Ирина Лобусова
Праздник Святой Смерти

Глава 5

Зина Крестовская провела по волосам щеткой, повернула голову так, чтобы локоны освещал солнечный закатный свет, и старательно улыбнулась. Несмотря на то, что это было не очень естественно, получилось даже неплохо. С серыми мышиными космами было покончено. Теперь в светлых прядях пышных волос роскошно золотилось солнце, даже в самом конце дня.

Волосы были в порядке. Зина провела по губам яркой розовой помадой. Она тут же показалась ей пошлой. Зина поморщилась, но вытирать не стала. Пошлая? Ну и ладно! Крестовской было на это плевать. В этот день, вернее, вечер Зине хотелось быть легкомысленной, веселой, даже пошлой… Какой угодно – дурочкой, хохотушкой, кокеткой, но только не женщиной с пистолетом у пояса. Не сотрудницей НКВД.

В этот вечер у нее было свидание – впервые за столько месяцев. И она хотела насладиться этим сполна.

После завершения дела о Змее Сварога – Зина называла про себя это «Делом о змеях» – на нее просто обрушилась новая жизнь. И с такой силой, что у Крестовской просто перехватило дух. И на фоне всех этих событий Зина почти сумела пережить мучительный уход Виктора Барга. А ведь в самом начале, даже несмотря на дружеское участие Бершадова, она думала, что будет мучительно страдать по ночам.

Но новая жизнь была такой, что на страдания просто не оставалось времени. Да Зина и не хотела их.

Сразу после завершения «Дела о змеях» Крестовская стала уже официальным сотрудником НКВД. Бершадов вызвал ее в управление, где в отделе кадров она подписала все необходимые документы, потом получила новую форму. Синяя, с иголочки, она очень шла Зине. Но носить ее было почему-то стыдно. Крестовская испытывала какие-то странные чувства, глядя на нашивки формы. Они вызывали у нее несколько двойственные ощущения: с одной стороны, эта форма была ее гордостью, с другой – словно ее жгла. И Зина пока никак не могла решить, что пере- весит.

А потому, несмотря на то что в этой форме она выглядела настоящей красоткой, Крестовская решила надевать ее только по большим праздникам – когда будет официальная необходимость. К счастью, ходить на работу можно было и в гражданском, и для Зины это был очень большой плюс.

Ей выделили кабинет на самом последнем этаже управления. Это привело ее в полный восторг, несмотря на то что кабинетом это помещение сложно было назвать.

Маленькая, узкая клетушка, почти два на два, под самой крышей, с узеньким, словно выдавленным в потолке окном. В это окно, забранное густой решеткой, как и все окна в главном административном здании НКВД, был виден только крошечный кусочек неба и ничего больше. Даже деревьев не было видно – этаж ведь был самым высоким.

Воздуха и света окошко не давало никакого, поэтому в клетушке должен был все время гореть электрический свет. Но Зина и тому была рада. Смотреть на небо оказалось очень даже не скучно – небо постоянно было в движении, и оно все время менялось. А потому в эту клетушку заглядывала то ослепительно-ясная лазурь, то наползали свинцово-пасмурные облака…

Небо было свободой Зины. И, оторвавшись от работы, глядя на тучи – белые, пушистые или мрачные, серые, словно заполненные слезами, – она испытывала странную смесь спокойствия и умиротворения, особенно странную и необычную здесь, в этих стенах.

В самом же кабинете стоял большой, почти во всю стену, письменный стол, словно состоящий из двух частей – одна часть была отведена под письменные бумаги и папки с документами, другая – занята печатной машинкой. Напротив стола размещался шкаф для папок, тоже почти во всю стену. Две лампы – одна под потолком, другая – на письменном столе – довершали обстановку. Еще, конечно, два стула – один за столом, другой – напротив. Вот, собственно, и все.

Но этот кабинет, эта узкая клетушечка показалась Зине царскими палатами в самый первый момент, как только она сюда вошла. Ведь это был ЕЕ ЛИЧНЫЙ КАБИНЕТ! Для нее одной! Это словно придавало ей определенный статус. Словно все то, чем она занималась раньше по собственному почину, превратилось в настоящее серьезное дело. И Зина как будто выросла в своих собственных глазах.

Едва она вселилась в кабинет, как на нее буквально обрушились папки с делами – почти так же, как когда-то, когда она раньше в морге писала все официальные бумажки. Работа ее заключалась в следующем. Она внимательно просматривала дела, которые либо были закрыты, либо числились вечными «висяками», писала по каждому свои заключения и соображения и тщательно выбирала те дела, в которых было что-то мистическое, необъяснимое – например, как в деле с оборотнем лугару.

Этими делами она заполняла свой шкаф, создавая нечто вроде секретного архива. Остальные, неинтересные, как называла их про себя, Зина возвращала Бершадову.

Так же время от времени она делала вскрытия в морге – в основном по ночам, вдвоем с Кобылянским, с которым продолжала сохранять теплые, дружеские отношения. Реже присутствовала на допросах в кабинете Бершадова или других следователей. Иногда это были допросы с применением методов физического воздействия, пыток, проще говоря. После чего старательно приходила в себя. Присутствие на допросах зависело от заданий, которые ей давал Бершадов. Он был ее непосредственным начальником.

Несмотря на то что официально Крестовская числилась сотрудником медицинской службы, все в управлении знали, что она относится к секретному отделу Бершадова и непосредственно подчиняется только ему.

Для выполнения своей работы Зине пришлось научиться печатать на машинке. Она даже взяла несколько уроков у одной из штатных машинисток управления. Сначала было тяжело, даже болели пальцы. Но очень скоро Зина разобралась что к чему и стала стучать на машинке с приличной скоростью. Это очень помогало ей в работе, так как приходилось печатать очень много – начиная от протоколов вскрытия и медицинских документов с анализами, историями болезней и диагнозами, по которым она давала заключения, и заканчивая другими следственными бумагами, заключения по которым приходилось делать во многих делах.

В первую же неделю работы Зина перезнакомилась почти со всеми сотрудниками управления. Еженедельно по понедельникам в кабинете Бершадова – огромном, торжественном, просторном, с мебелью из красного дерева, с кожаными диванами и портретами вождей в золоченных рамах – Ленина, Сталина и, чуть ниже, Дзержинского – происходили совещания, на которых раздавались поручения и задания сотрудникам, обсуждались дела.

Помимо таких больших, официальных совещаний, были и малые, когда в кабинет вызывались несколько сотрудников. Это происходило почти ежедневно.

Допросы в парадном, начальственном, кабинете Бершадова не проводились. Допрашивали либо в кабинетах других следователей, с мебелью попроще, либо – если планировалось физическое воздействие – в подвалах, где были камеры и где содержались заключенные.

К счастью, в подвалы, в страшные подвалы НКВД, ужас которых Зина теперь смогла полностью оценить, ей пришлось спускаться всего дважды. И обязательным для нее стало вступление в партию – без этого в НКВД не работали. Ей пришлось изучить достаточно много материала по марксизму-ленинизму и даже сдавать экзамен, но для нее Бершадов устроил все по упрощенной и более быстрой процедуре. И очень скоро Крестовская получила новенький, хрустящий, пахнувший типографской краской билет члена партии большевиков.

Но самое настоящее знакомство со всеми сотрудниками произошло в столовой, где Зина ежедневно обедала. Там в обеденный перерыв собирались почти все.

К удивлению Крестовской, в управлении работало достаточно много женщин. Мужчины занимались в основном оперативно-следственной работой, а женщины – дознавательной и административной. Но, верная своим убеждениям никогда и нигде больше не заводить друзей, Зина ни с кем не сошлась близко. Единственный человек, с которым она общалась более-менее дружески, был Григорий Бершадов.

Они по-прежнему были на «ты», но Зина очень старалась не обращаться так к нему при остальных сотрудниках.

В секретном отделе Бершадова работали в основном мужчины. Женщин было очень мало, всего три, включая ее саму, и Зина лишний раз убедилась, что Бершадов не особенно доверяет женщинам. Встретили они ее очень настороженно.

Первой было лет пятьдесят, она казалась опытной, закаленной в боях, железобетонной большевичкой, почти всегда ходила в форме. Второй была изумительная красотка лет 25-ти – длинноногая блондинка с пышными формами и кукольным личиком, от которого не могли отвести глаз все мужчины. Когда Крестовская впервые ее увидела, то просто поразилась: что делает в НКВД такая красота? Ей бы пойти в артистки и сниматься в кино! Однако она предпочла такой суровый, жестокий мир мужчин.

Красотка-блондинка кокетничала со всеми в отделе и была заметно влюблена в Бершадова. Однако после тщательного изучения его реакции на девицу Зина пришла к выводу, что между ними ничего нет. Бершадов явно был не из тех, кого легко соблазнить пышными формами и смазливенькой мор- дочкой.

Крестовская часто вспоминала тот единственный момент откровенности Бершадова, когда он однажды рассказал ей, что был влюблен в женщину, на которой чуть не женился, а потом стал причиной ее смерти.

И Зина понимала, что та женщина наверняка была какой-то необыкновенной, если стала причиной серьезной сердечной раны для такого человека, как Бершадов.

Но несмотря на все эти перипетии, за которыми Крестовская весьма тщательно наблюдала, красотка отнеслась к ней более доброжелательно, чем железобетонная большевичка, и часто в столовой подсаживалась к Зине поболтать.

Но самые дружеские отношения, конечно, сложились у нее с Бершадовым. Очень часто в конце рабочего дня он заходил к ней в кабинет, и они разговаривали обо всем, как старые друзья. А еще изредка Бершадов на своей служебной машине подвозил Зину домой.

Он перестал относиться к ней с жестокостью и разговаривал без своего обычного ехидства. В первые дни это сильно ее настораживало, она постоянно ждала от него подвоха. Но потом постепенно привыкла и начала понимать, что понемногу, по крохам, сумела завоевать его доверие. И что это доверие очень важно не потерять.

Настоящим знакомством с сотрудниками стала встреча Нового, 1941 года, когда для управления было устроено пышное празднование.

Многие пришли с семьями. Был замечательный концерт. Зину даже уговорили поучаствовать в пирамиде – обязательном спортивном номере, который был на каждом концерте. И она получила просто невероятные впечатления!

В актовом зале были накрыты столики. Зина сидела вместе с Бершадовым и еще с несколькими сотрудниками. И с огромным удивлением увидела, что и Григорий умеет веселиться, пить шампанское и вести себя так же, как и все остальные люди! Более счастливого Нового года в жизни Крестовской еще не было!

Это был самый великолепный праздник за последние годы! Было весело, все пели, танцевали, улыбались друг другу. Шампанское лилось рекой. Зал был украшен разноцветными ватными шариками и ярким серпантином. Раскрасневшаяся от шампанского и от армянского коньяка, который, благодаря Бершадову, появился на их столике, Зина танцевала и пела вместе со всеми и никогда еще не чувствовала себя такой счастливой! Ощущение было просто восхитительно-пьянящим – словно у нее появилась семья.

За всю новогоднюю ночь Зина – о чудо! – ни разу не вспомнила о Викторе Барге, и даже мысленно не произнесла его имя. И это было замечательно!

Бершадов привез ее домой около пяти утра на своей служебной машине. И, распрощавшись у подъезда, тут же вручил ей большой бумажный пакет.

Дома она его раскрыла. На стол высыпались яркие большие ослепительно-оранжевые мандарины. Также в пакете оказались шоколадные конфеты, пачка ароматного бразильского кофе и палка копченой колбасы. Так Бершадов поздравлял ее с Новым годом. Зина даже прослезилась от радости.

А уже ложась спать, все время думала о том, что год, который начался таким чудесным, просто замечательным образом, будет для нее самым счастливым…

Преимущества работы в НКВД, официальной работы, когда соседи увидели ее в форме, Зина ощутила почти сразу.

Во-первых, ее стали бояться. Соседи, которые прежде хамили, лезли на рожон, теперь избегали ее десятой дорогой. Не важно, что оборотной стороной этой медали было то, что с ней перестали и разговаривать – Зина воспринимала это тоже как преимущество.

Во-вторых, был спецпаек. В конце каждой недели сотрудники НКВД получали паек, куда входили самые дефицитные, редкие продукты. Сгущенное молоко, вкуснейшая колбаса и настоящее сливочное масло дорогого стоили! Эти продукты ни за что нельзя было купить в советских магазинах. А когда в спецпайке появились шпроты, Зина просто не поверила своим глазам!

Третьим преимуществом стала сама работа. Зине на самом деле было ужасно интересно то, что она делала. Она буквально с головой погружалась в проходящие перед ней дела как в особую книгу жизни. Ее не смущала даже ужасающая жестокость, которой были наполнены все эти криминальные истории. И чем ужасней, загадочней и запутанней было дело, тем ей казалось оно интересней.

Работа увлекала ее, захватывала с головой, и это было самым ценным, что Крестовская приобрела в жизни. К тому же это отвлекало от всех дурных мыслей, хотя и не избавляло от них полностью.

Дурные мысли начинали лезть по ночам, и случалось это сразу после встречи Нового года. Буквально через две ночи после веселого и счастливого праздника Зине вдруг приснилось, что в постели она не одна. И тогда губами, руками, теплым телом, всем своим измученным сердцем она потянулась к этому фантому, который вдруг заполнил собой весь окружающий ее мир. Резко, сразу проснувшись от того, что рядом был только воздух, Крестовская даже заплакала от самого страшного в мире ощущения – ощущения невозможности счастливых моментов. О том, как могло бы быть и как не будет уже никогда…

Откровение о том, какую жестокую правду принес этот сон, обрушилось на нее со всей силой. И Зина плакала, кривя душой перед самою собой, обманывая себя так, как привыкла обманывать все эти месяцы.

Она лгала себе, что плачет от одиночества, от того, что у нее нет семьи и на всем белом свете нет ни одного близкого человека. Но это было неправдой: Зина плакала по Виктору Баргу. И только по нему одному.

Он пророс не только в ее душу, но и в тело, рос, существовал в движениях ее тела, в бесплодных и напрасных объятиях ее рук… Он был ее отравленным воздухом, который по ночам закрывал легкие плотной подушкой удушья. И он – она это понимала – был тем микроорганизмом, который будет существовать внутри ее тела всегда…

Проснувшись ранним утром, разбитая этим страшным сном, в который раз разбередившим всю ее душу, Зина принялась анализировать.

Какие эмоции испытываешь к человеку, которого никогда в жизни больше не встретишь? К человеку, который никогда больше не позвонит в твою дверь, не напишет тебе письмо, не окликнет по имени? К тому, чье имя ты больше не осмелишься произнести?

Думая о Викторе, Крестовская постоянно задавала себе этоти вопросы. Конечно, такие мысли приходили к ней и раньше, но она отбрасывала их из-за недостатка времени. И вот этот сон наконец-то заставил задуматься об этом всерьез.

Если бы ее спросили, любила ли она Виктора Барга, Зина с возмущением ответила бы: конечно нет! Думая о нем, она испытывала только злость и ненависть. Черная обида и возмущение душили ее. В душе она часто бросала ему оскорбительные, ранящие слова. Но… Почему она вообще думала о нем?

Пусть с ненавистью, возмущением, обидой, злобой… Думала… И этот сон показал, что эти мысли никуда не ушли. Всё получалось слишком печально. Необходимо было срочно отвлечься. Поэтому Зина пошла к Бершадову и сказала, что хочет научиться стрелять. И быстро.

Как сотруднику медицинской службы Крестовской не надо было сдавать нормативы по стрельбе. Но она уже пользовалась оружием. И даже стреляла в людей. И прекрасно понимала, исходя из прошлого, что, научившись, стрелять ей придется еще не один раз.

Бершадов отправил ее на подготовку по стрельбе. Инструктором был совсем молодой паренек. Он пренебрежительно посмотрел на Зину:

– Вам, конечно, еще не доводилось стрелять… Вот, посмотрите сначала…

– Стреляла… – перебила она его, сжимая в руке маленький пистолет вальтер, думая о том, что именно такое оружие выпросит у Бершадова. Пусть будет.

Когда Крестовская сняла пистолет с предохранителя, у паренька округлились глаза. А когда из пяти выстрелов она попала в центр мишени, почти в яблочко, три раза, то за спиной даже услышала аплодисменты…

Аплодировал сотрудник, которого Зина уже видела в общей столовой. Несколько раз в форме и однажды – в штатском. Высокий блондин с коренастой фигурой, какой-то простоватый на вид. Но Зина уже по опыту знала, что простоватых сотрудников НКВД не существует – это просто маскировка. А значит, под простой, располагающей к себе внешностью скрывается весьма опасный тип.

После занятий он подошел к ней:

– Разрешите представиться: Валентин Корниенко. Межведомственная охрана. Мы с вами уже виделись в столовой.

– Верно, – Зина, улыбнувшись, кивнула, – Зинаида Крестовская, 1-е управление НКВД.

– О, как все серьезно… Вижу, вам уже приходилось стрелять?

– Приходилось, – она убрала улыбку с лица.

– Я не буду вас спрашивать об этом, – мгновенно отреагировал ее новый знакомый, в котором Зина недаром сразу угадала проницательность. – Разрешите вас проводить?

Она разрешила. С тех пор они стали общаться. Несколько раз Валентин даже заходил к ней в кабинет. Ее новый знакомый был вдовцом – жена умерла от испанки с осложнениями. Ему было 42 года. Родом он был из Беляевки, но уже давно служил в Одессе.

И где-то через две недели он пригласил ее на самое настоящее свидание, и не просто так, а в Оперный театр!

Отказаться от такого приглашения было невозможно, даже несмотря на то что особого восторга от Валентина Зина не испытывала. Но… свидание! Впервые за все время!

Крестовская еще раз провела щеткой по волосам. Они лежали отлично. Еще раз подкрасила губы розовой помадой – да ладно, к голубому вечернему платью сойдет! Надела модные туфли, подхватила расшитую бисером вечернюю сумочку… И, сняв с вешалки шубку, так как март был холодный, напевая, вышла из дома в приподнятом настроении…

Глава 6

Голубой шифон трепетал на ветру, и Зина с наслаждением ощущала, как легкая ткань обвевает ее ноги. Такое наслаждение – чувствовать себя женщиной, идти на свидание в красивом вечернем платье… Она ведь уже забыла, когда такие платья надевала…

Несмотря на теплую зиму, для легкого шифона все же было холодно, однако Зину это не останавливало. Прикрыв плечи шубкой, она буквально бежала по улицам к месту встречи.

Не само свидание приводило ее в восторг – Крестовская слишком мало знала своего кавалера, чтобы испытывать какой-то подъем чувств. Нет, ее радовали связанные с самим свиданием ожидания. Зина чувствовала себя счастливой, и ей хотелось наслаждаться этим ощущением легкости как можно дольше.

Если уж быть во всем честной перед собой, то этот Валентин Корниенко был довольно посредственным типом, да и внешне, откровенно говоря, не очень… Но для Зины это было не важно. Ей просто хотелось, чтобы кто-то пригласил ее на свидание, хотелось чувствовать себя живой. Она бы к кому угодно побежала на встречу в вечернем платье, хоть к дереву! Зина упивалась самими эмоциями, этими забытыми ощущениями, и хотела как можно дольше насладиться тем, что чувствует себя такой счастливой и свободной.

Платье, кстати, было совсем новым. Зине удалось сэкономить, и она заказала его у дорогой и модной портнихи как раз для встречи Нового года. Так как праздник прошел очень хорошо, Крестовская посчитала это платье счастливым. Как и большинство женщин, в отношении одежды Зина была суеверна – она знала, что есть счастливые вещи, и – стоит их надеть – повезет во всем, а есть вещи, которые приносят несчастье.

Новое вечернее платье стало счастливым. И теперь Зина надела его во второй раз.

Уже когда Крестовская подходила к месту встречи – а встретиться с Валентином она должна была на Дерибасовской, – ее посетила одна беглая, но довольно необычайная мысль: а почему Валентин пригласил ее в Оперный театр? Этот человек совсем не походил на светского театрала, его сложно было даже принять за культурного человека. И вдруг – театр. Это казалось Зине странным. Но, подбегая к месту свидания, она выбросила все дурные мысли из головы и уже издали увидела его коренастую фигуру. И… не поверила своим глазам! Он был в форме! В синей форме офицера НКВД!

Крестовская замедлила шаг, испытывая нечто вроде раздражения. Нельзя сказать, что она совсем уж не любила эту форму, которую теперь вынуждена была носить хоть изредка. Но все-таки подобная столь сомнительная форма, от которой шарахались кучи людей, совсем не вязалась с Оперным театром. Было ясно, что ее кавалер ничего не смыслил в том, как одеться в театр, ну потому и предпочел явиться в том, в чем ходил на службу. Зина остановилась.

В сознании ее тут же промелькнула черная нота ностальгии, словно длинная траурная лента – о том, каким красивым и элегантным был Виктор Барг на их свидании в Оперном театре. Но она тут же отбросила это воспоминание. Не хватало еще испортить себе настроение!

– Добрый вечер! Ух ты какая… – добродушно хохотнул Валентин. – Прямо как настоящая барынька. Никогда бы не подумал, что ты умеешь носить такое…

– Такое? – Настроение Зины стало стремительно портиться, и она уже не пыталась этому сопротивляться. – Какое?

– Старорежимное! – выпалил Корниенко, и Зина просто не нашлась, что ответить, потому как просто растерялась – это он так о вечернем платье, сшитом портнихой, которая одевает жен и дочерей одесской партийной номенклатуры?!

Стараясь не зацикливаться на неприятном, Крестовская пошла по направлению к Оперному театру, пытаясь, сбиваясь, приноровиться к размашистому шагу ее спутника. Это было непросто, так как Зина была на каблуках, а спутник ее совершенно не обращал на это внимания. Зато болтал он без умолку:

– Эх, зря я это согласился! Вот махнуть бы на рыбалку, накопать червячков… – выпалил, когда они уже подходили ко входу. Со всех сторон к театру стекалась нарядная публика, которая, похоже, могла это услышать.

– На рыбалку?.. – машинально переспросила Крестовская, глядя с восторгом на роскошную архитектуру величественного театра. Похоже, он говорил на другом языке.

– Смотри, тут сплошные кривляки! – продолжал Валентин. – Во выделываются! Шо это на них? – хохотнул, когда они уже вошли внутрь, и Зина сдала в гардероб шубку.

– Вечерняя одежда, наверное, – вздохнула она.

– Я ж говорю: пустые кривляки. Развели контрреволюцию! Эх, сели бы сейчас с тобой у реки, выпили бы по сотке самогончика… Эх… – громко сокрушался кавалер. – Страсть как рыбалку люблю. Тут тебе ширь природы, а не такое…

– Я не пью самогон, – машинально отозвалась Зина.

– Как не пьешь? – удивился Валентин. – Ты шо, шутишь?

– Не шучу. Не пила самогон никогда в жизни и уже не собираюсь.

– А шо же ты пьешь?

– Коньяк. Но больше коньяка люблю шампанское, – усмехнулась Крестовская.

– Иди ты! Выходит, ты у нас из этих… Из тех, кого не всех в семнадцатом году постреляли! – хохотнул Валентин, подчеркивая, что это юмор.

Зина вздохнула: было понятно, что со свиданием покончено, и теперь просто надо отбыть отвратительную повинность – высидеть с этим в театре. Впрочем, когда они уже заняли свои места в партере, она все-таки не удержалась:

– А как же ты меня в Оперный театр пригласил, если рыбалку с самогоном любишь?

– Так это не я, – чистосердечно признался ее спутник, – это Бершадов.

– Кто? – Зина задохнулась от удивления. Этот ответ застал ее врасплох.

– Так Бершадов мне два билета в Оперный дал, и еще так, посмеиваясь, говорит: своди, мол, Крестовскую в театр. А то скучает у нас она. Я же знаю, шо вы шуры-муры на стрельбе разводите. А я шо… Я ж с удовольствием. Только вот не знал, какое оно все тут… Страшное…

У Зины просто не нашлось слов, и она, не сдержавшись, просто тихо выругалась сквозь зубы! Теперь все было понятно: свидание оказалось очередным издевательством Бершадова. Это он послал ей этого тупого солдафона… Рыбалка с самогоном!

Зина вцепилась в подлокотники бархатного кресла, чувствуя непреодолимое желание так же вцепиться в рожу Бершадова.

В антракте ее спутник с заметным облегчением вскочил:

– Ну шо, пойдем в буфет? Может, там есть чего приличного выпить!

Не в силах сопротивляться, Зина пошла следом за ним. Выпить ей было просто необходимо – весь первый акт она просидела как на иголках.

В буфете уже была толпа. Ее спутник встал в очередь, а Зина заняла место за столиком на длинной ножке, нервно теребя сумочку. В этот вечер в театре было много иностранцев, и Крестовская уныло рассматривала наряды заграничных женщин, сравнивая их со своим.

Постепенно в буфете становилось тесно. Очередь двигалась медленно. Зина все вертелась и глядела по сторонам.

Дальше все произошло так быстро и неожиданно, что в первые минуты она просто ничего не поняла. Легкая рука скользнула по ее плечу. С удивлением обернувшись, Крестовская увидела пожилую даму в белых кружевах.

– Добрый вечер, моя дорогая! – Дама улыбалась, жемчужное ожерелье на ее шее отражало свет электрических ламп. – Как я рада вас видеть!

Это была Жаннет Барг, французская бабушка Виктора. Спустя мгновение Зина ее узнала. Но не это было самым страшным. Не от вида Жаннет Зина замерла, словно ее подстрелили. Под руку с бабушкой стоял… Виктор.

Он не спускал с нее глаз, лицо его было бледным, словно кусок первосортного сахара. Белоснежным… Как никогда…

Краем сознания, которое все-таки присутствовало в этой страшной сцене, Зина отмечала приземленные житейские мелочи: Виктор похудел и сильно постарел. В длинных волосах проявилась отчетливая седина, а морщины на лице стали более заметными. Кожа обтягивала его скулы, придавая лицу какое-то хищное выражение, и оно выглядело еще более страдальческим. Такое же страдальческое выражение застыло и в глубине бездонных глаз.

Он был элегантен и красив, как всегда, – в дорогом вечернем костюме с бабочкой. Что же касается Жаннет, то на нее оглядывались абсолютно все. Ничего не могло сравниться с ее нарядом из белых кружев и с ее элегантной шляпкой. Роскошь ее удивительного для советской страны нарядп подчеркивали изящная белая сумочка, вышитая бисером, и нитяные перчатки.

– Добрый вечер! – растерянно отозвалась Зина.

– Как я рада вас видеть! Я часто спрашивала Виктора: отчего вы больше к нам не заходите? – восторженно улыбалась Жаннет. Крестовскую покоробило это лицемерие – разумеется, мадам Барг не забыла, как Зина в пьяном виде била им стекла. Но ради внука она старалась изо всех сил.

– Я… была занята. Перешла на новую работу, – пробормотала Зина. – Я тоже рада вас видеть.

– Ах, какая прекрасная опера! Я так благодарна Виктору, что он вывел меня в свет! – Жаннет закатила глаза. – Это для меня такой восторг!

– Мне тоже нравится спектакль, – коротко сказала Крестовская. – А как ваш супруг?

– Благодарю. Несмотря на годы, все так же деятелен и занят делами, – мадам Барг покосилась на Виктора. – Дорогая, позвольте вас пригласить на чашечку чая к нам на Ришельевскую! В любой день, когда сочтете удобным. Я почти всегда дома. Это такое удовольствие – поговорить с образованным, культурным человеком! Буду очень рада вас видеть!

– Благодарю, – отозвалась Зина, не желая уступать мадам Барг по части хороших манер.

За все время этого странного диалога Виктор не проронил ни единого слова.

В этот момент появился спутник Зины, Валентин, чем буквально ее спас. Он нес поднос, на котором были два бокала с коньяком, бутылка сельтерской и тарелочка с двумя пирожными.

При виде офицера НКВД лица Жаннет и Виктора заметно вытянулись. Зина усмехнулась про себя.

– Что ж, не смеем вас больше задерживать, – пробормотала Жаннет, – и помните про мое приглашение! – буквально выдавила она из себя.

– Обязательно! – Крестовская чуть склонила голову, и Жаннет с силой утащила за собой Виктора Барга в толпу. При этом он не сводил глаз с Зины и несколько раз обернулся.

– Кто это такие? – жуя, спросил Валентин.

– Знакомые, – ответила Зина.

– Никогда не видел таких старушенций! Это что-то! – Было видно, что ее спутник действительно удивился.

– Она француженка. Почти… – бросила Крестовская, непонятно зачем, напрочь уже забыв и про Жаннет, и про спектакль, и про Валентина. Перед ней было только лицо Виктора – единственное, что до конца вечера Зина видела перед собой.

Вечер был безнадежно испорчен, и на обратном пути из Оперного театра Крестовская почти не разговаривала со своим кавалером, который, она в точности знала это, теперь навсегда остался в прошлом…

На службу Зина пришла уставшая, не выспавшаяся. Всю ночь ее мучили кошмары. Но утром она ни за что не смогла бы пересказать их содержание. Просто что-то большое, страшное, темное увлекало ее за собой.

К счастью, в этот день не было совещаний и планерок. Но после обеда в столовой Зина все-таки столкнулась в коридоре с Бершадовым.

Он остановился, очень пристально всмотрелся в ее уставшее, вытянутое лицо, и вдруг… расхохотался. Если бы в мире существовал дьявол, то такой смех точно стал бы его визитной карточкой. Зина очень быстро бежала по коридору, пытаясь спастись от этого наваждения. А ей вслед всё звучал этот дьявольский, издевательский смех…

Так прошло пять дней. Крестовская понемногу успокоилась. А на шестой день, вечером, когда она возвращалась со службы, прямо в дверную ручку ее комнаты кто-то вдел букет ярко-красных роз.

В этот день Зина задержалась допоздна – нужно было перепечатать несколько очень важных документов. И было уже около восьми вечера, когда она наконец вернулась домой – уставшая, голодная, и вдруг этот букет роз, вставленный в ручку двери… Несмотря на зиму, цветы все еще хранили влагу и свежесть, и было похоже, что их только что срезали.

Не отпирая дверь комнаты, не вынимая букета, Зина выбежала на улицу. Остановилась, и, смешно сказать, как собака принюхивалась. А потом и безошибочно забежала за угол дома. Там в темноте стоял Виктор.

– Я ждала тебя раньше, – выдохнула она, все сильнее и сильнее ощущая легкий флер его одеколона, который, как прозрачная вуаль, все еще дрожал в воздухе, оставляя тот неуловимый след, по которому она его нашла.

– Знаю. Я все пять дней здесь хожу по вечерам, – вздохнул Барг.

– Почему не подошел?

– Боялся, – коротко ответил он.

– Меня или себя? – Зина нахмурилась, не понимая, что вообще происходит.