Ирина Буря
Ангел-мститель
{… Прежде чем поднимать меч возмездия, убедись, что взялся за его рукоять.}
(Из Устава общества борцов за справедливость)
Глава 1.
Если ее перебивают, значит, не к месту заговорила
Та, которую позже назвали Мариной, вышла из проходной и торопливо направилась к остановке. Глянув на собравшуюся там толпу народа, она облегченно вздохнула. Слава Богу, вереница автобусов еще не прошла. Она давно уже перестала удивляться загадочности расписания движения городского транспорта: минут тридцать тоскливого вглядывания в пустынный горизонт, после чего к остановке торжественно направляется кавалькада жизнерадостно желтеньких, единственно доступных средств передвижения. Временами она предпочитала пропустить первые два автобуса, которые истосковавшиеся по родному домашнему уюту труженики брали штурмом. Но не сегодня.
Сегодня, перед тем как забрать детей из школы, ей нужно было еще в магазин зайти. Купленное вчера молоко свернулось на огне, и к завозу белого хлеба она опоздала – еле уговорила утром детей взять с собой в школу бутерброды с ржаным. Можно было бы, конечно, сначала за детьми зайти… Нет, в магазине наверняка очередь будет, а в ней с детьми стоять – одно наказанье. Ныть начнут, что долго, придется их то и дело одергивать, чтобы не шумели – не успеешь оглянуться, как кто-то впереди без очереди втиснется.
Летом было куда лучше. Летом она могла себе позволить прогуляться пешком до метро. Там и ходу-то было с полчаса, не больше, и дорога приятная – по широкому бульвару, между старыми раскидистыми кленами, под кронами которых и жара вовсе не чувствовалась. Летом можно было не спешить домой – дети на месяц отправлялись в лагерь, затем брала отпуск ее мать, а там уже и ее отпуск подходил, когда о поездках на работу вообще можно было забыть. Как и о самой работе, да и о душном, пыльном городе в придачу. Ее отпуск всегда посвящался оздоровлению детей – спасибо работе мужа в министерстве, владевшем добрым десятком санаториев, пансионатов и турбаз у моря.
В конце бульвара, из-за угла показалось долгожданное желтое пятнышко. Толпа на остановке заволновалась, нервно переминаясь с ноги на ногу и пытаясь предугадать, в каком же конкретно месте сегодня откроются заветные двери автобуса. Та, которую позже назвали Мариной, двинулась вместе со всеми, стараясь держаться в самом центре подобравшейся в боевой готовности кучки народа. Оказаться в первых рядах опасно – если не угадаешь с местом открытия дверей, так прижмут к стенке автобуса, что не только вперед двинуться, вдохнуть не получится. Сзади оставаться тоже рискованно – те, кто понапористей, с боков обойдут, разве что на последнюю ступеньку втиснешься, уткнувшись носом в поясницу ближайшего соседа. А так в едином порыве внесет тебя толпа внутрь, как морская волна выбрасывает на берег безропотный матрац.
Внесла. И забросила чуть ли не в самый конец автобусного салона. Та, которую позже назвали Мариной, вздохнула с облегчением. Возле метро у этого маршрута была конечная остановка – значит, оказавшись у самой задней двери, она и выйти сможет одной из первых. Тихий внутренний голос поздравил ее с проявленной предусмотрительностью и напомнил, что терпение и безропотность никогда не остаются невознагражденными. В конечном итоге.
Автобус, наконец, натужно проскрипел дверьми и медленно тронулся с места. Та, которую позже назвали Мариной, крепче ухватилась рукой за поручень – сейчас водитель точно несколько раз дернет, чтобы пассажиры, набившиеся в автобус до отказа, поплотнее утрамбовались. Вдруг краем глаза она заметила, что на нее кто-то смотрит. Нехорошо смотрит – тяжелым, угрюмым взглядом. Покосившись через плечо (повернуться в такой давке она не смогла бы даже ради спасения своей жизни), она увидела сидящую у окна маленькую, остроносую девушку с темными волосами, собранными в аккуратный пучок на голове. А, Алла. Вот же угораздило именно сегодня с ней в один автобус попасть. Девушка тут же отвернулась к окну, еще сильнее поджав губы.
Хорошее настроение тут же улетучилось. Та, которую позже назвали Мариной, вспомнила сегодняшний разговор с руководителем лаборатории.
Она всегда была отличницей, и красный диплом позволил ей получить распределение в солидный научно-исследовательский институт. Но окончание университета совпало в ее жизни со свадьбой, и, не успев и года проработать, она ушла в декрет, который затем плавно перешел во второй, и вернулась она на рабочее место спустя четыре года, когда сын с дочерью благополучно доросли до детсадовского возраста.
Оказалось, что жизнь все это время не стояла на месте. Ее сотрудники писали статьи, участвовали в конференциях и защищали диссертации. Вновь окунувшись в атмосферу великих идей, устремленных в будущее, она вспомнила о своей давнишней мечте внести достойную лепту в дело научного прогресса и развития страны. Но дети в садике постоянно болели, и скоро о самостоятельной тематике с ней уже никто даже не заговаривал. Все чаще и чаще ей поручали краткосрочные исследования – чтобы она успела закончить их до следующего больничного. Так и вышло, что со своим красным инженерным дипломом она исполняла работу лаборанта, собирая фактический материал для научных статей многочисленных сотрудников.
Вот как, к примеру, для Аллы. Она разрабатывала некий новый метод упрочнения поверхностного слоя определенных сплавов, который должен был лечь в основу ее кандидатской диссертации. Та, которую позже назвали Мариной, провела целую неделю, измеряя твердость предоставленных ей образцов – как до обработки, так и после каждого из ее этапов.
Сегодня ее вызвал руководитель лаборатории и сообщил, что измерения придется повторить. Она растерялась – работу свою, даже самую рутинную, она всегда выполняла методично и скрупулезно. Но руководитель объяснил ей, что в полученных ею данных наблюдается слишком большой разброс значений, что не дает возможности ни подтвердить, ни опровергнуть теорию автора метода. «В то время как по другим показателям результаты измерений однозначно указывают на то, что метод дает положительный эффект», – подчеркнул он.
Та, которую позже назвали Мариной, раздраженно хмыкнула, вновь покосившись на Аллу. Это кто еще должен злиться? Той ни обработку повторять не придется, ни образцы новые готовить – всего лишь подождать пару дней. А второй раз одно и то же делать кому бы понравилось? Внутренний голос шепнул ей, что нехорошо сердиться на человека, который придумал что-то новое и которому не терпится убедиться в его полезности.
За окном показалась площадь, на которой располагалась станция метро и конечная автобуса. Та, которую позже назвали Мариной, облегченно вздохнула. Сейчас нырнуть под землю, там всего-то три остановки, а потом уж пешком. До дома, конечно, быстрее было бы на троллейбусе подъехать, но ведь в магазин еще зайти нужно, и в школу. Да и потом – в транспорте очень трудно любить собратьев по разуму. Там они тебе конкуренты на посадочное место.
Автобус начал медленно тормозить. Пассажиры зашевелили плечами, в едином порыве, словно косяк рыб, разворачиваясь к выходу. Вдруг из кабины водителя донеслось: «Приготовьте талончики – выход через переднюю дверь».
Та, которую позже назвали Мариной, тихо застонала. Господи, сегодня же первое число – самый сезон охоты на тех, которые забыли проездной купить. Ну почему всегда нужно создавать неудобства десяткам законопослушных граждан в надежде отловить одного-двух «зайцев»? И не дай Бог, отловят-таки – водитель же никого не выпустит, пока с ними пререкаться будет. Внутренний голос нравоучительно напомнил ей, что закон, за исполнением которого никто не следит, перестает быть законом.
Большая часть пассажиров застонала вместе с ней. Меньшая потянулась к компостерам и к соседям с просьбой быстренько пробить талончик. Внутренний голос не преминул обратить ее внимание на этот факт. У ее соседей, однако, желание побыстрее выбраться из автобуса явно пересилило неприязнь к злостным неплательщикам за проезд. После первого же хлопка компостера над толпой, как поплавок из воды, выскочила голова водителя, орлиным взором выискивая столь громко заявившую о своем существовании жертву. В ответ толпа дружно уставилась на него с выражением одинаковой заинтересованности на лицах. Водитель горестно вздохнул и принялся выпускать пассажиров, лишь для порядка бросая взгляд на предъявляемые талончики и проездные.
Поездка в метро прошла без приключений. Та, которую позже назвали Мариной, глянула на часы и быстро пошла в сторону магазина. Времени до конца продленки оставалось немного, но ей-то только в молочный и хлебный отделы нужно. Взвешивать там нечего – значит, очередь будет идти быстро.
В магазине ей сразу же бросилось в глаза возбуждение возле отдела гастрономии. Ноги сами понесли ее туда. Бросив взгляд за прилавок, она не увидела там ничего необычного.
– Вроде, сосиски привезли, – доверительно сообщила ей стоящая в конце небольшой очереди женщина средних лет.
Та, которую позже назвали Мариной, замерла. Времени уже оставалось совсем в обрез, но с другой стороны – сосиски не каждый день выбрасывают, и дети их очень любят. Она глянула в сторону молочного отдела в углу магазина. Никого.
– А давать-то скоро будут? – нерешительно спросила она.
– Да продавщица уже минут пятнадцать как ушла, сказала, что товар принимать, – ответила женщина. – Наверное, скоро.
– Скажете, что я за Вами? Я на минутку за молоком – и назад.
– Ну, очередь-то я держать не буду, – поджала губы женщина.
Та, которую позже назвали Мариной, ринулась к подозрительно безлюдному молочному отделу.
– Молоко сегодняшнее? – спросила она в надежде на чудо.
– Вчерашнее, – равнодушно отозвалась продавщица, с грохотом водружая пустые металлические ящики один поверх другого. – Сегодняшнее еще в обед разобрали.
Что же теперь делать? Та, которую позже назвали Мариной, замялась в нерешительности. Если вчерашнее, да еще и после целого дня в тепле магазина, опять, наверно, свернется. Она нервно глянула в сторону гастрономии. Очередь там уже растянулась к центру магазина, и, судя по вытягивающимся то тут, то там шеям покупателей, прием товара уже сменился его отпуском.
– Бутылку молока и ряженки, – быстро сказала та, которую позже назвали Мариной, отсчитывая нужную сумму – чтобы не ждать сдачу.
Торопливо вернувшись к своему месту в очереди, она просительно улыбнулась словоохотливой женщине: – А вот и я.
Очередь сзади глухо зароптала.
– Да занимала она, занимала, – отрывисто бросила через плечо женщина, не отводя цепкого взгляда от стоящих впереди.
Та, которую позже назвали Мариной, бочком втиснулась на свое место за женщиной и облегченно вздохнула. Перед ней было всего три человека.
– Больше килограмма в одни руки не отпускать, – послышался сзади уверенный бас, тут же нашедший горячую поддержку в хвосте очереди.
Больше не больше, но меньше никто и не заказывал. Не стоять же в очереди за тремя сосисками на ужин. Не задавая вопросов, продавщица отточенным движением отхватывала нужное количество дефицита, бросала его на весы, мгновенно заворачивала в плотную оберточную бумагу – и вот уже та, которую позже назвали Мариной, протягивала ей деньги.
– Господи, успела! – вдруг раздался у нее за плечом радостный вопль.
Вздрогнув, она резко обернулась и увидела перед собой раскрасневшееся лицо соседки Нины Петровны. Глаза у той горели фанатичным огнем, как у золотоискателя, внезапно осознавшего, что богатейшая жила пролегает как раз по границе его участка с соседским.
– Я стояла, я с самого начала стояла! – рявкнула она, оттирая ту, которую позже назвали Мариной, от прилавка.
Очередь снова заволновалась. На этот раз праведное негодование объединило как начало ее, так и хвост.
– Да что же это такое! – послышались со всех сторон возгласы. – То одна, а теперь и вторая! Эту здесь вообще кто-нибудь видел?
– А я говорю, что стояла! – яростно отбивалась от всех Нина Петровна. – Я в овощной отходила, кто же знал, что так быстро отпускать начнут? Вон у нее спросите – мы вместе занимали, – она кивнула в сторону той, которую позже назвали Мариной.
Та растерянно пробормотала: – Да… Занимали…
Но очередь, учуяв ее неуверенность, уже разошлась не на шутку.
– Как же, занимали они!
– Врет и не краснеет!
– Мало ей того, что сама только что так же втерлась!
Нина Петровна бросила на нее недобрый взгляд и повернулась к продавщице, которая явно наслаждалась минутной передышкой.
К прилавку подскочил юркий старичок, взъерошенный, как воробей.
– Девушка, не взвешивайте ей! Она без очереди, ее здесь никто не видел! – забарабанил он кулачком по прилавку.
– Это без какой такой очереди? – взвизгнула Нина Петровна. – Кто меня не видел, пусть очки наденет. Я вообще перед ней стояла! – Она уставилась на ту, которую позже назвали Мариной, тяжелым взглядом.
– Нина Петровна, извините, – пролепетала она. – Я опаздываю, мне детей из школы забрать нужно. Извините, я не могу… – Схватив пакет с сосисками, она бросилась к выходу из магазина.
Скандал у нее за спиной разгорелся с удвоенной силой.
К школе она уже почти бежала. Предчувствуя еще один неприятный разговор.
Ну, неужели так трудно было соврать? Да собственно, даже и не соврать – просто уверенно кивнуть головой в нужный момент? Сосисок-то все равно всем не хватит – а так хоть время и нервы бы никто зря не тратил. Внутренний голос принялся ее успокаивать, говоря, что беспринципность и приспособленчество всегда начинаются с мелочей. Если кто-то может врать, не моргнув глазом, это не значит, что и ей следует так поступать. Непорядочность нужно избегать, и уж во всяком случае, не идти у нее на поводу, когда она пытается втянуть тебя в свои склоки.
Временами она просто ненавидела этот тихий внутренний голос, который постоянно напоминал ей, что совершенствование общества нужно начинать с себя.
В школе ее встретила мрачная, как туча, учительница продленки Елена Ивановна. В классе, кроме ее детей, уже никого не было. Дочку, видно, только что привели из другого класса – она сидела за партой уже в пальто, но раскраснеться от жары еще не успела.
– Вы знаете, который час? – резко спросила Елена Ивановна, вскидывая прищуренные глаза от тетради, в которой она черкала что-то красной ручкой.
– Извините, пожалуйста, – сбивчиво проговорила та, которую позже назвали Мариной, – я в магазине задержалась… Там очередь, а потом еще скандал случился…
– А мне в магазин не нужно? – ядовито поинтересовалась Елена Ивановна. – Как я, по-вашему, могу туда попасть, если мне здесь с Вашими детьми допоздна сидеть приходится?
– Ну, простите, ради Бога, больше это не повторится. – Та, которую позже назвали Мариной, кивнула детям. – Быстренько собирайтесь, мы не можем и дальше Елену Ивановну задерживать.
– Нет уж, придется задержаться, – решительно заявила та. – Я уже все равно никуда не успею, а мне нужно с Вами поговорить.
Та, которую позже назвали Мариной, замерла в недобром предчувствии, стрельнув глазами в сторону детей. Кто сегодня отличился?
– Вот о нем. – Не поворачивая головы, Елена Ивановна кивнула в направлении ее сына. – Если Вы полагаете, что воспитание детей в духе вседозволенности дает хорошие результаты, позвольте мне Вас уверить, что Вы глубоко ошибаетесь.
От ее открыто неприязненного тона та, которую позже назвали Мариной, чуть не вскипела. О какой еще вседозволенности речь идет? И она, и муж всегда старались держать детей в рамках общепринятого поведения в обществе – ее саму мать в строгости воспитывала. И потом – не в присутствии же детей такие разговоры вести! С какой стати их мать, словно девчонку, отчитывать, вместо того чтобы просто объяснить, что случилось, и оставить родителям право воспитания собственных детей.
Тихий внутренний голос тут же пристыдил ее, говоря, что у учительницы и так ненормированный рабочий день, а она еще и своего личного времени не жалеет, чтобы помочь неблагодарным родителям в деле этого самого воспитания.
– Да что он натворил-то? – обеспокоенно спросила та, которую позже назвали Мариной, смутившись от всплеска материнской агрессивности.
– Он устроил сегодня драку в столовой, – ответила Елена Ивановна, – и…
– Ничего я не устраивал! – выпалил сын, глядя исподлобья на учительницу.
– Ну-ка, помолчи! – бросила ему та, которую позже назвали Мариной, и вновь обратилась к Елене Ивановне: – Вы уверены, что драку начал он? Он всегда хорошо с другими детьми ладил.
– Я пока еще в состоянии доверять своим глазам, – сухо ответила та. – И как Вы только что видели, он ничуть не стесняется грубить старшим, так что нечего удивляться, что он на одноклассников с кулаками бросается. А когда их удалось разнять, – продолжила она, поджав губы, – он крикнул, что завтра в школу придет его отец и все об этом пожалеют.
Та, которую позже назвали Мариной, укоризненно глянула на сына. Тот отвернулся, упрямо вздернув подбородок.
– Вы знаете, я уверена, – примирительно проговорила та, которую позже назвали Мариной, – что это он просто так, в запальчивости сказал. Но я, конечно, поговорю с мужем…
– Я не знаю насчет запальчивости, – прищурилась Елена Ивановна, – но если девятилетнего мальчика доставляют в школу на машине, то мне лично понятно, откуда у него берутся мысли о том, что законы и правила не для него писаны.
– Ну почему же «доставляют»? – растерялась та, которую позже назвали Мариной. – Просто мужу по дороге на работу…
– Не нужно мне напоминать, где работает Ваш муж, – отрезала учительница. – Лучше вспомните о том, что в нашем обществе все равны – хоть министр, хоть дворник – и детей нужно с самого малолетства приучать к осознанию того, что не место красит человека, а наоборот.
– Хорошо, мы поговорим с сыном, – тяжело вздохнула та, которую позже назвали Мариной, решив больше не спорить. Время и так уже позднее, всем давно домой пора, а ей еще нужно успеть ужин приготовить к приходу мужа.
На улице она покосилась на сына, который демонстративно шел в шаге от нее.
– И зачем ты это сделал? – спросила она.
– А пусть не толкается! – мгновенно вспыхнул мальчик.
– Кто? – поинтересовалась она, чтобы узнать, наконец, подробности инцидента.
– Вовка! – фыркнул сын. – Пусть не думает, что если он выше всех, то его все бояться должны. – Подумав, он добавил: – Папа еще выше.
– Значит, ты высокого Вовку бояться не должен, а он высокого папу должен? – улыбнулась она.
– Да, должен! – Мальчик совсем раскипятился. – Папа – высокий и сильный, он все знает и умеет, его все боятся и уважают.
– Да нет, ты знаешь, – негромко сказала та, которую позже назвали Мариной, – человека либо уважают, либо боятся. Чтобы и то, и другое одновременно – такого не бывает.
– Бывает, бывает! – уверенно возразил ей сын. – Когда я вырасту, у меня тоже машина будет, и кто меня толкнет, я того перееду.
– Вот об этом ты папе сегодня и расскажешь, – рассердилась она.
– Ну и расскажу, – насупился мальчик. – Это у тебя все хорошие, один я плохой.
– Ага, я – хорошая, – ввернула словечко дочка, – поэтому меня никто и не толкает.
Сын яростно повернулся к ней, но она вцепилась в руку матери и показала ему язык.
– Перестаньте, пожалуйста, – устало сказала та, которую позже назвали Мариной, и перекинула сумку в другую руку.
– Мама, а что ты купила? – Дочка обежала ее с другой стороны, чтобы заглянуть в сумку, но было уже темно.
– Сосиски, – с удовольствием открыла секрет та, которую позже назвали Мариной.
Заметно оживившись, дети ускорили шаг. Дочка опять взяла ее за руку – и опять за ту, в которой была сумка с продуктами. Идти было очень неудобно, на каждом шаге сумка била ее по ноге, но она молчала. Даже дочка давно уже отказывалась ходить с ней за руку, а сын и вообще предпочитал в стороне держаться. Через несколько шагов она все же сменила руку.
– Тебе помочь? – насупился сын.
Надо же, мелькнуло у нее в голове, дожилась – на помощь ребенка напрашиваюсь. А у него и так ранец тяжеленный – одних только учебников шесть штук, да тетради, да пенал, да обувь сменная.
– Да нет, спасибо, – улыбнулась она, – тут уже два шага осталось.
Она повернули за угол дома и направились к своему подъезду.
Откуда до нее тут же донесся возбужденный голос Нины Петровны.
– Да что ты мне рассказываешь! Спешила она, как же! Она же удавится, прежде чем кого вперед себя пропустит. А то я не помню, как два года назад – только-только они сюда въехали – зашла к ней полстакана сахара одолжить. Она на меня так глянула, будто я за банкой икры пришла, – изливала Нина Петровна душу стоящей рядом с ней у подъезда соседке с третьей этажа.
– Ну, не знаю, – нерешительно ответила та. – Я за ней ничего такого не замечала – тихая, спокойная, даже вежливая…
– Вежливая? – взвилась Нина Петровна. – Она тебе «Здрасте» процедит, да глянет сверху вниз, как на бурьян придорожный – в институте она, понимаешь, выучилась. Она хоть раз с кем остановилась, поговорила о чем-нибудь? Нет, куда уж там – не о чем ей с нами разговаривать! А тихой и спокойной любая за мужем-министром будет. Вот квартиру хоть возьми. Они, небось, в своем министерстве в очереди на нее не стояли, это мы с тобой двадцать лет ждали, чтобы свое жилье получить. Так ей еще и тех пайков, что муж домой таскает, мало – и в магазине норовит у простого человека кусок из горла вырвать.
– Да что тут говорить, – заразилась ее страстным негодованием соседка, – вон на выходные на рынок ездят – могли бы всю машину продуктами забить, на всю неделю отовариться. Чтобы хоть после работы в магазине не толклись.
– Так я же тебе и говорю – я после нее взять хотела, так ей жалко стало сказать, что я вместе с ней очередь занимала, – почувствовав поддержку, с еще большей готовностью подхватила Нина Петровна. – За детьми она спешила! То-то ее до сих пор не видно…
Вжав голову в плечи, та, которую позже назвали Мариной, ринулась к подъезду, волоча за собой детей. Лишь бы они не поняли…
Заметив ее, соседка толкнула Нину Петровну локтем под бок. Они замолчали, сверля ее враждебным взглядом. Но, войдя в подъезд, она все же успела расслышать продолжение разговора.
– Да пусть кому хочет, тому и рассказывает, – фыркнула Нина Петровна. – Меня со стройки не уволят – кто им тогда квартиры строить будет…
В этот момент пришел, к счастью, лифт. Шагнув в него, она подождала, пока зайдут дети, и быстро захлопнула дверь.
– Этих теток я тоже перееду, – мрачно буркнул сын.
– Немедленно прекрати всякую чушь нести! – взорвалась она, и к ее огромному удивлению сын ничего не ответил.
Дома она быстро отправилась на кухню – до приезда мужа оставалось совсем немного времени. Разогревая ужин, она вновь мучительно переживала случайно услышанный разговор. Ей было стыдно, что и дети его слышали, и обидно, что в ее неумении врать усмотрели презрительное равнодушие к окружающим, и горько, что она сама не сумела найти достойных слов для ответа. Первой мелькнула мысль рассказать о случившемся мужу.
В самом деле, его семью ни за что ни про что унизили – неужели не найдет он способа укоротить язык желчной сплетнице? Таких, как она, только криком и можно приструнить, если ей в обычной, спокойной речи пренебрежение слышится.
Что-то тут же остановило ее. О чем она только что с сыном говорила? О том, что нельзя грубостью на грубость отвечать? А теперь что – сама хочет за мужа спрятаться, чтобы он меры принимал? А его реакцию не всегда и предскажешь – может не на шутку рассердиться и доставить-таки соседке неприятности. Возьмут и уволят человека или премии лишат. Она поежилась. Нельзя же, в самом деле, из-за минутной обиды всю семью наказывать.
И потом – у мужа ведь такая ответственная работа! Он и по вечерам почти каждый день задерживается, и по выходным не всегда ему отдохнуть удается, если на совещание вызывают. А тут еще и она его в мелкие бабьи дрязги втравить хочет.
К ее размышлениям с готовностью подключился тихий внутренний голос. А и правда – не лучше ли призадуматься, где она сама ошибку допустила? В любом ведь конфликте вина на обеих сторонах лежит. Она ведь действительно никогда не прикладывала никаких усилий для поддержания теплых, доверительных отношений с соседями. Откуда же им знать, что у нее на уме, да и на душе тоже? Вот и сегодня – не в том дело, что врать не стала. Как она будет детей честности учить, если сама о ней забывать начнет? Но ведь могла же объяснить соседке – спокойно, доходчиво, вот у подъезда хотя бы – что в школу опаздывала, что некрасиво учительницу задерживать…
Та, которую позже назвали Мариной, решила непременно извиниться перед Ниной Петровной – и в самое ближайшее время.
К приезду мужа ужин был готов. Лишь только прозвенел звонок, дети ринулись в переднюю. Пока они тормошили там отца, она успела накрыть на стол.
– Папа, папа, ужинать – скоро сказка! – вырвался из общего гама голос дочки.
– Ну, тогда быстро – мыть руки, – бодро скомандовал муж.
– Я – второй, – мгновенно отозвался сын.
Она мысленно улыбнулась. Кто был в их семье во всем первым, у детей сомнения не вызывало. Вот и пример сыну, что настоящее уважение не на боязни строится.
– А мама сосиски купила! – гордо сообщила дочка, отобрав у брата право первой объявить великую новость.
– Да? – В голосе мужа послышалась непонятная усмешка.
В кухне все уселись за стол, и муж сказал, сокрушенно кивая головой: – Я тут думал вас всех порадовать, но раз уж мама купила сосиски…
И он вытащил из портфеля завернутую в тонкую вощеную бумагу палку сырокопченой колбасы.
– О! – При виде редкого лакомства у детей округлились глаза, которые они тут же перевели с мольбой на отца.
– Нет, нет, нет! – важно покачал он указательным пальцем. – Ужин уже готов, а с этим завтра бутерброды в школу возьмете. Если быстро спать сегодня ляжете, – добавил он тоном, не допускающим возражений.
Та, которую позже назвали Мариной, похолодела. Хлеб! Она ведь так его и не купила! Вчерашний за ужином еще сойдет, но завтра им только гвозди можно будет забивать.
– Насчет бутербродов мы подумаем, – быстро произнесла она.
– Это еще почему? – удивился муж.
– Ты ничего не хочешь папе рассказать? – обратилась она к сыну.
Тот насупился, уткнувшись в свою тарелку.
– Я слушаю. – В голосе мужа прозвучала железная нотка.
Ковыряя вилкой в тарелке, сын выпалил скороговоркой: – Сегодня в столовке меня Вовка из очереди за молоком выпихнул, а я ему фингал поставил. Почти, – запнувшись, добавил он.
– Так поставил или почти? – спросил муж, не сдерживая усмешки.
– Завтра узнаю, – буркнул сын.
– Не забудь рассказать, – сказал муж, придвигая к себе тарелку. – Что еще новенького?
Сын бросил на сестру торжествующий взгляд и энергично принялся за ужин. Дочка удивленно глянула на отца и разочарованно вздохнула.
– Подожди, подожди! – вмешалась та, которую позже назвали Мариной, поворачиваясь к мужу. – Что это он должен будет тебе рассказывать? Он сегодня подрался – тебе этого недостаточно?
– Насколько я понял, – спокойно отозвался муж, – он не просто подрался, а дал сдачи. И я хочу узнать, насколько результативно. Решительные методы должны давать весомые результаты, иначе грош им цена.
– Результативно? – возмутилась она, не веря своим ушам. – Его реакция была совершенно неадекватной! Его всего лишь толкнули – возможно, случайно – а он в ответ руки распустил.
– Вот больше толкать и не будут, – пожал плечами муж.
Дети уже забыли об ужине, глядя во все глаза на родителей. Лицо сына медленно расплывалось в победной улыбке, во взгляде дочери появилась некая задумчивость. Та, которую позже назвали Мариной, почувствовала, что обещанная учительнице воспитательная беседа разворачивается в каком-то не том направлении. Единственным разумным выходом было немедленно прекратить этот разговор, а затем, наедине, напомнить мужу, что когда принципы воспитания в семье и школе не совпадают, в проигрыше обычно остаются дети.
Тихий внутренний голос задумчиво пробормотал, что если принципы воспитания в школе оказываются более достойными, ничто не мешает ей встать на их защиту. Раз уж случилось спорить в присутствии детей, можно на наглядном примере показать им, что папа нам друг, но истина дороже. Как бы только ему дать знать, какую именно истину планируется найти в этом споре?
– Так что, пусть у него самым весомым аргументом будет кулак? – негромко спросила она, делая мужу страшные глаза.
– Еще чего! – возмутился муж, и она с облегчением вздохнула. – Если он сам в драку полезет, то я ему первым ремня всыплю.
– Вот видишь, – удовлетворенно обратилась она к сыну, – а ты кричал, что папа завтра в школу придет.
– М-да? – прищурился муж. – С чего это ты так решил?
Сын опять сник.
– Чтобы он ко мне не лез больше… – невнятно пробормотал он, не поднимая глаз от стола.
– За мою спину, значит, спрятаться решил? – нехорошо усмехнулся муж. – Нет уж, парень, если решил отпор дать, то стой уже до конца. И разбирайся на равных, тяжелой артиллерией не прикрывайся.
– Да что ты говоришь, в самом деле! – не выдержала та, которую позже назвали Мариной. – Он доразбирается! А если завтра родители этого Вовки в школу придут? Жаловаться? Нас потом – что, к директору? А его в милицию на учет?
– А я и хотел сам, – подхватил сын со слезами обиды в голосе, – а училка начала орать, что меня из школы исключат.
– Вот тогда я в школу и пойду, – жестко ответил муж. – Если они из обычной мальчишеской потасовки дело раздувать начнут, тогда я с ними говорить буду – на равных. С учителями тягаться у него еще нос не дорос.
– Ну, давай, учи его, что когда вырастет, кому угодно хамить сможет, – бросила она в сердцах, проклиная себя за то, что не прекратила этот разговор в самом начале.
– Не хамить, – также резко отозвался муж, – а отстаивать себя. Он – мужчина, и ему нужно этому учиться. И начинать лучше с простых, незначительных случаев, чтобы знал, что делать, когда ему в серьезном деле поперек дороги станут.
– Вот он мне сегодня и сказал, – прищурилась она, пытаясь внушить мужу, какие выводы может сделать мальчик из его слов, – что когда вырастет, его все уважать и бояться будут. А не будут – он их всех на машине переедет.
– Пусть ее сначала купит, – фыркнул муж. – А если серьезно – насчет бояться не знаю, а вот уважать себя ему придется других заставить. Чтобы и в споре его слушали, не перебивали, и в спину ткнуть не решались. И уважение это в день совершеннолетия к нему – само собой – не придет. Ему придется его добиться. Именно поэтому не буду я никуда бегать и защищать его, но и шпынять его за то, что сдачи дал, тоже не стану.
– Папа, а мне тоже нужно сдачи давать? – подала вдруг голос задумчиво молчавшая до сих пор дочка.
