Василиса Третьякова
«И пусть все мои дороги ведут к тебе…»
Если честно, я хотела найти ту улицу, тот дом из обратного адреса на конверте. Может быть, прочитав на дверном звонке знакомое имя, я бы позвонила. Не знаю, хватило бы у меня смелости так сделать?! Но билеты были куплены.
Я сняла квартиру в центре Будапешта, это не составило особого труда. Предложений было предостаточно, и не только из серии сетевых отелей, попадались довольно интересные варианты. Я выбрала типичную маленькую двухуровневую квартирке в доме с кроватью под потолком. Видимо, все старые дома Будапешта могли похвастаться высоченными потолками, и современные жители это с успехом использовали, размещая спальные места на втором этаже.
Трехэтажный дом, в котором я жила, находился почти в самом центре города. После резных дверей парадной вы попадали в глухой внутренний дворик-колодец, где по центру выложенное плиткой виднелось углубление для стока дождевой воды. Квартиры здесь все выходили на внутренний балкон, он тянулся вдоль всего здания, и внутри мешалось и переплеталось гулкое эхо от шагов. Арендованная мной квартира была на первом этаже, на верхние этажи вела широкая лестница с лепниной по стенам и слоями паутины на потолке. Сначала мне показалось, что в доме давно никто не живет, но потом я прислушалась – из каждой квартиры доносились звуки. А напротив, в настеж раскрытой двери, был виден пожилой дедушка. Каждое утро я наблюдала, как он под шум старенького телевизора собирается в магазин. По вечерам я слушала дождь, капли гулко падали на отполированный пол и стремились к центру площадки.
Мне казалось, что с этим городом мы давно знакомы и он меня ждал.
Хозяйка, рассказав мне, где какие магазины и в какую сторону достопримечательности, оставила мне связку ключей и попрощалась. А я, бросив чемодан в дверях, сразу побежала знакомиться с Будапештом. Мне просто не терпелось его увидеть, посмотреть на Дунай, пройти по Цепному моту, взглянуть со стороны Буды на парламент.
Будапешт, и пусть это звучит банально, оказался собранием контрастов. Величавые статуи на зданиях, тяжелые двери с резными ручками, веселые желтые трамваи из прошлого века, снующие по центру города, памятники, разбросанные вдоль Дуная, металлические туфли на набережной, голубая вода и пар от купален, руин-бары, бедняки в спальных мешках в переходах, закрытые до вечера кафе. Город находился в каком-то легком запустении, но это его абсолютно не портило. Местами попадались разбитые витрины или полузаброшенные кафе, и даже они подчеркивали особую манкость этого места.
19.04.50
Линка, дорогая!
Получил твое письмо уже месяц назад. Не отвечал потому, что последние пол года живу по уплотненному графику. В самом конце прошлого года ЦК партии направило меня на работу в центральный аппарат Народного союза венгерской молодежи. Работаю ответственным по комсомольскому сектору международного отдела. Кроме этого продолжаю учебу в институте и веду семинар по изучению истории ВКП /б/. Вот оно и получается.
Только сейчас добрался до замечательной «Далеко от Москвы» и очень жалею: мне кажется, что если бы я прочитал эту книгу на год раньше, то я целый год делал бы втрое меньше ошибок. По силе художественного воздействия эта книга стоит у меня в советской литературе на втором месте после «Хождения по мукам», а по воспитательной силе – на первом.
Изумительно понравился «Суд чести» и «Константин Заслонов» /мы ведь ужасно отстаем в смысле кинофильмов: «Падение Берлина» только еще готовится к выпуску на экраны. Какие в Москве новые картины? Что вы читаете?
У нас здесь здорово: семимильными шагами проходим на практике историю партии. Интересно быть живым участником этого, но иногда все-таки хотелось бы посмотреть на страну осуществляющегося коммунизма. Вчера слушали на семинаре доклад о плане Давыдова, и нужно было посмотреть, как 30 человек сидело затаив дыхание и раскрыв рты слушало цифры, говорящие о преобразовании природы и человеческого общества.
Линка, ты в своем письме просишь ответить на твой вопрос, заданный в последнем письме. Откровенно говоря, я не понимаю, о чем идет речь. Дело в том, что у меня сохранилась старая привычка не иметь архивов. Я уничтожаю письма после того, как на них ответил. Ты повтори его на всякий случай в своем письме.
19.XI.50 г
Дорогая Линуська!
Скоро уже первый час ночи, но я сажусь писать, во-первых, потому что я твердо решил написать тебе в первый же день по приезде, а во-вторых, потому что хочу как можно скорее получить от тебя ответ.
Мне было очень грустно уехать не попрощавшись с тобой и не поговорив как следует обо всем, тем более, что я сделал все, чтобы вернуться из Ленинграда во вторник и вечером встретиться. Однако я был уверен, что в среду утром, до института нам удастся поговорить, но тебя не оказалось дома. Я рвал и метал по этому поводу, а в завершении, когда ты позвонила, у меня комната полна была народу, и все они сидели и ждали, чтобы я кончил укладывать вещи и идти ужинать, так что я даже по телефону не мог объяснить тебе все это, и получилось так, как будто я хотел как можно скорее закончить наш разговор.
Но теперь ты быстро, как я, должна мне все написать, все что ты хотела сказать мне в последний раз. Тогда тоже получилось очень глупо, я уже опаздывал на 10 минут, и каждую минуту могла показаться наша делегация. Я проклинал себя потом за те десять минут, которые мы шли с тобой не вместе. Линуська, только не сердись на меня, ладно?
18. XI. 52
Линуська, милая моя!
Твое письмо явилось для меня совершенной неожиданностью. Я имел возможность привыкнуть к долгим интервалам в нашей переписке, но на этот раз, надо признаться, я уже перестал ждать – настолько длительным было твое молчание. Было очень больно, я ведь страшно любил твои письма: совершенно независимо от того, был ли я кем-нибудь увлечен или нет, они всегда составляли для меня какой-то особый, особенно мой, особенно родной мир, к которому никогда никому кроме меня нельзя было прикасаться. И вот письма кончились, мира больше не было, словно кто-то задернул штору… К счастью, операция, которую ты называешь приобретением жизненного опыта, научила меня не «хоронить живое», а просто не задерживаться чересчур долго на том, что вернуть ты не в силах. И единственное, что мучало меня – это полное непонимание причины твоего категорического молчания.
И вот пришло твое уже неожиданное письмо. Я пришел домой в три часа ночи с партийного собрания в Союзе коммунистов, где происходило нечто вроде ждановского совещания с композиторами в 1948 году. Страшно болела голова, хотелось спать, и тут я увидел на столе конверт, исписанный родным, знакомым подчерком. Я, забыв про усталость, тут же два раза от начала до конца прочитал твое письмо, на другой день (вернее ночью) еще раз. Хорошо-хорошо читать эти строчки, знать, что ты не забыла, помнишь.
Я не ответил тебе сразу же совсем не из-за графика. В субботу умерла моя бабушка, а ведь с ней у меня связано все детство. А потом я впервые хороню близкого человека.
Теперь о твоем. Мне, конечно, отсюда, не зная точного состояния твоих дел, просто невозможно давать советы. Единственное, что я могу сказать: если здоровье хоть немного позволяет, нужно, конечно, кончать институт. Но только в том случае, если медицина согласна. Ради возможности жить по-настоящему / в нашем смысле/ можно жертвовать всем кроме самой жизни. Твои разговоры насчет «обузы» по-моему тоже – чепуха, приносить пользу можно и без высшего образования, – с этим и ты спорить не станешь, а в наше время нужно жить максимум, ибо каждое завтра бесконечно прекраснее замечательного сегодня. Исходя из этого и нужно решать на основе конкретного положения.
Теперь обо мне, попробую кратко изложить события последних времен. Скрипя зубами закончил институт и был этому страшно рад. Сначала радовался тому, что больше не придется мучиться с экзаменами, а теперь – тем хотя и немногочисленным, но все же знаниям, которые удалось схватить в институте. Работаю, как и хотел, в орготделе ЦК союза молодежи. Работу дали весьма интересную и ответственную: заведую сектором информации. Это значит, полагается всегда знать, что, где, когда и как в нашем союзе творится. До сих пор наш сектор не работал, все приходится создавать заново. Но самое главное то, что хотя масштаб общегосударственный, работа немыслима без постоянной, прочной связи с жизнью, с людьми.
Линуська, родная, с радостью могу доложить, что за время, которое мы не виделись, мною сделано немало шагов, больших и малых, к тому, чтобы быть таким, как хочется – настоящим. Ты не подумай, Линусь, это не зазнайство, потому что путь еще очень и очень далек, но немного гордости все же есть.
Знаешь, Линусь, как получается, в институте клялся-божился, что как последний экзамен сдам, ни за что больше «организованно» учиться не буду, а так мол «для себя» только. А что получается? Английским и историей КПСС занимаюсь организованно – выходит, а все остальное, не выходит (исключение – вопросы музыки и архитектуры, но это по необходимости, т.к. у нас в ЦК своих специалистов еще нет, так мне приходится по совместительству). И вот где-то в глубине души начинает копошиться нечто, похожее на потребность в серьезной «организованной» учебе. Но единственная такая возможность, если не бросать работу, о чем пока и речи быть не может, это заочная аспирантура. Но на это пока не хватает духу. А вообще мне хорошо. Хорошо главным образом потому что мы, несмотря на всю дрянь, захватывающими дух темпами приближаемся к тому, что я с такой болью в сердце оставил в 1946 году. А главное, что в этом и моих трудов капля. А тут еще и XIX съезд! Нет, Линка, жить просто замечательно.
И вот тут, Линуська, нужно поговорить нам с тобой об одном самом трудном вопросе. Вот ты постоянно ищешь чего-то хорошего, возвышенного, жалуешься на мелочность и пустоту людей, но ведь нужно понять, что все это – только в наших общих целях, в том, о чем говорил XIX съезд партии, о чем говорят на комсомольских собраниях – даже если иногда и скучновато говорят, добиться этого хорошего можно только одним путем – вместе с коллективом, а конкретной формой этого коллектива является комсомольская или партийная организация. Линуська, ты должна понять, что сегодня искание чего-то возвышенного, пусть даже истинно возвышенного, в одиночку – это индивидуализм, а индивидуализм всегда, рано или поздно, ведет к разложению. Тебе это может показаться нелепым в отношении себя, но поверь мне, я на собственном опыте знаю, как буйно разрастаются в человеке, попав в благоприятные условия, все, до этого незаметные или казавшиеся безобидными эгоистические, нездоровые, себялюбивые, тщеславные и всякие другие не наши черточки. И только коллектив, требовательный, суровый, иногда, казалось, чересчур жесткий коллектив оказался способным помочь мне избавиться от всех этих разросшихся черточек и не краснея говорить о том, что меня воспитывал комсомол. В мире идет гигантская битва жизни и смерти, и никто не имеет права стоять в стороне и смотреть, сложа руки. Ты скажешь, что не всем же быть в первых рядах, что много честных людей и среди некомсомольцев, и это, конечно, правда. Но ты, Линка, ты персонально на это не имеешь права. Ты обязательно должна быть в первых рядах, и не формально – в этом ты совершенно права – а по-настоящему, душой и телом, всеми своими помыслами, всей той страстностью, с которой ты пытаешься найти в жизни светлое и хорошее. К этому обязывает тебя наша дружба, это единственный путь к осуществлению наших желаний, и я знаю, ты это сделаешь. И ты увидишь, насколько богаче станет твоя жизнь, как исчезнет все это копание в себе, все тени и печали, большей частью созданные твоим одиночеством.
Линочка, родная моя, я знаю, ты поймешь меня правильно, поймешь, что я люблю тебя такой, как ты есть, но в то же время страстно хочу видеть тебя – настоящей.
Запоем читаю Бирюкова. Запоем прочитал «Чайку», а сейчас глотаю, не в силах остановиться, «Воды Нарына». Это что-то бесподобное. Прочитай обязательно, если еще не читала. На концерты хожу мало, но когда есть время, дома слушаю много музыки. У меня собралась порядочная коллекция пластинок: более 350. Когда-нибудь будем слушать вместе.
Линуська, ты правда сразу ответишь? Вот было бы здорово! Но я уже приготовился ждать полтора – два года, и если ты ответишь раньше, это будет приятным сюрпризом. Это не значит, конечно, что я не буду высчитывать, когда ты получишь мое письмо и когда приблизительно мог бы прийти ответ. Жду, Линуська, очень-очень жду.
Пока я была в Будапеште, я научилась тихо прошмыгивать за жильцами в парадные и бродила по домам-колодцам. Поднималась по широким лестницам, выходила на балконы, прислушивалась к внутреннему миру жителей. Лепнина на потолке, фрески, массивные перила- все это невероятно красиво, только паутина и пыль на перилах навеват легкую грусть и ностальгию по прошлому величию, забытому теперь.
Однако умиротворение и покой в Будапеште царят только в парадных, в остальном город кипит и бурлит, он вобрал в себя столько историй и столько в нем наперемешалось, что это чувствуется практически везде. Бродя по улицам без цели, главное – не прозевать интересные находки. Вот среди двух домов за строительными лесами угадываются очертания церкви. Выглядит так, будто она давно заброшена. Но если заглянуть внутрь, можно обнаружить старую синагога. Полы давно прогнили, а на стенах ещё угадываются очертания фресок, где красиво пляшут солнечные зайчики, проникая внутрь через звезду Давида. При входе даже стоит касса – с вас возьмут 5 форинтов. А ещё, бродя по улицам Будапешта, на асфальте можно увидеть золотые квадраты с именами и датами. Почти все таблички оканчиваются 43 годом, годом, страшным для Будапешта. В этот год почти все еврейское население города попало в гетто, многие не вернулись.
Первые письма Жени приходят как раз после войны. Но он совсем про неё не пишет. Не знаю, как происходило возвращение города к привычной жизни, но его письма полны оптимизма, юношеской энергии, стремления все успеть и все смочь ( ну и построить социализм, куда же без этого). Ни слова о войне. Ни слова про евреев и то, что пришлось пережить городу. И в его письмах Будапешт задорный, возрождающийся, в нем молодежь трудится, отдыхает, бегает на танцы в парламент.
В тот мой первый приезд я нашла улицу, на которой жил Женя, это оказался самый центр еврейского квартала, и центр Будапешта. Я нашла нужный дом, пробежала глазами по странным венгерским фамилиям у звонков, но там уже никого не было с фамилией Бергмана. Конечно, я так и не узнаю, хватило бы у меня смелости ему позвонить, если бы он там еще жил. Но честно, я расстроилась, что его там не оказалось.
Стояла теплая, иногда с дождями, осень. Листья почти облетели, в витринах магазинов красовались ярко рыжие тыквы. Гуляш согревал, обжигая кончик языка, а с Токаем было приятно коротать вечера. Я бродила по городу ( добралась даже до старого венгерского кладбища) и понимала, как иногда важно просто побыть наедине с собой. Помолчать с собой, прислушаться к себе, пить в кафе вино, смотреть на проходящих мимо людей и никуда не спешить.
31. V – 1. VI.53
Милая моя Линуська!
Никогда еще я так долго не молчал, и я давно ругаю себя: я знаю, как важно получить письмо. Но дело в том, что это письмо очень долго созревало, а когда созрело, у нас началась подготовка к съезду партии, меня забрали переводить, и две недели не было никакой возможности писать. Неделю мы сидели взаперти (под самым настоящим арестом) и переводили первый доклад, затем неделю мне пришлось переводить, слушая через наушники, в микрофон все выступления налету, т.е. «озвучивать» съезд. Это – адская работа. Правда, в час приходилось работать 20 минут, но напряжение и концентрация – страшные. Нужно быть все время наготове, так как постоянно попадаются самые неожиданные выражения, начиная с народных пословиц и кончая «приспособлениями для перевозки навозной жижи» и «нарезкой с двойным шагом». Вдобавок в окошко кабины отчетливо видно, как Ворошилов досадливо морщится, если зал смеется, а ему не над чем, т.к. ты не перевел. Результат: приходишь домой в 9 часов вечера и падаешь в постель, как убитый. Но все же, конечно, стоило, ибо это означало возможность присутствовать на всем съезде, а ведь это изумительно интересно. Правда, мы не имели даже совещательного голоса, но нами, переводчиками, активно обсуждалось каждое выступление. Ведь говорят, что переводить – это почти то же, что спать с человеком, настолько же узнаешь его. Особенно замечательным было заключительное совещание. Знаешь, Линусь, чувство, когда истасканные, шаблонные понятия-штампы вдруг обретают плоть и кровь? Вот такое чувство я испытывал на этом совещании, когда с необычайно стихийной силой вырвались из газетных рамок понятия «единство партии», «любовь к партии», когда простые люди несмотря на маску ошибок и перегибов последних двух-трех лет, выразили с неподдельной искренностью, что они любят партию и ее руководителей и верят им. А ведь это – вопрос жизни или смерти.
После долгой, холодной зимы и дождливой, почти зимней весны у нас, наконец, установилось настоящее лето. Это значит, что я перехожу на «дикарский» образ жизни. Я рассказывал тебе о нашей водной станции на островке Дуная. Я еду туда каждую субботу и остаюсь там до воскресенья вечером. В воскресенье утром я встаю, одеваю трусики и тапочки и нахожусь на солнце до наступления темноты. Род занятий: волейбол (главным образом на пиво), катание на моторной лодке и просто валяние на солнце. У нас подобралась компания человек в 15 – завсегдатаи, или, как я нас называю – эскимосы. Хорошие ребята, в большинстве образованные, но серьезных разговоров за редким исключением не ведущие и чуть грубоватые (добродушно), как настоящим дикарям и полагается. Но это лето для меня будет коротким: в августе, вероятно, иду на трехмесячные офицерские курсы.
За последнее время я почти ничего не читал и нигде не был за исключением 7:1. Так называется у нас футбольный матч Венгрия:Англия. У нас теперь царит настоящая футбольная эпидемия. А что творилось перед матчем! Английские газеты писали: «Английская команда или должна взять реванш за прошлогодние 6:3 или погибнуть». Вдобавок все последнее время команды, из игроков которых состоит наша сборная, играли просто отвратительно. Так что некоторые из нас готовы были довольствоваться ничьей, и результат поразил нас не меньше, чем англичан. Но играли наши действительно замечательно. Их комбинации просто поражали своим остроумием, а техника напоминала эквилибристику. Теперь команда уже более решительно тянется к званию чемпиона мира. В общем, конечно, бы неплохо, но там будут Бразилия, Уругвай… А, впрочем, скоро увидим.
