Ирина Лобусова
Подземелье призраков Аккермана
Глава 3
Исчезновение Володи Сосновского. Убийство в редакции. Разговор с Майорчиком. В анатомическом театре
Хмурые лучи пасмурного, дождливого рассвета застали Таню возле раскрытого окна. Погрузившись в воспоминания о прошлом, она подвинула к нему кресло и сидела так очень долго, до тех пор, пока ее не сморил сон. Снился ей Алексей Третьяков, стоящий на палубе военного миноносца. На нем был парадный мундир, и яркие лучи жаркого одесского солнца отражались на золотых эполетах, разбрасывая по палубе мелкие блестящие блики. Подняв Андреевский флаг, миноносец выходил из гавани. Пенная вода шумела под кормой корабля, и он удалялся все дальше и дальше. Исчезая вдали, Алексей все махал и махал ей рукой до тех пор, пока его светлый силуэт не превратился в отдаленную золотистую точку…
Проснулась Таня вся разбитая, с невысохшими слезами на щеках. Было холодно от раскрытого окна. Дождь стучал по железному карнизу. И серый ненастный день был отражением той тоски, что после ночи наедине с прошлым осталась в Таниной душе.
Она вспоминала о прошлом потому, что очень хотела выйти замуж. И ей вдруг подумалось, что этим печальным сном Алексей благословил ее на новую жизнь.
Поставив на место кресло и закрыв окно, Таня подумала о Володе. Судя по всему, он так и не пришел ночевать.
На столе полностью догорела и оплавилась свеча, зажженная ночью. Электричество снова отключили, и вечером Таня сидела при свече. Чайник, который она вскипятила к приходу Володи, остыл, а в вазочку с медом попал таракан. Володя не возвращался. Таня вдруг почувствовала сильный укол тревоги.
Конечно, оснований для беспокойства не было никаких. Жизнь газетного репортера, тем более репортера криминальной хроники, полна всяческих неожиданностей. Иногда Володя по ночам задерживался в редакции или уходил по своим литературным делам, до рассвета засиживаясь на писательских собраниях, – так уже бывало не раз. Таня знала, что он мог отсутствовать ночью. В этом не было ничего страшного. Почему же сердце ее было не на месте именно в этот раз?
Она нервно заходила по темной комнате. Дождь усилился, тучи полностью затянули небо, было темно, как ранним осенним вечером. Таня щелкнула выключателем настольной лампы – электричества по-прежнему не было.
Текст полученной Володей записки встал перед глазами слово в слово. О каких секретных делах мог знать бывший сотрудник газетного мира, давным-давно отошедший от дел? Для каких темных авантюр ему понадобился Володя – в мире, в котором, несмотря на смену власти, по-прежнему процветают всевозможные аферы и преступления? Таня жалела, что раньше не предостерегла Володю. Теперь ей казалось, что от записки плохо пахнет, что это дурной знак. Тем более, плохим было место встречи – Таня знала толстого хозяина кофейни, который приторговывал краденым, сбывал фальшивые деньги, а также предлагал богатым клиентам акции не существующих серебряных рудников. Кофейня была местом встречи фальшивомонетчиков и портовых аферистов. Почему же приятель назначил встречу Володе именно там?
Подавив свою странную тревогу, Таня стала заниматься домашними делами и даже не заметила, как массивные часы с кукушкой пробили десять часов утра. Сердце ее заболело по-настоящему. Никогда еще Володя не возвращался так поздно! Особенно если не ночевал!
Это было странно именно сегодня. Таня прекрасно помнила, как накануне Володя ей говорил о том, что ровно к 9 утра он собирается в редакцию, так как в 10 главный редактор Краснопёров проводит важное редакционное собрание. А после собрания Володя хотел улучить минутку, чтобы поговорить с Краснопёровым о коротком отпуске по поводу свадьбы. И Таня знала, что Володя с нетерпением ждет этого разговора.
Почему же он не вернулся домой? Неужели решил отправиться прямо в редакцию, даже не сделав попытки успокоить волнующуюся за него Таню? Это было на него не похоже. Володя всегда проявлял о ней трогательную заботу. Что же случилось?
Мокрая тарелка выскользнула из рук Тани и разлетелась на полу на тысячу осколков. Она вздрогнула. Быстро собрав их, Таня поплотней закуталась в шаль и решительно вышла из дома.
Она направилась в греческую кофейню, думая поговорить с хозяином и, в случае чего, припугнуть его своей дружбой с Японцем. Кофейня была еще закрыта, окна плотно прикрывали ставни, а на двери висел огромный ржавый замок. Поблизости тоже никого не было. В утреннее время это место казалось совершенно глухим, а домашнего адреса хозяина Таня не знала.
Она быстро стала подниматься по Дерибасовской, направляясь в редакцию. Ее изящные серебряные часики, подарок Володи, показали 11 утра. По рассказам Володи Таня знала, что редакционные совещания за час никогда не заканчивались. Значит, совещание еще идет, и если Володя пришел прямо в редакцию, то находится там.
Не думая, что ему скажет (эта мысль была последней в списке того, что ее беспокоило), Таня бежала вверх по Дерибасовской к Горсаду, к зданию бывшей гостиницы, где находилась редакция «Одесских новостей». Дождь стих, но по-прежнему было пасмурно – совсем как на душе у Тани.
Возле входа в бывшую гостиницу стояла толпа. Таня с удивлением замедлила шаг. Народ клубился возле самого входа, что-то тревожно обсуждая. Таня разглядела штыки солдат и сотрудников народной милиции, в новой форме, которые сдерживали толпу. Впрочем, и солдаты, и милиционеры вели себя достаточно мирно и глазели, как заправские зеваки, ведь любопытство всегда было одним из главных качеств одесситов.
Таня подошла ближе. На мостовой, напротив входа, стоял черный автомобиль с номерами Ревкома (когда-то Володя научил ее различать такие номера). Появление начальства не сулило ничего хорошего. Таня затесалась в толпу.
– Грандиозный шухер! Да за такой халамидный швицер, шо ушами сквозь горло повыскакивал, – буйно жестикулируя, говорил лысоватый дядечка. – Я вам за шо скажу: как куры за ощип, но нихто не возьмет того швицера даже за халду на пальте, бо давно вже сделал такие ноги, шо за ваши глаза не доснились! Попомните за мое слово – намотайте за уши!
– Ой, шоб ты был мине здоров, раскудахтался, як химины куры на сносях, – парировал кто-то в толпе. – Тут не за коня в пальте, и не за якись шмутки. За кто ты знаешь, швицер ушастый, кто кому заскочил промеж горла? Возьмут убивцу, не возьмут – слушайте меня сюда: то одно большое ша, як ночь до вечера за слова, шо никогда не выйдут из ихний рот!
– А я за точно говорю – не базар за шару до Привоза! – сердился лысоватый дядечка. – Если поскладывать разницу, за яку дурные вашего отца дети, то я с милую распахнутую душу возьму себе разницу та заеду в Париж! Будут вам тогда кицькины лапы! Говорю за серьезное дело: убивец не якой-нибудь конь в пальте, да не за привозный халамидник, за вошь в ухе задавится! Убивец – фраер за тот, як картина при галстуке! Ни за чего не возьмут!
Услышанное нравилось Тане все меньше и меньше, и она бесцеремонно толкнула лысого дядечку в плечо.
– За что говорите? Что здесь произошло?
– Ой, дамочка, шоб вы были мине здоровы! – Дядечка с удивлением уставился на Таню – похоже, единственного человека в районе Дерибасовской, который ничего не слышал. – Вы мине не за Одессу будете, или как? Бо вся Одесса вже за уши замотала тот шухер, до которого встала наша Дерибасовская! А вы тут смотрите на меня синим глазом – картина маслом!
– Да что здесь произошло?! – Таня стала терять терпение.
– Да фраера одного забили, важного, шо твои шкарпетки! Люди говорили за то, что фраер за газету работал, – важно, со знанием дела пояснил одессит.
Все внутри Тани обмерло, кровь отхлынула от лица, было похоже, что она сейчас упадет. Дядечка даже перепугался.
– Ох, баришня, подвяжите ваше нервы, бо вы мине сейчас за обморок как хлюпнетесь, а упокоительного за здеся нету, или как? Шо ж вы такая синяя, как куры на Привозе? Нельзя быть такой чувствительной, за все душой погружаться!
– Кого убили из редакции? – еле-еле прошептала Таня, чувствуя себя уже не живой.
– Да редахтора ихнего заглавного, так люди за рот сказали! – Одессит с интересом наблюдал за лицом Тани, на которую это известие явно произвело очень большое впечатление.
Не слушая разговорчивого дядкчку дальше, Таня принялась расталкивать всех локтями и пробилась к самым дверям главного входа, где скучали два молоденьких солдата.
– Барышня, куда претесь? Здеся лазить не велено! – Один из них преградил Тане путь.
– Мне нужно пройти в редакцию, – отдышавшись, она пыталась говорить спокойно, – это очень важно. Мне нужно поговорить с Антоном Краснопёровым, главным редактором «Одесских новостей».
– Вже нету твоего Краснопёрова, – хмыкнул солдат, – он за архангелам свои новости рассказывает – за сегодня ночи. Убили его.
– Замолчи рот за ушами, ты, швицер! – Второй солдат ткнул напарника локтем. – Не велено никого пускать, барышня. Следствие работает. Редакция зацеплена. Вон, все на улицу до стоят.
И действительно: проследив за взглядом солдата, Таня в отдалении увидела группу из сотрудников редакции, которые тихонько переговаривались между собой. Володи среди них не было.
Таня узнала журналиста с Госпитальной, друга Володи, и бросилась к нему.
– Мадемуазель Таня! – Журналист галантно поцеловал ей руку. – Вы уже слышали за наши жуткие новости? Тот еще шухер, как говорят в толпе!
– Это правда, что Антона Краснопёрова убили? – Таня сразу взяла быка за рога.
– Правда, – журналист вздохнул, и понизил голос, – ночью закололи ножом прямо в его кабинете. Говорят, ему вырезали глаза.
– Кто же это сделал? – ахнула Таня.
– Разве можно за это узнать? – Журналист развел руками. – Сами знаете, за какие эти, когда пот за уши наматывают! Ни слова промеж зубы не вылетит. Говорят, что нож нашли странный. Рядом с трупом. И ничего больше.
– Кто его нашел? – продолжала выпытывать Таня.
– Вахтер, утром. Поднялся в 9 утра, кофе понес. Он часто так делал, если Краснопёров оставался ночевать в редакции, – пояснил журналист, – ну, и нашел…
– А Краснопёров часто по ночам оставался в редакции? – нахмурилась Таня.
– В последнее время таки часто. Но что у него за дела, никто не знал.
– Вы видели утром Володю? – Таня сменила тему.
– Володю? – удивился журналист. – Нет. Он еще в редакцию не приходил. А должен был?
– Я… не знаю… – Таня прикусила язык.
– Вы что, поссорились? Так не берите в голову! – улыбнулся ей журналист. – Перед свадьбой так часто бывает!
– Нет, мы не ссорились. Но он точно не появлялся в редакции? – настаивала Таня.
– Нет, это точно. Я его не видел. И никто не видел. Все, кто был утром, здесь.
В толпе произошло какое-то движение. Из дверей главного входа появились четверо в кожаных тужурках, с наганами за поясом и, не говоря друг другу ни слова, уселись в черный автомобиль. В одном из них Таня признала главу Ревкома – видела его фото в газете Володи. Взревев диким ревом, машина окутала толпу черным облаком выхлопного дыма и тронулась с места. Солдаты закричали, требуя расходиться.
– В редакцию нас сегодня точно не пустят, – вздохнул журналист, – лучше сразу идти по домам. Что они там ищут – сам черт за горло сломит! Может, знают за Краснопёрова то, что не знаем мы. Не за дело за простое горло не кромсают, как в котлету. Видать, соли под хвост засыпал. Он был такой.
– Какой? – схватилась за его слова Таня.
– А такой. Это вон вам Володя расскажет. За последнее время они были как не разлей вода, дружба навек, – в словах журналиста послышались ревнивые нотки, – вечно шушукались по углам. И Краснопёров всегда его материалы за первую полосу ставил.
– А о чем они шушукались? – нахмурилась Таня.
– А хрен их знает! – с чувством произнес журналист. – Ваш у Краснопёрова давно уже ходил в любимчиках. И если Краснопёров и рассказал чего, то только ему.
Почуяв, что больше ничего интересного не произойдет, толпа стала расходиться. Ушли и журналисты – их не пустили в редакцию солдаты, которые остались стоять на входе.
Таня отошла к Горсаду и, остановившись, задумалась. Кто-то ночью жестоко убил Антона Краснопёрова, главного редактора газеты. Ему вырезали глаза. Почему убийца так ужасно изуродовал труп? Глаза вырезали у трупа или еще при жизни? И что за странный нож – какой-то ритуал?
Мог ли Володя видеть убийство? А вдруг он случайно проходил по Дерибасовской, увидел свет в окнах редакции и решил зайти, поговорить с Краснопёровым, а тогда… Да, но где Володя сейчас? Если он видел убийцу, то прячется… Как же его найти, или он сам даст о себе знать, сумеет придумать способ? Голова Тани раскалывалась от этих мучительных вопросов, а сердце явно подсказывало, что Володя попал в беду. Но что за беда, пока она не могла понять.
– Эй, подруга, ты за шо такая смурная, своих не узнаешь? – Рядом с собой Таня увидела улыбающееся лицо Майорчика, бессменного и самого верного адъютанта Японца. Мейер Зайдер выглядел невероятным щеголем в элегантном черном костюме еще дореволюционного шика. В петлицу была вставлена живая гвоздика ярко-алого цвета. В руках он, в точности, как Японец, держал трость.
– Майорчик! – выдохнула Таня. – Ты за редактора газеты слышал?
– А то! Дохлый номер, за то только тебе скажу. Покромсали, как куру до холоймеса, – ответил Зайдер. – За дохлый номер кто-то пролетит как фанера над Парижем, но за такие слова просто не могут выйти из мой рот.
– Интересно, за что его убили… – задумчиво протянула Таня.
– За гроши! За что еще какой-то швицер полазит за мокрое дело? – со знанием дела прокомментировал Майорчик. – Тока гроши – тот дохлый хипиш, за который кому хочешь горло намотать можно, да за так, шоб за ушами скворчало! Вот ему и намотали.
Майорчик либо не знал, кто убил Антона Краснопёрова, либо не хотел говорить. Но трудно было представить, что правая рука Мишки Япончика не знал чего-то о криминальном мире Одессы! Значит, не хотел говорить. Но почему?
Думая об этом, Таня не заметила, что Майорчик не сводит с нее долгого, пристального взгляда.
– А правду за тебя в городе говорят? – Его голос вырвал Таню из сонма тяжелых мыслей. – Говорят, шо ты за фраера газетного замуж собралась? За того фраера, шо Японец до него с понятиями ставится, бо погром остановил?
– Правду. За Володю Сосновского, – вздохнула Таня.
– А я вчера твоего фраера ночью в пивнухе на Греческой видел! – вдруг выпалил Майорчик.
– Что? – Таня даже растерялась от неожиданности. – Когда?
– Да вчера ночью. Аккурат часов одиннадцать стукнуло. Как будто кого ждал, – ответил Зайдер. – Один он был. Мой человек видел, как он ночью выходил из редакции да шел до пивнухи. Мне потом рассказал.
– Он был ночью в редакции? – задохнулась от волнения Таня.
– Был, – Майорчик вперил в нее тяжелый взгляд, – в редакции все окна горели. Видел.
– А что делал твой человек возле редакции? – с подозрением спросила Таня.
– Да то левое дело под Горсадом было, – Зайдер пожал плечами, – надо было фраера одного пугнуть. Аккурат напротив бывшей гостиницы. Вот он и видел, как твой женишок выходил. Краснопёров, кстати, был еще жив.
– Откуда ты знаешь? – удивилась Таня.
– Так он и Краснопёрова потом видел. Тот возле открытого окна стоял, курил. Словно думал за что, або до кого-то ждал.
– Убийцу ждал? – ахнула Таня.
– Может, и так. Жизнь терка острая, кого хошь перетрет да оцарапает. И фраера твого, как за коня в пальте… – вздохнул Майорчик.
– Ты хочешь сказать, что на Володю подумают за то, что он Краснопёрова убил? – голос Тани дрогнул.
– Да ни за что я не хочу сказать! Ты лучше до Японца зайди, у него новостей полно, хочет до тебя поделиться, – и, развернувшись на своих щегольских каблуках, Майорчик быстро пошел вниз по Дерибасовской, кокетливо поигрывая тростью.
Значит, Володя все-таки был в редакции. Худшие опасения подтвердились. Но куда он пошел потом, после пивной на Греческой улице? Кого он ждал? Про пивную в записке не было. Значит, решение отправиться туда возникло у Володи после посещения редакции и разговора с Краснопёровым. Связано ли было это с запиской?
Вопросы, вопросы… Володя вполне мог скрываться от полиции. Но где, у кого? На ум пришел только один человек – старый профессор из анатомического театра, друг Володи. Кстати, этот визит будет очень полезен и в другом плане, ведь труп Краснопёрова явно отвезли туда. Значит, есть шанс узнать подробности о смерти – как был убит Краснопёров, чем, в какое время, при жизни или после смерти ему вырезали глаза, а главное, что за нож и в каких ритуалах его используют. Таня не сомневалась, что профессор это знал. А потому, остановив проезжавшую мимо пролетку, она отправилась в анатомический театр.
Здание анатомического театра стояло на отшибе глухого, далекого парка, и Таня вспомнила о том, как уже шла здесь с Володей, путаясь между огромных раскидистых деревьев. Ей невольно подумалось, что, должно быть, по ночам здесь бывает очень страшно, особенно, если постоянно думать о том, что находится внутри.
Но стоял день, и были слышны даже голоса гуляющих в парке детей, несмотря на дождь.
Овальный флигель анатомического театра производил впечатление полной безлюдности и какой-то заброшенности. Окна были прикрыты плотными ставнями. У самого крыльца Таня вдруг заметила на мокрой земле какой-то золотой кружок. Это была красивая иностранная монета с резными буквами. Какой она страны, Таня не знала. Она машинально сунула монету в карман.
Громко, кулаком, постучала. Никакого ответа. Толкнула дверь. Она оказалась не заперта. Шагнув вперед, Таня очутилась в уже знакомом коридоре, где стоял приторный, сладковатый запах формальдегида и других тошнотворных препаратов, которые используются в таком месте.
– Эй, есть здесь кто-нибудь? Господин профессор! – крикнула Таня, и громкий голос гулким эхом отразился от стен. – Это я, Таня Алмазова! Невеста Володи!
Ответа снова не последовало. Таня не знала, есть ли у профессора медицинский персонал, работает ли здесь кто-то еще. Вспомнив, что его кабинет находится прямо по коридору, Таня медленно, сквозь темноту, пошла вперед, держась за стенку кончиками пальцев.
Вот и приоткрытая дверь кабинета. Таня зашла внутрь. На столе ярко горела настольная электрическая лампа – похоже, ее никто не выключил с ночи. А под столом…
Профессор лежал на спине, вытянув руки вдоль тела. Ноги его были чуть согнуты в коленях, ступни повернуты в сторону. Было очень похоже на то, что он стоял, а затем упал.
Профессор был в белом халате, и на груди его очень ярко выделялось огромное багровое пятно. Преодолевая отвращение, Таня нагнулась над трупом. Раны были не огнестрельные – было очень похоже на то, что его кололи в грудь ножом. Ран было множество – халат заскоруз от крови, представляя на груди сплошное кровавое месиво.
Но самым страшным было лицо, похожее на ужасающую кровавую маску. Такой ее делали вырезанные глаза. Их вырезали квадратами, очень глубоко – так глубоко, что в одной из ран были видны беловатые кости черепа. И эти ужасающие впадины вырезанных глаз придавали лицу выражение, которое просто невозможно было забыть. От трупа уже шел запах. Судя по нему, профессор был мертв еще с ночи.
В коридоре раздались голоса, затем зычный мужской голос прокричал:
– Эй, док, вы где? Мы вам еще жмурика привезли!
Таня распахнула окно и выпрыгнула в парк. Поскользнувшись, она чуть не упала на влажную от дождя землю. Было слышно, как в кабинете грохнули дверью, затем раздались крики… Не чуя под собой ног, Таня мчалась через парк с такой скоростью, что у нее горело в груди, а перед глазами все стояло жуткое лицо профессора с окровавленными пустыми глазницами.
Глава 4
Пестрое воинство. Письмо в газету. Полк Мишки Япончика. Штаб полка
Возле ресторана бряцали оружием. Пестрое воинство Японца было вооружено до зубов. Толпясь на крыльце, они горланили блатные песни во все горло, пили дешевое пиво из горла, курили черные папиросы-самокрутки, вошедшие в моду с легкой руки революционеров, без конца болтали о своем и все время потрясали оружием, которым были увешаны с головы до ног. Оружие всё было с иголочки, новенькое, самого последнего образца.
Из ресторана донеслись звуки разбитого, расстроенного пианино, взрывы хохота, звон бутылок. Бойцы Японца, избравшие своей штаб-квартирой этот уютный ресторанчик на бывшем Николаевском бульваре, гуляли перед отправкой на фронт.
После того, как все заведения Мишки, в том числе и штаб-квартира в ресторане «Монте-Карло» на Торговой, были закрыты новой революционной властью, он оккупировал этот уютный ресторан. Революционные правители Одессы не возражали, так как хорошие отношения с Япончиком означали большие поставки оружия и стабильный порядок в городе. А потому в ресторане он создал базу для своего новоявленного полка, исполнив свою давнюю мечту: создав собственный революционный полк и став самым настоящим красным командиром, официальным большим начальством. Но Таня знала то, о чем знал мало кто в городе: вся эта военная роскошь была создана на бриллианты, которые добыла она. Бриллианты, из-за которых она до смерти сцепилась с Пилерманом.
Яков Пилерман стал военным комендантом Привоза, официально назначенным Ревкомом. Поговаривали, что он проворачивал такие удачные дела, что озолотил Японцы с головы до ног. И большая часть средств из этого золотого источника шла на полк. Привоз был полностью подконтролен Японцу, и Пилерман от его имени вертел этим крупным рынком, как хотел. А значит, финансировал отправку людей Японца на фронт.
После того, как Мишка создал свой полк, в городе стали поговаривать разное. Одни восхищались хитрым королем, который и при новой власти сумел удержаться на выгодном месте, другие поговаривали, что Японец, вышедший из самых социальных пролетарских низов, всегда был красным революционером в душе, третьи сомневались в успехе этого странного предприятия, а четвертые откровенно плевались и говорили, что Японец предал дух криминального, воровского мира старой Одессы. Ну а пятым вообще было плевать на всё.
Таня догадывалась, что одним из главных чувств, руководивших Японцем при создании этой полковой авантюры, было глубоко затаенное чувство зависти к Котовскому, который, будучи менее успешным бандитом, чем Мишка, при новой власти сумел прославиться и добиться положения почетного командира красной конницы. Если неудачливый, неумный налетчик Котовский сумел стать красным командиром, то почему им не может стать Мишка Япончик, король Одессы? Да он будет гораздо лучшим командиром, чем этот приблудный атаман из Бессарабии! И, думая так, Японец не жалел денег, времени и сил, чтобы сформировать свой полк.
В мае 1919 года он стал командиром советского броненосца № 870932. Полк его был набран из анархистов и бандитов и официально предназначался для подавления восстания, поднятого атаманом Григорьевым против советской власти.
В документах того времени есть курьезный факт. Очевидец пишет:
«Секретарем ОЧК состоит какой-то товарищ Михаил. Кроме того, есть в Одессе известный уголовный преступник, глава шайки бандитов, вор и грабитель, кличка которого – «Мишка-Япончик». Одесситы почему-то связали этих двух Михаилов, и пошел слух, что «товарищ» Михаил и «Мишка-Япончик» – одно и то же лицо.
Чрезвычайная комиссия опровергает сегодня эту версию.
От президиума Одесской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности.
Контрреволюционеры задались целью подорвать престиж исполнительного органа советской власти ОЧК в рабочих массах и, не брезгуя никакими средствами, распространяют самые нелепые слухи об ответственных работниках ЧК.
Одной из последних сенсаций является слух о том, что секретарем Одесской Чрезвычайной Комиссии якобы состоит небезызвестный в Одессе грабитель «Мишка-Японец».
Находя необходимым положить предел распространению подобных преступных, ложных слухов, Президиум Одесской Чрезвычайной Комиссии доводит до сведения рабочих г. Одессы, что секретарь ОЧК тов. Михаил- партийный работник, назначенный Исполкомом, ничего общего с «Мишкой-Японцем» не имеет.
Президиум ОЧК просит товарищей рабочих задерживать и препровождать врагов революции, распространяющих ложные слухи о советских учреждениях и об организациях, в Чрезвычайную Комиссию.
Жалобы на действия ОЧК и ее сотрудников направлять в комиссию Госконтроля при ЧК: Екатериноградская, 8.
Председатель ОЧК Онищенко. Суббота, 31 мая».
Обиженный и оскорбленный в своих лучших чувствах Мишка-Япончик послал письмо в редакцию «Известий», в котором он протестует против опубликованного несколько дней тому назад объявления ЧК, как «порочащего его доброе имя»…
Письмо в редакцию.
Я, нижеподписавшийся, прошу уважаемую редакционную коллегию напечатать нижеследующее:
Я, Моисей Винницкий, по кличке «Мишка-Япончик», приехал четыре дня тому назад с фронта, прочел в «Известиях» объявление ОЧК, в котором поносят мое доброе имя.
Со своей стороны могу заявить, что со дня существования ОЧК я никакого активного участия в этом учреждении не принимал.
Относительно моей деятельности со дня освобождения меня из тюрьмы по указу Временного Правительства, до которого я был осужден за революционную деятельность на 12 лет, из которых я отбыл 10 лет, – могу показать документы, находившиеся в контрразведке, а также и приказ тойжеконтрразведки, в котором сказано, что за поимку меня обещали 100 тысяч рублей, как за организатора отрядов против контрреволюционеров, но только благодаря рабочим массам я мог, укрываясь в лачугах, избежать расстрела.
В начале настоящего года, когда пронесся слух о предстоящем погроме, я не замедлил обратиться к начальнику еврейской боевой дружины тов. Кошману с предложением войти с ним в контакт для защиты рабочих кварталов от погрома белогвардейцев всеми имеющимися в моем распоряжении средствами и силами.
Я лично всей душой рад, когда кто-нибудь из рабочих и крестьян отзовется и скажет, кто мною был обижен. Заранее знаю, что такого человека не найдется. Чтожекасается буржуазии, то если мною и предпринимались активные действия против нее, то этого, я думаю, никто из рабочих и крестьян не поставит мне в вину. Потому что буржуазия, привыкшая грабить бедняков, сделала меня грабителем ее, но именем такого грабителя я горжусь, и, покуда моя голова на плечах, для капиталистов и врагов народа буду всегда грозой.
Как один из примеров провокации моим именем даже при советской власти приведу следующий факт.
По просьбе начальника отряда, тов. Трофимова, мы совместно отправились к начальнику отряда Слободского района тов. Каушану с просьбой, чтобы тов. Каушан разрешил мне препроводить в ОЧК для предания суду революционного трибунала Ивана Гричко, который, пользуясь моим именем, убил рабочего и забрал у него 1500 рублей, у которого были также найдены мандаты для рассылки с вымогательскими целями писем в разные места с подписью «Мишка-Япончик»; тов. Каушан разрешил, и я препроводил убийцу рабочего в ЧК.
В заключение укажу на мою деятельность с приходом советской власти. Записавшись добровольцем в один из местных боевых отрядов, я был назначен в конце апреля в 1 Заднепровскую дивизию, куда я немедленно отправился. Проезжая мимо станции Журавлевка Ю. З.Ж.Д., стало известно, что под руководством петлюровского офицера (Орлика) был устроен погром в Тульчине, куда пошел Жмеринский полк для ликвидации погромной банды. Кнесчастью, командир отряда был убит, не дойдя к месту назначения. Красноармейцы, зная мою железную волю, на всеобщем собрании избрали меня командиром. Завидуя моему успеху, некоторые несознательные элементы изменническим образом передали меня в руки бандита Орлика, который хотел расстрелять меня, но, благодаря вмешательству крестьян села Денорварка (в нескольких верстах от Тульчина Под. Губ.), стоявших за советскую власть, я был спасен.
Все вышесказанное подтверждаю документами, выданными мне тульчинским военным комиссаром за № 7.
После целого ряда военных испытаний я попал в Киев, где после обсуждения всего вышеприведенного я получил от народного военного комиссара назначение в первый Подольский полк, где подольским воен. губ. комиссаром была возложена на меня задача, как на командира бронепоезда за № 870932, очистить путь от ст. Вапнярка до Одессы от григорьевских банд, что мною было выполнено; подтверждается документом командующего 3 армии за № 1107.
На основании вышеприведенного, я отдаю себя на суд рабочих и крестьян, революционных работников, от которых я жду честной оценки всей моей деятельности на страх врагам трудящегося народа.
Прошу все рабочие и крестьянские газеты перепечатать настоящее письмо.
Моисей Винницкий под кличкой«Мишка-Япончик».Воскресенье, 17 августа.
Через три дня после публикации этого письма в газетах Японец явился в особый отдел ЧК при 3-й Украинской армии и предложил организовать отряд из числа своих приверженцев «для защиты революции». Это предложение нашло поддержку в Реввоенсовете 3-й армии, и Япончику разрешили сформировать военный батальон особого назначения для борьбы на деникинском фронте. Этот батальон набирался только из одесских бандитов, которые считали Мишку Япончика своим королем. Он называл их «боевиками», требовал беспрекословной дисциплины.
В кабинете ЧК, где Мишка Япончик рассказывал о своих планах, находился армейский комиссар Федор Фомин, оставивший впоследствии детальное описание того, как проходил весь этот разговор. Вот как он записал этот момент: «Рассказывал Японец о своих одесских похождениях довольно живописно. Грабили они только богатую буржуазию, бежавшую в Одессу со всех концов Советской России, немного «прихватили» и у местных, одесских, буржуев. Говорил недолго, но очень убедительно. Глаза его при этом горели огнем. «Заверяю честным словом, – рукой рубанул по столу, – что теперь грабежей и налетов не будет. А если кто попытается это сделать – расстреливайте этих гадов на месте. Со старым мы решили покончить. Но я пришел не каяться. У меня есть предложение. Я хочу, чтобы мои ребята под моим командованием вступили в ряды Красной армии. Люди у меня есть, оружие тоже, в деньгах я не нуждаюсь. Мне нужен ваш мандат и помещение для формирования отряда».
Реввоенсовет 3-й Украинской советской армии дал свое «добро» на организацию особого, 54-го, полка.
Когда число добровольцев превысило тысячу человек, батальон был развернут в 54-й имени Ленина советский стрелковый полк 3-й Украинской армии. Командиром полка официально был назначен «товарищ Мишка» (так называли Японца в рядах большевиков), комиссаром стал секретарь Одесского исполкома – известный анархист Александр Фельдман, а политкомиссаром полка – венгр-интернационалист Тадеуш Самуэли.
