Ирина Никулина Имаджика
Проданный путь
Глава 4
Миры Дальней волны творения, Гилма
Мир Гилма – близнец Гвала, ближайшая планета к Тронну, где великий Птах, смеясь, нарушает все законы и выращивает галлюциногенный остролист. И Гилма, и Гвал заражены духом неподчинения, нравы здесь пали так низко, что повсюду царит хаос, всё продаётся и всё покупается, непристойности стали нормой, а аскетизм – исключением. Гилма темна, как вечные сумерки, её слабая звезда не справляется, но горячие источники подогревают мир изнутри. На поверхности тепло и сыро, напитки бесплатны, а цветы растут прямо в грязи. Гилма совсем не лучшее место для отдыха, это помойка Дальней волны творения, очаг разврата и болезней. Здесь собрана вся грязь миров и именно сюда прилетают умереть искалеченные судьбой существа со всех уголков космоса.
На Гилме есть город, названный Астовидад. На стеклянном куполе, которым укрыт город, светится символ мухи, потому что Астовидад назван в честь демона, который выглядит как огромная трупная муха и чей взгляд убивает всё живое. Астовидад – верный слуга Некроникуса, демон смерти и извращений. Город Астовидад – самый крупный город Гилмы и если бы на планете было государство, он бы наверняка стал его столицей, но жители Гилмы не нуждаются в порядке и правовых нормах. В городе душно и дым остролиста перемешался с серным запахом горячих источников и нечистот, что текут по городу в виде широкого канала. Дым остролиста оседает тяжёлым серым пеплом, трупы с улиц не убирают, секс здесь перемешан с поглощением пищи и часто одно перетекает в другое. В Астовидаде всегда царит хаос звуков, потому что каждый слушает свою музыку.
В один из притонов Астовидада заходит гуманоид с ярко-жёлтой кожей и кибер-хвостом, он хорошо одет и вооружён. Это Тансара, верный слуга великого Птаха. Он на время стал гуманоидом, имеет две неудобные ноги для прямохождения, две короткие руки для объятий и драк и одну почти круглую голову, чтобы произносить слова и пить вино, да ещё чтобы волосам трактоида было где расти. Совсем не пристало жрецу великих посещать подобные места, но эон мрака диктует свои условия, а Тансара достаточно гибок, чтобы не считать себя обиженным.
В притоне он видит служителя благостной Оми, стонущего под плетью; видит секс трёх разумных насекомых, пожирающих друг друга; едва рождённого и выброшенного младенца с двумя головами и сумасшедшего клоуна, предлагающего свое тело всего лишь за тридцать кредиток. Нет, не яд остролиста отравил разумы тех, кто пирует на Гилме, помойке Живого космоса.
Тансара убивает трёх слепых шарообразных существ, чтобы занять столик в притоне и посмотреть на полный стриптиз красотки из мира Станпри, которая сначала снимет защитный костюм, потом белье и на закуску – кожу. Возможно, это убьет её, но кому есть дело до стриптизёрши? Трактоид впервые за три эона пьёт вино, наслаждаясь телом, которое пьянеет. Тело ящера не бывает пьяным, его разум всегда холоден и светел, вино для него не более чем бесполезная отрава. К Тансаре подходит кибер из мира Дронт, чтобы продать кое-что из своих деталей. Тансара говорит ему, что видел глаза великого Птаха, но кибер не верит и стреляет в жреца из лучемёта. Тансара бьёт его металлическим хвостом и забирает лучемёт себе, когда кибера уносят, чтобы выбросить из притона.
Выпив вино, жрец садится рядом с толстым стариком, надутым как шар, с глазами на животе. Старик здесь так давно, что даже забыл, из какого мира прибыл на Гилму. Ему Тансара говорит то же самое, что и киберу. Рассказывает, как прекрасны глаза великого Птаха, и, надо признать, Тансара – прекрасный рассказчик. Его вкрадчивый голос льётся, как стихи, а взгляд обволакивает и подчиняет себе того, кто слушает. Но старик не верит и смеётся, он предлагает Тансаре нечто извращённое. Тогда Тансара приглашает на танец четырехрукую девушку из мира Сеп. Она молода, прекрасна лицом и неплохо танцует медленные танцы. Однако в её животе дыра, сквозь которую выливается вино и выпадает еда, поэтому она с трудом слушает то, о чём говорит жрец. Когда же она понимает, что он видел сияющие глаза Птаха, то насылает проклятия на Тансару, потому что уверена: у Птаха нет глаз.
Все, с кем заговаривает Тансара, отворачиваются и не желают верить. Они начинают перешёптываться и называть пришельца лжецом, в их глазах появляется холод, а в словах яд. Тансара достает лучемёт и собирается разделаться с теми, кто так бесконечно туп. Хотя он в теле гуманоида, его ум трактоида не терпит непонимания, а нрав остаётся вспыльчивым, как у всех трактоидов. Но он не успевает применить оружие: заражённый ползучей лихорадкой обнажённый юноша узнаёт в нем жреца мудрости, падает на колени, чтобы проявить уважение. Все, кто ещё могут передвигаться в этом притоне, окружают Тансару и теперь готовы выслушать. Они несут свою пищу и напитки в дар ему, а кто-то даже предлагает расплатиться органами, ведь жрецы мудрости крайне редко посещают Астовидад, и для жителей этого ужасного города слова Тансары прозвучат как великое откровение.
Тансара успокаивается, но про глаза Птаха он больше не рассказывает.
– Я знаю легенду о демоне Тарви, подарившего остролист великому Птаху. Я могу вам рассказать, бесхребетные твари, но взамен я хочу знать, как мне найти Синюю Спенту.
– Расскажи, и мы поделимся с тобой информацией о Синей Спенте, которая заключена в каменную тюрьму на Дне миров, – говорит тот, кто разливает вино, самый старый гуманоид на Гилме, похожий на скелет, обтянутый ветхой кожей. – Есть только одно место на соседнем Гвале, позволяющее пройти на Дно миров, только с телом гуманоида там совсем нечего делать.
– Договорились, старик. А насчёт моего тела не беспокойся, оно крепче, чем кажется.
Тарви – не легенда, не плод воображения, он один из сильнейших демонов Дальней волны творения. Но он покинул её в прошлом эоне, как раз тогда, когда встретился с великим Птахом и передал ему остролист, чтобы всю волну творения заполнить его сладким дымом, рождающим грёзы наяву. Тарви был рождён спектроидом в волне творения и долго не имел оформленного тела.
Когда на Спектру напали антропоиды из мира Дай и все существа с жидкими телами были уничтожены из-за их особой светимости, которую можно дорого продать на Гвале в виде наркотика, Тарви бросил вызов Некроникусу. Он презрел смерть и силой духа свершил невозможное: перенёс свой разум в тело антропоида и продолжил жить, убив личность того, кому принадлежало тело. Некроникус явился за нарушителем, чтобы отобрать чужое тело, ибо тот нарушил закон волны творения и должен был отправиться на Дно миров, чтобы стать там камнем. Тарви не хотел умирать сейчас, когда с таким трудом нашёл выход для себя. Поскольку его тело спектроида не сформировалось на момент смерти, то по логике вещей получалось, что он и не рождался. Когда Некроникус подумал над словами нерождённого смертного, то согласился с ними, но, тем не менее, закон обязывал его умертвить того, кто должен был умереть, но обманул смерть.
Тарви предложил Некроникусу, бестелесному духу, редкий подарок: своё тело во временное пользование. Некроникус согласился, потому что он, всегда даривший смерть и покой живым существам, никогда не умирал и не мог до конца прочувствовать миг кончины. Они договорились, что Некроникус займёт тело Тарви и умрёт в нём; таким образом, все задачи будут решены. Но за это Некроникус даст Тарви другое тело, которое будет носить его дух, пока господин смерти наслаждается моментом кончины и разложения.
Некроникус согласился и украл тело мощного демона из хранилища нерождённых душ, передал его Тарви и погрузился в тело антропоида. Тарви, который обещал убить Некроникуса, мгновенно улетел и покинул сектор космоса, где остался страдать заключенный в тело гуманоида дух смерти. Некроникус пришёл в невероятный гнев и полетел догонять Тарви, но не догнал, потому что его новое тело имело множество ограничений.
Тогда он стал подходить к смертным и просить убить его, чтобы освободить дух. Но, увидев взгляд Некроникуса, смертные в ужасе покидали планеты, и никто не осмелился приблизиться к нему на расстояние парсека. Тогда впервые за время существования Дальней волны, великий и могучий дух Некроникуса стал умолять Тарви вернуться и убить его, освободив от ненавистного тела. Тарви вернулся, но поставил условие, чтобы Некроникус обучил его владению первовеществом и некроэнергией. Некроникусу пришлось согласиться, и он взял единственного ученика, Тарви, и оставил ему тело бессмертного демона, а также передал некоторые формулы сворачивания пространства. Почему Тарви поделился остролистом и формулой создания чёрной дыры с великим Птахом – это тайна, но именно так всё и было…
Ещё много сказок знает Тансара, жрец великих богов, некоторые придумывает тут же, экспромтом, другие вспоминает, смешав с собственной фантазией, третьи читает в мыслях пьяных жителей Гилмы. Что в них правда, а что ложь, не мог бы сказать и сам великий Птах, но все в притоне слушают, затаив дыхание, отложив еду и питьё. В благодарность за рассказ они дают точные координаты входа на Дно миров, где спит вечным сном пророчица Синяя Спента, сестра Тансары. Тогда Тансара покидает Гилму, усмехаясь доверчивости и глупости двуногих существ. Расскажи он ещё немного сказок, – они продали бы своих детей и родителей, лишь бы слушать его волшебный низкий голос.
Глава 5
Дальние миры, Бут
Зарман – сама старость. Никто не помнит, сколько циклов живёт он на планете Бут, древней, как мир. Он видел рождение Бута и расцвет цивилизации, видел её утомленный закат и сейчас так же стар, как легенды волны творения. Почему Зерван, повелитель времён, столько лет подарил этому гуманоиду, не знает никто. Зарман всё ещё помнит, как зажглись звёзды над Бутом, выплывшим из подпространства, как остывала кора планеты, как первые поселенцы молились планетарному принципу Бута, умоляя дать им плодородную почву. Никто из живущих на Буте не помнит других миров, откуда они пришли, и никто не спрашивает старика о своих корнях, потому что Бут умирает, так же, как и Зарман.
Он пережил тысячи войн и кровавых сражений, в которых брат шёл на брата из-за клочка земли, и времена, когда великие расы Бута объединялись в могучую силу, чтобы одной мощной волной смести с лица планеты внешних врагов. Он сто раз смеялся в лицо терпеливому Некроникусу, был тысячу раз влюблён и имел столько потомков, что не смог бы всех вспомнить по именам. Зарман был тем, кто первым обнаружил опасность и дал отпор тёмным колдунам Бута, открывшим нестабильный портал в миры Средней волны. Да, он пережил целые эпохи и никак не мог умереть, словно судьба смеялась над ним. Сейчас он – символ ветхости, и умирает, потому что эон мрака разочаровал саму старость.
Он живёт на высокой горе, где вместо деревьев растут каменные идолы, такие же дряхлые, как и сам Зарман. Гора покрыта озёрами, которые замерзают ночью, а днём испаряются в атмосферу, чтобы вечером излиться обратно и вновь замёрзнуть ночью.
Когда на горе дует сильный ветер и хижина Зармана скрипит и воет, как раненый Ракс-Баа, по ледяным озёрам идёт человек, кутаясь в тонкий плащ. Тысяча родственников, дежуривших возле постели Зармана, засыпают, дверь со скрипом открывается и появляется нежданный гость на пороге. На нём черный плащ, широкополая чёрная шляпа, закрывающая лицо, и сапоги из кожи хищной птицы-ящерицы Бута. Когда он ступает на гнилые доски, они трещат под ним и готовы провалиться. Окно срывает с петель ледяной ветер, а крыша протекает холодными каплями дождя. Так неосторожно гость входит в соломенную хижину, где умирает сама старость, прощённая Зерваном.
– Да пребудет с тобой мудрость, вечный Зарман, – приветствует его гость на высоком слоге Живого космоса и небрежно садится на самый шаткий и старый стул в хижине: – Неужели ты всё-таки решил отдать своё тело в объятия Некроникуса?
– Да, незнакомец. Не знаю, кто ты и почему проделал этот долгий путь, чтобы спросить меня. Но я отвечу: моё существование утратило смысл. Я думал о великом назначении, что дала мне судьба: быть свидетелем рождения мира, видеть его расцвет и плакать над концом. Но увы, сейчас я склоняюсь к мысли, что моя жизнь не более чем ошибка богов.
Он пытается встать, чтобы лучше разглядеть незнакомца, но не может, старое тело бессильно, только поднимает тучи пыли и тревожит кровососущих насекомых, которыми оно облеплено. Гость снимает плащ и расстилает его на полу, потому что стул очень неудобен. Садится на пол, скрестив ноги. Под этим плащом у него ещё один, тоже чёрный. А вот руки в белых перчатках имеют длинные и подвижные пальцы. В них что-то есть, но старые глаза Зармана не могут разглядеть. Однако старик встревожен и понимает, что никто из простых жителей Бута не посмел бы нарушить последние минуты жизни старого Зармана.
– Грустно слышать, как ты сдался, самый старый из живущих на Буте. Разве именно так ты должен был распорядиться великим даром богов – бессмертием?
– Нет.
– Разве больше ничто не волнует твой великий ум?
– Нет.
– Разве не ощущаешь ты, как пронизан магией творения каждый миг твоей никчемной жизни? Я знаю тех, кто продал бы целый мир за возможность жить вечно!
– Моё тело одряхлело, потому что сдался разум. И ты прав, незнакомец. Я плохо распорядился этим даром. Тело поросло мхом и покрылось паразитами, я уже месяц не принимаю пищи и воды, но всё ещё жив. Наверное, моя миссия на Буте не завершена.
– Вспомни, каким ты был, Зарман!
Словно вся жизнь пролетает перед слепыми глазами старика: вот весенний ветерок принёс первые семена любви. Она была невероятно красива и нема, никогда не произнесла ни слова. Про их любовь говорили, что она вечная. Он похоронил её в океане в последний день осени и ушёл молодым на поиски войны. Война всегда помогала забыть про вечность, что лежала на плечах. Война опалила его глаза и почти отняла слух. Но пришла эпоха мира и технологий, врачи вернули ему слух и зрение, заменили искалеченные члены.
А потом он полюбил снова, когда мир, упоённый достатком, стал катиться к закату, утопая в роскоши и безделии. Морозная зима дышала им в лицо, когда грянула гражданская война и разметала по разные стороны баррикад их сыновей и внуков. Он хотел лечь с любимой в могилу и остаться там навсегда, когда его потомок изобрёл тотальное оружие. Но не успел, она умерла одна. Оружие сработало, и мир стал пустыней, откатившись в первобытную жизнь. Ещё тысячи циклов прожил Зарман, наблюдая, как зарождается новое общество, как вырастают города, как жители Бута заново учатся ненавидеть друг друга.
Эпохи сменяли друг друга, не прекращало бег колесо времени, и вскоре Бут снова стал великим миром, в котором выросли мудрецы, магистры и философы. Живой космос принял планету в свой круг и подарил технологии. Сын Зармана стал правителем планеты, настала эпоха процветания. Но пришла тьма, и все, кто жил, ослепли и замёрзли, лишённые света. Закатилось солнце Бута, чтобы надолго погрузить мир во тьму. Казалось, всё напрасно. Он один бродил по пустыне, не понимая, как может сохраняться его жизнь. А потом прибыли поселенцы, совсем не похожие на жителей Бута.
Нашли Зармана, построили в его честь дворец и зажгли искусственное солнце. Бут был застроен прекрасными городами и чистыми каналами, поля стали колоситься злаками, и Зарман снова позволил оттаять своему сердцу и впустил в него любовь. Она была совсем юной и не похожей на прошлых жён. Так и не успела родить, когда яростный жар лета отобрал у Зармана его любовь. Она первой умерла от неизвестной болезни, которая вскоре поразила большинство поселенцев. Выжили единицы – и то болезнь сильно ослабила их разум. Они покинули проклятые города и ушли жить на вершины гор, где построили каменных идолов и стали молиться древним богам, выпрашивая у них прощения за свои мнимые прегрешения. Вскоре их осталось совсем мало, потому что новая религия запрещала использовать технические изобретения и носить одежду. Хищники Бута воспользовались беспомощностью уцелевших и съели половину населения.
Горечь и невероятная тоска заполнили израненное сердце Зармана. Что бы ни происходило, рай никогда не длится вечно, волны в океане всегда гасят ветер, а слабость побеждает воинский дух. Зарман видел достаточно, чтобы не желать больше жить и любить. Он хотел одного – наконец-то умереть и раствориться в космосе, чтобы не хоронить больше тех, кого любил, ибо это было выше его сил.
– Я многое видел и пережил, чего мне еще желать? Я лишь жду смерти, потому что хочу её.
– Это говоришь не ты, а твоё усталое тело и ум, хранящий боль тысячи потерь. Но раз ты не можешь умереть, то мог бы облегчить свои страдания, Зарман, и твоё сердце не истекало бы кровавыми слезами.
Незнакомец достаёт сосуд, внутри которого розовые шары. Они живые и реагируют на смотрящего, начинают метаться в пространстве сосуда. Играют друг с другом, сталкиваются, соединяются и разлетаются. Их мир – единая капля, и все они осознают себя целым организмом. Смотреть можно бесконечно долго, игры тики завораживают и слепят глаза даже Зарману, который совсем плохо видит.
– Скажи им «да», старик, и получишь молодое тело, которое не захочет умирать. Ты забудешь всё, что было с тобой на Буте, и отправишься в великое путешествие по вселенной. Твоя мудрость поможет тебе достичь равновесия силы.
– О нет, великий господин, – Зарман догадывается, кто находится перед ним и держит длинными белыми пальцами божественный сосуд, и голос старика дрожит, как никогда до этого, – мне не нужен твой дар, я слишком устал для новой жизни.
– Что ж, Зарман, это твой выбор, и я уважаю его. – Незнакомец прячет сосуд с тики под плащом, и снова старость набрасывается на Зармана, как голодный зверь, и тело его становится беспомощным и вялым. – Но, может быть, кто-то из твоих детей хотел бы обладать великой силой и стать сверкающим воином, чтобы прожить свою короткую жизнь так насыщенно, как не осмелился ты?
Долго молчит Зарман, перебирая в дырявой памяти имена и лица. Вскоре он вспоминает свою праправнучку, обладающую сильным характером и железной волей. Она родилась инвалидом и её ноги никогда не ходили, она уже давно перестала мечтать о чуде и надеяться на Зармана, своего мудрого предка, который не смог ничем ей помочь.
– Да, господин. Я знаю тех, кто продал бы свою душу, чтобы стать симбиотом, но их век очень короток, и после смерти они возвращаются на Бут, став каменными идолами. Но я знаю одну женщину, которая сможет удержать в узде силу тики, она найдет способ контролировать свои эмоции и без труда поднимется в Средние миры, если ты подаришь ей волшебные крылья.
– Твоя праправнучка получит тики. Но ты окажешь мне услугу, старик, ведь я не так щедр на самом деле, как обо мне говорят.
– Я понимаю, великий господин Птах. Но что может старик, прикованный к смертному ложу?
– Просто не умирай ещё некоторое время. В подвале хижины хранится древняя рукопись Рива, за ней придут двое странников…
– Но у меня нет подвала, господин!
– Разве? – улыбается гость, и от его улыбки всё вокруг начинает звенеть, стрекотать и шуршать, так что насекомые, не в силах вынести ультразвук, разлетаются в стороны, а мох, которым поросло тело Зармана, рассыпается в прах. – Поверь мне, мудрый Зарман, обманувший Некроникуса, у тебя есть подвал.
– Конечно, господин. Думаю, он был всегда, просто я забыл о нём.
– Хорошо. И поешь, на твои кости противно смотреть!
Когда посетитель уходит, на столе появляется поднос, полный фруктов из далёких миров, о которых Зарман не смел и мечтать. Потомки Зармана просыпаются и с удивлением смотрят на поднос. Берут с него фрукты и протягивают старику, потому что так положено на Буте: сначала ест самый старший, потом остальные. Он жуёт, с трудом размыкая челюсти, сладкий сок течёт по старому подбородку. Сколько он ни ест, фрукты не заканчиваются. Вместо тех, что он съел, появляются новые, и они ещё слаще тех, что были. Остановиться невозможно…
Глава 6
Миры Дальней волны творения, планета Саркасс
Гилберт Мэган возвращается к берегам моря Мутантов и видит цветущее дерево среди обжигающих песков. Это гибрид смоковницы и голубой агавы, самое странное дерево, какое только можно вообразить. Сама пустыня с удивлением взирает на своё порождение, которого по определению не может быть в раскалённом сухом воздухе и бесплодном песке.
Продавец путей сидит в тени дерева, опираясь спиной на толстый ствол, в который превратилась его палка-посох. В руках у него глиняный сосуд, подобный которому Гилберт Мэган видел на Конте в музее. В этот сосуд с пляшущими чёртиками Джари Дагата собирает сок дерева, надрезав кору. Сок густого белого цвета, он пахнет сладостью весны, цветочной фантазией, состоящей из несмелых поцелуев и лёгких прикосновений. Кажется, сок этот мог бы исполнять любые желания. От одного его запаха кружится голова.
– Выпей, Гилберт Мэган, – предлагает бродяга, плеснув немного сока в пиалу, которую достаёт из сумы, – дерево сказало, что твой ум нужно успокоить. Сок унесёт прочь все волнения.
– Может, ты предложишь мне ещё и остролист? – Гилберт Мэган с некоторым сомнением принимает пиалу и тщательно рассматривает её на предмет грязи, но пиала чиста, и тогда он делает глоток горьковатого сока, который на жаре кажется невероятно прохладным. – Ты знал.
Ему хочется лечь на песок и закрыть глаза, слиться с песком, согревать могучие корни дерева, каплей влаги ползти по стволу, раствориться в жилках листа и выпить тёплые лучи звезды. В тело проникает неоправданная нега, и Гилберт Мэган с полным равнодушием понимает, что сок дерева – наркотик, а бродяга опоил его. Ум говорит молодому романтику, что пора волноваться, пора бить тревогу и вернуться в посёлок, потому что скоро он станет совсем безвольным, но Гилберт только лениво улыбается. Ему хорошо лежать в тени раскидистого дерева с ароматом весны.
– Я многое знаю, мой юный друг, но о чём именно ты говоришь? – Джари тоже пьёт сок агавы, но он собран и внимателен, как никогда.
– Знал, что мои друзья не придут. Знал, что никто из них не захочет лететь на поиски антиривайра. Они вообще не верят в легенды и считают, что богов придумал Аста Деус.
– Да, воистину эон мрака так логичен, что скоро захлебнётся в своём прагматизме. Твоих друзей было легко предугадать. Но ты, Гилберт Мэган, особенный. Ты – единственный, кто на Саркассе верит в легенды. И ты единственный в десяти секторах контийской империи, кто осмеливается проверить легенды. Я бывал в разных мирах: заражённых логикой, как Конт; погрязших в разврате, как Гвал; отравленных духом Мардука, как Кибертроникус. Я нашёл там много верующих и фанатиков, но никому из них я не предлагал искать антиривайра.
– Я не единственный, – сонно отмахивается сын Мэгана, – ведь ты тоже веришь в легенды.
– Мне проще, у меня есть доказательство. Я готов продемонстрировать его, но мне нужен транспорт. Ты достал звездолёт?
Глаза Джари Дагаты сощурены, и в них нет ничего снисходительного или доброжелательного, хотя, кажется, совсем недавно там вспыхнула искра великодушия, когда он хвалил Гилберта Мэгана. Но сейчас он нетерпелив, и от такой нетерпеливости скручиваются листья на дереве, а звезда Саркасса прячется за чёрной тучей.
– Нет. Отец и слышать не хочет о том, чтобы одолжить мне Аскелон. Он сказал, что сопливый мальчишка вроде меня, не закончивший лётную академию, не может управлять столь сложным боевым звездолётом, как Аскелон.
– Ты глупец, Гилберт Мэган. Кто же просит звездолёт у своего приёмного отца? Нужно было украсть его!
– А как ты поступаешь, Джари Дагата, когда тебе нужна какая-то вещь?
– Я засыпаю и во сне нахожу то, что нужно. А когда просыпаюсь, вещи уже находятся рядом со мной.
Гилберт Мэган видит парящие вокруг головы бродяги предметы: старая серебряная ложка, пластиковый стакан, амулет из чистого нефрита, старинный контийский лучемёт. Потом он видит жужжащий чёрный шар, тяжёлый и подвижный, и, присмотревшись, с отвращением замечает, что это рой ядовитых ос, которых полно в горах. Он не боится, потому что уверен, что сок агавы уже подействовал, и всё это не более чем галлюцинации, порождённые отравой дерева и полуденным зноем. Но Продавец путей смеётся:
– Мне вчера снились насекомые. Укради звёздный корабль!
– Но я правда не умею им управлять, Джари.
– Я умею. Не слишком-то это сложно!
– Но если Аскелон поднимется в атмосферу без разрешения отца, все орудия Стального Форта откроют огонь на поражение, и мы упадём обратно, в пустыню Саркасса, которая станет нашей могилой. Воины Конта очень подозрительны, они верят в то, что вокруг Стального Форта снуют шпионы симбиотов.
– Я всегда считал, что контийцы слабоумные.
– А на чём ты прилетел на Саркасс, бродяга? Ведь ещё четверть цикла назад тебя здесь не было?
Джари хитро улыбается и снова наливает Гилберту Мэгану сок дерева. Он смотрит в зеленоватое небо Саркасса и пожимает плечами:
– Я прилетел на крыльях обсидиановой бабочки, но тебя она не сможет унести, ты слишком тяжёлый. Давай, спи, и пусть тебе приснится платиновый звездолёт, похожий на Мистериус. Скоро здесь будет твой приёмный отец, Мэган-старший, я слышу, как гремит ржавыми гусеницами его страшная машина. Думаю, он захочет проехаться по моему телу.
– Может быть, он будет прав… – бормочет Гилберт Мэган и закрывает глаза, готовый увидеть во сне великого Митру, язата света.
