Ирина Лобусова
Пять минут до любви

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

ВСЕ СОБЫТИЯ И ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ЭТОЙ КНИГИ – АВТОРСКИЙ ВЫМЫСЕЛ. ЛЮБЫЕ СОВПАДЕНИЯ С РЕАЛЬНОСТЬЮ – СЛУЧАЙНОСТЬ.

АВТОР.

Я так и не поняла, кем он был: мечтой, плодом моего больного воображения или ночным кошмаром. Он возник в те смутные времена, когда любой бизнес был черным. Его состояние (он создал его почти по пословице – ловил сомнительную рыбу в мутной воде) было таким же темным и странным, как и его душа.

Я так и не поняла, кем он был…. Поэтому буду называть его кошмаром. Разбирая старые бумаги в глубинах шкафа, я случайно нашла его фотографию.

С того времени, как случилась эта история, прошло много лет. Я стала взрослой, совершенно независимой женщиной. Я вышла замуж, родила сына, нашла свою дорогу в жизни. Я изменила прическу, свое имя и цвет волос. Но…

Но со старой, пожелтевшей фотографии, обтрепанной по краям, вдруг глянуло на меня его лицо – лицо моего кошмара. Он взглянул так знакомо, как будто не прошло никаких лет. И все было так, как тогда: ночная фиеста южного портового города, молодость, ветер, пришедший с моря, и все, доведенное до последней степени крайности – отчаяние и любовь, очень много любви и очень много отчаяния.

Все это осталось в моей памяти – как шрам, под грузом прожитых лет. Я порвала фотографию. А потом решила рассказать эту историю.

Мой кошмар звали Леонидом Валерьевичем. Его имя было намного благозвучнее, чем он сам. Когда мы познакомились, ему было тридцать девять лет. Был он не высокого роста и не очень красив. Позже я поняла, что он не особенно умен, скуп, не выносит делать подарки, и до невозможности скучен в постели. Он не умел вести светские беседы, не ходил в кино или в театр, за всю свою жизнь не прочитал ни одной книги, географию изучил на стамбульском базаре и считал, что в мире существуют всего две страны – Турция и Китай. Он был не образован и не особенно вежлив. Иногда он называл базар рынком и изо всех сил пытался скрыть тот факт, что начало своего состояние положил обыкновенной челночной торговлей на знаменитом одесском 7 километре.

Заработав кое-какие деньги в начале девяностых годов (когда все в бизнесе было поделено между толчком и бандитами), он каким-то образом (как именно – я не понимаю до сих пор) взял не совсем законные кредиты в крупных зарубежных банках и стал одним из первых «новых русских» девяностых годов, уже купивших недвижимость в Барселоне и на Кипре. И (если мне не изменяет память) еще где-то за рубежом (я, впрочем, никогда не сомневалась, что в его любимом Стамбуле). Впрочем, я не буду вдаваться в экономические тонкости его денежного расцвета – моя история не о начале рыночной экономики, а все-таки о любви…

Будучи одним из самых крупных и влиятельных людей в городе, он ходил в старом, вытертом костюме еще советского пошива, с потертым дипломатом и часами фабрики «Заря». И плевал на всех, кому не нравился его внешний вид. Он всегда выглядел доброжелательным, милым простофилей, этаким дурачком из народных сказок. Он внушал доверие всем и был необыкновенно улыбчив. Каждый встречный прохожий на центральных улицах нашего города, кто видел его квадратный, мужественный подбородок, наивные глазки и симпатичную розовую плешь, ассоциировал его с образом бывшего советского служащего, учителя или преподавателя. И если бы кого-то из людей, остановленных на улице, спросили, на какой машине может он ездить, то все без сомнения указали бы, что мечтой и высшим достижением такого человека могут стать только «жигули-копейка» где-то 85–86 года выпуска.

Он абсолютно не заботился о своем внешнем виде потому, что коллекционировал другие, совершенно непостижимые вещи. Он собирал деньги, а заодно – бары и рестораны в центре города. И еще магазины. Никто не знал, что этот маленький, плешивый человечек среднего возраста контролирует центральную часть города так, что с визитами вежливости к нему приезжают не только все остальные авторитеты, рангом поменьше, но и президент со своими министрами. Его состояние, разбросанное в нескольких тайных местах, являлось одним из самых крупных состояний страны – разумеется, за ее пределами. Он скупал кафе и рестораны просто так – потому, что дома готовить было некому, и сидеть одному в пустой, темной квартире было совершенно невозможно, особенно по вечерам.

Однажды он присмотрел небольшое кафе, расположенное на пересечении двух центральных улиц. Взяв своего «друга» (в бизнесе не существует друзей, но об этом я узнала только потом), так же, как он, умевшего удачно косить под бродягу, он отправился в этот бар в своем самом потертом костюме. Сев за столик, приятели – «бродяги» сделали дорогой шикарный заказ. На столе появилось всё: начиная от французского шампанского, заканчивая устрицами и лангустами.

Через два часа, после того, как все было выпито и съедено, официантка, молоденькая 17-летняя девочка подошла к ним и спросила, собираются ли они расплачиваться. Мой кошмар весело осклабился в своей самой очаровательной улыбке и сказал, что расплачиваться они не могут потому, что денег у них нет. Девочка вежливо улыбнулась шутке, похлопала накрашенными ресницами и положила на стол бланк счета. Сдвинув счет двумя пальчиками (единственным, что показывало его истинную значимость, были презрительные, надменные, чересчур высокомерные для рядового гражданина жесты), он прекратил улыбаться и на полном серьезе сказал девочке, что расплачиваться никто не собирается потому, что денег у него действительно нет. И дабы никто в этом не усомнился, в доказательство вывернул все свои потертые карманы. С девочкой случился припадок. Изменившись в лице заикаясь и дергаясь, бедная официантка затрусила к старшему менеджеру – администратору. Пришел администратор, симпатичный мужчина лет 30-ти.

– Что здесь происходит?

Мой кошмар вольготно развалился в кресле:

– А ничего. Мы расплатиться не можем, потому, что денег у нас нету.

Администратор стал заикаться:

– Да вы… да ты… чего… охрану… милицию… а ну показывайте чем будете расплачиваться…..

– Ничего нет. Из области мы Кацапетовские. Приехали вот в ваш город и не рассчитали. Часы, правда есть. Хорошие. Мне их в колхозе на юбилей подарили.

Официантка позвала охрану. Пришли два охранника, бывшие менты. Дубинки наголо, зубы в бойцовом оскале. Мой кошмар даже не дрогнул.

– А взять у меня нечего. Хоть измолотите, все равно взять нечего. В гостинице остановился, возле вокзала. В гостинице осталось десять гривень.

Официантка предложила вызвать настоящую милицию, но на нее злобно фыркнули: милицию никто не хотел. Друг покатывался от хохота. Устав смеяться и придуриваться, мой кошмар сказал:

– Вот что, ребята. Пошутили – и будет. Вызывайте мне вашего хозяина.

– А хозяина нет, – сказал администратор, – у нас новый хозяин. Мы сами еще его не знаем.

– А вот это уже понятно. Я и есть ваш хозяин.

И выложил на стол из карманов (брюк, тех, которые не выворачивал) подтверждающие все эти его слова бумаги. Когда документы вернулись на стол, пройдясь по рукам и ситуация стала ясной, мой герой поднялся во весь свой рост(165 см) и сказал:

– Так что, как видите, я ваш хозяин. А вы все, без исключения, уволены. Уволены потому, что я так хочу.

А больше ничего не сказал. Из ресторана навсегда исчезли администратор, два охранника – бывших мента и обслуживающая его в тот вечер девочка-официантка.

Это был только один случай. Каждая подобная история в его жизни была исключительна в своем роде. Так многолик, неповторим и разнообразен был мой кошмар.

Так, как мой кошмар, никто и никогда мне в жизни не улыбался. Он улыбался – и по этой улыбке невозможно было определить, казнит ли он тебя или оставит в живых. Он всегда улыбался перед тем, как сказать какую-то неповторимую гадость или сделать подлость. И, умея растоптать любого, делал это с успехом и всегда держал себя после этого так, как будто был беспрекословно прав. А прав он был потому, что в заграничных банках у него были большие деньги. Только об этом никто не знал.

С каждым годом, внимательно рассматривая все увеличивающуюся цифру в своем паспорте, он подбирал себе все более молоденьких партнерш. Он называл их исключительно партнершами, но девочки об этом не знали. Когда мы встретились, ему было 39, мне-20. И я казалась ему слишком ранней. Чтобы не пачкаться о кремы, помаду, пудру и всякие женские штучки, он всегда одевал на свидания самую старую порванную рубашку. У него был по этому поводу пунктик. Он считал, что чем хуже ты выглядишь на свидании, тем больше вероятность того, что партнерша не догадается, сколько у тебя денег. И потом, зачем одевать рубашку, если все равно ее придется снимать?

Мы встречались всегда по одному и тому же сценарию. На своем роскошном мерседесе он подъезжал, когда полностью стемнеет, к моему дому. Я выходила и садилась в машину. Мы ехали на квартиру, которую он совсем недавно купил. Квартира была полностью разбита. Без ремонта, разбитая и страшная. Сантехника вся старая, а мебели почти нет. Вдобавок – низкие потолки, маленькие окна и одна комната темная. Он купил эту квартиру потому, что она была очень дешевая. И еще потому, что ему было абсолютно все равно, где жить.

Мы заходили в комнату, которая именовалась гостиной потому, что в ней стояли старый советский черно-белый телевизор и жесткий, с потертой спинкой, диван, на котором он спал. В спальне (другой комнате) кроме стула вообще ничего не было. На подоконнике гостиной лежал второй его мобильный телефон. Первый был в машине. А третий он вечно носил с собой. Мы заходили в комнату, он плотно закрывал за собой дверь и включал телевизор. Потом начинал раздеваться.

Я не знаю, зачем он включал телевизор, если в квартире больше никого не было, кроме нас, но очень долго после этого я не воспринимала секс под синхронный текст телевизионного видеоряда. Аллергия на секс под громкость включенного телевизора сохранилась у меня до сих пор. Что может быть в жизни хуже? Особенно, если показывают какую-то дебильную рекламу! Моя лучшая подруга (она не замужем, ей 30 лет) говорит, что мужчинам надо прощать их маленькие слабости и сохранять спокойствие даже в том случае, если встречаешь собственного любовника в компании четырех самых высокооплачиваемых стриптизерш. Не знаю, сколько здесь правды. Но я могу дать мужчинам маленький приятный совет. Если вам до безумия надоела женщина и вы хотите от нее избавиться, то обязательно включите телевизор и начните заниматься с ней сексом. Очень даже помогает. Через некоторое время эта женщина не захочет видеть вас – больше никогда.

Так вот – он включал телевизор и начинал раздеваться. Он делал это медленно и педантично – так, будто собирался относить грязные вещи в прачечную. Он вынимал из карманов носовые платки, медленно снимал галстук. Потом пиджак рубашку – все это гладенько и аккуратненько складывая на полу. Я не знаю, что думают мужчины по поводу своей сексуальной привлекательности в носках и трусах, но я точно знаю, что думают женщины по этому поводу.

И если б хотя бы один мужчина на земле мог подслушать мысли своей любовницы или жены, дефилируя перед ней в порванных носках и китайских трусах, то этим двум туалетным принадлежностям могло бы грозить вечное исчезновение из обихода. Так вот: дефилируя передо мной в дешевых порванных носках и трусах он начинал разговаривать по телефону – потому, что кто-то обязательно должен был позвонить в этот момент. Он бросал на ходу:

– Подожди совсем забыл – и начинал расхаживать по комнате, что-то рассказывая. Я тихо наблюдала, ловя каждое слово.

Потом он одевался так же, как и раздевался – методично и плавно. И на своем мерседесе отвозил меня домой. После чего бегло прикасался губами и говорил:

– Созвонимся, пока.

Это означало, что я должна его ждать. Всегда.

Был всего лишь крошечный эпизод, в самом начале – как сцена из фильма. Одно действие – один эпизод. Собственно, никакого действия здесь не было, только слова. Все происходило, как обычно. Только почему-то именно это осталось в моей памяти – в отличие от всех прочих слов…

Наше свидание было завершено. Он был уже полностью одет, но, прежде чем отвезти меня домой, сел на диван, стал кому-то звонить, не дозвонился… Затем принялся разглагольствовать.

Говорить он любил так же, как любил деньги. В процессе длинных тирад лицо его принимало такое одухотворенное выражение, что просто нельзя было поверить в то, что этот человек умеет лгать. Он «становился в позу», возводил очи горе и принимался излагать нечто – что, как правило, чаще всего слушал он сам.

Но в тот раз его слова отчетливо запечатлелись в моей памяти, и, как выяснилось, сохранились надолго. Я отчетливо запомнила эту сцену. И потом не раз возвращалась в своей памяти, пытаясь понять, хоть как-то проанализировать странную личность этого человека.

Так вот: он не дозвонился кому-то, бросил на диван телефон. Потом посмотрел на меня (искоса, как будто исподтишка – неприятный такой взгляд), и сказал:

– Я могущественный человек. Ты даже не представляешь себе, насколько. Я могу сделать все, что хочу, потому, что умею обращаться с людьми. Я умею ими манипулировать. Я могу заставить человека сделать то, что я от него хочу. У меня есть один из главных символов убеждения – деньги. Конечно, одних денег недостаточно. Но есть и другие способы. Я очень могущественный человек – потому, что я умею диктовать свою власть другим. Я могу уничтожить любого. Могу разрушить город, и заново его построить. В последнее время я все чаще и чаще задумываюсь о том, чтобы пойти в политику. У меня уже есть предложения. На самом деле, у меня есть все возможности для того. Чтобы стать блестящим политиком. Во-первых, я подлец. Во-вторых, люди для меня – ничто. Ради моих интересов, или просто так, от нечего делать, я могу переступить через любого. Но в то же время я умею прикрываться всякими высокими словами – о нации, патриотизме, и т. д. Я умею сделать так, чтобы мои слова звучали красиво, и им поверили. И, наконец, третье: а третье это то, что в политике действуют абсолютно те законы, что хорошо работают в бизнесе. Говорить надо то, что можно продать быстро и выгодно, причем каждый день на этот товар – другая цена. Говорить в политике нужно только то, что можно хорошо продать. Это как залежалый товар на складе, который никто не хочет брать, а ты под шумок скидываешь его приехавшему из глухой провинции оптовику, причем по самым высоким розничным ценам. Я начал свой бизнес не честным путем, я уже привык к этому. Честно я работал бы на одну зарплату в какой-нибудь захолустной конторе. Моя душа требует больших масштабов. Нет, я все чаще и чаще начинаю задумываться о том, чтобы идти в политику.

Внутри себя я не могла не согласиться с ним. Он был абсолютно прав – я сразу это почувствовала. Я уже догадывалась о том, как умеет этот человек лгать. Он лгал бы так вдохновенно, что ему сразу бы поверили толпы. Он стал бы еще настоящим героем нации!

Но внешне я никак не хотела проявлять своих чувств, поэтому спросила:

– Ты и через меня сможешь переступить, если потребуется?

– Ну зачем ты все воспринимаешь на свой счет?

– Значит, все-таки переступишь? С легкостью?

– Ну почему же – с легкостью. Может, я буду переживать!

– Все понятно…

– Да ничего тебе не понятно! Ты в полной безопасности, пока представляешь для меня интерес.

– В безопасности?

– Не цепляйся к словам! Я хотел сказать совершенно не то! Я имел в виду, что… А, ты совсем меня запутала! Умеешь ты это сделать! Какой у тебя все-таки сложный характер! Тебе нужно всерьез задуматься о своем поганом характере, чтобы от этого не страдали твои отношения с мужчинами!

Я подумала – «тебе тоже», но вслух этого не сказала. Внезапно весь этот разговор потерял для меня интерес. Наверное, потому, что был слишком для меня мерзок. Я по-настоящему испугалась взглянуть в ту пропасть, которая вдруг, совершенно случайно, приоткрылась мне в его душе.

Теперь я жалею об этом. Может, если бы я не струсила тогда, все бы случилось иначе. Но я струсила. Я не стала задумываться о том, что услышала. Я не стала думать об этом… И он отвез меня домой. Но эти слова все же остались в моей памяти. Я не раз вспоминала о них…

Мой кошмар ненавидел женщин. Ненавидел – но использовал. На все лады. Очень скоро я поняла, что не смогу без него жить. Он стал моим кошмаром, моей болезнью и наваждением. Я думала о нем постоянно. И не находила ничего, что в нем можно любить. Я говорила себе, что презирала, презираю и всегда буду презирать подобный тип людей, что в нем нет ни одной черты, которую пусть даже с натяжкой можно назвать светлой.

Я говорила себе, что этот человек некрасив, необразован, груб, некультурен, каждое наше свидание превращается в мои растраченные понапрасну возможности и больные нервы, что я не интересую его потому, что ни одна женщина в мире не способна его заинтересовать – и думала, думала, думала о нем двадцать четыре часа в сутки. Постепенно (сам того не зная) он стал наваждением. Моим кошмаром.

Я просыпалась по ночам, и, ворочаясь в постели (одна) представляла его лицо. Я видела его так явно, будто он всегда находился со мной рядом. Я убеждала себя, что в этом лице нечего любить – и именно это твердое убеждение рассказывало яснее любых слов о том, что с ним, и только с этим человеком я могу быть счастлива.

Боль, смешанная с ненавистью и необходимостью (так наркоман чувствует ежедневную потребность в наркотике) давала гремучую смесь, и я взрывалась на этих ядовитых отходах – для того, чтобы полететь к небесам и сказать себе, что мы никогда, ну совсем никогда, не будем с ним вместе.

Я не знаю, была ли в нем хоть одна черта характера, за которую следовало его любить. Только за один месяц этот грубый и жестокий человек стал моим миром. Мне было необходимо не столько видеть его, сколько о нем думать. В целом городе не было ни одной улицы, которая не напоминала бы мне о нем.

Чем больше увеличивалась цифра в его паспорте, тем больше его тянуло на молоденьких девочек. Он доказывал свою полноценность, спекулируя на пристрастии к фальшивой молодости и красоте. Все встречающиеся с ним девочки (а я видела практически всех) были лишь суррогатом, способным сохранить свою привлекательность еще несколько лет. Подобные девочки всегда мечтали выйти замуж. А, выйдя замуж, заплывали жиром и превращались в раскормленных пудовых бабищ с отвислыми грудями и жирными животами. Люди сорта моего кошмара не умеют понимать простой истины. Красоту надо искать не в теле, а в глазах. Тело стройной самочки только пару лет сохраняет свою привлекательность. Красота существует в глазах – потому, что только там горит огонек, способный украсить женскую сущность.

Огонек подгоняет вперед, не давая состариться. Женщина с огнем и в сорок лет будет в сто раз привлекательнее любой семнадцатилетней девчонки. Но мой кошмар это не понимал. Он любил сопливое сюсюканье и кривлянье. Оно его развлекало.

Я не сюсюкала и не кривлялась – и поэтому стала его пугать. Я не требовала денег, не называла ласкательными именами, не висла на шее, не рассказывала про тряпки или подруг. Не заискивала, чтобы меня повезли на концерт заезжей звезды, и не складывала по команде лапки. Он не понимал, кто я такая и с чем меня есть. Он понимал только главное – для меня он не был ни повелителем, ни Богом.

Могу привести маленький пример. Концерт заезжей знаменитости, на который билеты стоят баснословную цену. Стоило ему заикнуться о концерте любой девчонке, как он вырастал в собственных глазах. Девчонка пускала слюнявые пузыри, изумленно хлопала накрашенными ресницами и по стандартному деревенскому обряду тащила с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть запомнившиеся звездные кадры. При чем всю дорогу восхищалась. Значит, в глазах ее он был Бог.

Но меня пригласить он не мог. Пользуясь служебным положением, я сама ходила на все концерты, при чем со стороны кулис. Имела право плевать в заезжих звезд сколько хочу, смеяться и называть жалкой пьянью, потому, что в своем маленьком журналистском мирке тоже являлась звездой. Я знала о звездах то, что не знал никто, и это знание вызывало во мне презрение и жалость. Конечно же, я не стала бы пускать слюнявые пузыри. Но мой кошмар не знал, что на концертах работают. А потому закулисная сторона шоу-бизнеса была для него китайской грамотой. И ничего, кроме раздражения, не могло вызвать мое знание. И я сама.

Почему я вспомнила концерт заезжей звезды? Это было последним свиданием с моим кошмаром. Я работала на съемках большой закулисной передачи. Так, как сняла бы эту передачу я, никто не смог бы снять. А потому я адски работала с трех часов дня до четырех часов ночи. Концерты – всегда праздник, но только для тех, кто сидит в зале. Для всех остальных (со стороны кулис) это напряженная, тяжелая работа. Тяжелая настолько, что посторонний, не связанный с телевидением человек всей тяжести даже не сможет понять.

Собственно, если уж говорить откровенно и прямо, тот концерт разбил всю мою жизнь. За мгновение рухнул весь мой мир, и я потеряла всё. Рухнули, разбились и погребли меня под собственной тяжестью все мои детские мечты о том, что я закончу со своей разъезжей цыганской жизнью, бурной и чересчур яркой, мечты о тихом семейном счастье и доме, о муже, которому стану готовить обед и вечером ждать. Все мои мечты, вся моя надежда, все это – жалкое, оборванное рухнуло и потащило меня за собой и, потеряв в жизни почти все, я осталась стоять.

Просто молча стоять, еще не в силах осознать полностью убившую меня тяжесть. В реве тусовочной концертной толпы и алкогольном запахе закулисья рухнула счастливая семейная жизнь и уютный дом, и осталась лишь дешевая яркая слава известной местной журналистки, мельканье красок и лиц, обрывки и нагромождения чужих голосов, бешенная, пьяная страсть и последняя, уносящая меня в ночи извилистая дорога. На чужой машине, на повышенной скорости, одинокая стремительная дорога посреди ночи – из ниоткуда, в никуда. Не дождавшись окончания концерта (все возможное мы уже сняли), я бросила съемочную группу, в два часа ночи уселась за руль и унеслась в никуда, ослепшая и глупая.

И только в машине, когда все осталось позади, и все было уже закончено, я поймала себя на мысли, что не могу плакать… Слишком много сил ушло на то, чтобы удержаться в зале концерта, посреди камер и чужих людей. Заплакать я не могла. Это было самым страшным.

В тот вечер на концерте самая сияющая и ослепительная улыбка была на моих губах. Я улыбалась, а окружающие смотрели на меня, и никто не знал, что моя жизнь разбилась.

Каждого человека Бог награждает своей судьбой. Для одних счастьем становится свадьба и мещанская семейная жизнь без событий. Для других дорога является предначертанным счастьем. Моя ночная дорога открыла мне огромное множество различных других дорог. Но ни одна из них не являлась такой отчаянной и горькой.

Собственно, это и было полным окончанием всех отношений с моим кошмаром, окончанием боли, которая без прекращении длилась целых два года. Та ночь заставила меня понять простую истину: этот город слишком тесен для нас двоих. Но об этом – позже. Ночная дорога унесла меня так далеко, что дальше и не бывает. Но это произошло только потом, в конце. Тогда я ничего подобного еще не могла знать.

Самое первое, что приходит мне в голове, когда я начинаю вспоминать историю отношений с моим кошмаром – это вечера. Мои вечера… Мне стоит только чуточку вспомнить мои вечера, как сердце окутывает долгой, пронзительной и горькой тоской. Кислая на вкус, ощущения и запах, моя боль возникает ниоткуда – при взгляде на замолкнувший телефон, на любую из ночных улиц. Огромный пласт моей жизни, пласт, состоящий из нескольких долгих лет.

Ждать два года, ждать в темноте – мне казалось, что я никогда не буду на это способна, ведь в число моих добродетелей не входит терпение, но… Но я почти два года ждала звонка в сплошной темноте, для того, чтобы узнать – как это долго и как много. Мне кажется, по всем божественным и человеческим законам особенно строго должно караться презрение к любви.

Я ждала каждый вечер – уходя из дома и возвращаясь домой. Ждала единственного звонка телефона, молчавшего целыми днями. Днем – надеялась и мечтала, вечером – ждала. В то, что рано или поздно я буду с ним, я почему-то верила твердо. Работа, развлечения, друзья – для меня все отступало на второй план. Ему стоило щелкнуть пальцами, и я готова была выполнить любое его повеление. Потребуй он, и я перевернула бы земной шар! Но он не требовал и никогда мне не предлагал – ничего. Даже элементарно – в кафе мороженое. Потому, что он никогда не приглашал меня в кафе. Только один – единственный раз – в первый вечер нашего знакомства…

Я поняла очень скоро, что этот человек не нуждается в любви. Поняла не из его слов и не на основе собственных наблюдений. Просто это было настолько явно, что не требовалось дополнительных комментариев. В своей жизни он любил только одну вещь. Деньги. Некоторые люди панически боятся высоты или темноты. Некоторые – до безумия боятся застрять в лифте. Существуют различные фобии – даже страх птиц или поездов. Точно так же он панически боялся потерять свои деньги. Иногда мне казалось: стоит ликвидировать все его банковские счета, и он растворится в воздухе, съежится до минимума, как надувная кукла, из которой выпустили весь воздух. Он был создан не из плоти и крови, как все люди, а из крупных банкнот. Деньги не являлись для него достижением цели, точно так же, как не являлись самой целью. Деньги были смыслом его жизни и единственным, что составляло его жизнь. Этот грубый и жестокий человек относился к денежным банкнотам с такой невообразимой, потрясающей душу нежностью, что просто становилось страшно! Прежде чем расплатиться в магазине или по счету, он сжимал очень долго в руке любую банкноту, ласково, трепетно и нежно поглаживая, словно женскую грудь, и казалось, что эту бумажку он в любой момент поцелует! И истерически расплачется, как только ее отдаст. У него становилось такое выражение лица, что продавцу просто совестно было брать его деньги. Глядя на его глаза в тот момент, казалось невероятным, что этот человек совсем не умеет любить.

Впрочем, отсутствие любви к земным людям он совершенно не считал каким-то физическим недостатком. Наоборот, он считал себя полностью полноценным потому, что был не способен испытывать такую любовь! Любовь могла пробить брешь в его броне. Такая страшная слабость – и вдруг пришлось бы отдать деньги. А этого он бы уже не смог пережить.

Он никогда не делал подарки женщинам, с которыми спал. Он жалел потратить деньги на новый костюм, плевал на то, что он ест, где спит и как отдыхает, а между тем в потаенных глубинах внутри его существа присутствовала колоссальная, сжигающая душу страсть. Страсть, испепеляющая последние остатки сознания. И он был страстен, добавляя в свою коллекцию очередной нуль, он был страстен, как никто и никогда, когда один из банковских счетов увеличивался хотя бы немного. Для этого он гробил себя на работе.

Он приезжал в свой офис часам к девяти (он позволял себе утром немного поспать это было единственным, что он себе позволял – иначе он просто ночевал бы на работе) и уезжал обратно часам к двенадцати ночи. Если у него было назначено свидание, он отводил на встречу с женщиной ровно один час, иногда – даже полчаса. После этого он возвращался на работу и засиживался там допоздна. Это было единственным, что имело реально ощутимый смысл в его мире.

Сначала я не разглядела его безумную, патологическую страсть к деньгам. Я просто приняла ее за увлеченность своим собственным делом. Именно поэтому принялась его уважать. Мне казалось, что он – личность, притом с большой буквы. За два года наших отношений я все отчетливо поняла. Но истинное понимание никак не повлияло на мои чувства. Да, его можно было назвать личностью и даже уважать потому, что в нашем мире, в нашем городе и обществе ценилась именно такая напористая, нахрапистая тупость, берущая всё наскоком собственного примитивного хамства и самодовольства. Его уважали потому, что он был хитрее, сильнее, изворотливее и обороноспособнее всех остальных зверей. Но как же мелко все это было… как пошло. Уважение, похожее на породистую собаку, выброшенную на улицу, и оттого покрытую лишаем. Ершится, делает вид, что живет, но глаза – плачут. И душа плачет тоже.

Моя жизнь, похожая на пестрое одеяло из лоскутков, всегда переворачивалась самым невообразимым образом. В моей жизни случались любые неожиданности и такие вещи, от которых поблек бы от зависти любой приключенческий роман. Именно так я его и встретила – однажды.

Я еще не знала, что это моя судьба, а тем более – мой кошмар. Я не знала, что через всю жизнь мне будет суждено пронести с собой образ этого человека. У меня была близкая подруга, с которой мы гуляли по вечерам. Вместе с ней мы придумали игру. Считать владельцев роскошных иномарок, провожающих нас глазами. Мы обе – я и она, в совершенстве умели вести такую игру. Мы сами подбирали себе мужчин, развлекались, потом выбрасывали. Я относилась к сексу легко – как к выпитому стакану освежающе холодной воды. Всю ночь прозанимавшись с кем-то бешенной, бесшабашной любовью, на утро я не могла вспомнить имени этого человека. А встретив на улице через несколько дней – вообще не узнать. К тому же я не узнавала голоса по телефону. Многие обижались, но мне всегда было на это плевать. Моя подруга была единственным понимающим меня человеком.

Наша дружба была похожа на мужское сообщество интересов, а не на сплетни двух подруг. Да что долго рассуждать: наши отношения были похожи на настоящую мужскую дружбу. И я была счастлива от того, что в моей жизни есть такой замечательный человек. Наше духовное общение было настолько прекрасным, что в этом союзе все остальные являлись лишними. Вечерние прогулки вдвоем по залитому огнями городу я всегда буду вспоминать, как лучшие, неповторимые мгновения своей жизни. Я любила свою подругу и гордилась тем, что она у меня есть. Именно она стала единственной свидетельницей нашей встречи. Она была единственным человеком, видевшим мой кошмар в лицо. Мой кошмар произвел на нее благоприятное впечатление (как и на всех). Он в совершенстве владел этим искусством – производить хорошее впечатление на всех. Он очень мило улыбался и делал вид, что совсем не кошмар.