Ирина Никулина Имаджика
Проданный путь
– Это слишком долгая история. Очень жарко в полдень на Саркассе. – Джари смахивает пот со лба и начинает раздеваться. – Пойду, искупаюсь! Ты со мной, мой юный друг?
– Прости, Джари, но твой разум не в порядке. Нельзя купаться в море Мутантов!
– Мне всё можно.
Он спускается с песчаной горы, легко преодолевая песчаные оползни, и Гилберт Мэган, сын землянина Мэгана, вынужден признать, что бродяга ловкий и грациозный, движения его полны силы и уверенности. Но разве это спасёт его от голодных тварей, которыми кишит недоброе море? Гилберт не спешит спускаться за ним.
– Я расскажу тебе продолжение легенды о Митре, язате света, но позже. Впрочем, у меня есть для тебя кое-что поинтересней.
И, сняв лохмотья, он заходит в море.
– Осторожнее! – кричит во всю мощь лёгких Гилберт. – Справа большая группа морских драконов!
– Это я позвал их.
Гилберт Мэган думает, что от жары разум бродяги совсем помутился, и сейчас он станет пищей драконов. Вода из чёрной станет ярко-алой и больше некому будет возмущать спокойствие в Стальном Форте и продавать пути. В ужасе он закрывает лицо руками, чтобы не видеть, как пируют твари, но слышит смех Продавца путей и плеск воды. То, что происходит, не умещается в восприятии его разума: морские драконы милы, как беззубые рыбки, и трутся своими мощными телами о спину бродяги. Один из них покорно подставляет своё скользкое тело, и Джари Дагата катается на спине морского дракона, которая блестит золотой чешуёй в ярких лучах звезды.
Остальные твари выставляют хвосты из воды и слегка бьют по поверхности, создавая фонтаны, которые укрывают Джари Дагату от палящей звезды. Детёныш одного из хищников выставляет свой чёрный плоский нос, и Продавец путей целует его, радостно смеясь. Гилберту Мэгану кажется, что всё это иллюзия, мираж, он просто перегрелся в лучах Гимиды, уснул на берегу моря Мутантов, особенно опасного в тёплый сезон, и не было никакого бродяги, а легенда о Митре – не более чем его воспалённое воображение. Он ложится на песок и закрывает глаза, не зная, что делать дальше, потому что его привычное восприятие мира рушится.
И тут происходит нечто ещё более странное, что заставляет Гилберта Мэгана отказаться от спасительных мыслей о сне. Над ним сгущается чёрная туча, тяжёлая, как все грехи мира. Гимида прячется за неё, резко холодает, дует сильный ветер, ворчит далёкий ленивый гром, и первые капли с силой бьют по лицу Гилберта Мэгана. Этот дождь, что случается впервые за двадцать годовых циклов, – как пощёчина здравому смыслу. Пустыня удивлена не меньше, чем сын Мэгана, потому что дождь идёт в пустыне впервые, и это настоящее чудо даже для морских драконов.
Под каплями дождя и громыханием грома Джари Дагата выходит из моря Мутантов. Он заворачивается в белую ткань, которую достаёт из своей сумы. Что-то меняется в нём. Волосы становятся чистыми, плечи распрямляются, кожа разглаживается. Он вовсе не так стар, как кажется, а напротив – полон сил. Смеясь, он снимает с кожи золотые чешуйки морских драконов, кладёт их в свою сумку. Пока Гилберт Мэган смотрит на ворчащее небо и подставляет лицо холодному дождю, образ молодого Дагаты тает, как дым, и вот он снова выглядит привычным образом: одежда порвана и грязна, лицо расчерчено морщинами, волосы спутаны.
– Я готов слушать твои легенды, Продавец путей. Назови цену.
– Не спеши, мальчик. – Джари отрывает клок волос Гилберта Мэгана. – Посмотри на себя: твои волосы как перья птицы с планеты Бут, твоя одежда сделана из шкур морских драконов, с которыми я дружу, твоё сознание замусорено правилами и законами Саркасса. Как же я смогу раскрыть тебе самую великую тайну Живого космоса?
– Я могу обрезать волосы и раздеться!
– О-о…! Что тогда скажут обо мне в Стальном Форте? Моя репутация и так полна чёрных пятен. Позволь дождю смыть всё лишнее, и открой свой разум, потому что ты услышишь то, что перевернёт твой мир. Я буду говорить, пока идёт дождь, но моя цена велика: за эти знания ты отдашь мне нефритовую гору. Хватит контийцам желать невозможного!
Гилберт Мэган испуган, как никогда. Дождь больше не радует его, и рёв драконов не удивляет. Он опускает взгляд и готов бежать от Продавца путей через всю пустыню. Нефритовая гора, которой владеет его отец, Гай Мэган, – самая большая разработка нефрита на Саркассе, именно от этой разработки зависит, победит ли контийская империя отвратительных воинов Птаха или весь мир будет заражён симбиотами.
– Я слышал, что о тебе говорят, – раздраженно восклицает юный мечтатель, – но не хотел верить. Ты действительно шпион симбиотов?
– Разве я похож на симбиота, Гилберт Мэган?
– Не знаю, я их никогда не видел.
Дождь смывает краску с волос Гилберта, они становятся белыми. Кожа дракона, из которого сделана его куртка, расползается под каплями волшебного дождя, и он остается в нижнем белье, только не это пугает юношу. Сознание Мэгана полно страха и непонимания, однако он медлит и не может уйти. У него есть отговорка:
– Как я могу подарить тебе нефритовую гору, если не я владею разработкой, а мой отец, Гай Мэган?
– Скоро ты подаришь её мне, поверь. – Продавец путей смотрит на море Мутантов и показывает вдаль. – Видишь, куда плывут морские драконы? Ну же, у тебя два глаза, а у меня всего лишь один. Смотри внимательнее! Если бы ты спросил дух Несару, он бы поведал тебе одну легенду Саркасса. В ней говорится о тех великих существах, что населяли планету до пришествия контийцев…
– Неправда! Планета была пуста, когда воины Конта на неё высадились.
– Конечно, ведь они покинули Саркасс, увидев прагматизм и холод в ваших сердцах. Эти существа умели передвигаться по морю на спинах морских драконов. И они нашли в середине моря Халь-Ни-Ран, что вы зовёте морем Мутантов, единственный остров. На нём стоял дом, в котором было три двери. Одна из них вела в Краткую волну творения, обиталище богов, другая – в Средние миры, и ещё одна – на Дно миров. Через неё и ушли те, кто жили на Саркассе.
– Всё это рассказал тебе дух Несару?
–Несару уже нет здесь, об этом я узнал от морских драконов.
– Драконы рассказали тебе эту сказку, Продавец путей?
– Нет, наивный мальчик. Я увидел следы энергии на их телах и прочёл их, как ты читаешь тексты книг. Где-то в центре моря Мутантов есть гиперпространственный туннель, через который ушли мудрые существа Саркасса, но контийцы его никогда не найдут.
Продавец путей встаёт во весь рост. Тучи сгущаются, воздух темнеет, словно наступили сумерки. Гром гремит за его спиной, а туман окутывает руки, которые светятся слабым светом. Он грозен и велик. Гилберт Мэган думает: если бы Джари Дагата так появился в Стальном Форте, его бы стали слушать. Мурашки бегают по телу сына Мэгана, и он понимает, что не готов уйти сейчас, не узнав величайшей тайны Живого космоса, даже если ценой будет нефритовая гора.
– Я подарю тебе нефритовую разработку, когда она перейдёт в мое владение. Скажи, пока я не умер от любопытства!
– Смотри на меня, Гилберт Мэган! Я продал тысячи путей; тысячам существ, среди которых были как гуманоидные расы, так и кибероидные; я подарил мудрость и знания, которые раскрыли их сознание. Мои ученики ушли в Среднюю волну. Но почему же я сам брожу по миру, как бродяга, не имея своего пути? Я знаю восемь магистров трагила-сай, я мог бы стать чёрным колдуном в системе Сигма или магом трёх Святых пирамид. Но ни один из путей не привлекает меня. Да, мой догадливый ученик. Я однажды услышал тайну, и она «отравила» мой разум. Слушай же и трепещи: мне стало известно, что в мирах Дальней волны творения все ещё жив один антиривайр.
– Не может быть! – Гилберт Мэган не верит.
Он смотрит на слепой глаз бродяги и с грустью понимает, что он предназначен совсем для другого видения. Контиец не замечает, что дождь прекратился, и из-за туч показалась нерешительная звезда Саркасса – Гимида. Он начинает дрожать. Если бы не было оснований верить Джари Дагате, он бы мгновенно покинул пустошь у моря Мутантов, чтобы навсегда забыть то, что услышал. Но уже слишком поздно и он желает услышать всю легенду, однако всё в его разуме говорит «нет»: не может жить до сих пор воин Рива или антиривайр, созданный Сераписом.
– Теперь это и твоя тайна, Гилберт Мэган. Понимаешь ли ты, что это значит для нас с тобой?
– Конечно, – шепчет контиец, – забытая магия сиджана-ки, которую адаптировал для себя Лайтрон Викс. Самое сильное магическое искусство последнего эона, безупречный путь древних, прямой путь в Эшелон богов. Я читал легенды Аста Деуса. Но не принимаешь ли ты желаемое за действительное, Джари Дагата?
Бродяга пожимает плечами и садится на песок. Пустыня спокойна, как и была до прихода Продавца путей. Яркая звезда слепит белым светом, море Мутантов кишит голодными тварями, из вездехода контийца слышен усталый голос его отца, искажённый волновым полем. Джари Дагата молчит, потому что не знает. Но он уверен, что сиджана-ки антиривайров – это единственное, ради чего стоит отправиться в путь.
– Ты возьмёшь меня с собой, Джари Дагата?
– Иначе зачем бы я тебе рассказал! У меня нет звездолёта, так что достань транспорт, сын Мэгана, и я буду считать это твоим первым вкладом.
Гилберт Мэган так рад, что в предвкушении невероятного приключения даже не слышит всех слов бродяги. Когда Джари повторяет их дважды, контиец думает о военном ангаре, который расположен недалеко от нефритовой горы.
– Я попрошу отца одолжить Аскелон, у него мощное оружие на борту, и скорость для такого шаттла вполне приличная… А можно, я возьму с собой Натрисс Галиду из Стального Форта?
– Можно.
– А Джерада Растина, что живёт на третьей станции?
– Можешь взять с собой хоть весь посёлок!
Слишком легко соглашается Джари Дагата, пряча улыбку за странными действиями. Сначала он раскапывает песок, потом втыкает в него свою палку-посох, поросшую лишайниками и водорослями моря Мутантов. Гилберт Мэган бежит к вездеходу, чтобы на полной скорости помчаться к поселению, выросшему вокруг нефритовой горы. Он поворачивается посмотреть, что делает Джари Дагата, но того уже нет на берегу моря Мутантов. Гилберт видит ещё одно чудо, которому нет объяснения: посох бродяги пророс зелёными побегами, впитав в себя влагу дождя. Ещё немного, и он станет тенистым деревом с корнями и шикарной кроной. Единственным деревом в пустыне Саркасса.
Долго Гилберт смотрит на посох и думает о дожде. Нет, совсем не дождь совершил это чудо.
Глава 3
Дальние миры, вневременной континуум
Он должен был быть мёртв много эонов назад, но он живёт здесь, в капле пространства, где время остановилось, он живёт, как тень самого себя. Иногда он и правда мёртв, тело становится холодным, хвост обрастает волосами, а чёрные чешуйки падают в космос, в котором ничего нет. Тогда он не плачет и не смеётся, а только плетёт косы из волос, что растут на его хвосте, и пересчитывает монеты, которых вокруг него больше, чем упавших чешуек. Ему всё равно – быть живым или мёртвым, когда рядом нет его господина. Когда он жив, то обладает неизменным признаком – он слуга великих.
Когда он был жив, то расстилал ковёр из звёзд Шагающему по мирам Митре, чуть позже расчёсывал длинные белые волосы Сераписа и тратил на это всю свою жизненную энергию. Это он искал мёртвое тело для духа Тау-синклит мага, когда бог богов спустился в Дальние миры. Это он вешал занавес из кожи гуманоидов на сцене трагедий Меродаха, повелителя мистерий, и он ковал меч нетерпеливому Донару, шил триста тридцать три наряда спящему Бальдуру. Своё тело он охотно предоставлял тем, кто не из Дальних миров, и позволял пользоваться своим светом, но не безвозмездно. В ответ он забирал всю мудрость и весь свет, что мог уместить в теле чёрного трактоида. Он был миллион раз проклят магистрами трагила-сай и тысячу раз похоронен расой кибероидов, ненавидящих божественного ящера.
Вечный жрец богов, спутник великих, творящих миры, он перестал быть трактоидом, когда его раса отреклась от него. Имя ему – Тансара, век его – вечность, а символ – искусность и тайна.
Когда он мёртв, то похож на спящего, и во сне творит всё, что пожелает. Для себя он создаёт сад цветов, и цветы в нём безобразны: бордовые лепестки похожи на рыхлую плоть, листья остры, как лезвия, тычинки и пестики так неприличны, что сама Роза Дроттар краснеет, когда смотрит сквозь миры на творения Тансары. Но самое ужасное в этих цветах, – это запах. Они пахнут плесенью, чем-то старым и перегнившим.
Впрочем, у расы трактоидов своё представление о красоте, и Тансара настойчив, когда рассыпает цветы по всему космосу в надежде, что они приживутся на пустынных планетах. В темноте, что заполняет вневременной континуум, тело трактоида распухает до шарообразной формы, а пластины топорщатся, брызгая ядом. Эта форма очень мешает ему, когда жрец слышит приближение господина, и он вынужден стать живым, чтобы слышать голос господина, чтобы усладить свои три глаза видом господина и, если судьба улыбнётся жрецу, то проникнуть своими влажными усами в тайное место господина, о котором он сам не ведает.
Цветы он вычищает из своего сна, отправляя на Дно миров, где и так уже всё заполнено творениями Тансары; он извивается, как змея, рождая из своей спины малахитовый дворец. Семь башен, созданных из слёз Тансары, блестят холодным малахитом. Семь залов, один красивее другого, ждут господина. И в каждом есть прохладный малахитовый трон, чтобы господин смог присесть, если ему захочется. Трон совсем неудобный, но Тансара не беспокоится об этом, ведь его господин никогда не отдыхает, никогда не устаёт и никогда не высказывает пожеланий о более удобном троне.
Тансара не любит зелёный цвет, но все остальные драгоценные камни он уже использовал в прошлый раз, когда видел господина. Напряжённо вслушивается жрец в пустоту малахитового дворца и, услышав гулкие шаги, прижимается к полу, выпустив лишний воздух. Он готов бесконечно страдать, если господину не понравится его дворец, и даже готов впасть в сон, если трон не подойдёт ему. Покорность Тансары велика, так же как и его терпение. Он знает, что будет, и потому готов ждать очень долго.
– Тансара, где ты?
Шаги не смолкают, когда господин останавливается. По виду он гуманоид, но рассмотреть точно нельзя. Всё его тело закутано в плотную белую ткань, которая прилипает к телу. Непонятно, как он идёт, ведь ткань похожа на саван и стесняет движения. Только кисти рук господина свободны, и их можно видеть даже в темноте, потому что они имеют собственное свечение. На изящных руках семь тонких пальцев и золотые татуировки в виде замысловатых узоров. Руки очень подвижны; что-то, что нельзя разглядеть, сжимают длинные пальцы. С правой руки господина капает маслянистая жидкость с очень специфическим запахом, который не нравится Тансаре. Но всё равно – Тансара своим умелым языком подбирает капли с малахитового пола, чтобы потом дорого продать в мире Кинз на карнавале духов.
– Я здесь, мой господин, и я построил этот дворец для тебя, как всегда.
– Плохо старался, тварь, здесь пахнет плесенью.
В голосе не слышно гнева, и Тансара осмеливается медленно подползти на согнутых лапах. В присутствии господина его чешуйки-пластинки на коже топорщатся и семь сексуальных органов возбуждены, источают жидкости и ароматы, которые и напоминают запах плесени. Господин молчит в темноте, и жрец несмело обвивает его ноги, где очень-очень жарко. Но для трактоида жар необходим, увеличивается движение жидкостей в организме ящера, и пластины топорщатся так неприлично, что господин мелодично смеётся. Он позволяет себе неосторожный жест – слегка наклонившись, гладит чувствительное место на хвосте, где вскоре появится еще один сексуальный орган трактоида.
– Если господин пожелает другие дворцы, Тансара заполнит ими всю Дальнюю волну… – мурлычет жрец, желая продлить сладостный миг и удержать на хвосте прикосновение пальцев.
– Зачем мне столько дворцов, мой мудрый слуга?
– Тогда пусть господин скажет, что ещё Тансара может сделать для великого Птаха, сияющего ярче богов?
От удовольствия Тансара сжимает ноги господина и ранит их металлическими пластинками. Дворец начинает таять, потому что жрец забывает поддерживать его образ и стены стекают жидким малахитом к ногам господина. Птах выскальзывает из ранящих объятий трактоида и собирает дворец заново. Впервые он садится на неудобный малахитовый трон, где чувствует себя прекрасно. Движение пальцев останавливается, и теперь Тансара видит, что в руке господина. Это прозрачный сосуд, в котором плавают тики, розовые шарообразные существа. Их движение завораживает жреца, но вид господина ему более интересен, жаль только, что лик скрыт белым саваном. Хотя раса трактоидов и изгнала Тансару, всё же он трактоид и может видеть сквозь ткань, может смотреть на дух и при этом не опалить свои глаза.
– Помнишь ли ты, Тансара, свою дочь и сестру – Синюю Спенту?
– Конечно, великий Птах. Спента-грешница слишком увлеклась своими пророчествами, за что судьба её жестоко наказала.
– Расскажи мне о Спенте.
– Сейчас Синяя Спента на Дне миров, заключена в каменный шар. Её волосы вплетены в Дно миров, как когда-то были вплетены волосы Гильдиона в твердь пещеры. Она пленница камня и никогда не освободится из своей тюрьмы.
Тансара делает ещё одну попытку приблизиться к господину, чтобы обвить его талию хвостом, ибо его шипы трепещут в неоправданном ожидании. Ни один смертный не смог бы выдержать прикосновения Тансары, но господин совсем не простой смертный, и жрец нетерпелив.
– Говори дальше! – приказывает Птах и мягко ускользает от хвоста Тансары. Покинув трон, он взлетает к потолку, куда трактоид не может попасть сразу.
– На планете Гвал есть вход на Дно миров, где страдает Спента. В мире Гвал она стала объектом религиозного поклонения, мою сестру там считают святой пророчицей.
– Ты знаешь, кто заключил её на Дно миров?
– Тансара многое знает, господин, но ещё и о многом догадывается. Но я не люблю болтать лишнее.
– Как ты мудр, жрец. Мне нужно наградить тебя.
Птах спускается с потолка и плетёт косы из волос трактоида, что совсем недавно выросли на хвосте. Нет большего удовольствия, чем такие умелые прикосновения. Тансара застывает, закатив глаза, и дворец рассыпается в прах. Они парят в темноте космоса, как и должно быть.
– Выполни мое поручение, и я подумаю о награде.
– Нет большего экстаза, чем служить тебе, мой господин.
– Ты слишком скромен, Тансара. Слушай, – Птах кидает сосуд с розовыми существами, и Тансара ловит его острыми зубами, но с сосудом ничего не происходит, его стекло самое прочное в Дальней волне творения, – дай этот сосуд Синей Спенте. Это её шанс освободиться из плена.
Тансара ревёт и плачет, потом ворчит, потеряв Птаха в темноте, наконец его мысли оформляются в слова, и слова, как яд, из чешуек-пластин капают на дно пространственной петли, где тают в луже жидкого малахита:
– Господин, Тансара не сможет выполнить твою просьбу, он ведь всего лишь ящерица…
– Я дам тебе тело гуманоида на время, мой верный жрец. Когда найдешь Спенту, передашь ей тики, только долго не смотри на них. После того как Спента получит мой дар, у тебя будут ровно сутки в теле гуманоида, потом ты снова станешь трактоидом.
– О, господин! Это очень щедрый дар!
Тансара не раз бывал в мире Гвал и хорошо представляет, как можно распорядиться телом гуманоида на планете, где царит разврат и всеми повелевают извращения. Никто из тех, кому он раньше служил, не давал ему тела гуманоида; никто не позволял приближаться так близко, как великий Птах, и потому трактоид особо взволнован. Однако он не осмеливается задать интересующий его вопрос о пребывании Птаха в мире Гвал.
– Что мне следует взять взамен у блудницы Спенты, мой мудрый и щедрый господин?
– Обещание говорить нужные мне слова.
– И всё, господин? Ты даришь симбиоз проклятой пророчице и прощаешь все её прегрешения лишь за какие-то слова? Трактоиды считают слова не более ценными, чем пепел.
– Именно так, жрец. Мне нужны её слова. Ведь, кажется, Синяя Спента великая рассказчица, вот пусть и расскажет то, что я прошу и тем, кому я попрошу.
Тансара не спорит, ибо всегда учтив. Он вползает на трон, где ещё осталось тепло господина, и греется в нём, как в пламени огня. Шесть его лап прорастают щетиной, и это признак возбуждения у трактоидов. Он смотрит на Птаха, который стоит напротив него, играя кольцом с редким камнем из мира Грань, и теряет капли жидкости на малахитовый пол.
– Я исполню, господин. И исполню ещё тысячу раз любые твои пожелания взамен небольшого снисхождения с твоей стороны, великий Птах. Я предан тебе уже три эона, но…
– Проси, тварь, но не очень много.
– Такую малость, господин, что она не будет ничего стоить: Тансара ни разу не видел твоих глаз, великий Птах.
Птах пожимает плечами, ему просьба слуги кажется пустым ребячеством. Белая ткань, что плотно укрывает его тело и голову, становится частично прозрачной, и Тансара видит глаза своего господина. Они похожи на далёкие звёзды, так же холодны и недостижимы, полны чужого света и никого не согревают. Нет ничего прекраснее тех глаз, но Тансара не спешит радоваться: он не уверен, что видит именно глаза своего господина, ведь, как и все великие, Птах лжив и непостоянен.
Всего лишь миг длится взгляд, подобный далёким звездам, потом господин снова закутан в свой саван, как вечный мертвец. Он покидает вневременной континуум, приснив в нём коридор, полный света. Звёзды вокруг континуума становятся ярче, космос наполняется странным звуком, когда великий Птах скользит вдоль стрелы времени и оставляет Тансару кусать себя за хвост в полном одиночестве.
