Ирина Богданова
Три Анны
– Ни на кого нельзя положиться, – выговаривала подёнщицам и горничной кухарка Матрёна, колдуя над огромной кастрюлей, из которой поднимался ароматный пар, – у всех руки, что крюки, только и есть надежда, что на нашу швейку Проклушку. Она баба ловкая, любое дело разумеет. Не то что вы, растрёпы.
Для наглядности Матрёна указывала пальцем, перепачканным в морковном соке, на вездесущую швею, как челнок снующую по дому.
В отличие от Матрёны, Анисья Проклу не одобряла:
– Шастает и шастает, где ни попадя, – ворчала она Анне при виде портнихиного усердия, – из кожи вон лезет, чтоб всем угодить, но вижу, не от сердца это, недоброе у неё на душе затаено. Гнать её надо. Помяни моё слово.
– Ты неправа, нянюшка, – пыталась возражать Анна. – Откуда мы знаем, что у Проклы на сердце лежит? А белошвейка она опытная, с фантазией, полюбуйся, какое прекрасное платье она мне сшила. Не хуже, чем столичная портниха.
Приподнимая край пышной юбки, Аня осторожно кружилась, с восторгом ощущая, как шёлковая ткань приятно скользит вокруг лодыжек.
– Платье очень хорошее, – упрямо поджимала губы старушка, исподволь любуясь на свою красавицу, – а баба плохая. Мутная. И глаз у неё недобрый.
Аня знала, что после упоминания про недобрый глаз, старушка примется рассказывать историю косого Спиридона, который воровал у них кур и уток. По Анисьиному разумению получалось, что ежели бы Спирькин глаз косил на девок, а не на левое плечо, то был бы Спирька мужик как мужик. Честный и справный.
Слушать нянины байки в сто первый раз Анна решительно не желала: её мысли были заняты намёками батюшки о выгодном женихе. Да и отцовские хлопоты о будущем замужестве изрядно портили Ане настроение перед званым ужином. Она даже подумывала одеться подурнее, чтоб испортить о себе впечатление, но не хотелось позорить папеньку: он так трогательно гордился ею. Да и платье, сшитое Проклой, было куда как хорошо: пуговка к пуговке, петелька к петельке, по груди рюша кружевная пропущена, юбка колоколом. Анна своим глазам не поверила, когда себя в нём в зеркале увидела. Подумала: «Да я ли эта незнакомая красавица с гордо поднятой головой?!»
Следом за кокетством прокралась мысль об Алексее Свешникове: «А ну, как бы он пришёл к нам на ужин да увидел меня в этом платье? Но нет, батюшка его не пригласит, а зря».
Гостей ожидалось тридцать персон. Веснин и рад бы пригласить весь город, но в их гостиную больше народу не вмещалось, всё ж таки не губернаторский дом, хоть и не последнего десятка.
Собираться приглашённые начали к пяти вечера. Самым первым пришёл отец Александр – настоятель Успенского собора. Благословив хозяев, он скромно устроился в уголке, проницательно гладя на входящих гостей. Глаз у отца Александра пронзительный, острый.
Все грехи примечает, а потом в разговоре, бывало, ввернёт особо провинившимся что-нибудь этакое. Аня сама слышала, как он полковнице Марковой пенял:
– Куда ты, матушка, смотрела, пока твой сынок горничную за локоток щипал?
Следом за отцом Александром, громыхая на поворотах, подкатил экипаж купчихи Черногузовой.
– Цаца какая, – осуждающе шепнула Анне Анисья, улучив свободную минутку, – с соседней улицы в повозке ехать удумала, честной народ потешать.
Разодетая в красное шёлковое платье, купчиха показалась Анне похожей на спелый помидор среди огуречной грядки. Отвешивая гостье церемонный поклон, она с трудом сдержала улыбку, стараясь не смотреть на обширные телеса в алом наряде.
– Хороша у тебя дочка, Иван Егорович, – натянуто выговорила Черногузова, и её маленькие глазки с ненавистью уставились на стройную Анну с затейливо заколотыми волосами. – Ох, и хороша! Глазом моргнуть не успеешь, как женихи сведут девку со двора.
– Много кавалеров нам не надобно, – с притворной скромностью пробасил отец, – нам по бедности одного захудалого женишка будет вполне довольно.
По многозначительно интонации отца и по тому, как выжидающе он посматривал на дверь, Аня поняла, что вскоре прибудет кандидат на её руку. Ей стало немного жутковато, как случалось во время трудного экзамена, особенно когда она не была уверена в правильном ответе.
Гостей прибывало, а жених всё не появлялся.
«Наверно, уже не придёт», – успокоилась Аня, раскланиваясь с предводителем ельского дворянства, облачённым в генеральский мундир и с орденом Святого Владимира на шее.
– Рад тебя видеть, Аннушка, – по-простому расцеловал её в обе щеки генерал, – уверен, ты достойно украсишь наше скромное общество.
– Вы очень добры, ваше превосходительство.
Генерал всегда вызывал у нее симпатию своей скромностью и чистосердечием.
Склонившись перед ним в реверансе, Аня подняла голову и встретилась глазами с только что вошедшим бароном фон Гуком. По груди скользнул холодный комок и застрял где-то вблизи сердца.
«Неужели это и есть папин избранник? Тятя что-то говорил про дворянина. Нет! Нет! Только не он!» – мысленно закричала она, заливаясь краской.
Изысканную красоту барона выразительно подчёркивала военная форма кирасирского полка, своим синим цветом гармонирующая с его глазами. Прищёлкнув каблуками, фон Гук с достоинством наклонил голову, отдавая честь хозяевам и гостям:
– Счастлив оказаться в вашем обществе.
– Ой, я сейчас умру от восторга, – тихонько охнула рядом с Аней толстая жена директора Ельской гимназии госпожа Мухина, пожирая глазами нового гостя. – Я думала, столь блестящие офицеры бывают лишь в дамских романах! А как молод! Лет двадцати пяти, а уже майор! – Она вопросительно посмотрела на Аню, лукаво погрозив ей пальчиком и пунцовея на щеках мелкими яркими пятнами, безостановочно затараторила, явно желая немедленно услышать подробности личной жизни фон Гука: – Признавайся, Анечка, откуда у вас появился господин барон? Как часто вы принимаете его в вашем доме? Наверняка ты тайно влюблена в такого дивного красавца…
– Я не имею чести быть близко знакомой с господином бароном, и мне не придёт в голову в него влюбляться, – возмущённо отчеканила Анна, отпрянув от Мухиной.
Она представила, сколько пересудов вызовет появление фон Гука у них в гостях. Наверняка завтра жители Ельска примутся на все лады обсуждать, какая золотая рыбка заплыла в сети купца Веснина.
Да что там завтра, уже сегодня! Девушка заметила, как вокруг барона образовалась толпа из дам, наперебой старавшихся обратить на себя его внимание, и ей стало противно и неловко. Она ни за что не стала бы выставлять себя на посмешище, стремясь покрасоваться перед мужчиной. Будь он трижды красавец-барон.
– Аннушка, доченька, познакомься с моим самым дорогим гостем, – словно сквозь вату услышала она голос отца и, обернувшись, увидела перед собой батюшку, обнимавшего за плечи невысокого, плотного молодого человека с завитыми у висков кудряшками рыжеватых волос.
– Кто это? – невольно вырвалось у неё. Реплика выглядела невежливо, и Аня смешалась.
– Платон Платонович Груздиков, сын фабриканта Платона Логиновича, – отрекомендовал отец нового гостя.
Успевшая взять себя в руки Аня сдержанно поклонилась, недоумевая, что в этом завитом барашке могло понравиться её отцу.
– Платон Платонович недавно окончил Коммерческое училище в Петербурге и уже успел выйти в почётные граждане Олунца.
Выразительно подмигнув, отец привлёк Аню к себе:
– Прости, Аннушка, что не дворянин, но уж больно выгодный жених. Единственный наследник. Ты будь с ним поласковее, – добавил он ей на ухо, щекотнув бородой шею. – Авось понравитесь друг другу.
Как ни был смешон в глазах Ани новоявленный жених, с её души упала неимоверная тяжесть. «Если бы папиным протеже оказался фон барон, я бы не пережила! Да и Гук не отступился бы от сватовства, есть в нём какая-то скрытая сила. А с Груздиковым я справлюсь как с мухой на подоконнике», – подумала она, подавая руку Платону Платоновичу. Он не преминул поднести к губам Анины пальцы:
– Божественная…
От господина Груздикова нестерпимо разило ароматом Кёльнской воды, под названием «О-деколон», а его рука оставила на Аниной ладони влажный след, вызывающий брезгливость.
– Божественная, – повторил Платон Платонович, исследуя взглядом Анино лицо и глубоко дыша от избытка чувств. – Ваша несравненная красота достойна поклонения изысканного общества. Вы должны блистать в Петербурге!
Он угодливо изогнулся перед Аней и, похохатывая, принялся рассказывать о столичной жизни, как из рога изобилия сыпля именами знатных господ, известных миллионеров и титулованных особ.
Слушать болтовню Груздикова Анне было невыносимо.
– Господин Груздиков, кажется, меня зовёт батюшка, – сделала она робкую попытку прервать поток слов.
Он на секунду замолчал, снова поцеловал ей руку и, не дослушав, перешёл на рассуждения о политическом устройстве Российского государства. Время от времени кандидат в женихи прерывал повествование, с тем чтобы задать самому себе новый вопрос и с удвоенной силой излить на окружающих новую порцию сведений.
Поняв, что в собеседниках Платон Платонович не нуждается, Аня покорно склонила голову и под сбивчивый говорок кавалера принялась обдумывать, как тактичнее сказать отцу, что больше никогда в жизни не захочет встретиться с сыном фабриканта Груздикова, будь он трижды фабрикант и миллионщик. Никогда в жизни!
Дорого бы она дала, чтобы сейчас рядом с ней стоял другой человек – жизнерадостный, сильный и немногословный. Такой, с которым приятно и горячо поговорить, и сладостно помолчать.
– Мадемуазель Веснина, позвольте с вами поздороваться, – раздался рядом с ней хорошо поставленный мужской голос.
Даже не глядя, Анна знала, кто встал рядом с ней. Она неохотно перевела глаза на говорившего и с холодной вежливостью поинтересовалась:
– Добрый вечер, господин барон. Вы один? Я не вижу Алексея Ильича.
Его спокойное лицо не выразило никаких эмоций:
– С того дня, как мы с вами познакомились, я не встречал господина Свешникова и не могу знать, почему ваш батюшка не послал ему приглашение.
– Жаль.
Александр Карлович молча склонил голову, но ответить не успел, потому что едва не был сбит с ног резвой дочерью почтмейстера Наденькой.
– Господин майор, господин майор, – бесцеремонно вцепилась она в фон Гука, выкатывая глаза от преувеличенного восхищения, – мы с маменькой взволнованы! – Наденька понизила голос, вибрирующий на низких тонах: – Говорят, что ожидается новая война с турком. Правда ли?
– Сударыня, у вас нет ни малейших причин для волнения, – бесстрастно успокоил девицу барон, и Аня уловила на его губах лёгкую тень улыбки, – наша доблестная армия не даст вас в обиду.
– Правда? – Наденька что есть силы замахала веером, рискуя затушить свечи в высоком шандале. – Вы весьма, весьма меня успокоили. Ах, вы такой душка!
Чуть приподнятая бровь фон Гука выдавала его иронию по отношению к Наденьке. Неизвестно почему, но Ане стало обидно за почтмейстершу. «Он презирает всех дам без исключения, – сердито рассудила она, – наверняка мы кажемся ему глупыми, провинциальными особами с куриными мозгами».
Чуть привстав на носочки, Аня охватила глазами залу, наполненную разряженными купчихами в ярких нарядах и дородными купцами в сюртуках. Его превосходительство генерал оживлённо беседовал с директором гимназии господином Мухиным, купчиха Черногузова заливисто хохотала над шутками почтмейстера.
«Ну и пусть презирает, сколько хочет! Меня его мнение нисколько не интересует!» – думала Аня, глядя, как качается пламя свечей, отражаясь в высоких бокалах богемского стекла. Изо всех сил Аня старалась не обращать внимания на ненавистного барона, но, куда бы ни отворачивалась и с кем бы ни заговаривала, она постоянно чувствовала рядом с собой его незримое присутствие. Казалось, что взгляд Александра Карловича повсюду преследует её, как репей прилипая к платью, шее, украшенной скромной ниткой жемчуга, скользит по фигуре, придирчиво сопровождая каждое движение. Пригласив гостей за стол, Аня, наконец, почувствовала облегчение. Затиснутый между объёмистой купчихой Черногузовой и не менее пышной госпожой директоршей Мухиной, фон Гук был едва виден.
«Так барону и надо, – заползла в голову злорадная мысль, – живым эти дамы его не выпустят».
Разговоры гостей постоянно сползали к обсуждению новоявленных разбойников.
Особенно тревожился отец Александр:
– Я ожидаю важный пакет из столицы, – доверительно сказал он Веснину, поглядывая на сидящую рядом Анну, – надеюсь, нарочный беспрепятственно доберётся до Ельска.
Аня их не слушала. Разбойники рыскали где-то там, за дальним лесом, а здесь, в этой зале, люди были веселы и беспечны, и их наверняка не может коснуться ничто ужасное. К тому же, капитан-исправник на ужин не пришёл, а значит завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра, город услышит хорошую новость о поимке преступников.
* * *
Наутро Анну разбудил шум дождя. Частые капли бодро барабанили по металлической крыше, разгоняя дурной сон, приснившийся этой ночью. Она приподнялась на локте, взбила подушку и снова откинулась на перину, вспоминая вчерашний вечер и непростое объяснение с отцом.
Разговор состоялся поздно вечером, когда изрядно уставшие хозяева чуть ли не силком усадили в экипаж купчиху Черногузову. Выпроводить последнюю гостьюшку оказалось делом непростым, потребовавшим от них недюжинной силы и сноровки. Повиснув всей тушей на Иване Егоровиче, Черногузова, вяло перебирала ногами в направлении крыльца, настойчиво добиваясь от Веснина ответа на прямо поставленный вопрос:
– Скажи, Егорыч, чем я тебе не хороша? Ты вдовец, и я вдова… Объединим капиталы…
– После поговорим, – как от назойливой мошки отмахивался от Черногузихи Веснин, проталкивая её в широко распахнутую дверь. – Степан, Степан, подавай экипаж!
Итог визиту подвела вышедшая на крыльцо Анисья. Глядя вослед покачивающейся на сиденье двуколки купчихи, полыхающей алым платьем, она выразительно выдохнула:
– Срамота, да и только.
– Не говори, Анисьюшка, – примирительно поддержал няньку Веснин и посмотрел на дочь, приглашая её к разговору.
Как ни желала Аня отодвинуть серьёзную беседу, пришлось подчиниться. В гостиной работники уже приступили к уборке. Шумно переговариваясь, подёнщицы таскали в кухню столовые приборы, взятые в аренду у лавочника Петунина. Анисья с видом главнокомандующего распоряжалась мужиками, раздвигавшими столы, и Аня с отцом пошли в кабинет, где после шумного вечера особо ощущался блаженный покой домашнего очага.
– Аннушка, доченька, не таи, понравился тебе господин Груздиков?
Отцовские глаза ищуще смотрели на неё, ожидая слова «да». Анне стало досадно разочаровывать тятю, и, вместо ответа, она обняла его за шею, ткнувшись лицом в бороду, как слепой котёнок:
– Не кори меня, батюшка, но Платон Платонович противный, словно капустный слизняк.
– Понятно… Не лёг на душу…
Батюшка любовно провёл ладонью по её пышным волосам, роняя на пол черепаховые шпильки, и расстроено сказал:
– Чует мой сердце, Анютка, засидишься ты в девках. Кому без зятя и внуков буду дело передавать? – он помолчал и неуверенно предложил: – Может, с господином бароном полюбезничаешь? Хоть он человек и родовитый, не нам чета, но я бы с ним сговорился. Ради тебя всё добро на него отписал.
– Батюшка! Что ты такое говоришь?! – в сердцах закричала Анна, чувствуя закипающие на глазах слёзы. – Неужели я тебе настолько надоела, что ты спишь и видишь, как меня с рук спихнуть?!
– Аннушка!
Отец укоризненно взглянул в её заплаканные глаза, и Аня вдруг увидела, как он постарел: на лбу залегли глубокие морщины, разбегающиеся к вискам, каштановая борода густо пересыпана серой проседью, а прежде румяные губы кажутся бледными и безжизненными.
«А ведь молодой, едва пятьдесят лет минуло. Совсем сдал после матушкиной гибели», – с острой нежностью подумала Аня, снова заливаясь слезами, теперь уже от любви и нежности.
– Анютка, дочушка, я ведь тебя не неволю, не хочешь замуж – сиди дома, – по-своему понял её плач отец, неуклюже пытаясь остановить бурный поток слёз.
Да, наплакалась она вчера вволюшку и заснула далеко за полночь, совсем обессиленная. Снился ей странный сон, будто идёт она вдоль реки мимо порога, где утонула матушка, и видит, как о каменный уступ бьёт лодку, а в лодке той человек сидит, руками за края держится, вот-вот сгинет в водопаде.
Одет незнакомец странно, не по-нашему: в оранжевую жилетку поверх синего балахона, волосы стриженые, косматые, как у пастушка с соседней улицы.
– Отплывай в сторону! – зовёт Анна что есть силы, стараясь перекричать шум воды.
А путник отвечает:
– Нет! Не могу! Чтобы мы с тобой встретились, лодка должна здесь разбиться.
По голосу Аня понимает, что в лодке сидит не парень, а девушка. Она тянет руки, хочет помочь, но как? От бессилия Анна застонала и проснулась.
«Приснится же такое…»
Взглянув на тщательно развешенное на стуле платье, она снова возвратилась мыслями ко вчерашнему приёму. Удачно, что почтмейстерова Наденька весь вечер беззастенчиво преследовала фон Гука. По крайней мере, не пришлось с ним слишком часто разговаривать. Перебросилась парой дежурных фраз, не более того, и то, подчиняясь обязанностям хозяйки.
Ленивым размышлениям помешал шум на улице. Голоса людей смешивались в неразличимый гул, перекрываемый резким звуком полицейского свистка. Что случилось? Поёживаясь от прохлады, Анна спустила ноги с кровати и подошла к окну, чуть влажному от дождевых капель.
Хотя сквозь размытое стекло было видно неважно, она смогла рассмотреть двух мужиков, ведущих под руки расхристанного господина, по виду разночинца. Серый потрёпанный сюртук незнакомца был залит чем-то тёмным, голова безвольно моталась из стороны в сторону, словно у тряпочной куклы.
Драка? Несчастный случай? Не похоже, да и человек выглядел явно чужаком. Неужели разбойники? Охнув, Аня поднесла руку к губам, вспомнив, что отец собирался спозаранок ехать на мануфактуру присмотреть, чтоб работники экономно раскроили новую партию жести.
«Не приключилось ли с ним беды. Надо побежать узнать, в чём дело».
Как на грех, куда-то запропастились тапки, пеньюар не застёгивался, и Аня, набросив на рубашку попавшийся под руку простой сарафанишко для домашних работ, босиком выбежала в сени, чуть не нос к носу столкнувшись с Алексеем Свешниковым. Серая косоворотка, заправленная под тонкий кожаный ремешок, была ему к лицу, хотя и делала молодого человека похожим на мастерового, а не на студента.
– Алексей?! Вы? Откуда?
От неожиданности Аня не сразу вспомнила его отчество и теперь не знала, как обратиться к нему, думая только о том, что стоит перед молодым человеком босая, простоволосая и в полурасстёгнутом сарафане.
Он принял её появление как должное, открыто улыбнувшись и взяв её за руку чуть подрагивающими пальцами.
– Зашёл засвидетельствовать своё почтение, Аннушка.
От откровенных слов молодого человека и блестящих глаз, не отрывающихся от её лица, Анна была готова провалиться сквозь землю, но, сделав над собой усилие, спокойным тоном предложила:
– Алексей Ильич, будьте любезны подождать меня в гостиной, я спущусь через пару минут.
– Не Алексей Ильич, а Алексей, – поправил он её, делая шаг в указанном направлении. – Для вас я просто Алексей.
Путаясь в подоле сарафана, Анна торопливо побежала наверх, попутно высматривая няню Анисью, горничную Машу или, на худой конец, швею Проклу. Надо же, наконец, узнать, что произошло. Но, похоже, в доме не было ни души. Досадуя на разбежавшихся неизвестно куда домашних, Аня скользнула в праздничное платье, надёванное вчера, дрожащими от спешки руками заколола волосы, мимолётно окинув себя взглядом в большом зеркале. Туфли нашлись под шкафом, чистые чулки – в нижнем ящике комода.
«Стоп. Да что это я?! – остановила она сама себя. – Не на пожар. Спешить некуда».
Сдвинув брови, нарочито медленно Аня спустилась по лестнице и вошла в гостиную. При её появлении Алексей встал, церемонно поклонившись, словно появился только что.
– Случайно оказавшись в Ельске, счёл своим долгом заглянуть к вам, поинтересоваться вашим самочувствием.
– Благодарю вас.
Аня села на диванчик, жестом указав Алексею место напротив себя. Сухость Аниного тона придала их разговору официальность, притушив живость собеседника. Он неловко опустился на кончик стула, положив руки на колени, как провинившийся ученик.
– Вы, вероятно, были на улице, – начала разговор Анна, – и можете рассказать мне, что случилось? Я наблюдала в окно, как по улице вели раненого.
Алексей встрепенулся, меняя позу, и выражение его лица стало озабоченным:
– Боюсь, у меня скорбные вести. Я слышал разговоры, что на курьера с деньгами на дороге напали разбойники.
Хотя она и сама думала о разбойниках, тем не менее сообщение Алексея заставило её побледнеть от страха за батюшку.
– Я так и знала! – Аня в волнении вскочила с кресла, но тут же опустилась обратно, до боли сплетая пальцы.
Увидев на лице Алексея неподдельное сочувствие, решила не скрывать своей тревоги, дрогнувшим голосом пояснив:
– Батюшка уехал на мануфактуру. Путь туда через лес, я безмерно волнуюсь.
– Не стоит, – твёрдо сказал Алексей, найдя её руку и поцеловав ладонь около запястья. – Даю вам слово, что с головы вашего батюшки не упадёт ни волоса.
– Вы даёте слово? – безмерно удивилась его уверенности Аня.
Алексей дурашливо развёл руками:
– Именно я. Видите ли, любезная Анна Ивановна, от бабушки мне достался дар предвидения.
Неизвестно почему, но Аня сразу поверила в правдивость его слов и успокоилась.
– Дай Бог…
В комнате повисло молчание, прерываемое громким тиканьем напольных часов в корпусе красного дерева. Поймав себя на мысли, что не знает, куда положить руки, Аня порозовела и поискала глазами корзиночку с вязанием, но, похоже, Анисья забрала её в свою комнату.
Когда Аня сообразила, что стоит предложить гостю чай или кофе, Алексей поднялся:
– Мне пора распрощаться. Я, собственно, приехал навестить рабочих в сукноваляльной мастерской.
– Зачем? – глупо спросила Аня.
– То есть как зачем? Чтобы учить их грамоте, – терпеливо, как ребёнку, пояснил он ей. – Мы, образованные люди, должны просвещать простой народ. Иначе Россия никогда не сбросит с себя оковы косности и невежества.
«Так вот вы какой, господин Свешников», – подумала Аня, и в её душе поднялась волна благодарности к Алексею, занятому таким благородным делом. Учить рабочих – что может быть важнее и нужнее этого?! Без всеобщей грамотности Россия никогда не станет великой державой. Она не раз сталкивалась с неграмотными крестьянами, не умеющими правильно расписаться и сосчитать заработанные копейки. Мало того, необразованные люди и детям своим не позволяли учиться. Особенно девочкам. Что далеко ходить, даже нянюшка Анисья порой ворчала на отца за то, что отправил Аню в пансион.
«Девку учить – только портить. Умную бабу никто замуж не возьмёт», – повторяла она то, что любили говаривать в народе.
Стыдясь за своё пустое времяпрепровождение и немного смущаясь, Аня попросила:
– Позвольте мне как-нибудь пойти с вами?
По посветлевшему лицу Алексея, расплывшемуся в задорной улыбке, Аня угадала ответ раньше, чем были произнесены слова.
Он утвердительно кивнул:
– Буду счастлив.
Этих слов Свешников ждал как манны небесной, надеясь, что Аня попросится пойти с ним. Он сразу угадал в её душе сострадание к людям. Так сильно и ярко, как Аня, Алексею, пожалуй, ещё не нравилась ни одна девушка. Правда, на первом курсе он считал себя влюблённым в телеграфистку Улечку с главного почтамта, а на втором нешуточно увлёкся выпускницей медицинских классов Женечкой Бардиной. Но ни та, ни другая ни в какое сравнение не шли с Анной. Городские барышни напоминали фарфоровых кукол, выставленных в витрине «Пассажа» – завитых, с искусственным румянцем и бессмысленными глазами. А Аня была настоящая, живая, манящая внутренней чистотой.
Идя сюда, он с замиранием сердца сравнивал её с молодой берёзовой листвой, нежным облаком окутывающей стройные стволы, облитые солнцем. Именно берёзкой ему и виделась русская девушка: белокожая, длиннокосая, гибкая, но не ломающаяся под напором суровых ветров с севера.
Ему была нужна именно такая подруга и, направляясь в дом Веснина, Алексей твёрдо решил, что добьётся Аниной взаимности во что бы то ни стало.
* * *
С того дня, как на дороге к Ельску был ограблен нарочный с казной для настоятеля Успенского собора, недели без дурных вестей не проходило.
Сперва пошёл слух, что у порогов перехватили купца Ситникова с большой суммой денег – барыши отобрали, а самого в реку кинули. Едва жив остался. После этого пощипали помещицу Окунёву, ехавшую в Олунец покупать дочери фисгармонию. Сто рублей взяли. Тут, слава Создателю, без рукоприкладства обошлось, но Окунёва так напугалась, что дара речи лишилась. Говорят, лежит нынче на кровати, глаза пучит, а ни слова произнести не может.
Только и молвит, что «тыр» да «пыр».
Третьим обокраденным оказался диакон Никольской церкви, что спешил на торги за свечами да ладаном. Ради церковного сана, отца диакона не пощадили: хватили дубиной по голове и с телеги выкинули.
И так хитро злодеи свои чёрные дела обделывали, что никто из пострадавших не мог сказать, сколько разбойников на них напало. Ситников говорил, что тать один был, Окунёва два пальца показывала, но с неё теперь какой спрос, а отец диакон и того сказать не мог, потому как десять дней пребывал в беспамятстве.
Ельск гудел словно улей, распотрошённый охочим до сот медведем. Мужики рядились на дороге посты выставлять, капитан-исправник отбивал в губернию депешу за депешей, вдоль леса рыскал сам полицейский пристав с урядниками, а бабы выставляли из сараев острые вилы, на случай если придётся без мужика в доме оборону держать.
Вся эта кутерьма пролетала мимо Аниного сознания, оставляя в нём лишь лёгкий след, наподобие того, какой оставляет на воде крупная рыба.
Она негодовала на свою беспечность, ругала себя за жестокосердие и чёрствость, но как только стихали пересуды о преступных событиях, мигом погружалась в неясные грёзы, разбуженные словами Алексея Свешникова. То Аня представляла себя учительницей в школе, то сестрой милосердия, помогающей раненым, то доброй самаритянкой, посещающей тюрьмы, где томятся невинно осуждённые. Её душа, истомившаяся за долгие годы в пансионе, а нынче запертая в четырёх стенах, настоятельно требовала действия.
«Как жаль, что я не могу каждую минуту беседовать с Алексеем, он наверняка подсказал бы мне, как поступить», – озабоченно рассуждала она, ожидая обещанного Алексеем скорого визита.
Один раз Аня не на шутку встревожилась, когда сквозь закрытую дверь случайно услышала, как отец упоминает фамилию Свешникова, разговаривая с майором фон Гуком, зачастившим к ним в дом. Сперва Анна насторожилась визитами барона, опасаясь, как бы батюшка не стал склонять его к сватовству. Но Александр Карлович держался с ней отстранённо, знаков внимания не оказывал, и Аня совершенно успокоилась, стараясь лишь реже попадаться ему на глаза.
– Зря ты от такого знатного барина личико воротишь, – день и ночь пилила её нянюшка, – разуй глаза да рассмотри получше, какой кавалер к тебе неравнодушен. Всё при нём: речи приветливые, мундир золотом шит, а уж с лица красавец – хоть воду пей! Не чета этому Алексею Ильичу. И что ты в нём нашла?
– А вот нашла… – отговаривалась на нянины слова Анна.
Удивительно, как быстро Алексей стал частью её жизни. Думая о нём как о близком друге, Аня радовалась, что с появлением Алексея из её монотонной провинциальной жизни исчезла скука и появился высший смысл. Смысл этот состоял в служении людям. Кому, как не ей, образованной девушке с дипломом домашней учительницы, надобно просвещать неграмотных? Она поняла своё призвание тогда, когда в первый раз пошла с Алексеем к рабочим сукноваляльной мастерской.
Шли порознь, таясь от людских глаз. Алексей шагал впереди, а Анна, боясь оговора сплетниц, побежала окольной дорогой, надвинув на глаза старую Анисьину шаль.
«Ох, и всыплет мне няня по первое число за отлучку, – тревожилась Аня, чувствуя себя распоследней обманщицей. – Ну да ладно. Поделом. Лишь бы батюшке не рассказала, а то он, чего доброго, может и в светлице затворить».
В её планы никак не входило сидение взаперти. Девичья жизнь и без того связывала по рукам и ногам, заставляя подчиняться древним законам. Аня задыхалась в четырёх стенах, словно сидящая в клетке канарейка. Вырваться бы на волю, полетать, подышать полной грудью, мир посмотреть, людей узнать – вот она, волюшка. А ты, раз девица, сиди, вышивай, поджидай выгодного мужа, а сама и слова поперёк сказать не моги.
Старая мастерская, насквозь пропахшая кислым запахом мокрой шерсти, жалась к пологому берегу реки с искусственной запрудой.
– Видите, Анна Ивановна, лопасти наподобие мельничных, – объяснил Алексей, показывая на вращающийся под действием воды деревянный барабан, – это часть сукноваляльной машины. Суконное ремесло – дело тяжёлое, грязное, малооплачиваемое. Народ тут работает низкого пошиба, пришлый из дальних деревень, поэтому почти все неграмотные.
Он приветственно кивнул вышедшим навстречу пяти рабочим, на ходу стряхивающим капли с длинных кожаных фартуков, и по-хозяйски расположился на скамейке под старой сосной, предварительно усадив туда Анну.
– Анна Ивановна, учительница, – представил он её собравшимся, – будет мне помогать.
– Благодарствуйте, барышня, – степенно поклонился старший из рабочих – седой низкорослый мужик с благообразной бородкой, призывно махнув рукой товарищам в направлении расставленных вокруг скамейки сухих пней. – Давай, парни, располагайтесь, не робейте, все свои. Алексей Ильич нам про жизнь рассказывать будет.
Взглянув на Свешникова, Аня увидела, как он враз посерьёзнел, подобрался, весёлая улыбка, преображавшая его лицо, бесследно исчезла, уступив место твёрдо сжатым губам.
Теперь перед ней стоял не рубаха-парень, песельник и весельчак, а вдумчивый наставник, умеющий подчинять себе людей верно сказанным словом.
– Друзья, – негромко начал Алексей, оглядев внимательных слушателей, – сегодня на нашем кружке мы разберём с вами, почему рабочие живут хуже хозяев и как сделать так, чтобы жизнь трудового люда из серой и тягостной превратилась в свободную и счастливую. Послушайте письма рабочих, присланные в газету «Искра». Газета эта нелегальная и печатается за границей. Наши товарищи переправляют её через границу, рискуя своей свободой. А всё потому, что наше правительство смертельно боится разоблачения. Вот послушайте, какой произвол над пролетарским людом творится на заводах и фабриках, – сунув руку в карман, Алексей достал туго сложенный листок папиросной бумаги и зачитал письмо рабочих Трёхгорной мануфактуры, рассказывающих о своей тяжёлой жизни.
