Ирина Лобусова
Гранатовый дом

Аджанов действительно чувствовал себя больным. Он лег в кровать и укутался одеялом до подбородка. А когда стемнело, не стал включать свет. Ему было страшно.

Единственное, что он сделал, это открыл настежь окна, чтобы хоть как-то прогнать духоту. И почти сразу уснул.

Сергей заснул так быстро, будто провалился в темную пропасть. Поначалу сновидений не было, совсем. Но потом… Потом он услышал голос.

И, почти подпрыгнув на кровати, резко сел – этот голос был ему знаком. Это был голос его матери, которая умерла 10 лет назад…

– Беги! Ты должен бежать! – Исполненный муки, он разорвал его мозг, разлился по венам непереносимым отчаянием, разорвал душу отсутствием малейшей надежды.

– Беги! Спасайся! Скорей!

Аджанов слышал этот голос так четко, словно мать была рядом, словно стояла рядом с его кроватью, заламывая руки и благословляя:

– Беги! Беги отсюда! Ты должен спастись!

С таким же отчаянием она обращалась к нему, когда его арестовали в первый раз. Сколько горя было тогда в ее голосе! А его арест она так и не смогла пережить.

Сергей знал, что, умирая, мать плакала и проклинала, его, обвиняя в своей смерти, а затем благословила на жизнь. Он был таким же, как она, – с неустойчивым, противоречивым характером.

Но за десять лет мать ни разу не приходила к нему во сне. А сейчас этот голос буквально заполнил все пространство вокруг, добрался до его души. Аджанов сел на кровати, не зная, что делать. Затем стал одеваться.

Грохот в дверь – реальный, настоящий грохот застал его в тот момент, когда он тянулся к дорожной сумке.

– Открыть, немедленно! – били в дверь, и Сергей догадывался кто.

В комнату вошли пятеро. Один, в штатском, сунул под нос корочку:

– Управление госбезопасности. Вы Сергей Аджанов, режиссер?

– Да, – отрицать было бессмысленно.

– Это принадлежит вам? – Он сунул прямо ему под нос тетрадку с недописанным киносценарием.

– Да, – вздохнул Сергей.

– Вы арестованы. Одевайтесь, вы поедете с нами.

Другие сотрудники КГБ в это время переворачивали вверх дном всю комнату. Один подбежал к нему.

– Ах ты ж гнида! – и двинул кулаком в живот.

Аджанов согнулся, закашлялся, задыхаясь. Резкая боль обожгла все внутри. А на пол тем временем выбрасывали его вещи, вообще все вещи, которые были в комнате, в том числе и постельное белье. И сотрудники госбезопасности топтались по ним…

Глава 4

Емельянов спал. Вернее, он делал вид, что спит. Он очень умело притворялся. Отшлифовано это умение было до совершенства. А как же иначе? Не выжить по-другому, не просуществовать. И не делать то, что хочется, если не умеешь притворяться.

Поэтому Емельянов перевернулся на другой бок, еще сильнее зажмурился. Впрочем, спиной он чувствовал уставившиеся прямо на него четыре горящих глаза. Коты были тут как тут. Они сидели возле кровати и гипнотизировали его спину. А главное, у них горели глаза. Хорошо хоть, что не могли воспламенять. Иначе прожгли бы в его спине дырки, как тлеющие сигареты.

А еще лучше было то, что коты не умели говорить. Уж они бы высказались про сон в 10 утра, когда два кота не кормлены с ночи, причем высказались бы, не стесняясь в выражениях. Емельянов умел читать их мысли и спиной чувствовал гипнотизирующие глаза. Но не собирался вставать. Несмотря на то что ему давно пора было быть на службе. Он делал теперь только то, что хотел. И обстоятельства этому были следующие.

После самоубийства Жовтого в уголовном розыске сменилось два начальника. Оба не задержались надолго. Первый мечтал о карьере, а когда понял, что быстрая карьера в ближайшее время здесь не светит, а если и светит, то с жуткой головной болью, сам написал заявление и буквально сбежал.

Второй промаялся чуть дольше, несколько месяцев. Но, так как был кадровым военным и в оперативно-следственной работе мало что понимал, наделал таких ошибок, что переполошил очень лояльно расположенное к нему начальство. Каким образом военный оказался на должности начальника уголовного розыска, для многих оказалось загадкой. Впрочем, несколько посвященных все-таки знали, что у его жены были очень влиятельные родственники, которые и составили протекцию.

Протекция эта вышла, однако, боком, и в результате вся работа районного уголовного розыска оказалась заваленной. После очередного громкого скандала военного быстро перевели на другую должность. Около месяца вообще не было начальника. А потом…

Новым начальником оказался партийный активист – с юридическим образованием, но ни дня не проработавший в правоохранительных органах. До этого он с успехом успел поработать в юридическом отделе сначала райкома, а потом и горкома партии.

За какие такие прегрешения сослали его в уголовный розыск, никому не было ведомо. Однако злые языки поговаривали, что партийный активист погорел на крупной взятке. Но, так как заслуги его перед партией были достаточно велики, то вместо наказания его отправили возглавлять районный уголовный розыск – что, собственно, и было достаточно страшным наказанием.

Партийный активист с энтузиазмом взялся за дело. На сотрудников посыпались планерки, совещания, политинформации, кружки политического просвещения. Учитывая, что сотрудниками были опытные оперативники, которым не хватало времени на собственные дела, а тем более, чтобы ходить на просветительские кружки, энтузиазм нового начальника вызвал у них, мягко сказать, сильное раздражение.

Каждое утро почти в каждом кабинете начиналось со склонения нового начальника на все буквы алфавита. Но делать нечего – изредка на собрания приходилось ходить. Время было такое.

Константин Емельянов познакомился с новым начальником позже всех. Как и все, он уже знал его имя и фамилию – Дмитрий Николаевич Тищенко, также был наслышан о прошлой его работе в партийных органах.

Ему было не до нового начальника, потому что две недели он занимался оперативной разработкой банды шулеров-картежников, не брезгующих грабежом. Работая под прикрытием, Емельянов постоянно находился в крупных гостиницах, где орудовали шулеры международного класса, и почти не появлялся в уголовном розыске. Он встречался с агентурой, вел наружное наблюдение, составлял оперативную разработку и постепенно приближался к главарям банды.

Наконец операция по задержанию была назначена и проведена с большим успехом. Главарей банды и большую часть шулеров задержали в гостинице «Лондонская», где у них было нечто вроде штаб-квартиры.

Операция была запланирована и проведена настолько блестяще, что Емельянов получил специальную похвалу и награду из Москвы. После задержания допрашивал бандитов по горячим следам. А потом, когда уже все задержанные находились в СИЗО, отсыпался дома два дня и бесил котов – это был его заслуженный отдых.

Когда же после этого двухдневного отдыха Константин появился в уголовном розыске – настоящим героем, новый начальник сразу же вызвал его к себе.

Войдя в кабинет, Емельянов не поверил своим глазам – в кресле Жовтого сидел молодящийся красавчик в модном заграничном костюме и с набриолиненным коком. Ботинки его сверкали на солнце, а на руке блестели дорогие часы.

Так выглядеть мог какой-нибудь пижон, богатые родственники которого заседают в партуправлении, а все свои деньги тратит на шмотки, которые продают фарцовщики.

Емельянов ненавидел такую породу людей – он знал, что под дорогой упаковкой прячется, как правило, гнилое нутро.

Константин с нескрываемым удивлением рассматривал это чудо, присланное для того, чтобы бороться с ворами и бандитами. И совсем не поверил своим глазам, разглядев у нового начальника… пальцы с маникюром! До того момента маникюр Емельянов видел только у женщин. Он смотрел на эту диковинку, вытаращив глаза, не зная, чего ему хочется больше – смеяться или плакать. Было уже понятно, что при виде самого мелкого и паршивенького вора набриолиненный красавчик попросту упадет в обморок. И если бы Константин умел хвататься за голову, то обязательно сделал бы это – особенно в такой момент.

Новый начальник так же внимательно рассматривал Емельянова. И наконец, не вставая с места, не подавая руки и не предлагая ему сесть, произнес писклявым голосом:

– Константин, как вы объясните, что последние две недели вы не были ни на одном партийном собрании и пропустили все политинформации?

Челюсть Емельянова отвисла – в буквальном смысле слова сползла вниз, и он не нашел ничего лучшего, чем брякнуть:

– Вы это серьезно?

– Константин! – Новый начальник стал багроветь. – Я уважаю ваши заслуги, но мы говорим о партийных собраниях! Об информации о политической обстановке и о планах партии в стране!

С этого момента Емельянов перестал слушать. Его вдруг начало мутить, словно он был с самого серьезного перепоя. Новый начальник все бормотал и бормотал правильные, политически грамотные заученные фразы – поговорить он был большой мастак.

Впрочем, конец этой тирады Емельянов все-таки услышал:

– Только благодаря вашим серьезным достижениям в работе, Константин, я не объявляю вам строгий выговор с занесением в личное дело. Но если вы пропустите и следующее партийное собрание, я ничем уже не смогу вам помочь.

Войдя к себе после этого знакомства, Константин воздел очи и руки к потолку и утробным голосом произнес, обращаясь ко всем сразу:

– Какой козел свалил нам на головы этого придурка?!

Разумеется, он сказал не «козел» и не «придурка», а другие слова, но понять его было можно. Понятно, об этом новому начальнику быстро донесли.

И после этого началась война. Теперь каждое совещание, планерка, собрание начиналось с текста о том, какой нехороший сотрудник Емельянов и какие страшные ошибки он допускает в своей работе. А политической безграмотностью так просто позорит своих товарищей!

После первого же публичного выговора в подобном тоне Емельянов вышел с собрания весь красный, сжав кулаки. И сказал – к счастью, в этот раз про себя:

– Ну, погоди, я тебе устрою. Попляшешь ты у меня после этого. Ну точно танцевать будешь!

После чего целый месяц не принимал никаких резких движений и только делал вид, что пропускает всю болтовню нового начальника мимо ушей. На самом деле Емельянов вел оперативную разработку. Он разрабатывал нового начальника.

И вот спустя месяц Константину позвонил один из его проверенных информаторов. И произнес кодовую фразу. Это означало, что он готов к встрече. Емельянов тут же сорвался с места и помчался в пивную возле вокзала.

Там было много людей, и никто не обращал внимания на оперуполномоченного и щуплого, косоватого вора, который стучал ему вот уже второй год. Они сели за дальний столик. Константин заказал пиво и бутерброды с колбасой, и информатор принялся рассказывать.

К концу его рассказа Емельянов остался очень доволен, даже несколько раз потер руки – от удовольствия. Затем все-таки напустил на себя строгий вид.

– Смотри мне, чтобы все было именно так, как ты говоришь, – нахмурился он, – а не то…

– Мамой клянусь! – обиделся вор.

– И если я проверю документы, а в них будет стоять цифра больше… – Емельянов сделал драматическую паузу.

– Да шо я, конченый какой? Век воли не видать, гражданин начальник! – едва не заплакал вор.

Впрочем, Константина это не растрогало. Он знал, что в мире нет более лживых вещей, чем слезы проститутки и клятвы вора.

– Смотри мне, – он для профилактики все-таки пригрозил вору, – знаю я количество твоих грехов. И если сейчас готов спустить один-два, то в случае лживой информации за все остальное сядешь.

– Я вас когда-нибудь подводил? – Вор приложил руку к груди.

Это была правда: не подводил ни разу, и Емельянов ушел, очень довольный встречей. Вернее разговором.

На следующий день, к вечеру, он подготовил двух самых доверенных людей и взял служебную машину с шофером, так как сам водить машину не умел.

– Облава, – коротко бросил своим людям, – в одну интересную гостиницу наведаемся.

Было уже около полуночи, когда машина въехала в Аркадию – самый злачный район развлечений из всех существующих в Одессе. Емельянов знал большинство грязных притонов, которые работали здесь под вывесками ресторанов и захудалых гостиниц. В этих притонах облавы всегда заканчивались удачно. При одном условии: нужно было иметь точную информацию от своих осведомителей. Только тогда можно было рассчитывать на успех.

Машина спустилась в Хрустальный переулок, почти к кромке воды. Но, не доехав до песчаного пляжа, остановилась.

Емельянов достал свой верный пистолет «Макаров» и выпрыгнул в ночную тьму. Два его спутника последовали за ним. Быстрым шагом они шли к небольшой двухэтажной каменной базе отдыха. Над фасадом ее горела тусклая лампочка. Опер знал, что под фасадом базы отдыха прячется самый настоящий притон разврата.

Причем каждый притон в этом месте специализировался на чем-то своем. Были отдельные места для любителей мужчин, женщин, всевозможных извращений. Место, к которому подъехал Емельянов с сотрудниками, специализировалось на несовершеннолетних девочках, на малолетках.

Условным стуком Константин постучал в дверь, и на пороге возникла хозяйка притона – бывшая валютная проститутка лет 35, начинавшая свою карьеру в гостинице «Красная». Увидев Емельянова, которого она хорошо знала в лицо, дама перепугалась.

– Ну что, Катерина, – хмыкнул он, – давно не виделись? Дверь пошире открой!

– Может, так пройдешь, мимо, а? А я тебе все, что хочешь, расскажу. Много знаю, сам понимаешь, – попыталась поторговаться бандерша.

– Катерина, ну ты же человек опытный! Ты же понимаешь, что если я уже к тебе пришел, то это не просто так! – усмехнулся Емельянов.

Делать было нечего, и бандерша открыла дверь.

– Номер комнаты? – обернулся в коридоре Константин.

– Какой? – снова попыталась та изобразить непонимание.

– Катерина!.. – Емельянов покрутил в руке пистолет.

– Ну, 15… – Бандерша отвела глаза в сторону.

Комната 15 находилась в конце коридора, на первом этаже. Опер поставил своих людей по обеим сторонам, а сам, приноровившись, выбил ногой дверь, да так точно, что она влетела прямиком в комнату.

Емельянов ворвался внутрь. Картина, представшая перед ним, была именно такой, ради которой он шел сюда. На огромной кровати лежали трое: начальник уголовного розыска Тищенко и две несовершеннолетние девчонки, почти дети. Зрелище мерзкое и ужасное.

– Так, что это у нас? – Довольно, как кот, объевшийся сметаны, замурлыкал Емельянов, после того, как несколько раз щелкнул карманным фотоаппаратом. – Связь с несовершеннолетними. Какая это у нас статья, Дмитрий Николаевич? Протокол составлять будем?

– Я… я… – Тищенко стал белым, руки затряслись, казалось, его вот-вот хватит удар.

– Девки, встать, одеться! – скомандовал Емельянов.

Привыкшие подчиняться, малолетние проститутки равнодушно выползли из постели и стали одеваться.

– Возраст! – рявкнул на них опер.

– 14, – ответила первая.

– 16, – отвела глаза в сторону вторая.

– Не врать! – снова рявкнул он.

– Ну… 12, – сказала девчонка.

Емельянов вывел малолеток в коридор, сдал своим людям.

– Перепишите их данные, а я здесь кое с кем потолкую.

Затем снова вернулся в комнату.

– Связь с несовершеннолетними – раз, посещение незаконного притона разврата – два, наверняка при обыске найдутся наркотики – три, сопротивление работникам милиции – четыре… – принялся перечислять Емельянов. – А какой резонанс в партийных органах? Какой удар для семьи? Вот сейчас оформим задержание и… Данные девчонок и показания Катерины уже у меня на руках. Ни одно КГБ не отмажет. Кстати, туда в первую очередь информация и направится.

– Емельянов!.. – диким голосом взвыл Тищенко.

– Моя спецоперация была согласована заранее, рапорт вообще датирован вчерашним числом… – снова принялся Константин.

– Чего ты хочешь? – не выдержал Тищенко. – Денег, повышения по службе, чего? Ну, погубишь ты меня – тебе что, станет легче жить?

– К тому же, постоянное посещение этого места, – словно не слыша, продолжал Емельянов. – Катерина даст показания, что в этом месяце ты был здесь четыре раза, это пятый. Адреса прочих проституток мы выясним.

– Ты все равно мне ничего не сделаешь, – наивно попытался сопротивляться Тищенко.

– Уже сделал! – рассмеялся опер. – Разве ты не понял сам, что уже по уши в дерьме? И кто будет тебя защищать? Первым человеком, который узнает обо всем, будет твоя жена! И ты догадываешься, как она настроит твоих покровителей?

– Чего ты хочешь? – снова протянул Тищенко.

– Связь с малолетними проститутками, притон в Аркадии, наркотики, – продолжал усмехаться Емельянов, – и так по-глупому попасться мне в руки!

– Я тебя уничтожу, – Тищенко сжал кулаки.

– Это что, сотрет информацию, которую ты уже сделал публичной? За дверью два моих человека! Свидетели, – едва не расхохотался в голос Константин.

– Мы можем договориться? – Несмотря на сжатые кулаки, руки Тищенко продолжали дрожать. – Чего ты хочешь? – как заведенный снова спросил он.

– В первую очередь, чтобы ты закрыл рот, – ответил Емельянов. – Думаю, мы сможем договориться.

Через полчаса Константин и его люди вернулись обратно в автомобиль. Проституток они отпустили, с Катерины взяли денег, которые в машине разделили на троих. А Тищенко остался лежать в кровати и плакать – на крючке у Емельянова, теперь уже на вечном крючке. Опер был невероятно доволен собой.

После того дня Емельянов стал лучшим сотрудником. Каждая планерка, совещание, политинформация начиналась с похвалы ему, его ставили всем в пример. Почти каждый месяц Емельянову выписывали премии. Но самым главным было то, что он теперь мог делать исключительно то, что хочет – не приходить на службу к 8 утра, не посещать планерки и политинформации, вообще не приходить на службу, если не хочет… И никто больше не говорил ему ни одного слова.

При этом Константин прекрасно знал, что Тищенко ненавидит его смертной ненавистью и готов при первом же случае от него избавиться. Но он не собирался предоставлять Тищенко такого случая. Можно сказать, что Константин развлекался, играя в смертельно опасную игру. И совершенно не боялся подстерегающего его риска. Вся его жизнь и без того была риском, а играть с огнем Емельянов привык. Поэтому он был несказанно рад, что может держать в кулаке противного пижона.

Оставалось получать удовольствие от того, что Емельянов делал только то, что хотел. Поэтому он притворялся, что спит в 10 утра. И когда раздался звонок в дверь, глаза его все еще были закрыты.

Глава 5

Звонили долго, нагло. Константин терпеть не мог таких истерических звонков в дверь. Он вернулся домой почти в три ночи. Сначала по горячим следам допрашивал шулера, промышлявшего грабежом, некоего ублюдка по кличке Кашалот, имевшего две судимости и боявшегося третьей, а потому показавшегося ему наиболее поддающимся обработке.

Однако Кашалот, производивший впечатление слабого звена, таким не оказался. Он вел себя дерзко, в открытую хамил Емельянову, отчего пару раз даже схлопотал по зубам. Впрочем, с точки зрения опера, врезать такой мрази было благим делом.

Словом, Кашалот неожиданно оказался твердым орешком. Емельянов отправил его обратно в камеру, а сам пошел в соседний отдел. Там праздновали день рождения знакомого опера.

Для разгона выпили в кабинете, затем, с легкой руки именинника, отправились в шашлычную в самом низу Греческой улицы, почти рядом с парком Шевченко. Там ели шашлыки, пили водку, потом пиво, в общем, только около трех часов ночи служебная машина привезла Емельянова домой.

Бурное празднование дня рождения помогло Константину хоть немного отвлечься от печальных, даже тревожных мыслей, не дававших ему покоя. А мысли действительно были очень тревожными.

Емельянову не нравилось в последнее время поведение Тищенко – он был уж слишком ласков и покладист. Это могло означать, что начальник ищет компромат, чтобы прижать Константина к ногтю, и, возможно, что-то уже нашел.

Емельянов знал, что Тищенко пойдет на что угодно, чтобы его уничтожить. А значит, он находился в постоянной опасности и должен был держать ухо востро.

К тому же опера беспокоило поведение Кашалота. По всем законам, прекрасно работавшим раньше, тот уже должен был сломаться и выдать своих. Но он этого не делал. Значит, откуда-то чувствовал мощную поддержку. А это не просто не нравилось Емельянову, это очень его беспокоило.

Самым плохим был вариант, если бы Кашалот получил эту самую поддержку от кого-то из милиции – к примеру, от людей Тищенко. Тогда шулера могли заманить, и раскрываемость дела у Емельянова пострадала бы очень серьезно. Значит, это необходимо было вычислить, действуя очень аккуратно.

Это отвлечение от тревожных мыслей в виде бурного празднования чужого дня рождения привело к тому, что Емельянов как всегда перепил, и теперь вместо раннего начала рабочего дня его ждала головная боль.

Ругаясь на чем свет стоит, под надсадную трель звонка Константин с трудом спустил ноги с постели, цыкнул на котов. Затем, пошатываясь, поднялся. В голове словно бил чугунный бубен. И Емельянов в который уже раз дал себе зарок больше не пить, прекрасно зная, что это обещание улетучится прямо к завтрашнему вечеру.

Больше всего на свете ему хотелось завалиться обратно в кровать и спать дальше. Но сделать это было невозможно.

А потому он поплелся через узкий коридорчик своей крохотной квартиры и приоткрыл дверь.

– С ума сойти! – Просунув в щель ногу, на пороге возник коллега Константина Влад Каров, оперативник из соседнего отдела, с которым он сдружился в последние два года. – Я подумал уже, что тебя застрелили!

– Ага, насмерть… – Емельянов направился в кухню, к крану с холодной водой.

– Костя, давай бросай пить! – Влад, маячивший за его спиной, произнес это с какой-то странной интонацией. Емельянов не придал этому значения. Напившись ледяной воды, он обернулся:

– Что за пожар?

– Ну, понимаешь… – Каров переминался с ноги на ногу.

– Говори короче, какие у тебя неприятности!

– У меня? – Влад исподлобья взглянул на Емельянова. – Да нет, у тебя.

Похмелье сняло как рукой. Все сразу стало на свои места – и истерическая трель звонка, и странная интонация Карова, и то, как он маячил за спиной.

– Говори! – в сердцах рявкнул Константин.

– Кашалот покончил с собой в кабинете Тищенко. А перед этим накатал на тебя заяву. Короче, Тищенко собрал на тебя хороший материал… Влип ты, Костян.

– Не называй меня так! – вспылил Емельянов. – Еще бы Кастетом назвал! Что за чушь ты сейчас сказал?

– Это не чушь, к сожалению. Это произошло сегодня в девять утра. Я сразу помчался за тобой.

– Что делал Кашалот в кабинете Тищенко?

– Тот потащил его на допрос. Якобы главная роль в твоем деле, и все такое… Ну, ты понимаешь. На самом деле копать под тебя решил. И с самого начала велел Кашалоту накатать на тебя заяву – мол, ты его бил, заставил себя оговорить… Он и написал.

– Дальше что? – нахмурился Емельянов.

– Дальше бред какой-то. В кабинете Кашалот был без наручников, без охраны. По словам Тищенко, он вдруг начал орать и вскочил на подоконник. Окно было приоткрыто, Кашалот распахнул его ногами и попытался выброситься.

– И Тищенко, конечно, не смог его поймать!..

– Ну, он обалдел. И тут в руке Кашалота появилась бритва.

– Откуда бритва в камере? – оторопел Емельянов.

– А ты не знаешь, да? За деньги кто-то передал. Короче, Кашалот этой бритвой резанул себя по горлу, но выпрыгнуть не успел.

– Что за чушь… – Константин не мог прийти в себя.

– Говорю, как произошло. Умер он мгновенно, перерезал себе горло достаточно глубоко, как раз в сонную артерию попал. Ну, и свалился вниз. Шухер поднялся – ты себе не представляешь! А Тищенко сразу гнуть начал – мол, ты Кашалота до нервного срыва своими издевательствами довел.

– Ага, я, – Емельянов хмыкнул. – Тищенко сам в дерьме! Ведь все это произошло в его кабинете. Почему руки Кашалота были свободны, почему не было охраны? Ага, как же, я! Тищенко самого теперь ждет служебное расследование.

– Это да, – согласился Каров. – Пытаясь тебя прищучить, он сам несколько перемудрил.

– Перемудрил! – хмыкнул Константин. – Это еще мягко сказано! Но тут вопрос в другом…

– В чем?

– Что это за хрень? Кашалот – слабый, трусливый вор! Он и в карты мухлевать научился лишь потому, что боялся воровать. Нервы слабые, мозг неразвитый. И вдруг такое? Обдолбался он наркотой какой-то, что ли? Но зачем? Раньше с наркотиками он замечен не был. И с барыгами не вязался. Да, ему грозил солидный срок. Но чтобы вот так? – Емельянов пожал плечами.

– Тищенко на каждом углу орет, что это твоя вина. Недоработка, так сказать.

– Ну понятно, чья же еще! Это же я ни к селу ни к городу в 9 утра потащил его на допрос! Я вообще не понимаю, зачем Тищенко это сделал. Кашалота я допрашивал вчера. И он был в полной несознанке. У меня был план – помариновать его в камере дней пять, чтобы здорово напугался, а затем снова потащить на допрос. Зачем же Тищенко это сделал?

– Вот у него и спроси! Я для этого за тобой и прибежал. Ты на месте должен быть, чтобы от всего отбиваться. А не валяться после водки, как не знаю что!

– Тоже мне праведник нашелся! – хмыкнул Емельянов.

– Короче, одевайся, и поехали. Я машину подогнал.

Умывшись холодной водой, Емельянов переоделся в чистую одежду, покормил котов и поехал с Владом. Все случившееся напоминало ему страшный сон.

Впрочем, так длилось ровно пять минут. Через эти пять минут Константин быстро взял себя в руки. На самом деле ничего страшного не случилось. Подобное происходило сплошь и рядом. Виновны были исключительно сотрудники режимной службы, которые не обыскали Кашалота перед тем, как отправлять на допрос. Ведь перед допросом обыск должен был быть особенно тщательным.

В практике Емельянова уже был похожий случай. Правда, тогда он допрашивал прямо по горячим следам, а не задержанного, привезенного из СИЗО. Подозреваемый в краже пытался сбежать по крышам, но Константин бегал быстро, и очень скоро задержанный вор сидел у него в кабинете.

Его обыскали. В кармане обнаружили золотые украшения, украденные из квартиры. Эта находка так порадовала Емельянова, что на все остальное он просто не обратил внимания. Именно поэтому вора обыскивали не так тщательно.

Потом опер стал его допрашивать. Но, улучив момент, вор набросился на Емельянова с острой бритвой, которую прятал в ботинке. Константин владел приемами борьбы, однако все произошло слишком уж неожиданно, и вор сильно порезал Емельянову руку. А потом успел полоснуть себя бритвой по горлу.

Все случилось так быстро, как в кино – на ускоренной перемотке кинопленки. Если Емельянов и мог предугадать, что вор набросится на него, то никак не ожидал, что он порежет себя. Это было как-то странно.

Однако все было ясно: вор не хотел отправляться в тюрьму, поэтому принял решение наложить на себя руки. Он умер в машине скорой помощи по дороге в больницу. Но Константин потом долго себя корил. Конечно, виноват был не он. Но смерть человека, даже если и вора, это смерть человека. И, похоже, в практике Тищенко теперь тоже появился такой случай.

Что же касалось второго момента – что начальник взял у Кашалота заявление на него, Емельянова, – это вообще была полная ерунда, поскольку обвинять опера в том, что он бил заключенного, одновременно автоматически означало обвинять самого Тищенко, который допустил подобную работу своих подчиненных. И если бы Емельянов сел на скамью подсудимых, то и начальник оказался бы рядом с ним. В общем, полный бред.

Каким бы неопытным ни был Тищенко, он все равно не сделал бы подобного. А значит, нужно просто успокоиться, выдохнуть и подумать, почему Влад сказал это.

До этого момента Константин считал Карова своим другом. Он был умным, опытным опером, раскрываемость у него была достаточно высокой, да и характер у Влада был лучше – не то что у Емельянова. Он никогда не конфликтовал с начальством, а значит, завидовать Константину ему было не с руки.

Но, анализируя слова Влада о заявлении, которое Тищенко якобы брал у Кашалота, Емельянов вдруг понял, что поступок этот какой-то странный. Было здесь что-то, чего Константин пока не мог понять. Ясно было одно: ему крайне не понравилось поведение Влада. В который раз он подумал о том, что верить никому нельзя.

В силу своей работы Емельянов хорошо знал, что все люди лгут. Вот он ни за что не поверил бы задержанному, не поверил бы своему информатору без проверки. А вот другу мог и поверить. И теперь возникал самый страшный вопрос: а друг ли он?

Константин покосился на Влада, сидящего сбоку от него. Тот выглядел как обычно – совершенно ничего не выражающее лицо. Может, несколько бледнее, чем обычно. Хотя это вполне могла быть разыгравшаяся фантазия Емельянова, который теперь был готов во всем искать подвох.

Было уже понятно, что все происходящее – не просто так. А значит, нужно быть настороже – Константин решительно повторил себе это, с тоской вглядываясь в знакомые улицы за окном.

Однако внутри здания все было тихо, спокойно, как обычно. Увидев это, Влад заметно смутился. Зато Емельянов теперь не спускал с него глаз.

– Ну, ты сам с Тищенко разбирайся, – пробормотал Каров, собираясь бежать по лестнице на свой второй этаж.

– Спасибо, что привез, – бросил ему вслед Константин.

Влад исчез, буквально испарился с такой скоростью, словно его никогда и не было. А Емельянов стал неторопливо подниматься к себе.

Но не успел дойти до своего кабинета, как в коридоре столкнулся с Тищенко.

– Константин, как удачно. – Голос начальника был такой же, как и всегда. – Зайди ко мне.

И Емельянов пошел следом за ним, все время думая: «Визит Влада – что это вообще было?»

В кабинете он сел напротив стола Тищенко. И обратил внимание, что окно полностью закрыто. От неожиданности он буквально чуть ли не подпрыгнул на стуле!

Какой же досадный промах он допустил! А еще опытный опер называется! Позор, да и только! Почему, ну почему эта маленькая, но самая важная деталь не бросилась ему в глаза своей нелепой резкостью в самом начале рассказа Влада? Как он, Емельянов, мог так оплошать?

Очевидно, бросать пить все-таки придется. Вполне вероятно, что он просто допился до ручки, и от этого сошел с ума.

Все дело было в том, что Кашалот никак не мог выброситься из окна кабинета Тищенко, да и пытаться сделать этого тоже не мог! Никак! Все окна в помещении, где находился уголовный розыск, были забраны густыми металлическими решетками. И окно кабинета Тищенко не было исключением, на нем были точно такие же густые решетки, как на всех остальных!

Просто Емельянов так привык к этим решеткам, что никогда не обращал на них внимания. И оттого не среагировал должным образом на эту важную деталь в рассказе Влада.

– Слышал нелепость? – фыркнул Тищенко тем временем. – Вор этот твой, Кашалот, или шулер, тебе видней, горло себе прямо здесь, в моем кабинете перерезал.