Ирина Богданова
Три Анны
– Наденька, надпись на камне была шутка, – принялась объяснять Юшиной Анна, пересказывая свою историю о встрече с Алексеем, старательно подбирая слова, чтобы не обидеть женщину насмешкой.
Но Надежда слушала недоверчиво, давая понять, что соглашается с Аней лишь из вежливости. Когда Аня истощила своё красноречие, Надежда подвела итог разговора:
– Как хотите барышня, но вас обманули. Письмена те писаны речной девой.
Она непримиримо сжала губы, упрямо глядя в прозрачные воды Урсты, и укоризненно предостерегла:
– Будете в тех местах – к камню не ногой. Богом прошу!
Глядя на удаляющуюся спину Юшиной, Маришка взяла Аню под руку, прижавшись щекой к её щеке:
– Анечка, не таи, рассказывай заново про своё путешествие к заветному камню. По твоей интонации чувствую, что там что-то произошло.
Услышав в голосе подруги нотки прежней Маришки, Аня радостно перекрестилась на Никольскую церковь: «Слава тебе, Господи, отошла от горя Мариша!»
Рассказывать о встрече с Алексеем Свешниковым и бароном фон Гуком пришлось долго, ходить по дворам ещё дольше. Крестьяне неохотно отпускали своих детей в школу, сразу предупреждая: читать пусть выучится да цифры слагать, а большего нам не надо.
– Чтей да грамотей в поле не работник!
Рабочие семьи вели себя по-другому: они не возражали, чтобы ребятишки учились и выходили в мастера, но только мальчики.
– Девок учить – пустое дело, – заявляли они Ане и Марине, – бабий ум короткий. Путь лучше дочки мамке помогают дом вести. Замуж их и неграмотными возьмут да ещё спасибо скажут, что соблюли от соблазнов. Поди, знай, что у невест в голове будет, ежели они книжек начитаются.
От таких нелепых рассуждений Ане хотелось плакать от бессилия. Прав, во всём прав Алексей Свешников – долго придётся бороться с косностью и невежеством, и борьба та будет, ох, нелегка. Вспоминалась русская пословица, выдуманная каким-то бедолагой в час отчаяния: «Плетью обуха не перешибёшь».
– Перешибу, вот увидите, – упрямо вздёргивала подбородок Аня, поднимала пустеющую корзинку с баранками и решительно шла дальше, уговаривая, разъясняя, упрашивая, а где и суля деньги за учёбу.
Из избы в избу девушки ходили до тех пор, пока корзины с баранками полностью не опустели, а на Никольский конец не опустилась вязкая духота – предвестник сильной грозы.
– Бежим!
Подхватив юбки, Аня потянула Маришку за руку, заставляя прибавлять шаг. Поднявшийся ветер подталкивал подруг в спину, игриво срывая с них лёгкие шляпки и размётывая по лицу волосы.
Ане казалось, что ещё одно дуновение, и она, отбросив корзину в сторону, полетит над рекой, превратившись в чернокрылую ласточку.
– Ласточку мою, – неслышно шевельнулись её губы, повторяя милые сердцу слова.
Маришка легко бежала рядом, крепко сжимая Анину руку, словно и впрямь боясь, что та улетит в небеса искать прибежище среди малых птах.
Навстречу им, тревожно поглядывая на небо, спешили к избам припозднившиеся с делами горожане, звучно переговаривались приказчики, торопливо прикрывая ставнями окна.
– Господи, помилуй! – громогласно провозглашал на всю улицу дьячок Успенской церкви. – Нынче у нас празднуется Кирик и Улита: без грома с молоньей не обойтись!
– Истинно так, – поддакивали дьячку бабы, загонявшие домой разгулявшуюся ребятню. – Спокон века на Кирика грозы – это уж как пить дать.
То ли от предгрозовой суеты города, то ли от быстрого бега, наполнявшего лёгкие свежим воздухом, Ане захотелось расхохотаться. Залиться смехом так, как в детстве, звонко и беспечно, чувствуя, что впереди будет только счастье родительских рук, тёплое молоко перед сном и свет любящих глаз вокруг её маленькой души.
– Маришка, я люблю тебя! – крикнула подруге Аня и засмеялась, услышав в ответ взаимный отклик:
– Аня, я люблю тебя!
Добежать до дома успели в точности до дождя, за считанные секунды укрывшего город мокрым пологом.
К удивлению девушек, гостиная сияла зажжёнными свечами в высоких шандалах, а няня Анисья, неподвижно сложа руки и торжественно выпрямившись, сидела в кресле, нарядившись в праздничное платье.
– Няня, что произошло? У нас гости?
Запыхавшаяся Аня прислонилась к косяку, с интересом вглядываясь в лицо старушки, выглядевшее загадочным.
– Не гости, – отрезала Анисья, дрожащим пальцем смахивая невидимую слезинку с глаза. – Тебя сватать приехали, а ты шастаешь незнамо где.
* * *
– Сватать? – Анины ноги внезапно ослабли, а вцепившиеся в косяк пальцы непроизвольно задрожали, не подчиняясь разумным доводам не волноваться.
«Значит, Алексей всё-таки приехал!»
Хотя днём Аня думала о сватовстве, новость застала её врасплох.
Она попыталась вздохнуть, но воздух в комнате превратился в густое и тяжёлое месиво, пропитанное запахом воска от тающих свечей. Почувствовав смятение Ани, Маришка бережно обхватила её за поникшие плечи и повлекла в светёлку:
– Пойдём, переоденемся, я уверена, что, когда разговор закончится, батюшка пришлёт за тобой.
– Да, да, пойдём…
Поднимаясь по застеленным яркими половиками ступеням на второй этаж, Аня лихорадочно гадала, откажет отец Свешникову или нет? По её расчётам выходило, что откажет. А если спросит её мнение? Что она решит? Гордо отвернётся, а потом всё жизнь будет жалеть об упущенном счастье? Упросит отца не препятствовать венчанию и пойдёт с Алексеем по жизни рука об руку? Но слово «любовь», пока ни разу не всплывало в её мыслях об Алексее. Дружба, признательность, восхищение…
Готова ли она стать госпожой Свешниковой? Готова ли на жизнь, полную самоотвержения и борьбы за народ? Вопросы стаей кружились в голове, и ни на один из них она не находила ответа.
– Анюта, скажи, а ты знаешь, кто хочет тебя высватать? – нетерпеливо задала вопрос Маришка и, проворно распахнув дверцы шкафа, принялась изучать Анины наряды, выбирая приличествующее случаю платье. Сватам полагалось давать ответ при полном параде.
Застенчиво опустив ресницы, Аня еле заметно кивнула головой, пробормотав:
– Да.
– Какая ты скрытная, а мне ни словечка не написала! – слегка приобиделась Маришка, вытащив кремовое платье, недавно пошитое Проклой.
Критически поднеся наряд к свету, она одобрительно подвела итог:
– Очень миленько. Его и наденем.
Обряд сватовства, сладостный сердцу любой девушки, быстро стёр следы горя с Маришкиного лица. Она деловито хлопотала вокруг Ани, лукаво поглядывая на неё, словно уже представляя подругу в подвенечном наряде.
– Ну, Аннушка, что ты застыла? Переодевайся немедленно! – всплеснув руками, Мариша затормошила окаменевшую Аню и принялась расстёгивать мелкие пуговки Аниного лифа, от спешки путаясь пальцами в многочисленных петлях. – К ней сватаются, а она стоит как истукан!
Не успела Аня опомниться, как Маришка, потянув за рукава, стащила с неё тугую блузку, расстегнула крючки юбки и, отступив на шаг, залюбовалась Аниной фигуркой в тонкой сорочке с белым шитьём:
– Ну и раскрасавица же ты! Не то, что я, толстобокая, – она слегка вздохнула и накинула Ане на голову платье, шутливо топнув ногой: – Поторопись!
Вид развеселившейся Маришки ободрил Аню. Ради улыбки на осунувшемся личике любимой подруги она была готова выступать невестой хоть каждый день подряд. Тем более что её сватает человек, которому она симпатизирует.
– Ну, рассказывай, каков он, твой жених? – выспрашивала у Ани Мариша, крутя её, словно куклу, во все стороны. – Небось, кудрявый да симпатичный.
– Симпатичный? – Аня задумалась. – Пожалуй, нет. Он некрасив. Но знаешь, очень обаятельный.
– Некрасивый, и ладно, – Маришка закончила Анин туалет и перешла к причёске. – С лица не воду пить. Был бы человек хороший.
– Он очень, очень хороший, – горячо подхватила Аня, отдаваясь на волю ловких рук Марины, начавших переплетать ей косу. – Это ведь он подал мне мысль открыть школу. Он добрый, умный, порядочный. Он – необыкновенный.
Маришка отложила гребень и кинулась Ане на шею:
– Милая моя, да ты влюблена по уши! Поздравляю!
– Влюблена? – Заплетавшие косу пальцы опустились сами собой, потому что основным чувством, охватившем сейчас Анино существо, была не любовь, а растерянность и колебание. Как Мариша не понимает, что прямо сейчас в батюшкином кабинете на чаше весов лежит Анина жизнь, единственная и неповторимая, и неверное слово с поспешным решением может составить или её счастье, или неизбывное горе.
Шаги на лестнице заставили девушек переглянуться в напряжённом молчании. Ища поддержки, Анин взгляд остановился на старинной иконе Богородицы, доставшейся от прапрабабушки, и губы неслышно зашептали слова молитвы:
– Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная.
Когда ожидание достигло наивысшей точки, в дверь раздался деликатный стук, и голос Веснина ласково произнёс:
– Аннушка, доченька, спустись в кабинет. Мы тебя ждём.
«Мы!»
Он сказал: «Мы!» – значит, принял предложение Алексея!
Аня вскочила и заметалась перед зеркалом, то поправляя волосы, то одёргивая платье, то сжимая Маришины руки, словно ища защиты от неведомого ей будущего. Наконец, показавшись себе достаточно убранной, Аня остановилась, перекрестилась перед образом и, плавно ступая, как подобает порядочной невесте, начала спускаться по лестнице.
Кабинет батюшки располагался ровно под её светёлкой за прочной дубовой дверью с врезным английским замком.
– Я храню в сейфе бумаги, деньги, – объяснил как-то Веснин дочери крепость запоров, – подальше положишь – поближе возьмёшь.
У кабинета уже стояла Анисья, мелко крестя воспитанницу. Аня поцеловала гладкую старушечью щёчку, вздохнула и, полная неопределённых, но довольно радостных ожиданий, легко переступила порог.
Из глубины кабинета навстречу ей шагнул барон фон Гук. Разочарование было столь велико, что Аня, не успев совладать с собой, испуганно отпрянула назад, ударившись спиной о высокий книжный шкаф. Под её локтем зазвенело разбитое стекло, и по руке потекло что-то густое и тёплое.
Мужчины метнулись к ней, но Аня решительным жестом остановила их:
– Прошу простить меня за неловкость, господин барон.
Фон Гук согласно склонил голову, но по его потускневшему лицу Аня явственно читала, что он всё понял.
Отбросив ногой осколки стекла, отец, высунувшись в дверь, закричал Анисью, но она и без вызова была уже здесь:
– Ахти мне! Что с тобой, девица?!
Отец беспомощно посмотрел на фон Гука, конфузливо разведя руки в стороны, но барон сохранил хладнокровность:
– Примите мои искренние заверения в дружбе, уважаемый Иван Егорович, и вы, Анна Ивановна. Не смею больше обременять вас своей персоной и прошу извинить, что невольно причинил вам неприятности. Вам сейчас не до меня. Не провожайте.
Поклонившись, Александр Карлович исчез. Аня слышала, как хлопнула входная дверь, коротко заржал конь и мимо окон, в которые беспощадно хлестал долгожданный ливень, пролетел всадник. Ей стало стыдно за себя и жалко фон Гука. Может быть, в сущности, он неплохой человек?
– Куда же он в дождь? – негромко сказала Аня извиняющимся тоном, опасаясь смотреть отцу в глаза.
– Отказать самому фон Гуку! В это невозможно поверить! – горестно всплеснула руками Мариша, услышав от Ани подробности неудачного сватовства.
Девушки устроились на кровати в светёлке и тихо шептались, чтобы не потревожить расстроенного батюшку и недовольную Аниным поведением нянюшку.
– Помяни моё слово, Иван Егорович, – после ухода барона заявила Анисья, обличающе глянув на Аню с забинтованным локтем, – останется эта девка вековухой. Таким знатным женихам невесты на выданье в своём уме не отказывают!
По сурово сдвинутым бровям Веснина было заметно, что он вполне разделяет взгляды няньки на будущее своей дочери, поэтому Аня сочла за лучшее тихонько прошмыгнуть наверх, сославшись на плохое самочувствие.
Покойный уют комнаты после тяжёлого сватовства показался Ане той каменой стеной, за которой можно переждать любую атаку неприятеля. Семь мраморных слоников на комоде понимающе тянули вверх свои хоботы, трубя о том, что любые горести рано или поздно заканчиваются, а золочёные шарики на спинке кровати приветливо поблёскивали, приглашая прилечь на мягкие подушки, застеленные вязаными накидками.
– Матушкина работа, – ласково провела Аня рукой по белоснежному кружеву.
Девушки не стали затепливать свечи – девичьи секреты не любят яркого света, предпочитая темноту и тишину. Хорошо, что здесь Маришка. Есть с кем пошептаться и по-женски обсудить сердечные тяготы.
Первая мысль, которая пришла Ане в голову после визита барона, была об Алексее Свешникове. Почему он не пришёл свататься? Ведь тогда, под яблоней, он признался ей в нежных чувствах! Хотя слова о любви не произносились, но суть сказанного сомнению не подлежала. Неужели Алексей обиделся на её неподатливость? В таком случае он поступает неблагородно.
Одёрнув юбку, Аня подобрала под себя ноги. Пораненный локоть надсадно дёргало, но она не обращала внимания на боль, скрупулёзно осмысливая произошедшие события. Плавный поток горьких мыслей прервал Маришкин возглас:
– А я ведь с ним танцевала!
Марина торжествующе смотрела на Аню, явно ожидая восхищённой реплики.
– С кем? – рассеянно спросила Аня, продолжая думать о своём.
– С фон Гуком! Ты знаешь, на выпускном балу он перетанцевал со всеми нашими девушками, а с Леночкой Ланиной даже два раза. Он такой милый!
При упоминании имени барона, Маришкин голосок восторженно дрогнул. Она молитвенно сложила руки перед грудью и закатила глаза:
– Я никогда не отказала бы господину майору. Представляешь, идёшь ты с ним под руку, а все прохожие смотрят вслед и завидуют, что у тебя такой красивый муж… – Мариша плавно провела рукой, обрисовав в воздухе благородный профиль фон Гука. – Хотя, что мне мечтать – ко мне симпатичный кавалер никогда не посватается. Я ведь совершенно не похожа на светскую даму, не то, что ты.
Аня рывком села и привлекла к себе Маришку, целуя её тёплые щёки:
– Маришка, милая, ты в тысячу раз прекраснее любой светской дамы.
Мариша беспечно отмахнулась:
– Не льсти мне, Аннушка, я себе цену знаю, это ты у нас красавица.
Она подняла на ладонь тяжёлую прядь Аниных волос и подставила под поток лунного света, скользящего по покрывалу.
– Золото. Чистое золото!
– Мариша, мне так хорошо с тобой!
Аня уткнулась подбородком в Маришино плечо, чувствуя, как её глаза медленно закрываются от усталости. Ей стало тепло и легко, как бывает у выздоравливающего после тяжёлой болезни.
Аня была благодарна подруге, что та не стала расспрашивать её об отношениях с Алексеем Свешниковым. Врать не хотелось, а открывать имя того, в чьих чувствах она ещё не разобралась, рановато. Пусть лучше всё идёт своим чередом.
– Утро вечера мудренее, – прошептала она Марише, прощаясь на ночь. – Господь нас не оставит.
* * *
Мануфактура купца Веснина была выстроена в небольшой деревеньке Дроновка, в паре верст от порога Керста, близ Ельска.
Почему этот погост так назывался, никто не знает. Некоторые предполагали, что первую избу срубил мужик по имени Дрон, иные гадали, что здешние земли были подарены Иваном Грозным своему опричнику, именем Андрон, а старая-престарая бабка Матвеиха утверждала, что некогда тут опочил праведник, убитый коварными шведами.
Много лет назад, когда Иван Егорович присмотрел здешние места под жестяную мастерскую, в Дроновке насчитывалось всего лишь двадцать дворов. Да и в тех мужики ближе к весне ходили на отхожий промысел. Чаще всего сколачивали артель по заготовке льда. Иной год выборный большак артель в саму столицу водил – там особо много льда требовалось в ледники набивать. Работа та считалась опасной, и не все мужики в Дроновку вживе возвращались.
Лед напиливали огромными кубами, называемыми «кабанами». Чтобы вытащить скользкого «кабана» из воды, требовались крепкие сани с могучей лошадью да человек пять артельщиков со стальными крючьями и верёвками в руках. Бывало, что «кабан» срывался со скользкой верёвки и хоронил в ледяной воде и работника, и лошадь.
Нынче, благодаря жестяному ремеслу, об отхожем промысле и думать забыли, а деревня окрепла, разрослась. Местные бабы Ивана Егоровича только что не на руках носили: мужики из дома ни ногой, все при деле, знай себе сидят день-деньской, жестяные вёдра да короба клепают.
За работу Веснин платил сполна, без задержки. С купеческих денежек у дроновчан в хлевах коровки замычали, козочки заблеяли. А уж сколько детей за те годы народилось – и не счесть! В редком доме детский плач не слышался.
А уж когда после гибели жены Веснин отстроил в её память Зачатьевскую церковь и Дронов-ка из заштатной деревеньки в земельном реестре стала числиться селом, достаток в домах стал обычным делом.
– Всё наше довольство благодаря благодетелю, – говорили бабы, низко кланяясь Веснину, частенько наезжавшему в мануфактуру навести порядок хозяйской рукой.
Аня тоже любила ездить с отцом в Дроновку, поэтому несказанно обрадовалась, когда за завтраком Иван Егорович объявил своё решение:
– Вот что, дочки, смотрю я, городской воздух вам без пользы: Маринушка невесела, а Анна и вовсе задурила, – он выразительно кивнул на Анину забинтованную руку, – собирайтесь-ка вы в Дроновку. Поживёте у управляющего Сысоя Маркеловича, хороводы с девками поводите, книжек почитаете, глядишь, и умные мыслишки в голове зашевелятся.
Говоря это, Веснин не отводил глаз от лица дочери, и она прекрасно понимала, что вся его речь посвящалась ей одной и что это её мыслишки должны, наконец, зашевелиться в нужном для замужества направлении.
Собрались быстро. Мариша загрузила в повозку плетёный сундучок с лёгким платьем, а Аня корзину книг и учебники – подготовиться к открытию классов, благо подходящий дом для школы Веснин накануне выкупил и пообещал послать туда плотников, чтобы сколотить столы и парты.
На кóзлы двуколки сел верный Степан, не забыв накинуть на плечо заряженное патроном любимое ружьецо, а сам Иван Егорович поехал верхами вперёд проверить путь, выбрав в стойле смирную кобылу Муху, отличающуюся неумеренной любовью к солёным огурцам.
Дорога до Дроновки в пять вёрст пролегала среди полей, засеянных овсом, казавшимися с дороги изумрудными озёрами. При любом дуновении ветерка зелёная овсяная гладь от края до края катилась лёгкой волной, разбиваясь у самой дороги об острые валуны, обрамлявшие пашню.
Кое-где озёрную гладь овса, как ножом, разрезали тёмные тропки, идущие беспорядочными цепочками.
– Медведь баловал, – обернувшись к девушкам, объяснил Степан, – он большой охотник овсы мять. Я когда парнем был, на медведя в овсах хаживал с одним барином. Строил барину лабаз на дереве, подушечку сеном набивал, чтоб сидеть удобней было. А уж он всю ночь с ружьём добычу караулил: хотел, видишь ли, жене медвежью шкуру на именины презентовать.
– Подарил? – поинтересовалась Анна.
– Куда там, – заулыбался Степан, подхлестнув лошадь, – медведь – он не дурак. Почуял охотника да в другое место перебёг. Медведя добыть не каждый может.
– А ты видел медведя, Степан? – спросила Маришка, пристально вглядываясь в медвежьи лёжки, заметные с первого взгляда.
Степан кивнул:
– Знамо дело. Они, медведи, не больно от людей хоронятся, особенно если зверь молодой, непуганый. Да вроде вон один!
– Где? – хором воскликнули подруги, привставая с сиденья.
– Вправо глядите, барышни, у самого леса.
Кнут Степана указал на мелькнувший за полем тёмный силуэт, закрытый раскидистыми кустами ольшаника.
– Ой, мишка! – восторженно взвизгнула Марина, прищуривая близорукие глаза, чтобы лучше видеть.
Желая угодить барышням, Степан придержал лошадей, и Анна без труда разглядела, что за лесной зеленью скрывается не медведь, а всадник на вороном коне.
– Гони, Степан, это не медведь!
– И, эх! – хлыст со свистом рассёк воздух, на палец пронесясь над лошадиной холкой, и двуколка, набирая скорость, стремительно понеслась вперёд, подпрыгивая на колдобинах.
Всерьёз забеспокоиться об уехавшем вперёд отце Аня не успела, потому что сразу за поворотом увидела мирно жующую овёс Муху и сидящего на валуне Ивана Егоровича, при виде них поднявшегося на ноги.
– Решил вас подождать.
Безмятежное лицо Веснина подсказало Ане, что он не видел таинственного всадника, постоянно мелькающего на её пути. Она решила не беспокоить батюшку лишними подозрениями о разбойниках. Иван Егорович слыл человеком горячим – не дай Бог, кинется в погоню, а уж чем схватка закончится – никто не ведает. Тем более неизвестный вёл себя вполне миролюбиво: мало ли кто по лесу ездит – стёжка туда никому не заказана, да и за берёзовой рощицей уже дымила труба мануфактуры – если надо, работники в обиду не дадут.
К приезду дорогих гостей жена Сысоя Маркеловича, тётка Лукерья, расстаралась на славу – стол ломился от закусок. Посреди стола на почётном месте отливала хрустящей корочкой индюшка, запечённая в собственном соку. Около красного места, на которое усадили Веснина, хозяйка пристроила чугунную сковороду с томлёными в сметане карасями, обильно посыпанными зелёным луком, напротив девушек прел горшочек с белыми грибками, как крышкой, запечатанный пшеничной лепёшкой, а возле хозяина истекал слезой запотевший кувшин с черничным квасом.
Степенно перекрестившись на иконы, Веснин одобрительно похвалил зардевшуюся хозяйку:
– Ну, Лукерья, тебя в царские хоромы кухарничать не зазорно отправить.
– Покорно благодарю, батюшка, – женщина благодарно склонилась в поклоне, приглашая за стол, дымящийся ароматами.
Все разом почувствовали, как проголодались.
Отхлебнув пару ложек грибной похлёбки, Аня осмотрелась: сколько раз бывала она здесь, и ничего с годами не меняется – тот же громоздкий комод, застеленный вышитой ширинкой, у окна – кадка с фикусом – гордостью тётки Лукерьи, вдоль стен – массивные лавки, устланные домоткаными половиками, и Анин любимец – огромный красный сундук, броско расписанный сказочными зверями.
Нянюшка сказывала, что в такие сундуки складывают приданое невесты и на лошадях везут через всё село в дом жениха. Смотреть возок выбегают и стар и млад – по сундуку судят о достатке новобрачной: хорош сундук – с умом жених невесту выбрал, а коли сундучишко старый, потрёпанный да, не приведи Бог, маловат для нарядов – тогда пиши пропало. Не будет у молодых сытой жизни.
Вслед за мыслями о сундуке снова стали наползать невесёлые думы о сватовстве фон Гука, об Алексее Свешникове…
Кажется, что Маришка почувствовала состояние подруги, потому что внезапно отложила ложку и вопросительно взглянула на Ивана Егоровича и хозяев:
– Спасибо за угощение, милостивые хозяева. Дозвольте Аннушке показать мне деревню?
– Идите, девицы, погуляйте, – не отрываясь от беседы с Сысоем Маркеловичем, разрешил Веснин, – да далеко не забредайте.
Тёплый летний ветерок, игриво задувавший в лицо, моментом развеял грустные Анины мысли. Как можно сожалеть о случившемся, если ты молода, здорова, над головой светит яркое солнце, дорожка сама стелется под ноги, а местные парни восхищённо смотрят вслед.
Взяв Маришку под руку, Аня перебросила назад тяжёлую косу, свисавшую ниже пояса, и указала рукой на просвет среди купы деревьев:
– Там река. Побежали!
Вода в речке Рудице, протекавшей через Дроновку, отливала на свету неожиданной краснотой, а на вкус казалась чуть солоноватой.
– Не вода в Рудице струится, а кровушка русская из жальника капает, – говорили молодёжи старики, указывая на поросший лесом курган в истоке реки.
Много веков назад там захоронили русичей, павших в битве со шведами, охочими до здешних земель. Спят под земельным спудом богатыри, а люди их поминают, жалеют. Оттого и название «жальники» пошло. Немало их по здешним местам раскидано.
Опустившись на колени, Аня погрузила руки в речные струи, глядя, как вода переливается между пальцев. Хоть и мелкая речка, но студёная.
– Говорят, кто в Рудице искупается, у того все раны заживут, – припомнила она Маришке местную примету. – Здесь недалеко омут, пойдём, искупаемся.
Марина неопределенно повела плечами и боязливо покосилась на длинные нити стелящихся по дну водорослей:
– А не запутаемся?
– Да что ты! Я на омуте сто раз купалась. Там за кустами есть девичья купальня. Парням ход строго-настрого заказан.
Не дожидаясь Маришкиного согласия, Аня нырнула в кусты, густо окружавшие небольшой чистый омуток с тёмной водой, по которой плавали белые лилии, быстро скинула блузку, юбку и в одной рубахе прыгнула в речной холод. Ледяная вода обожгла тело, словно крутой кипяток из самовара, а на душе стало необыкновенно легко и радостно. Так бы и плавала, словно речная дева, плела венки из лилий, резвилась с рыбками.
– Маришка, ау! Ты где? – закричала Аня с середины пруда, не увидев подружку рядом с собой. – Маришка! Отзовись!
Вслушиваясь в гудящую тишину леса, Аня уловила тихий шорох за кустами.
Двумя сильными взмахами она подплыла к берегу, отжала намокший подол рубахи и косу, накинула одежду и осторожно выглянула через кусты.
Маришка стояла посредине тропинки, вытянувшись в струнку, и подавала ей руками загадочные знаки.
– Мариша, что случилось?
Подруга приложила один палец к губам, а другим указала в направлении заросшего осотом болотца:
– Я видела всадника на вороном коне.
Это было уже слишком! Гнев на неизвестного преследователя затмил собой чувство опасности, и, кое-как обувшись и одевшись, Аня помчалась в указанном Маришей направлении. Она слышала за спиной хруст веток под Мариниными ногами и её громкое дыхание за спиной. В единое мгновение перелетев по кочкам сухое болотце с розовеющей клюквой, Анна очутилась на крошечной берёзовой островинке, просматривающейся насквозь. Тяжело отдуваясь, огляделась по сторонам: кругом не было ни души.
* * *
Дроновку и Ельск разделяют всего пять вёрст, а кажется, будто между ними пролегло полмира.
Сидя на широком крыльце дома Сысоя Маркеловича, окружённого лесом по линии горизонта, трудно представить, что невдалеке бьётся в каменных тисках буйная Урста, а чуть поодаль от неё, отблёскивая жестяными крышами, высятся двухэтажные дома, где на широкой торговой площади, густо заставленной лавками, с самого утра вьётся гомонливая толпа народа.
Здесь, в Дроновке, лавки не было вовсе. За крупными покупками хозяева ездили в город, а необходимую мелочь разносили по домам многочисленные офени с лубяными корзинами за плечами.
Крик офени для баб – самая сладкая музыка. Хозяйки стаями сбегались на улицу, заслышав под окнами протяжный призыв продавца:
– Иголки не ломки,
Нитки, тесёмки,
Румяна, помада,
Кому что надо!
Тот офеня, который остановился под окнами дома управляющего мануфактурой Сысоя Маркеловича, выглядел особенно потешно: щупленький, жилистый, с огромным носом и плоским лбом, над которым возвышался бархатный картуз с лаковым околышем, украшенный огромной шёлковой розой.
Увидев Аню с Мариной, разносчик поставил руки в боки, картинно выпучил глаза, изображая восторг, и внезапно завизжал на высокой ноте столь пронзительно, что девушки вздрогнули от неожиданности:
– Есть ниточки,
Есть катушечки,
Подходите покупать,
Девки-душечки!
Довольный произведённым эффектом, он призывно махнул рукой, привлекая внимание к оттопыренному карману на холщовом кафтане, и показал Ане краешек письма:
– Есть кое-что в кармане для девицы Ани.
– Весьма интересно, – пропела в ответ Мариша, заинтересованно глядя на послание.
Заявление офени выглядело подозрительно и непонятно. Аня вспыхнула и требовательно спросила письмоносца:
– Не ломай комедию, а ответь толком, что это значит?
Вместо ответа офеня ловким движением перекинул через перила узкий конвертик, сухим листочком упавший на выскобленные добела доски крыльца, с поклоном приподнял картуз и ринулся навстречу высыпающим из домов молодкам с медными деньгами в руках:
– Глядите, не моргайте,
Рты не разевайте,
Ворон не считайте,
По дешёвке покупайте!
При виде лежащего у ног конверта, Аню бросило в жар: писем она ниоткуда не ждала, тем более доставленных таким чрезвычайно необычным способом. Ответ напрашивался лишь один, и она была почти уверена в его правильности. Письмо прислал Алексей. Но зачем он так рискует, ставя под удар её репутацию?
Молниеносно нагнувшись, она подобрала письмо и сунула его в карман:
– Прочту на досуге.
Мариша деликатно кивнула, но Аня видела, что подругу разрывает на части любопытство. Скрытничать стало неловко, да и с подругой они почти не расставались, поэтому немного помедлив, Аня всё же развернула листок, позволив Марише читать через её плечо.
Написанная крупным неуверенным почерком записка лаконично гласила:
«Скоро отольются вам сиротские слёзы. Мыкайте горе, Веснины проклятые».
Осиновым листком на ветру письмо заплясало в Аниных руках. Напрягая ум, она силилась уразуметь смысл двух кратких предложений, но он ускользал от неё.
Какое горе они должны мыкать и за что? Разве у них мало горя? Где те таинственные сироты, чьи слёзы должны им отлиться?
Одна загадка наслаивалась на другую, заставляя мысленно перебирать события и людей, могущих вызвать к жизни столь странное пожелание. Ответа на заданные себе вопросы Аня не находила. Окружающие всегда казались добрыми и приветливыми. Пожалуй, единственным человеком, который по Аниным расчётам недолюбливал их семью, была купчиха Черногузова, затаившая обиду на Ивана Егоровича за то, что он отверг её недвусмысленные намёки на брак. Но вряд ли у несостоявшейся невесты хватило бы фантазии и нахальства на столь немыслимо жестокую шутку.
Да она бы и побоялась: ведь узнай о такой оказии купечество – быть Черногузихе без контрактов.
Аня ещё раз перечитала послание, держа его от себя подальше, как держала бы ядовитого паука, норовящего оплести её пальцы мерзкой паутиной:
– Решительно ничего не понимаю. Вероятно, это чья-то злая выходка.
Нервно комкая письмо, она сунула его в карман, решив, что будет не лишним разузнать у почтальона, кто является корреспондентом принесённой им мерзости:
– Пойду расспрошу офеню.
– Денег возьми, – посоветовала подруга, – за деньги он всё расскажет.
Маринин совет выглядел дельным, и Аня с благодарностью кивнула:
– Пожалуй.
Как назло, монеты лежали в вязаном кошельке, засунутом в самый дальний угол саквояжа. Торопясь, пока офеня не исчез из виду, Аня подняла саквояж и вытряхнула его содержимое на кровать. Так, два платья, искусно выстроченных Проклой по английскому фасону, шёлковый полушалок, три пары чулок, носовые платки, юбка и блузка, крестьянский сарафан, сшитый собственными руками.
Кошелёк отыскался самым последним, когда Аня перебрала все вещи одну за другой. Денег в нём оказалось предостаточно, чтобы выкупить весь лоток с галантереей.
