Ирина Богданова
Три Анны
– Ить у Надюшки Юшиной мальчишечка есть, гостинчик ему дадим.
Анне стало стыдно:
– А я, глупая, и не подумала.
Старушка ласково махнула рукой:
– Молода ещё. Своих деток воспитаешь, тогда тоже не забудешь ребятёнка утешить.
С каждым шагом приближения к дому новопреставленного шаги Анны становились всё медленнее и медленнее. Она решительно не представляла, как вести себя с вдовой.
Стать на пороге и глазеть по сторонам, пока не пригласят войти? Неудобно. Кинуться с соболезнованиями? Тоже нелепо.
Анисья поняла её замешательство:
– Иди, не стесняйся. Доброе дело Господу любо.
Настежь распахнутые тесовые ворота приглашали войти всех присутствующих. Во дворе было пусто и тихо. Казалось, сам воздух круг избы напоён скорбью, которую не нарушало даже чириканье воробьёв, беззаботно прыгающих по наспех сколоченным поминальным столам посреди двора.
– Тошно мне, ох тошнёхонько, – еле слышно причитала сидящая на пороге бабка, седая и неопрятная. – Ты что ли, Анисья? – она подняла голову, подслеповато вглядываясь в посетительниц. – Да никак с Анной Весниной?
– Так, так, Авдотьюшка, – полушёпотом ответила нянюшка, начиная смахивать с глаз мелкие слезинки, – пришли проведать Наденьку.
Бабка равнодушно сдвинулась, освобождая проход, и ткнула пальцем в тёмное нутро избы с занавешенными окнами:
– Идите. Там она, горемычная.
В ноздри резко ударил тёплый запах ладана, смешанный с кислым духом перестоявшейся квашни.
«Горе. Так пахнет горе», – подумала Анна, обводя глазами тесную горницу, вдоль стен заставленную лавками, крытыми половиками.
С беглого взгляда казалось, что здесь нет никого живого, настолько неподвижен был застывший силуэт хозяйки, чёрным пятном выделявшийся на прикроватном пологе.
– Мир вам, хозяева, – поклонились вошедшие.
Прозвучавший ответ больше напоминал шелест опавших листьев:
– И вам, люди добрые.
У Анны от жалости перехватило горло. Повинуясь внезапному порыву, она присела рядом с женщиной и горячо схватила её руку, почувствовав в ладонях холодные пальцы.
– Надя, мы с няней, – Аня смешалась, подбирая слова, и от бессилия сказать всё, что теснилось в душе, закусила губу.
Ей ли, недавно пережившей смерть матери, да не понять, каково это в одночасье остаться одной, осознавая, что больше никогда не прижмёшься щекой к щеке любимого человека, не услышишь милого голоса, не обнимешь тёплых плеч.
– Никогда, – прошептала Аня одними губами слово, страшное в своей необратимости.
– Похоронили Васеньку, – раскачиваясь из стороны в сторону, внезапно проговорила вдова тоненьким голосом, – вчера похоронили. – Она по-детски наклонила голову и пояснила: – Утоп мой миленький.
– Я знаю, – Анна на миг замолчала. – Моя мама тоже утонула той весной. На порогах разбилась.
– Так ты дочка Ивана Егоровича Веснина?
Анна кивнула:
– Да. Я Аня.
– Значит, твоя мать тоже видела их и потому утонула.
– Их?
– Ну да.
– Кого их?
Надежда внезапно повернулась к Ане всем телом, притянув её к себе, и горячечным шёпотом, больше похожим на бред, прошептала ей в самое ухо:
– Тайные письмена.
«Боже мой, она сошла с ума, – промелькнула мысль в Аниной голове. – Её надо положить в лечебницу».
Но по мере того как женщина рассказывала о случившемся с её мужем, Анну начала охватывать нетерпеливая дрожь.
– Намедни около порога Керста, по левую сторону, где растёт кривая сосна, Васенька нашёл камень. А на камне том тайные письмена явлены. Ты не думай, мой Вася грамотный, – заторопилась рассказчица. – Если бы по-нашему было написано, он бы враз прочёл. Но письмена на том камне запутанные, непонятные, неведомой рукой вырублены, не человеческой. Я знаю, уверена, что оттого Васенька и сгинул. Видать, на том камне проклятие выбито.
– Господи, помилуй, – охнула Анисья, неистово крестясь на иконы в красном углу. – Что ты говоришь такое, Надежда?
– Истинную правду баю: на поляне камень стоит, а на нём письмена. Вася мне сам сказывал.
Рассказанное Надеждой звучало столь восхитительно и невероятно, что Аня едва осмеливалась дышать, боясь спугнуть неожиданную удачу.
«Руны! Наверняка покойный Василий нашёл скандинавские руны!»
Анна прижала руки к зардевшимся щекам. Их учитель истории Свешников много раз рассказывал своим ученицам, что в здешних местах люди иногда находят древние камни с выбитыми на них надписями. Такие камни викинги ставили часто на могилах вождей или водружали в честь славных битв.
Как-то раз, находясь в хорошем настроении, Евгений Петрович похвастал, что имел счастье лично разыскать один из таких памятников древности, о чём делал доклад в Петербургском историческом обществе.
Но чтобы рунный камень, да тут возле Ельска! Прямо под боком!
«Надо немедленно поехать посмотреть», – решила Анна.
Нетерпение её было так велико, что на миг заслонило то, ради чего она сюда пришла.
Анне стало стыдно: явилась с соболезнованиями, а мысль всё время сбивается на археологическую находку. Бессовестная!
Чуть стесняясь, она вынула деньги и положила их на колени Нади. Та приняла подношение как должное, спокойно и с достоинством.
– Ты приходи, Аня, – на прощание сказала она Анне тоном, каким говорят лишь с близкой подругой. – Да остерегайся проклятого камня! И близко к реке не подходи. Керста проглотит, не подавится.
Всю дорогу до дома Анна думала лишь о находке Василия и ни о чём другом.
Завтра же, завтра спозаранку, она тишком возьмёт у отца двуколку и съездит поискать таинственный камень. И не будь она Анна Веснина, если не найдёт!
* * *
Весёлая лошадка Лента резво бежала вперёд, бодро постукивая копытами по наезженному дорожному полотну. Зарождающийся день обещал быть сухим и жарким. Аня заслонила глаза ладонью и взглянула на текущий струями горячий воздух, подымавшийся с влажной земли. Привольно кругом. Вольготно.
«Чудный день! Пройдут века —
Так же будут, в вечном строе,
Течь и искриться река,
И поля дышать на зное», —
вслух продекламировала она стихи любимого Тютчева и засмеялась, каждой жилочкой ощущая красоту и свежесть этого мира.
На миг Аня представила себя со стороны: юная девушка с русой косой, лихо управляющая двуколкой. Тонкие, но сильные руки умело сдерживают лошадиный бег, тёплый ветер пушит волосы, предвещая день, до краёв полный радости.
Нехорошо, конечно, но для того чтоб улизнуть из дома без провожатых, ей пришлось наврать с три короба бесхитростной нянюшке. Ну, да ладно. Когда рунный камень будет найден, Аня обязательно объяснится с родными. Повинную голову меч не сечёт. Хотя тятя наверняка неодобрительно нахмурит брови, осуждая её за самоволие, а Анисья обидчиво подожмёт губы и демонстративно уйдёт ужинать на кухню. Зато настоятель церкви, отец Александр, будет доволен и научным открытием и тем, что покончено с глупым суеверием.
Издалека заслышав шум порога, Анна придержала лошадь, пустив её медленным шагом.
Казалось, что у реки огромный великан каменным пестом толчёт воду в гигантской ступе, зычно рокоча при каждом движении. Восторженное утреннее настроение бесследно испарилось, уступая место напряжённому ожиданию встречи с тысячелетней тайной. В памяти начали всплывать рассказы о языческих жертвоприношениях и злых духах, выходящих из речных волн допреж того, когда пять веков назад в здешние места пришло христианство.
Тишина, минуту назад казавшаяся блаженной, стала ощущаться зловещей. По спине пробежал лёгкий холодок страха, смешанного с суеверным предчувствием. Может, зря она поехала сюда в одиночестве? Негоже девицам своевольничать.
Чтобы рассеять безотчётную тревогу, Аня звонко повторила вслух название места, указанного вдовой Юшиной:
– Влево от порога Керста, у кривой сосны.
Проехать на двуколке по узкой тропке над скалой не представлялось возможным, и Анна, привязав Ленту под берёзой, торопливо побежала по утоптанному мшанику меж высоких сосен, ровных как на подбор – верхушка к верхушке. Из строя корабельного леса выбивалась лишь одна хвойная голова, залихватски торчащая вверх двумя макушками.
«Неужели сейчас я увижу древнюю скандинавскую руну, и мои пальцы прикоснутся к письменам, выбитым десятки веков назад», – с волнением думала Аня.
Она вспомнила, как господин Свешников рассказывал, что рунные камни оставляли на берегах рек суровые викинги в рогатых шлемах, приплывавшие на своих драккарах-ладьях покорить Русь, которую они называли «Гардарика».
Завидев кривую сосну, притулившуюся на круглой полянке, Аня приложила руку к груди, стараясь унять зашедшееся от волнения сердце. Большой серый валун песчаника, напоминающий воткнутую глубоко в землю рукоятку ножа, возвышался в самом центре весёлого зелёного лужка, поросшего лютиками.
С благоговением приблизившись к камню, Аня взглянула на выбитые строки и недоуменно сжала губы.
Криво нацарапанные на песчанике латинские буквы иронично объявляли миру непогрешимый лозунг, созвучный её недавним настроениям: «Судьба – путь от неведомого к неведомому».
«Да это же выражение древнегреческого философа Платона! – моментально вспомнила Аня уроки латыни и греческого. – Решительно ничего не понимаю! Вероятно, это чья-то глупая шутка!»
Растерянность и разочарование были так велики, что за размышлениями Аня не услышала мягких шагов позади себя и очнулась лишь тогда, когда негромкий мужской голос насмешливо произнес:
– Каюсь, мадемуазель, не удержался оставить на сём прекрасном камне свой автограф.
Резко обернувшись, Аня увидела прямо перед собой молодого человека лет двадцати, в простой холщовой рубахе и полотняных брюках, по-мужицки заправленных в сапоги.
Открытое лицо юноши с широко распахнутыми серыми глазами и приветливой улыбкой внушало доверие, но тем не менее первым порывом Ани было отвернуться, застенчиво закрыв лицо рукавом. Вспомнив светские правила этикета, вдолбленные в пансионе баронессы фон Гук, она выпрямила спину и требовательно посмотрела на незнакомца:
– Сударь, я вынуждена попросить вас отрекомендоваться.
Он покаянно опустил плечи:
– Великодушно прошу прощения. Виноват. Свешников, Алексей Ильич. Студент Санкт-Петербургского университета.
Аня подумала, что раз уж она оказалась одна в лесу, да ещё в таком глупом положении, то стоит представиться и самой. Правда, посмотрев, как покорно вытянулся перед ней Алексей Ильич, ей нестерпимо захотелось расхохотаться. Придав лицу неприступное выражение, девушка произнесла:
– Анна Ивановна Веснина. Дочь купца второй гильдии.
С возрастающим удивлением Аня увидела, что её имя произвело на Алексея благоприятное впечатление. Он вновь засиял улыбкой и радостно обратился к ней как к старой знакомой, откровенно любуясь её порозовевшим от смущения лицом:
– Мадемуазель Веснина? Так вот вы какая, любимая ученица моего дядюшки!
Имя господина учителя прозвучало как пароль, открывающий путь к волшебному кладу. Мигом растеряв всю официальность, Аня восторженно вскинулась:
– Учитель истории, господин Свешников, – ваш дядюшка?
– Совершенно верно!
– Вы абсолютно непохожи, – сорвавшаяся с языка непроизвольная фраза грозила разрушить непринуждённую беседу.
Закусив губу, Аня покраснела от стыда за собственную бестактность. Новый знакомец не отличался красотой: нос картошкой, белёсые брови, разбросанные по щекам веснушки… К счастью, молодой человек не обиделся, а с лукавинкой объяснил:
– Дело в том, что дядюшка удался внешностью в бабушкину родню, а мне достался облик деда – архангельского плотника. Уж, какой есть, прошу жаловать, – он по-салонному шаркнул ногой, разведя в стороны руки с зажатым в кулаке картузом, словно приглашая даму на полонез, и поинтересовался: – Позвольте спросить, как вы здесь оказались?
Его вопрос поставил Аню в тупик: признаться, что приехала сломя голову разыскивать скандинавскую руну, – значило вызвать насмешки над своим легковерием, а придумывать историю о случайном появлении не хотелось.
Чуть помедлив, она нашлась с ответом:
– Дело в том, господин Свешников, что среди горожан поползли слухи о камне с таинственными письменами, вызывающими глупые суеверия. Вот я и приехала, чтобы лично полюбопытствовать.
– Тогда я рад своей проделке, – быстро сказал Алексей, – ведь благодаря ей я повстречал прекрасную даму.
Он посмотрел Ане в глаза, словно ожидая ответной любезности, но она благоразумно промолчала, решив, что и так была неоправданно смела с посторонним, и если бы её увидела сейчас нянюшка, то не обошлось бы без длинной нотации.
Решив, что узнала достаточно, Аня хотела попросить Алексея уничтожить надпись и распрощаться, но внезапно увидела, как со стороны дороги к ним приближается всадник на вороном коне. Беглого взгляда вполне хватило, чтобы догадаться: наездник имеет изрядную сноровку. Непринуждённо держась в седле, он столь непостижимым образом правил тонконогим скакуном, что казалось, сливался с конём в единое целое. Местные мужики ездили верхами нечасто, а на лошадях сидели крепко, кряжисто, изо всех сил наматывая уздечку на кулак.
Заметив Анин интерес к чужаку, Алексей жестом упредил её вопросительный взгляд и приветливо помахал наезднику, сказав:
– Не тревожьтесь, Анна Ивановна, это мой знакомец, майор фон Гук. Уверен, любой воспитаннице пансиона для девиц сия славная фамилия хорошо известна.
Воистину сегодня выдался день неожиданных встреч. Баронесса Матильда Карловна, владелица пансиона, не раз извещала девиц о скором приезде брата в Олунец, каждый раз напоминая, что он приедет восстанавливать силы после ранения и посему очень просила не беспокоить его понапрасну. Несмотря на предупреждение строгой начальницы, ожидаемый приезд барона не на шутку будоражил нежных барышень, заставляя волноваться не одно юное сердечко.
Глядя на лицо барона сквозь полуопущенные ресницы, Аня мгновенно поняла, в чём причина: он выглядел непостижимо красивым.
Небрежно бросив поводья, фон Гук легко соскочил с седла и беззастенчиво уставился на девушку:
– Что за чудо! Алексей, из какой морской пены появилась сия Афродита? Ты должен немедленно представить меня.
– Анна Ивановна Веснина, – коротко сказал Алексей, не отводя глаз от Ани.
Столь назойливое внимание Свешникова девушку смущало, и она повернулась к майору. Тот не преминул поднести к губам её руку:
– Искренне рад знакомству. Барон фон Гук, – ещё раз отрекомендовался он, – Александр Карлович.
Он встал плечом к плечу с Алексеем, и Анна была вынуждена признать себе, что сравнение во внешности шло явно не в пользу Свешникова.
В отличие от простонародного облика Алексея, барон фон Гук выделялся изысканной красотой прирождённого аристократа: стройный, изящный, с правильными чертами лица, придававшими ему высокомерное выражение римского патриция. Тщательно подстриженные каштановые волосы органично гармонировали с выразительными светло-голубыми глазами, опушёнными длинными ресницами.
Такая поразительная красота скорее отталкивала, чем притягивала.
Не рискуя смотреть фон Гуку прямо в лицо, Аня неспешно подошла к краю полянки, окидывая взглядом раскинувшуюся внизу под утёсом водную гладь.
Отдав на порогах свою силу, в этом месте река текла медленно и плавно, словно набираясь сил перед следующим порогом, хотя и не таким губительным, как Керста, но не менее коварным и опасным. От открывавшегося взору простора захватывало дух, и Анне захотелось раскинуть руки и как птице подняться над лесом, чтобы объять взглядом всё пространство от горизонта до горизонта, да так, чтобы ветер в лицо, а песня в сердце!
Она даже не удивилась, когда вставший вровень с ней Алексей, набрав в грудь воздуха, негромко затянул приятным сильным голосом:
Ты, река ли моя, реченька,
Ты, река ли моя быстрая!
Течешь, речка, не колыхнешься,
На крутой берег не взольёшься…
Народная песня лилась и ширилась, то паря вровень с облаками, то падая оземь, превращаясь в еле слышный шёпот прибрежной травы.
Когда затихли последние звуки и взволнованная до глубины души Аня обернулась, ища глазами певца, она наткнулась взглядом на непроницаемое лицо барона фон Гука, равнодушно покусывающего травинку. Песня была столь хороша, что его безразличие показалось возмутительным.
– Господин майор, вам не понравилось пение Алексея Ильича?
Александр Карлович неопределённо пожал плечами:
– Отчего же. Артист он хороший.
Слова барона прозвучали скептически, и Ане до слёз стало обидно за Свешникова, только что открывшего им свою душу. Она, Анна, всем сердцем приняла и поняла эту душу, а барон оттолкнул холодным словом. Ей захотелось сказать фон Гуку колкость, но, взяв себя в руки, она ограничилась лишь уничижительным взглядом, затем, вспомнив, зачем оказалась на этом месте, обратилась к Алексею:
– Алексей Ильич, давайте всё же решим, что делать с надписью на камне? Неграмотные люди принимают её за заклинание и городят нелепицу за нелепицей. С этим надобно покончить.
Немедленно приняв Анины слова за руководство к действию, Алексей беспрекословно склонил голову в знак согласия:
– Покончить так покончить.
Достав из седельной сумки большой охотничий нож с широким лезвием и опустившись на колени, он принялся старательно соскабливать выдолбленный афоризм.
Краем глаза Анна заметила, что всё это время барон фон Гук не сводил с неё взгляда, молчаливо стоя подле раскидистой берёзы, неведомо каким чудом закрепившейся корнями на каменистом пятачке. Раскачиваемые ветром ветви дерева с резным узором молодой листвы отбрасывали на его лицо колеблющиеся тени и делали точёный профиль майора похожим на лик мраморной статуи.
«Крайне неприятный мужчина», – определила для себя Анна, решив больше не уделять барону ровно никакого внимания.
Внезапно он сделал шаг по направлению к ней:
– Мадемуазель Веснина, позвольте нам проводить вас до Ельска. Ведь вы, кажется, прибыли оттуда?
– Оттуда, – подтвердила Анна, досадуя, что вынуждена разговаривать с фон Гуком, – но провожать меня нет никакой надобности. Я прекрасно доберусь домой сама.
Она ожидала, что от её резкого ответа майор сконфузится, но он, казалось, и не заметил этого резкого выпада.
– Я вынужден настаивать на своём предложении, в связи с тем что нам с Алексеем Ильичом препоручили передать уездному исправнику в Ельске неприятную новость о появившейся шайке разбойников, и будет лучше, если вы нам доверитесь.
* * *
Молва о появившейся в здешних краях шайке злоумышленников разлилась по Ельску с быстротой весеннего половодья в непокорной реке Урсте. Дня не прошло с приезда нарочных из Олунца, а в окраинных избах, сиротливо жавшихся к лесу, старики уже вовсю толковали о беглых каторжниках, припоминая, как лет шестьдесят назад, ещё при Александре Первом, в Ельске изловили кровавого разбойника Кирьку-одноглазого, грабившего купеческие обозы.
Пошёл слух гулять из первых рук – от горничной уездного исправника Стукова, сплетницы Грушки. В тот момент, когда нарочные из Олунца обрисовывали господину исправнику положение с дорожным разбоем, Грушка, затаив дыхание и боясь пропустить хоть полсловечка, вытирала пыль с бюста гипсовой нимфы. Хотя через закрытую дверь кабинета слышно было плоховато, суть Грушка уловила: потребно держать ухо востро, а не то не миновать Ельску большой беды.
Судили-рядили про бандитов и в доме Весниных, особенно после Аниного своеволия, когда она явилась из дальней прогулки по лесу в сопровождении двух господ. Не сносить бы Ане буйной головушки перед отцовским гневом, не будь один из провожатых не простым дворянином, а титулованным, да ещё братом владелицы пансиона баронессы фон Гук.
Опытный Веснин с мимолётного взгляда понял, кто из новых знакомых дочери разночинец, а кто барин. С фон Гуком купец поздоровался радушно, приветливо, а Алексею Ильичу лишь степенно кивнул:
– Благодарю за дочь, господин Свешников.
Аня обидчиво вспыхнула от такой несправедливости, но укорить отца не посмела: знала, что провинилась и лучше для неё в данную минуту – держать рот на замке.
Известие о разбойничьей шайке Веснин воспринял спокойно:
– Чего зря печалиться – без Божией воли и волос с головы не упадёт.
– Упасть-то не упадёт, – напомнила ему Анисья другую пословицу, – но на Бога надейся, а сам не плошай.
– Это верно, – согласился купец, признавая опасность, тем более что исправник лично предупредил его о шайке неизвестных злоумышленников, явившихся «пощипать» местное купечество.
Давеча в доверительной беседе за рюмочкой сливовой наливки, отправляя в рот кусочек домашней ветчины, господин Стуков поведал, что в соседней волости шайка пустила по миру купца Перелыгина, а обворованный владелец суконной мануфактуры Краснобаев был вынужден за долги продать грузовую баржу.
– Я дорожных грабителей не боюсь, – объяснил дочери Веснин, зазвав её к себе в кабинет для тайного разговора. – Мои капиталы в ценных бумагах да акциях в сундучке лежат, – он выпростал указательный палец и многозначительно постучал им по стене за письменным столом. – А сундучок в сейфе за картиной с лебедями. Ты, Анюта, ежели со мной несчастье приключится, сразу за сундучком пригляди. Тебе средств на всю жизнь хватит, а будешь с умом расходовать, то и внукам останется.
От разговора с отцом Аня расстроилась не на шутку, слишком свежа была рана от смерти матушки, а уж о том, что с отцом может случиться непоправимое, и думать не хотелось, но он как будто угадал её мысли:
– Вижу, растревожил я тебя, моя ягодка. Но ничего – скоро повеселеешь. Задумал я на субботу гостей пригласить. А то ты как из пансиона приехала, почитай и людей не видала. Так что не кручинься, а заказывай себе новое платье, обсуди с кухаркой, какие кушанья к столу подавать, сколько провизии закупить, да поджидай гостей!
Гости в купеческом доме – дело первостатейное, да и батюшку опозорить не хотелось, поэтому перво-наперво Аня поспешила к кухарке Матрёне, славившейся по Ельску отменным умением печь пироги и запекать поросят. Матрёна сызмальства при господской кухне росла, получив поварские умения в самом Санкт-Петербурге. Может, и заправлять бы ей на княжеской кухне, но лет этак в семнадцать приключилась с ней незадача – болезнь непонятная. Чуть задымят трубы на Путиловском заводе да завеют чёрной дыминой над городом – Матрёна начинала задыхаться, словно от грудной жабы. Думала, помрёт. Может, и вправду скончалась бы без времени, не окажись случайно в здешних местах. И так ей хорошо на лесном воздухе раздышалось, что выпросила она у хозяев чистый расчёт и навсегда обосновалась в Ельске.
Матрёна была бабой крепкой, плечистой, лицом круглая, румяная, словно колобок из печи. И говорила под стать своей внешности: внушительно, но мягонько, по-доброму, со столичным выговором, в котором временами проскальзывали французские нотки – результат воспитания француза-повара, месье Жюрвиля.
Меню обговорили в три минуты:
– Стол приготовлю, барышня, в наилучшем виде, не извольте сомневаться, – сюсюкающим тоном заявила Анне Матрёна. – На горячее изображу расстегайчики из сёмги, бефстроганов из говяжьих медальонов, само-собой, картошечки отварной под баварским соусом. Ну, а на закусочку буженинки построгаем, язычки отварные, грибочки солёные да селёдочку с лучком! Лучше не придумаешь. – Повариха чуть нахмурила лоб и нерешительно посмотрела на Аннушку: – Моя прежняя барыня ещё фаршированную черносливом утку очень уважала. Как предполагаете, барышня, готовить или нет?
– Готовь! – разрешила Аня, оглядывая Матрёнино хозяйство.
Кухня поражала чистотой и нездешней аккуратностью. Составленные горкой разнокалиберные кастрюли громоздились в правом углу, левый угол занимали развешенные по стенам сковороды, а на столике у окна красовались два самовара: парадный, для гостей, и малый, из которого пили чай в течение дня все домашние.
На широкой плите посредине кухни умиротворяюще булькал кофейник, испускающий аромат свежего кофе, шипел жареный лук со шкварками, а в духовом шкафу запекались свиные ножки.
От запахов кулинарного великолепия Аня почувствовала, как проголодалась, и только собралась перекусить, как в дверь кухни просунулось щекастое лицо белошвейки Проклы и нарочито нежный голосок подобострастно произнёс:
– Барышня Анна Ивановна, не изволите ли примерить новый туалет?
С сожалением отставив чашку кофе в сторону – Матрёша выпьет, Анна покорно отправилась на примерку. Времени до званого ужина действительно немного, надо поторапливаться с шитьём.
Отведённая Прокле маленькая, но уютная каморка навевала мысли о костюмерной комнате в пансионе баронессы фон Гук. О том, что комнатка эта жилая, говорили лишь тщательно застеленная кровать в углу да кокетливый столик на тонких ножках. Всё остальное пространство занимали рулоны кружев и тканей, притиснутых вплотную к новенькой швейной машинке фирмы «Зингер», недавно выписанной Весниным из Олунца.
Бережно разложенное платье цвета молодой травы лежало на низенькой кушетке, подобно платью юной принцессы, собравшейся на первый бал.
– Какой красивый наряд, – восхитилась Анна, сожалея в душе, что не сможет покрасоваться в нём перед господином Свешниковым. В последнее время она очень часто вспоминала его улыбающееся лицо и задушевный голос, парящий над рекой. Если бы они ещё раз увиделись, то Аня наверняка сумела бы дать Алексею понять, как схожи их чувства любви к родному краю. Если бы только увидеть…
– Сюда, барышня, суйте ручку в рукав, дозвольте поправить лиф, – безостановочно трещала Прокла, вертя Аню во все стороны, словно тряпичную куклу. – Уж такая вы, барышня, нежная, такая лапушка, ровно горлица, – на все лады расхваливала она девушку, умильно щуря непроницаемо-чёрные глаза. – Батюшка ваш, небось, сам не свой от гордости за свою кровиночку.
Она чуть отстранилась от полуодетой Анны, критически осмотрев портняжную работу со стороны, и как бы невзначай поинтересовалась: – Папенька ваш в Олунце, говорят, обретается. На мануфактуру вскорости уезжать не собирается?
Анна удивлённо пожала плечами:
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Это я так, к слову, – заторопилась швея, перекусывая нитку, которой примётывала оборку к подолу, – думаю, хорошо бы платье вашему батюшке показать, вы не думайте ничего дурного, барышня.
Ответить Аня не успела, потому что внизу раздался топот ног, звуки голосов, и, наспех переодевшись, Аня побежала встречать отца, привезшего из Олунца свежие новости.
* * *
Купец Веснин довольно потирал руки: давненько фортуна его так не радовала. Мало того что удачно сбыл залежалый товар, так ещё и женишка для дочери приглядел. Не выскользнул бы он теперь из рук, словно жирная форель, пойманная в шёлковую сеть. Ох, какой женишок! Какой женишок! Первостатейный. При мысли о том, как он ловко сообразил устроить судьбу единственной дочери, на лице Ивана Егоровича появлялась безудержная улыбка. Распирающее грудь чувство счастья заставило заехать в трактир и выпить за здравие Аннушки рюмочку горькой настойки, продравшей горло не хуже рыболовного крючка. То ли от настойки, то ли от разлившейся по телу благодати из глаз покатились непрошеные слёзы. Остро, до щемящей боли в сердце, пришло воспоминание о почившей жене.
– Любушка моя, не дожила ты до поры, как наша доченька заневестилась. Даст Господь, ты на её венчание с небес полюбуешься, заглянешь с Чертогов Господних в Дроновскую церковь, что я за упокоение твоей душеньки выстроил.
Сам-то Веснин на дочку наглядеться не мог. Вся в мать удалась, красавица, умница. Правда, своевольна. Вон третьего дня какую проказу учудила – без провожатых в лес кататься уехала! Надо её скорее замуж выдавать. Там пусть муж за ней смотрит.
С замужества дочери мысль плавно перекинулась на разбойничью шайку. Некстати она появилась в здешних краях. Народишко местный тихий, работящий, куда ему каторжникам противостоять. На званом ужине надо будет с местными купцами покумекать, как оборону держать.
Преступления в здешних местах случались редко. Ну разве парни на кулачках подерутся из-за девицы, или соседки друг дружку за волосы оттаскают. На памяти Веснина большая беда случилась лишь раз, в тот год, когда Аннушка на свет появилась. Принялись тогда деревни одна за другой полыхать. Сразу же несколько домов вместе с хозяевами словно корова языком слизнула. Сперва на злой рок подумали да на лесную сушь, а потом догадались, что это поджоги. Стали мужики так и этак прикидывать, как злодея изловить, – ничего придумать не могли. Пристав с урядником с ног сбились, исправник полицейского сыщика из Олунца вызвал – всё без толку.
Поймал поджигателя Веснин. Он первым заметил, что пожар начинается всегда с самого богатого дома в деревне и всегда в ночную пору, а это уже неспроста получается. Посоветовался с женой, с отцом поговорил, да и распустил слух, что у него на складе казна оставлена, якобы для выкупа токарных станков. Слух тот по Ельску гулял, а Веснин с подручными в засаде сидел. Пять ночей караулили, а на шестую ночь услышали тихий шорох и увидели, как из ближних кустов вынырнул мужичонка. Невысокий, щупленький, косматый, чёрный, как жук лесной. Крадучись, вор вылил на оконное стекло плошку мёда, накинул на него кусок рядна и одним движением выдавил внутрь. Приклеенное на ткань стекло даже не звякнуло.
– Ловок, тать, – качнул головой Веснин, дав знак работникам готовить верёвки.
Мужик тем временем ящерицей юркнул внутрь дома и затих.
Уловив запах гари, Иван Егорович перекрестился как перед боем, махнул подручным и первым кинулся в дверь склада, не забыв выставить пост перед окном.
Не ожидавший погони поджигатель торопливо шарил по углам склада, а посреди пола малым огоньком уже тлел костерок, сложенный из сухого мха, облитого жидким дёгтем.
От всего увиденного залила Веснина немыслимая ярость:
– Душегубец! – медведем взревел он, памятуя о безвинных душах, загубленных на пожарищах.
Не растерявшийся вор вывернулся из крепких рук купца, саданул его коленом под дых и вынул нож, чёрной полосой блеснувший в свете красноватых искр:
– Живым не дамся.
Взял тогда Веснин грех на душу – размахнулся и так хватил разбойника по голове, что тот упал замертво.
С год потом Иван Егорович каялся, что не сдержался, не заломал преступника, чтоб суду предать, а порешил смертно. Горяч был. Говорят, что у того лиходея, Васьки Косматова, семья была. Двое огольцов да жена. Своих детей кормил, а чужих смерти предавал.
Да… Хоть дело и прошлое, а вспоминалось о нём тяжело, со скрежетом зубовным. Теперь за давностью лет почти никто в Ельске об убиенном разбойнике не вспоминает, а молодёжь так и вовсе о той оказии не слышала. И Анечка тоже.
* * *
Накануне званого ужина в доме у Весниных легли поздно: протирали мебель, парили, варили, пекли хлебы и наводили последний лоск в гостиной. Не обошлось и без происшествий: две расторопные девки, нанятые для чистки посуды, от излишнего усердия ухитрились промять бок у самовара, а горничная Фаина расколотила две вазы, купленные на Нижегородской ярмарке, и острым осколком чуть не до кости пропорола пятку, залив кровью светлый ковёр перед креслом.
