шумит там. Потом все стихает…

Екатерина Львовна накрыла на стол. Принесла из кухни миску с супом.

– Люка, иди обедать.

Но Люка не ответила, она даже не слышала. Она сидела на кровати, крепко обхватив колени, и глядела в угол, бессмысленно и блаженно улыбаясь. Желтый круг от фонаря на тротуаре. Арсений. На нем было синее пальто и серая шляпа. Это она хорошо заметила. И воротник поднят. «Какая вы стали большая», – сказал он и улыбнулся. А палка?.. Была палка? Она наморщила лоб. Да, палка камышовая висела на руке. И перчатки серые. И волосы блестели, когда он снял шляпу.

– Люка, что же ты? Иди обедать.

– Сейчас. Подожди. Я готовлю уроки.

Она снова попробовала себе представить Арсения. Но теперь вместо него она видела себя. Растрепанная, на щеке царапина, в старом берете – урод. И руки в черниле. А что туфли у нее на белой подметке, он вряд ли и заметил. Ведь было темно. И она так глупо держалась, ничего не сумела сказать. Только «да» и «нет». Как глухонемая. Слово «глухонемая» показалось самым унизительным и подходящим.

– Как глухонемая, – со злобой повторила она, подошла к зеркалу и показала себе язык. – У, несчастный урод…

– Люка, суп остынет.

– Иду, иду. Не дашь даже задачи решить.

Люка села за стол, разложила салфетку на коленях.

– И что за выдумка девочкам драться? У нас в институте…

– Вы были куклы шелковые в твоем институте.

– Девочкам стыдно драться. И как вы деретесь? Расскажи.

Люка пожала плечами:

– Неинтересно.

– Разве мне может быть неинтересно?

– Просто деремся кулаками, боксируем, стараемся друг другу в зубы побольней заехать. Или под ложечку, хотя это и запрещено.

– Господи, Люка. Неужели серьезно? Как пьяные извозчики.

Люка опять пожала плечами:

– Я же говорила, что тебе неинтересно. Ты не спортивна. Не понимаешь…

После обеда Люка снова в своей комнате. Надо все вспомнить, все подробно.

Люка вздыхает, прижимает руки к груди и видит… Да, действительно видит Арсения. Каждую ресницу, каждую точку на лице, каждый шов на пальто. Он стоит в углу и смотрит на нее блестящими рассеянными глазами, и желтый свет фонаря падает на его серую шляпу…

3

Утром пришло письмо.

Вера писала: «Встречайте в четверг без четверти одиннадцать. Я ужасно рада вернуться в Париж, мамочка, и что медовый месяц кончился. Ах, этот мед».

Четверг – значит завтра.

– Люка, Люка, – кричит Екатерина Львовна, – завтра утром…

Люка вбегает в столовую.

– Верочка приезжает, – с трудом доканчивает Екатерина Львовна, и слезы текут по ее щекам… – Завтра утром…

– Мама, чего ты? Мама.

– Ах, Люка, – всхлипывает Екатерина Львовна, – ты не знаешь. Мне так тяжело без Веры. – Она притягивает к себе Люку. – Только ты меня, моя маленькая, и утешала. Без тебя я бы не могла. Спасибо тебе.

– Нет, мама. Не надо… – Люка прячет красное от стыда лицо на груди матери. Утешение?.. Хорошо от нее утешение. Дома как чужая. Молчит, и днем и ночью об Арсении думает… Нечего сказать, утешение. Бедная мама.

Люка тоже плачет, прижимаясь к матери. Екатерина Львовна целует ее мокрую щеку:

– Добрая моя девочка. Какая я счастливая, у меня такие милые дочери…

Шесть часов. Совсем черно, будто ночь. Люка сонно потягивается. Электричество неприятно желтеет под потолком.

– Надень новое платье, Люка.

Екатерина Львовна с беспокойством осматривает себя в зеркале. Хорошо ли так? Понравится ли Вере? Не было бы ей стыдно за них с Люкой. Приколоть цветок к пальто?..

– Мама, скоро ты? Я готова.

Екатерина Львовна поворачивается:

– Опять ты за свой старый берет. Сними сейчас же. Его давно выбросить пора. А перчатки где?

– Я не ношу.

– Нет, уж пожалуйста. Вот, возьми мои.

Люка неловко натягивает белые замшевые перчатки:

– Такие чистые. Я их замажу.

– Подтяни чулки. Шарф спрячь вовнутрь. Нечего Ринальдо Ринальдини изображать. Ведь ты – девочка.

Наконец выбрались. Надо еще заехать к Вере на квартиру, все ли там благополучно.

Заспанная горничная открывает дверь. Прихожая просторная, и все так нарядно и ново. Не то что у них. Люка ходит из комнаты в комнату, трогает вещи, присаживается на стулья. Вот бы и ей так жить. Вот бы и ей так жить с Арсением…

Екатерина Львовна волнуется:

– Я заказала на завтрак курицу. Верочка, наверное, проголодается с дороги. Переставь фиалки на ночной столик да смотри не разбей вазу. А на сладкое взбитые сливки с каштанами. Как ты думаешь?

На вокзал приехали рано. Екатерина Львовна нетерпеливо шагает по перрону.

– Люка, не прижимай цветов, помнешь. И сейчас же отдай Вере. Не забудь. Это на счастье.

Наконец поезд. Вера выходит из вагона улыбающаяся и нарядная.

– Вот, вот она, – кричит Люка и бежит к сестре.

Вера уже увидела их и, немного отстранив Люку, быстро идет к Екатерине Львовне:

– Мамочка.

Екатерина Львовна обхватывает Верину шею и с почти страдальческой нежностью прижимается губами к Вериной щеке. Верины длинные ресницы дрожат.

Люка смотрит на сестру. Как заговорить с ней? Как заговорить с этой красивой чужой дамой?.. Прежде всего отдать цветы…

Но Вера, оставив Екатерину Львовну, порывисто поворачивается к сестре:

– Люка, – и три раза как-то особенно жадно и крепко целует Люку в губы.

– Ну давай, давай цветы. Спасибо. Какая милая. – Она пристально смотрит на Люку и смеется. – Да ты что краснеешь? Забыла меня? Отвыкла? А я по тебе скучала, цыпленок…

Здороваться с Владимиром Ивановичем проще.

– Здравствуйте, Володя.

– А вы еще вытянулись, Люка. Скоро выше меня будете…

Домой, к Вере, ехали в такси. Люка сидела напротив сестры и близко смотрела ей в лицо. «Изменилась. Нет, такая же. Только еще немного беспокойнее…»

– А бананов на пальмах нет, Люка, – быстро говорила Вера, блестя серыми глазами. – И пальмы оборванные. Ужасно надоедают. И совсем там уже не так чудно. Море как синька. И скучно, гораздо скучнее, чем здесь.

Дома, сняв пальто, снова долго целовались, и Люка, уже не стесняясь, вешалась на шею сестре.

Потом Вера заперлась в ванной с Екатериной Львовной и шепталась с ней там.

Люка напрасно водила ухом взад и вперед по двери, выискивая, где послышнее, ничего нельзя было разобрать за шумом воды.

Завтракали весело.

– Верочка, у тебя усталый вид, – беспокоился Владимир Иванович, – ты бы прилегла.

Вера пожала плечами:

– Ложись сам, если устал.

– Но ты плохо спала в поезде. Я думал…

– Слишком много ты думаешь…

Вера говорила с мужем резко и недовольно, совсем как с Люкой когда-то, но теперь, поворачиваясь к сестре, она ласково улыбалась.

– Ну как, Люка? Пойдем чемодан распаковывать. Может быть, и для тебя там что-нибудь найдется.

Люка поняла. Времена переменились. Теперь на ее, Люкиной, улице праздник.

Целый день провели вместе, как-то особенно нежно, почти влюбленно.

«А ты счастлива?» – хотела спросить Люка, но «счастлива» показалось неподходящим.

– А ты довольна? – спросила она.

Вера рассеянно кивнула:

– Конечно, конечно…

Но Люка уже ахала над подарками:

– Это все мне? И конфеты, и чулки, и сумка?.. И тебе не жалко?..

Домой собрались поздно и в прихожей долго огорченно прощались, как перед длинной разлукой.

– Ты завтра придешь к нам, Верочка?

– Да, непременно. И все-таки зачем вы уходите? Знаешь что, мама? Оставь мне Люку до завтра. Ведь ты не будешь бояться спать одна?

– Бояться? – удивилась Екатерина Львовна. – Но ведь ей надо в лицей. Она и так сегодня не ходила.

– И завтра не пойдет, велика важность… Хочешь у меня остаться, Люка?

– Еще бы…

– Ну хорошо. Пусть остается.

Люка волчком закружилась по прихожей. Владимир Иванович запер за Екатериной Львовной дверь.

– Где же Люка будет спать?

– Как где? Со мной в спальне.

– А я?

– А ты в кабинете на диване.

Владимир Иванович ничего не возразил.

– Ну, Люка, идем скорее. Я умираю от усталости…

Лиловое одеяло откинуто. Простыни и наволочки с кружевом и на столике фиалки.

Вера снимает платье.

– Нет, нет, позволь, я тебя раздену, Вера.

Люка садится на ковер.

– Дай ногу. Туфли сниму. – И вдруг удивленно поднимает голову. – Что это? Почему не пахнет духами?

– Так, – отвечает Вера.

– Опять «так». И душишься ты так и не душишься так. Отчего?

– Оттого, что… Незачем.

Люка широко открывает глаза:

– Ну да. Незачем.

Люка уже стянула Верины чулки.

– Не понимаю…

– Не понимаешь? – Вера сидит на кровати, болтая босыми ногами. – Не для кого.

– Как так? Мне казалось, что когда замужем…

– Мало ли что тебе казалось…

Люка трется щекой о Верино гладкое колено:

– Я так люблю, когда ты надушена. Подушись. Ну, для меня, пожалуйста.

Вера, смеясь, встает и, придерживая рубашку на груди, подходит к туалету.

– Скажите, какая требовательная. Может быть, и губы прикажете намазать?

– И губы намажь, чтобы совсем хорошенькая. Ах, какая ты прелесть.

Люка с размаху кидается в кровать, натягивает лиловое одеяло.

Какая широкая кровать, холодная, гладкая. И вдруг на минуту ощущение той ночи, когда в первый раз прилетал Азраил. Та же тревога и легкость в крови и даже как будто опять вкус лунного света на кончике языка.

Люка вытягивается:

– Как хорошо… Вера…

В дверь тихо постучали.

– Что такое еще?

Вера недовольно пошла посмотреть. В коридоре стоял Владимир Иванович в пижаме.

– Что тебе, Володя?

– Верочка, мне надо с тобой поговорить.

– Ну что такое? Завтра скажешь.

– Послушай, ведь это первая ночь в нашей квартире.

– Ах, оставь. Что за глупости? И не все ли равно…

– Хорошо, хорошо. Не сердись, Верочка. Спокойной ночи.

Вера закрыла дверь. Люка из кровати протянула к ней руки:

– Скоро ли ты? Мне холодно одной.

Вера приподняла одеяло и легла рядом с сестрой:

– Ну вот. Туши, Люка.

– Нет. Подожди. Я хочу на тебя посмотреть. Положи голову на подушку. Закрой глаза. Вот так.

Вера рассмеялась:

– Ах, Люка. Распустила я тебя, на свою беду. Ну, нагляделась? Туши.

Люка в темноте прижалась к Вериному теплому душистому плечу:

– Как хорошо, что ты вернулась.

Вера крепко обняла ее:

– Маленькая моя Люка… Какая худенькая. Одни ребрышки. Цыпленок мой.

Люка вздрагивала:

– Как хорошо… как хорошо…

– Слушай, – вдруг тихо над самым ухом зашептала Вера. – Скажи… Скажи, ты никого не видела?..

Люкино сердце застучало.

– Видела… – прошептала она.

– Кого?.. – почти испуганно спросила Вера.

– Арсения Николаевича.

Стало совсем тихо. Ну да. Напрасно Люка сказала. Вере неинтересно. Вера заснула. Но Вера придвинулась еще ближе.

– Где ты его видела? Что он говорил?..

– Около нашего дома. На прошлой неделе. Он спросил, скоро ли ты приедешь. Просил кланяться.

– Больше ничего?

– Больше ничего…

И опять тихо…

– Ну спи… Довольно болтать, спи.

Люка зажмурилась. Не надо было про Арсения. На Веру только сон нагнало. А было так хорошо… Она вздохнула.

– Не спишь, Люка?..

– Не сплю.

– Любишь меня, Люка?

– Люблю.

– Больше всего на свете?

Люка подумала немного. Надо честно.

– Почти… – Больше всего на свете она любит Арсения.

– А ты, Вера?

– И я… почти…

Вера открыла сонные глаза и увидела перед собой лицо Арсения. Его черные глаза смотрели прямо на них. Но Вера не могла разобрать на кого. На нее или на Люку.

– Больше всего на свете люблю тебя, – прошептала она ему, засыпая.